– У суда вопросов больше нет. Садитесь.
Перовская, провожаемая громким шепотом зала, села на свое место.
– Н-да-с, теперь я поверил, что эта женщина могла руководить покушением, – потянулся Верховский к сенатору. – На вид – ребенок, а характер железный!
– Подсудимый Желябов! – выкрикнул первоприсутствующий.
Желябов поднялся прямой и статный, кивком головы откинул с высокого лба длинные, волнистые волосы, решительно шагнул к барьеру. Он видел, как вытянулись шеи сановников, как старики приложили руки к ушам, чтоб лучше слышать, как замерли дамы, направив на него лорнеты.
– Я признаю себя членом партии «Народная воля» и агентом Исполнительного комитета, – громко и властно заговорил Желябов, – и эта принадлежность является следствием моих убеждений.
Я долго был в народе, но оставил деревню, так как понял, что главный враг партии – власти!
– Позвольте! Да кто же тут судит? – придвинулся сенатор к Верховскому. – Он так говорит, будто он судья, а мы, мы все подсудимые.
Первоприсутствующий зазвонил в колокольчик.
– Я должен предупредить вас, Желябов, что я не могу допустить подобных выражений.
– Но вы же допускаете подобные и даже более резкие выражения в наш адрес. Вы же в официальном документе – в обвинительном акте – утверждаете, что все подсудимые объединились в преступное «сообщество». А я считаю своим долгом заявить, что никакого сообщества быть не могло. Народно-революционная партия и ее Исполнительный комитет, как и их представители, ничего общего не имеют с выдуманным вами «сообществом».
– Позвольте, я призываю вас говорить о существе дела, – прервал первоприсутствующий.
Желябов откашлялся и продолжал с тем же воодушевлением:
– Так как убеждения партии, ее цели и средства достаточно подробно изложены моими товарищами Кибальчичем и Перовской, то я остановлюсь главным образом на организации.
– Я должен предупредить, – опять прервал первоприсутствующий, – я должен предупредить, что суд не интересуют идеи и теории партии, и я прошу говорить по существу предъявленных вам обвинений.
– Хорошо. Я несколько раз участвовал в подобных предприятиях и заслужил доверие центра – Исполнительного комитета. Мне было поручено руководство метальщиками. Изъявивших желание идти на самопожертвование было сорок семь человек.
Зал гулко ахнул.
Сенатор Пухов схватил за руку Верховского:
– Вы слышали? Сорок семь! А изловили двоих, да один убит. Выходит, сорок четыре гуляют с бомбами, а может, сидят здесь…
Первоприсутствующий схватил колокольчик… Желябов говорил долго и страстно, не обращая внимания на частые звонки и окрики первоприсутствующего.
– Черт знает что подумают иностранцы, – недовольно зашептались в первых рядах. – Желябов превращает суд в посмешище…
Но Желябов уже заканчивал.
– Вы судите нас, как преступников и злодеев, но мы не преступники, а борцы за дело народа. У вас власть и сила. Вы можете засудить нас и повесить. Но запугать тех, кто на свободе, – вам не удастся. Они будут продолжать борьбу. Вы можете нас повесить, но мы не дрогнем перед виселицей. Мы умрем с верой в победу. И народ вам не простит нашей смерти. Не простит! А последнее слово в истории – всегда за народом!
Желябов взглянул на собравшихся. Все молчали, словно окаменели.
Первоприсутствующий поспешил закрыть заседание.
Подсудимые уходили с гордо поднятыми головами.
6
27 и 28 марта судебный процесс продолжался, а 29-го днем в городе распространились слухи, что в 6 часов утра всем шестерым вынесен смертный приговор.
Стрешнев, узнав об этом, поспешил к Лизе и снова застал ее в слезах – она уже знала.
– Сережа, умоляю тебя, – сквозь слезы сказала Лиза, – поезжай к Верховским, может, узнаешь какие-нибудь подробности. Может, еще не потеряна надежда на помилование?
– Сегодня у меня не намечено занятий.
– Неважно. Поезжай просто так… придумай что-нибудь… тебя не выгонят.
– Хорошо, я поеду…
Когда Стрешнев вошел к Верховским, хозяева и гости уже сидели за столом. О нем доложили.
– Вот новый учебник, – смущенно заговорил Стрешнев, подавая книжку вышедшей к нему Алисе Сергеевне, – прошу вас передать это Машеньке.
– Вначале раздевайтесь, Сергей Андреич, и за стол, а потом поговорим…
Он вошел в столовую смущенно, отвесил общий поклон. К счастью, за столом были старые знакомые: сенатор Пухов и присяжный поверенный Герард. Появление его не вызвало неловкости.
Стрешнев скромно принялся за еду.
– Да-с, господа, присутствие заседало всю ночь, и только в шесть двадцать утра был оглашен приговор, – продолжал старый сенатор.
– Зачем же такая спешка? Разве нельзя было подождать до понедельника? – спросила хозяйка.
– Так желал государь. Вам рассказывали, что заявил Желябов?
– Будто бы сорок четыре бомбометателя остались на свободе?
– Вот именно! Государь страшно напуган. Двадцать седьмого, в большой тайне от всех, он выехал в Гатчину. Говорят, дворец оцеплен войсками и полицией.
– Да-с, дела, – вздохнул Верховский. – А все-таки мне жаль этих людей.
– Представьте, даже я проникся к ним э… некоторым уважением, – забасил старый сенатор. – Желябов – это умница и замечательный оратор. Наш главный обвинитель Муравьев выглядел пред ним как щенок.
– Это так, но карьеру Муравьев сделал! – заметил Верховский. – Теперь пойдет в гору.
– Я, господа, очень опечален судьбой своего подзащитного, – заговорил Герард, – это удивительный человек. Светлый и блестящий ум.
– А как же с его проектом?
– Передан по начальству… а более ничего не знаю. В последнем своем слове Кибальчич обратился к суду… Да вот, у меня записано… – Герард достал блокнот: – «Я написал проект воздухоплавательного аппарата. Я полагаю, что этот аппарат вполне осуществим… Так как, вероятно, я уже не буду иметь возможности выслушать взгляды экспертов на этот проект и вообще не буду иметь возможности следить за его судьбою и, возможно, предупредить такую случайность, что кто-нибудь воспользуется им, то я теперь публично заявляю, что проект и эскиз к нему переданы моим защитником, господином Герардом, по начальству».
Сидевший скромно Стрешнев вдруг задрожал и, уронив голову на стол, глухо зарыдал.
– Сергей Андреич, голубчик, что с вами? – поспешила к нему хозяйка.
– Извините, Алиса Сергеевна, нервы… Извините, господа, я выйду…
Стрешнев поднялся и, поклонившись всем, быстро вышел, вздрагивая от приглушенных рыданий.
Алиса Сергеевна, сделав предостерегающий знак Герарду и мужу, вышла в переднюю. Стрешнев уже оделся.
– Сергей Андреич, голубчик, что же с вами? Вы нездоровы?
– Нет, нет, ничего… Извините, Алиса Сергеевна, мне так стыдно. Николай Кибальчич мой гимназический товарищ. Он был лучшим учеником и самым чутким из друзей… Правда, я не видел его много лет и не знал. И вдруг… ужасно, ужасно! Вы извините великодушно.
– Полно, Сергей Андреич. Я сразу догадалась, что Кибальчич дорог вам. И очень сочувствую. Приходите завтра. А может быть, остались бы, успокоились…
– Благодарю вас, Алиса Сергеевна, сейчас не в силах… Прощайте.
Стрешнев поклонился и вышел.

Глава тринадцатая
1
В сумерки, когда огромный город начинала окутывать дремота, тоска становилась непереносимой, и Лиза уходила на набережную, откуда была видна Петропавловская крепость. И хотя здесь ее разделяли с Кибальчичем заснеженная ширь реки и хмурые гранитные стены, Лизе думалось, что теперь она ближе к любимому, и это ее успокаивало.
Последнее время, пока Кибальчич был на свободе, она старалась меньше думать о нем, пыталась заглушить свои чувства и больше внимания оказывала Стрешневу. Под влиянием родителей она даже стала свыкаться с мыслью, что Стрешнев – ее судьба.
Но как только страшное известие о Кибальчиче дошло до ее сознания, в Лизе встрепенулись, воскресли, обострились прежние чувства. Она даже хотела объявить себя невестой Кибальчича и добиваться свидания с ним. Лишь случайно услышанные от отца слова: «сидят в одиночных, к ним никого на пушечный выстрел не подпускают…» – удержали ее от опасного шага.
«Почему, почему тогда я не нашла Николая, не попыталась объясниться? Может, он изменил бы свое решение. А если б мы были вместе, возможно, и не случилось бы этого страшного несчастья. Я бы спрятала его у себя. Мы бы уехали, скрылись…»
Лиза остановилась у гранитного парапета, замерла. Вдалеке, на фоне желтовато-тусклого неба, темной зубчатой полосой с острым копьем собора выгравировался мрачный силуэт Петропавловской крепости.
Сердце Лизы сжалось от боли и бессилья: «Николай и его храбрые друзья томятся тут в каменных норах. Это понятно – в крепость всегда заключали лучших людей России. Здесь пытали Радищева, здесь мучили декабристов… В этих мрачных казематах сидели Достоевский, Чернышевский, Писарев… Но почему сюда, за эти гранитные стены, привезли хоронить казненного революционерами царя?.. Разве ему тут место?.. Нет, нет, не то… Какое мне дело до царя? Впрочем, нет!.. Неужели казнь одного деспота ничему не научит другого? Неужели новый царь не испугается… не откажется от новых казней?..»
Вдалеке что-то грохнуло, послышались глухие удары, похожие на звуки катящихся бревен. Лиза вздрогнула, прислушалась. Опять повторились удары, но более частые, похожие на стук топора. Лиза вспомнила Иоанновский равелин и догадалась: «Строят виселицы… Значит, казнь неизбежна…»
Стало трудно дышать, что-то сдавило горло, холодом сковало тело. Лиза взглянула на крепость, но ничего не увидела из-за нахлынувших слез…
2
Во вторник вечером, когда присяжный поверенный Верховский осматривал перед зеркалом новый сюртук, собираясь в клуб, в передней раздался звонок, а затем знакомый рокочущий басок адвоката Герарда.
– А, Владимир Николаевич! – выходя из комнат, радостно воскликнул Верховский. – Очень, очень кстати. Надеюсь, вы не откажетесь немного встряхнуться, проехаться на Большую Морскую и сыграть на бильярде?
– Рад бы всей душой, Владимир Станиславович, да ведь я к вам посоветоваться по делу… Если полчасика уделите – с радостью провожу вас.
– Ради бога, Владимир Николаевич, я совсем не тороплюсь. Пожалуйста, раздевайтесь…
Верховский взял гостя под руку и провел в свой просторный кабинет. Они уселись на мягком кожаном диване, закурили сигары.
– Что же вас привело ко мне, Владимир Николаевич? – спросил Верховский, изучающе рассматривая озабоченное, усталое лицо гостя с покрасневшими, выпуклыми глазами. – Наверное, все беспокоитесь о своем подзащитном?
– Вы угадали, Владимир Станиславович, – глухо зарокотал Герард. – Да и как же не беспокоиться, ведь уж на Семеновском плацу строят эшафот.
– Страшно подумать, Владимир Николаевич, но вы сделали все, что могли. Ваша речь была самой смелой и самой лучшей из защитительных речей. Это отмечают все газеты. Ваша совесть чиста.
– Нет, не могу согласиться, дорогой коллега. Я ведь знал заранее, что никакие речи подсудимым помочь не могут, что все было предрешено. Правда, я, признаться, рассчитывал на общественное мнение…
– Это мнение всецело на вашей стороне и на стороне осужденных. Я получил депешу из Парижа. Брат сообщает, что вашу речь перепечатали многие газеты. Он дает понять, что Париж возмущен смертным приговором.
– А я получил телеграмму и письмо из Берлина. Письмо, правда, старое, но оно проливает свет…
– Любопытно. Что же в Берлине? – откинувшись на подушку, спросил Верховский.
– А вот что. Телеграмму об открытии мины на Малой Садовой в Берлине получили с искажениями. Будто бы она была обнаружена на пути из Аничкова дворца. Там поняли так, что готовилось покушение на нового императора.
– Забавно… И что же?
– В Берлине смертельно перепугались. Наследник германского престола принц Карл, граф Мольтке и барон Мантейфель отложили свою поездку в Петербург. На берлинской бирже началась паника. Курс русских ценных бумаг стал падать катастрофически.
– Неужели?
– Вот именно! Ротшильдская группа пыталась предотвратить падение курса русских бумаг, а потом и сама бросилась продавать наши кредитные билеты.
– Это же предательство! – закричал Верховский.
– Это деньги! – повысил голос Герард.
– И этим сказано все!.. Царской казне пришлось выбросить на рынок семьсот пятьдесят тысяч полуимпериалов – весь золотой запас таможенного фонда, чтоб заткпуть брешь. А это около шести миллионов рублей.
– Что же теперь? Как?
– Говорят, паника охватила все биржи Европы.
– Скверно. Очень скверно! – Верховский потушил сигару. – Новое царствование начинается прескверно.
– Царю следовало бы считаться с общественным мнением мира.
– А он, к сожалению, считается лишь с этим мракобесом Победоносцевым.
– Да, я слышал, что император попал под его влияние, – кивнул Герард. – Помимо смены градоначальника упразднены и уволены министры Маков, Сабуров, князь Ливен… И сам Лорис, говорят, ходит под страхом увольнения.
– Потому-то Лорис и свирепствует. Он хочет расправой с террористами спасти себя.
– Безусловно, но общество противится. Вы слышали о речи профессора Соловьева?
– Мельком… Вы знаете подробности?
– Как же не знать! Это событие! Философ и поэт Владимир Соловьев, сын знаменитого историка, произнес блестящую речь в зале Кредитного общества. Он сказал, что если царь действительно чувствует свою связь с народом, если он христианин, то должен простить осужденных. Иначе народ от него отвернется.
– Неужели так и сказал?
– Да, почти так. Очень смело! Все горячо аплодировали, но, говорят, власти лишают его кафедры.
– Это у нас не долго, – усмехнулся Верховский.
– Мне, видимо, тоже скоро запретят выступать по политическим делам. Я ведь задумал собрать подписи ученых под петицией в защиту Кибальчича. Собираюсь ехать к Менделееву.
– Вот как! – удивился Верховский. – Это, конечно, благородно, Владимир Николаевич, но совершенно бессмысленно.
– Отчего же? Ведь я хочу хлопотать, чтоб ему сохранили жизнь и дали возможность работать в крепости, изобретать. Ведь он может сделать великие открытия.
– Если б Кибальчич покушался не на царя – могли бы простить, а тут престиж! Божий помазанник… И есть закон о священной особе… вы знаете… Я решительно не советую. Ему не поможете, а себе испортите и карьеру и всю жизнь. Вы и так, видимо, уже взяты на заметку. Да и ученых подвести можете.
– Ах, как больно это слышать! – вздохнул Герард.
– Что поделаешь, дорогой друг, мы живем в жестокое время.
– Если говорить с точки зрения международных законов, – подумав, заговорил Герард, – то следует помиловать всех! Ну давайте посмотрим как юристы. Рысаков, хотя и бросил бомбу, но даже не ранил царя. К тому же ему нет двадцати, а несовершеннолетних казнить нельзя.
– Это верно! – согласился Верховский. – Гельфман, Михайлов, и Кибальчич, и Желябов вообще не участвовали в покушении и не могут считаться убийцами. Перовская лишь расставляла людей, но не бросала бомбу. К тому же она женщина и дворянка – ее казнить можно лишь по указанию царя. Виновен и подлежит казни лишь тот неопознанный террорист, что убил царя. Но он погиб и, следовательно, уже наказан…
– Законы – законами, а царь – царем! – глубоко вздохнул Верховский. – Если не хотите погубить себя, послушайтесь моего совета. Я говорю вам это, как ДРУГ.
3
Сразу после суда приговоренных к смерти перевезли в дом предварительного заключения и заперли в камерах смертников. Воем им был предоставлен суточный срок для подачи просьб о помиловании на высочайшее имя. Желябов и Перовская отвергли это предложение, а Рысаков и Михайлов написали «просьбы». Геся Гельфман просила отсрочить ее казнь ввиду беременности. Кибальчич решительно отказался просить о помиловании, сказал, что у него есть другая просьба, и попросил бумаги и чернил. «Надо поучтивей, – подумал он, – иначе не будут читать». И перо четко вывело: «Его сиятельству господину министру внутренних дел. По распоряжению Вашего сиятельства, мой проект воздухоплавательного аппарата передан на рассмотрение технического комитета. (Так мне сказали.) Не можете ли, Ваше сиятельство, сделать распоряжение о дозволении иметь мне свидание с кем-либо из членов комитета по поводу этого проекта не позже завтрашнего утра или, по крайней мере, получить письменный ответ экспертизы, рассматривавшей мой проект, тоже не позже завтрашнего дня…»
Просьба Гельфман после проведения обследования была уважена, а Рысаков, Михайлов и Кибальчич не получили никакого ответа…
По Петербургу поползли зловещие слухи, что перед казнью Желябова и других осужденных будут пытать, чтоб вырвать у них признания о террористах, которые остались на свободе. Говорили, что будто бы в ночь на 1 апреля на Шпалерную к дому предварительного заключения из тюремного замка подъехали три черные повозки. Из них вышли люди с ящиками, в которых были спрятаны орудия пыток.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67