Одна казенная, основанная еще Герценом, другая – частная, небольшая, созданная в своем доме Александром Александровичем Красовским – местным просветителем. У Красовского было проще достать нужную книгу, и Костя направился к нему.
Увидев у порога худенького, узколицего подростка в косоворотке, в длинных брюках, пугливо озиравшегося кругом, Красовский сказал приветливо:
– Пожалуйста, заходите, молодой человек, у нас двери открыты для всех.
Костя поклонился, подошел к зеленому столу, заваленному книгами, где сидел Красовский – человек интеллигентного вида с бородкой, тронутой сединой, и смущенно спросил:
– Не найдется ли у вас книжки про Бетховена?
– Про Бетховена? – удивленно переспросил Красовский. – Вы занимаетесь музыкой?
Костя расслышал лишь последнее слово.
– Нет, я плохо слышу после болезни…
Красовский сразу догадался, зачем нужна ему эта книга.
– Сейчас, сейчас, молодой человек. Такая книга была… А вы чей будете? – спросил громко.
– Сын лесничего Циолковского.
– Знаю, знаю. Присядьте.
Красовский вышел в другую комнату и скоро вернулся с небольшой, аккуратно переплетенной книжечкой.
– Вот извольте! – Он сделал пометку в тетради и подал Косте книжку. – Когда прочтете – приходите. Подберем еще.
– Благодарю вас, спасибо! – Костя крепко зажал книжку в руке.
Дома он забрался на чердак, где хранилась разная рухлядь. Там, около слухового окна, стояла старая дырявая кушетка. Поудобней усевшись, он раскрыл книжку и стал жадно глотать страницу за страницей. Детство, полное лишений и нужды с пьяницей отцом. Ранняя потеря нежной, горячо любимой матери. Как это было близко и понятно Косте! Он поднимал голову над книгой, сердито смахивал рукавом навертывавшиеся слезы и опять продолжал читать.
Сердце его сжалось от боли, когда он дошел до страниц, рассказывающих о наступающей глухоте Бетховена.
«День и ночь у меня беспрерывный шум в ушах, – писал Бетховен одному из своих друзей. – Могу сказать, что моя жизнь жалка: уже два года я избегаю всякого общества…»
«Да, да, как это верно, – прошептал Костя. – Я тоже стесняюсь людей и при появлении чужих бегу сюда на чердак. Интересно, что же дальше?» «Я часто проклинал свое существование; Плутарх привел меня к терпению». Костя взъерошил волосы: «Плутарх! Я, кажется, видел у отца книгу Плутарха. Как же он привел Бетховена к терпению? Надо почитать…»
Вот уже и к обеду зовут, а Костя все читает и читает…
«Моим братьям Карлу и… прочесть и исполнить после моей смерти».
«Это похоже на завещание, а ведь Бетховену всего тридцать. Что такое?» Костя замирает. «Мое сердце и разум с детства склонны были к нежному чувству доброты. Я готов был даже на подвиги. Но подумайте только: шесть лет я страдаю неизлечимой болезнью…
Мое несчастье для меня вдвойне мучительно потому, что мне приходится скрывать его. Для меня нет отдыха в человеческом обществе, нет интимной беседы, нет взаимных излияний. Я почти совсем одинок… Я должен жить изгнанником…»
«Как это верно! Как я его понимаю. Да, да, я чувствую то же самое», – почти закричал Костя и опять углубился в книгу.
«Какое, однако, унижение чувствовал я, когда кто-нибудь, находясь рядом со мной, издали слышал флейту, а я ничего не слышал… Такие случаи доводили меня до отчаяния; еще немного, и я покончил бы с собой. Меня удерживало только одно – искусство. Ах, мне казалось немыслимым покинуть свет раньше, чем я исполню все, к чему я чувствовал себя призванным…
Терпение – так зовется то, что должно стать моим руководителем. У меня оно есть!»
«Терпение! – воскликнул Костя. – Терпение помогло ему победить недуг! Терпение у меня тоже есть. Я много терпел. И могу, если нужно, терпеть еще больше. Могу и буду. Буду! Буду! Буду!
Бетховену было трудней – он был музыкантом, композитором. Он должен был слышать то, что создает. И все-таки он творил! Мне важно лишь видеть то, что я делаю, и буду делать. Мне – легче! К тому же я хоть плохо, но слышу. И я не сдамся! Я буду учиться изобретать и, как он, – творить! Но творить в другом – в науке. Я буду подражать Бетховену. Учиться у него мужеству, воле, терпению. И я, как он, сумею победить недуг. Сумею сделать что-то полезное для людей. Для человечества».
Отец был замкнут, мрачен, разговаривал неохотно, сердито. Костя решил не обращаться к нему.
Однажды, дождавшись, пока отец уйдет на службу, он перебрал почти все его книги и нашел толстый том Плутарха «Сравнительные жизнеописания». За этой книгой, описывающей жизнь и подвиги великих людей Древней Греции и Рима, Костя просидел несколько недель.
Он не знал, укрепил ли Плутарх в нем терпение, как в Бетховене, но, прочтя о Тесее и Ромуле, Демосфене и Цицероне, Александре Македонском и Цезаре, он еще тверже укрепился в мысли, что во что бы то ни стало должен сделать что-то важное, что-то полезное для человечества.
А чтоб достигнуть успеха, надо победить уныние и робость, обрести терпение и упорно учиться.
Костя и раньше любил читать, но теперь чтение сделалось для него самым главным занятием. Только сейчас оно не являлось, как бывало, развлечением, а было подчинено заветной цели – приобретению знаний. Он самостоятельно стал изучать физику, химию, механику, математику, астрономию.
Это было непросто. Многого Костя не понимал. Иногда он обращался к братьям, но чаще сам доискивался, ставя простейшие опыты на самодельных приборах.
Однажды отец, вернувшись с работы, застал Костю у распахнутого окна с астролябией. Сын тщательно наводил ее на пожарную каланчу. Отец постоял и, видя, что сын не услышал, как он вошел, удалился.
Костя еще долго сидел, что-то подсчитывая. Потом вышел на улицу и стал шагами измерять расстояние до каланчи.
Когда сели обедать, отец спросил:
– Ты, Костя, кажется, увлекся моей астролябией?
– Да, я вычислял расстояние до каланчи.
– Сколько получилось?
– Четыреста аршин… Но я не поверил.
– И ходил проверять?
– Да. Проверял шагами. Получилось то же самое!
– Хорошо, Костя, что ты проверил. Теоретические расчеты всегда следует проверять практически. Это запомни. Эх, учить бы тебя надо. Учить…
После смерти матери прошло около трех лет. Все это время Костя упорно сидел за учебниками и мастерил разные изделия из дерева, картона, жести.
Как-то в воскресенье, когда Костя ползал по полу в зале, испытывая модель новой самоходной коляски, вошел отец.
За эти три года он ссутулился, длинная борода его побелела, лишь густые брови и усы еще казались темными.
– Костя! – громко сказал он сыну. – Поднимись, я хочу с тобой поговорить.
Костя подошел к отцу.
– Костя, я долго думал о твоей судьбе и пришел к мысли, что тебе следует поехать в Москву, чтоб там продолжить образование. Смотри, как ты вырос. Исполнилось шестнадцать! Это такой возраст, когда уже пора самому заботиться о своем будущем. Поезжай, Костя. Там библиотеки, музеи, лаборатории. Может, заведешь друзей из студентов, которые станут помогать. Я буду высылать тебе по двадцать целковых в месяц.
Костя от неожиданности оторопел. Смотрел на отца широко открытыми, удивленными глазами.
– Что – не веришь?
– Это так неожиданно, папа.
– Боишься?
– Нет. не боюсь. Но не могу поверить… Неужели правда в Москву?
– Да. Решено. До Нижнего поедешь на пароходе, а там – по железной дороге. Ну, что – рад?
– Да, папа, да. Спасибо! Я мечтал об этом…
6
Вот и Москва!
Оставив пожитки на вокзале, Костя пошел подыскивать квартиру.
Длинноволосый, в просторном, сшитом на вырост пальто, в сапогах, со связкой купленных по дороге книг, он остановился около дворника, курившего на скамейке у ворот.
– Не укажете ли, где можно снять комнату или угол?
Дворник сердито посмотрел на странного юношу.
– Уж не из монастыря ли убег?
– Нет, я из Вятки приехал учиться.
– Учиться? А чему учиться-то будешь?
– Физике, математике и другому.
Дворник почесал бороду.
– Толкнись к прачке Анфисе, – кивнул он на двухэтажный дом. – В позапрошлом году жил у нее какой-то студент. Может, и пустит.
Костя подошел к указанной двери, внизу, постучал.
Вышла рябоватая баба. Спросила строго:
– Чего надо?
– Насчет комнаты хочу спросить.
– Проходите!
Костя прошел в пахнувшую геранью и мыльными парами комнату.
– Вот, если подойдет, могу сдать за три рубля. Только тут мой Семка спит. Ну, да он ничего… Тихий.
– Я буду учиться, мне придется опыты ставить.
– Он ничего не пошевелит. Да и не бывает его – на фабрике работает. А я в кухне стираю день-деньской. Так что никто не обеспокоит.
Костя еще раз осмотрел комнату и, найдя ее подходящей, отдал задаток и поехал за своими пожитками…
Как и с чего начинать? Этот вопрос встал пред юношей Циолковским, как только он привез немудрящие вещи и почувствовал себя жителем Москвы. Можно было бы, пожалуй, доставать стенограммы лекций в университете, но к пониманию их он не был подготовлен. Следовало начинать с «азов», с гимназических курсов.
«Да, я должен основательно проштудировать элементарный курс математики и физики. Хорошо бы и химии. Если удастся – буду ставить опыты».
Познание точных наук рождало у Циолковского новую фантазию, новые замыслы. Думал: нельзя ли воспользоваться энергией движения Земли? Нельзя ли устроить поезд вокруг экватора, в котором бы не было тяжести от центробежной силы? Наконец, нельзя ли строить аэростаты из металла, не пропускающего газа, которые бы вечно носились в воздухе?
Последняя идея казалась ему осуществимой. Он стал считать ее задачей ближайшего будущего.
Особенно волновал Костю вопрос: нельзя ли применить центробежную силу для поднятия в небесное пространство? Он даже придумал прибор (камеру) с двумя шаровыми эластичными маятниками вверху, которые, описывая дуги, должны были поднимать прибор.
Обрадованный Костя до полуночи бродил по сонной Москве, размышляя, анализируя. И хотя он понял, что этот прибор подняться не сможет, мысль о полетах в небо продолжала его волновать.
Параллельно с изучением точных наук Костя успевал читать и художественную литературу. Его увлекали Писарев и Добролюбов. Он зачитывался ромапом Тургенева «Отцы и дети». Ему нравился образ Базарова – человека смелого, ищущего, не признающего авторитетов. Костя даже старался на него походить. Он не обращал внимания на свою внешность – зарос, отощал. Знакомые из Вятки, случайно встретив его на улице, не сразу узнали и написали отцу тревожное письмо.
Эдуард Игнатьевич срочно затребовал сына домой.
Костя вернулся в Вятку исхудавшим, бледным, зато возмужавшим, уверенным в себе. Три года, проведенные в Москве за книгами, позволяли ему начать самостоятельную жизнь.
Отец за эти годы сильно сдал и готовился уходить в отставку. Костя стал давать уроки ученикам гимназии и реального по математике и физике. О нем заговорили, как о хорошем репетиторе. Желающих было много. Костя скопил немного денег, снял помещение под мастерскую и стал строить самоходную лодку.
Теперь его неудержимая фантазия стала опираться на реальные расчеты. Лодка с центробежным насосом была построена и спущена на воду. Циолковский даже переехал Вятку, но конструкция насоса оказалась неудачной… А тут подошла осень – работу по изобретательству пришлось отложить. Костя опять стал заниматься самообразованием: изучал математику и астрономию.
Эдуард Игнатьевич вышел в отставку, и летом 1878 года семья перебралась в Рязань. Костю в Рязани никто не знал. Уроки найти было трудно. Как раз в это время Косте попалась в руки программа испытаний на звание учителя народных училищ. Он стал готовиться. Успешно выдержал экзамены и получил звание учителя. Вскоре он был направлен в Боровск.
Жизнь в Боровске не сулила ни радостей, ни надежд. Но должность уездного учителя была почетной и давала хотя и небольшой, но твердый заработок. Циолковский почувствовал себя уверенней. Думалось, что в свободное время он сможет заниматься изобретательством, наукой.
Молодой учитель снял комнату в доме священника Евграфа Николаевича Соколова. Его дочь Варенька – милая, скромная девушка – была хозяйкой в доме. Молодые люди полюбили друг друга. Преданная, заботливая Варенька стала женой и другом Циолковского.
Вскоре произошло его знакомство со Стрешневым. В этом человеке, гонимом властями, он увидел ум и добрую душу. О таком друге мечталось ему давно.
Глава четвертая
1
Размышляя о человеческих судьбах, Циолковский сопоставлял земную жизнь с жизнью Вселенной и находил большое несоответствие.
Там, в необъятном звездном мире, размышлял он, – все подчинено извечному закону тяготения. Вселенная живет своей жизнью. Планеты движутся вокруг «солнц», спутники – вокруг планет. Правда, и в звездном мире происходит немало катастроф – иногда разрушаются и гибнут огромные планеты, целые галактики. Но все же там нет и подобия того хаоса, который царит на земле. Ибо там действуют законы Вселенной. На земле же – законы, созданные самими людьми. Эти законы несовершенны. Они утверждают благоденствие – для богатых, и рабство – для бедных…
Циолковский не хотел подчиняться этим «рабским» законам: он жаждал свободы и независимости.
Вступив в должность учителя уездного училища, он скоро начал тяготиться своим положением. Ничтожный заработок, еле позволявший сводить концы с концами, зависимость, ограничение свободного времени и почти никаких условий для научной работы и изобретательства.
«Пожалуй, мое положение «свободного человека» здесь, в Боровске, хуже, чем у ссыльного Стрешнева, – размышлял он. – Стрешнев – политический ссыльный. Он не имеет права уехать из Боровска. Он здесь как в тюрьме. Я, кажется, свободен!.. Но эта свобода весьма призрачна. Она похожа на мираж. Стрешнев отбудет срок ссылки и опять вернется в Петербург, к науке, к свету, а я принужден буду всю жизнь тянуть лямку уездного учителя. Я незримой цепью прикован к училищу. Я принужден вращаться вокруг училища, как малый астероид вокруг планеты. Да нет, какой же я астероид? Я пока похож лишь на туманность… даже клочок туманности… Мне нужно сгуститься, обрести форму, окрепнуть, превратиться хотя бы в маленький планероид и выйти на широкую орбиту. Да, да, именно на орбиту. Я должен сформировать в себе личность, как хотя бы малую величину.
Но я буду бороться. Я должен сам вырабатывать и накапливать энергию, которая сообщит мне поступательное движение. Я буду искать, творить! Только исследования, опыты, научные статьи помогут мне двигаться вперед…»
Циолковский вспомнил о первой статье, которая пропала в журнале, вспомнил о статье «Теория газов», посланной в физико-химическое общество. До сих пор на нее не было ответа. Он задумался.
«Удачи сами собой не приходят. Нет, не приходят… Но отчаиваться нельзя. Ведь не все же метеориты сгорают в атмосфере – некоторые из них достигают Земли. Если вторая моя статья «Теория газов» не попадет в руки настоящего ученого, то, может быть, третья достигнет цели? Надо дерзать!»
Циолковский, никому не говоря ни слова, отнес на почту новую статью. Адрес был тот же: «Русскому Императорскому физико-химическому обществу».
Статья называлась «Механика подобно изменяемого организма». В этой статье, помимо чисто биологических проблем, он пытался поднять и некоторые вопросы механики и аэродинамики.
«Ведь меня же ребенок поймет, не только ученый, – размышлял Циолковский. – Плывут две подобные рыбы: маленькая и большая. И маленькая неизменно становится добычей большой, потому что скорость ее меньше. Отсюда вывод: «Абсолютная скорость движения животного в жидкой среде тем больше, чем больше его размеры». Кажется просто, но, вероятно, никто об этом еще не написал… Никто!..»
Еще задолго до свадьбы Стрешнев отнес в училище привезенные Лизой документы из гимназии. На этот раз директор, старик Усольцев, просмотрев документы, поднялся и, улыбаясь в усы, протянул холодную, пухлую руку.
– Поздравляю вас, господин Стрешнев, с назначением на должность учителя. Я был в Калуге у большого начальства, к вам отнеслись благосклонно.
– Благодарю, господин директор, – смиренно поклонился Стрешнев.
– Вот вам программа классных занятий. Извольте познакомиться, и с осени – к делу.
Стрешнев еще раз поблагодарил и откланялся…
Обрадованный, что судьба к нему отнеслась милостиво, Стрешнев решил поблагодарить присяжного поверенного Верховского, вырвавшего его из цепких лап «правосудия» и, вернувшись домой, принялся за письмо в Петербург.
Он рассказал все: как велось следствие по его делу, как объявили постановление Особого совещания, как везли в Боровск. Написал первые впечатления от города, от неожиданного расположения исправника, об устройстве на службу и, наконец, о счастливых днях с Лизой…
Рассказывая о своей судьбе, Стрешнев не забыл упомянуть о своем новом друге – Циолковском и попросил, если возможно, прислать книжки или журналы, где бы освещались вопросы воздухоплавания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
Увидев у порога худенького, узколицего подростка в косоворотке, в длинных брюках, пугливо озиравшегося кругом, Красовский сказал приветливо:
– Пожалуйста, заходите, молодой человек, у нас двери открыты для всех.
Костя поклонился, подошел к зеленому столу, заваленному книгами, где сидел Красовский – человек интеллигентного вида с бородкой, тронутой сединой, и смущенно спросил:
– Не найдется ли у вас книжки про Бетховена?
– Про Бетховена? – удивленно переспросил Красовский. – Вы занимаетесь музыкой?
Костя расслышал лишь последнее слово.
– Нет, я плохо слышу после болезни…
Красовский сразу догадался, зачем нужна ему эта книга.
– Сейчас, сейчас, молодой человек. Такая книга была… А вы чей будете? – спросил громко.
– Сын лесничего Циолковского.
– Знаю, знаю. Присядьте.
Красовский вышел в другую комнату и скоро вернулся с небольшой, аккуратно переплетенной книжечкой.
– Вот извольте! – Он сделал пометку в тетради и подал Косте книжку. – Когда прочтете – приходите. Подберем еще.
– Благодарю вас, спасибо! – Костя крепко зажал книжку в руке.
Дома он забрался на чердак, где хранилась разная рухлядь. Там, около слухового окна, стояла старая дырявая кушетка. Поудобней усевшись, он раскрыл книжку и стал жадно глотать страницу за страницей. Детство, полное лишений и нужды с пьяницей отцом. Ранняя потеря нежной, горячо любимой матери. Как это было близко и понятно Косте! Он поднимал голову над книгой, сердито смахивал рукавом навертывавшиеся слезы и опять продолжал читать.
Сердце его сжалось от боли, когда он дошел до страниц, рассказывающих о наступающей глухоте Бетховена.
«День и ночь у меня беспрерывный шум в ушах, – писал Бетховен одному из своих друзей. – Могу сказать, что моя жизнь жалка: уже два года я избегаю всякого общества…»
«Да, да, как это верно, – прошептал Костя. – Я тоже стесняюсь людей и при появлении чужих бегу сюда на чердак. Интересно, что же дальше?» «Я часто проклинал свое существование; Плутарх привел меня к терпению». Костя взъерошил волосы: «Плутарх! Я, кажется, видел у отца книгу Плутарха. Как же он привел Бетховена к терпению? Надо почитать…»
Вот уже и к обеду зовут, а Костя все читает и читает…
«Моим братьям Карлу и… прочесть и исполнить после моей смерти».
«Это похоже на завещание, а ведь Бетховену всего тридцать. Что такое?» Костя замирает. «Мое сердце и разум с детства склонны были к нежному чувству доброты. Я готов был даже на подвиги. Но подумайте только: шесть лет я страдаю неизлечимой болезнью…
Мое несчастье для меня вдвойне мучительно потому, что мне приходится скрывать его. Для меня нет отдыха в человеческом обществе, нет интимной беседы, нет взаимных излияний. Я почти совсем одинок… Я должен жить изгнанником…»
«Как это верно! Как я его понимаю. Да, да, я чувствую то же самое», – почти закричал Костя и опять углубился в книгу.
«Какое, однако, унижение чувствовал я, когда кто-нибудь, находясь рядом со мной, издали слышал флейту, а я ничего не слышал… Такие случаи доводили меня до отчаяния; еще немного, и я покончил бы с собой. Меня удерживало только одно – искусство. Ах, мне казалось немыслимым покинуть свет раньше, чем я исполню все, к чему я чувствовал себя призванным…
Терпение – так зовется то, что должно стать моим руководителем. У меня оно есть!»
«Терпение! – воскликнул Костя. – Терпение помогло ему победить недуг! Терпение у меня тоже есть. Я много терпел. И могу, если нужно, терпеть еще больше. Могу и буду. Буду! Буду! Буду!
Бетховену было трудней – он был музыкантом, композитором. Он должен был слышать то, что создает. И все-таки он творил! Мне важно лишь видеть то, что я делаю, и буду делать. Мне – легче! К тому же я хоть плохо, но слышу. И я не сдамся! Я буду учиться изобретать и, как он, – творить! Но творить в другом – в науке. Я буду подражать Бетховену. Учиться у него мужеству, воле, терпению. И я, как он, сумею победить недуг. Сумею сделать что-то полезное для людей. Для человечества».
Отец был замкнут, мрачен, разговаривал неохотно, сердито. Костя решил не обращаться к нему.
Однажды, дождавшись, пока отец уйдет на службу, он перебрал почти все его книги и нашел толстый том Плутарха «Сравнительные жизнеописания». За этой книгой, описывающей жизнь и подвиги великих людей Древней Греции и Рима, Костя просидел несколько недель.
Он не знал, укрепил ли Плутарх в нем терпение, как в Бетховене, но, прочтя о Тесее и Ромуле, Демосфене и Цицероне, Александре Македонском и Цезаре, он еще тверже укрепился в мысли, что во что бы то ни стало должен сделать что-то важное, что-то полезное для человечества.
А чтоб достигнуть успеха, надо победить уныние и робость, обрести терпение и упорно учиться.
Костя и раньше любил читать, но теперь чтение сделалось для него самым главным занятием. Только сейчас оно не являлось, как бывало, развлечением, а было подчинено заветной цели – приобретению знаний. Он самостоятельно стал изучать физику, химию, механику, математику, астрономию.
Это было непросто. Многого Костя не понимал. Иногда он обращался к братьям, но чаще сам доискивался, ставя простейшие опыты на самодельных приборах.
Однажды отец, вернувшись с работы, застал Костю у распахнутого окна с астролябией. Сын тщательно наводил ее на пожарную каланчу. Отец постоял и, видя, что сын не услышал, как он вошел, удалился.
Костя еще долго сидел, что-то подсчитывая. Потом вышел на улицу и стал шагами измерять расстояние до каланчи.
Когда сели обедать, отец спросил:
– Ты, Костя, кажется, увлекся моей астролябией?
– Да, я вычислял расстояние до каланчи.
– Сколько получилось?
– Четыреста аршин… Но я не поверил.
– И ходил проверять?
– Да. Проверял шагами. Получилось то же самое!
– Хорошо, Костя, что ты проверил. Теоретические расчеты всегда следует проверять практически. Это запомни. Эх, учить бы тебя надо. Учить…
После смерти матери прошло около трех лет. Все это время Костя упорно сидел за учебниками и мастерил разные изделия из дерева, картона, жести.
Как-то в воскресенье, когда Костя ползал по полу в зале, испытывая модель новой самоходной коляски, вошел отец.
За эти три года он ссутулился, длинная борода его побелела, лишь густые брови и усы еще казались темными.
– Костя! – громко сказал он сыну. – Поднимись, я хочу с тобой поговорить.
Костя подошел к отцу.
– Костя, я долго думал о твоей судьбе и пришел к мысли, что тебе следует поехать в Москву, чтоб там продолжить образование. Смотри, как ты вырос. Исполнилось шестнадцать! Это такой возраст, когда уже пора самому заботиться о своем будущем. Поезжай, Костя. Там библиотеки, музеи, лаборатории. Может, заведешь друзей из студентов, которые станут помогать. Я буду высылать тебе по двадцать целковых в месяц.
Костя от неожиданности оторопел. Смотрел на отца широко открытыми, удивленными глазами.
– Что – не веришь?
– Это так неожиданно, папа.
– Боишься?
– Нет. не боюсь. Но не могу поверить… Неужели правда в Москву?
– Да. Решено. До Нижнего поедешь на пароходе, а там – по железной дороге. Ну, что – рад?
– Да, папа, да. Спасибо! Я мечтал об этом…
6
Вот и Москва!
Оставив пожитки на вокзале, Костя пошел подыскивать квартиру.
Длинноволосый, в просторном, сшитом на вырост пальто, в сапогах, со связкой купленных по дороге книг, он остановился около дворника, курившего на скамейке у ворот.
– Не укажете ли, где можно снять комнату или угол?
Дворник сердито посмотрел на странного юношу.
– Уж не из монастыря ли убег?
– Нет, я из Вятки приехал учиться.
– Учиться? А чему учиться-то будешь?
– Физике, математике и другому.
Дворник почесал бороду.
– Толкнись к прачке Анфисе, – кивнул он на двухэтажный дом. – В позапрошлом году жил у нее какой-то студент. Может, и пустит.
Костя подошел к указанной двери, внизу, постучал.
Вышла рябоватая баба. Спросила строго:
– Чего надо?
– Насчет комнаты хочу спросить.
– Проходите!
Костя прошел в пахнувшую геранью и мыльными парами комнату.
– Вот, если подойдет, могу сдать за три рубля. Только тут мой Семка спит. Ну, да он ничего… Тихий.
– Я буду учиться, мне придется опыты ставить.
– Он ничего не пошевелит. Да и не бывает его – на фабрике работает. А я в кухне стираю день-деньской. Так что никто не обеспокоит.
Костя еще раз осмотрел комнату и, найдя ее подходящей, отдал задаток и поехал за своими пожитками…
Как и с чего начинать? Этот вопрос встал пред юношей Циолковским, как только он привез немудрящие вещи и почувствовал себя жителем Москвы. Можно было бы, пожалуй, доставать стенограммы лекций в университете, но к пониманию их он не был подготовлен. Следовало начинать с «азов», с гимназических курсов.
«Да, я должен основательно проштудировать элементарный курс математики и физики. Хорошо бы и химии. Если удастся – буду ставить опыты».
Познание точных наук рождало у Циолковского новую фантазию, новые замыслы. Думал: нельзя ли воспользоваться энергией движения Земли? Нельзя ли устроить поезд вокруг экватора, в котором бы не было тяжести от центробежной силы? Наконец, нельзя ли строить аэростаты из металла, не пропускающего газа, которые бы вечно носились в воздухе?
Последняя идея казалась ему осуществимой. Он стал считать ее задачей ближайшего будущего.
Особенно волновал Костю вопрос: нельзя ли применить центробежную силу для поднятия в небесное пространство? Он даже придумал прибор (камеру) с двумя шаровыми эластичными маятниками вверху, которые, описывая дуги, должны были поднимать прибор.
Обрадованный Костя до полуночи бродил по сонной Москве, размышляя, анализируя. И хотя он понял, что этот прибор подняться не сможет, мысль о полетах в небо продолжала его волновать.
Параллельно с изучением точных наук Костя успевал читать и художественную литературу. Его увлекали Писарев и Добролюбов. Он зачитывался ромапом Тургенева «Отцы и дети». Ему нравился образ Базарова – человека смелого, ищущего, не признающего авторитетов. Костя даже старался на него походить. Он не обращал внимания на свою внешность – зарос, отощал. Знакомые из Вятки, случайно встретив его на улице, не сразу узнали и написали отцу тревожное письмо.
Эдуард Игнатьевич срочно затребовал сына домой.
Костя вернулся в Вятку исхудавшим, бледным, зато возмужавшим, уверенным в себе. Три года, проведенные в Москве за книгами, позволяли ему начать самостоятельную жизнь.
Отец за эти годы сильно сдал и готовился уходить в отставку. Костя стал давать уроки ученикам гимназии и реального по математике и физике. О нем заговорили, как о хорошем репетиторе. Желающих было много. Костя скопил немного денег, снял помещение под мастерскую и стал строить самоходную лодку.
Теперь его неудержимая фантазия стала опираться на реальные расчеты. Лодка с центробежным насосом была построена и спущена на воду. Циолковский даже переехал Вятку, но конструкция насоса оказалась неудачной… А тут подошла осень – работу по изобретательству пришлось отложить. Костя опять стал заниматься самообразованием: изучал математику и астрономию.
Эдуард Игнатьевич вышел в отставку, и летом 1878 года семья перебралась в Рязань. Костю в Рязани никто не знал. Уроки найти было трудно. Как раз в это время Косте попалась в руки программа испытаний на звание учителя народных училищ. Он стал готовиться. Успешно выдержал экзамены и получил звание учителя. Вскоре он был направлен в Боровск.
Жизнь в Боровске не сулила ни радостей, ни надежд. Но должность уездного учителя была почетной и давала хотя и небольшой, но твердый заработок. Циолковский почувствовал себя уверенней. Думалось, что в свободное время он сможет заниматься изобретательством, наукой.
Молодой учитель снял комнату в доме священника Евграфа Николаевича Соколова. Его дочь Варенька – милая, скромная девушка – была хозяйкой в доме. Молодые люди полюбили друг друга. Преданная, заботливая Варенька стала женой и другом Циолковского.
Вскоре произошло его знакомство со Стрешневым. В этом человеке, гонимом властями, он увидел ум и добрую душу. О таком друге мечталось ему давно.
Глава четвертая
1
Размышляя о человеческих судьбах, Циолковский сопоставлял земную жизнь с жизнью Вселенной и находил большое несоответствие.
Там, в необъятном звездном мире, размышлял он, – все подчинено извечному закону тяготения. Вселенная живет своей жизнью. Планеты движутся вокруг «солнц», спутники – вокруг планет. Правда, и в звездном мире происходит немало катастроф – иногда разрушаются и гибнут огромные планеты, целые галактики. Но все же там нет и подобия того хаоса, который царит на земле. Ибо там действуют законы Вселенной. На земле же – законы, созданные самими людьми. Эти законы несовершенны. Они утверждают благоденствие – для богатых, и рабство – для бедных…
Циолковский не хотел подчиняться этим «рабским» законам: он жаждал свободы и независимости.
Вступив в должность учителя уездного училища, он скоро начал тяготиться своим положением. Ничтожный заработок, еле позволявший сводить концы с концами, зависимость, ограничение свободного времени и почти никаких условий для научной работы и изобретательства.
«Пожалуй, мое положение «свободного человека» здесь, в Боровске, хуже, чем у ссыльного Стрешнева, – размышлял он. – Стрешнев – политический ссыльный. Он не имеет права уехать из Боровска. Он здесь как в тюрьме. Я, кажется, свободен!.. Но эта свобода весьма призрачна. Она похожа на мираж. Стрешнев отбудет срок ссылки и опять вернется в Петербург, к науке, к свету, а я принужден буду всю жизнь тянуть лямку уездного учителя. Я незримой цепью прикован к училищу. Я принужден вращаться вокруг училища, как малый астероид вокруг планеты. Да нет, какой же я астероид? Я пока похож лишь на туманность… даже клочок туманности… Мне нужно сгуститься, обрести форму, окрепнуть, превратиться хотя бы в маленький планероид и выйти на широкую орбиту. Да, да, именно на орбиту. Я должен сформировать в себе личность, как хотя бы малую величину.
Но я буду бороться. Я должен сам вырабатывать и накапливать энергию, которая сообщит мне поступательное движение. Я буду искать, творить! Только исследования, опыты, научные статьи помогут мне двигаться вперед…»
Циолковский вспомнил о первой статье, которая пропала в журнале, вспомнил о статье «Теория газов», посланной в физико-химическое общество. До сих пор на нее не было ответа. Он задумался.
«Удачи сами собой не приходят. Нет, не приходят… Но отчаиваться нельзя. Ведь не все же метеориты сгорают в атмосфере – некоторые из них достигают Земли. Если вторая моя статья «Теория газов» не попадет в руки настоящего ученого, то, может быть, третья достигнет цели? Надо дерзать!»
Циолковский, никому не говоря ни слова, отнес на почту новую статью. Адрес был тот же: «Русскому Императорскому физико-химическому обществу».
Статья называлась «Механика подобно изменяемого организма». В этой статье, помимо чисто биологических проблем, он пытался поднять и некоторые вопросы механики и аэродинамики.
«Ведь меня же ребенок поймет, не только ученый, – размышлял Циолковский. – Плывут две подобные рыбы: маленькая и большая. И маленькая неизменно становится добычей большой, потому что скорость ее меньше. Отсюда вывод: «Абсолютная скорость движения животного в жидкой среде тем больше, чем больше его размеры». Кажется просто, но, вероятно, никто об этом еще не написал… Никто!..»
Еще задолго до свадьбы Стрешнев отнес в училище привезенные Лизой документы из гимназии. На этот раз директор, старик Усольцев, просмотрев документы, поднялся и, улыбаясь в усы, протянул холодную, пухлую руку.
– Поздравляю вас, господин Стрешнев, с назначением на должность учителя. Я был в Калуге у большого начальства, к вам отнеслись благосклонно.
– Благодарю, господин директор, – смиренно поклонился Стрешнев.
– Вот вам программа классных занятий. Извольте познакомиться, и с осени – к делу.
Стрешнев еще раз поблагодарил и откланялся…
Обрадованный, что судьба к нему отнеслась милостиво, Стрешнев решил поблагодарить присяжного поверенного Верховского, вырвавшего его из цепких лап «правосудия» и, вернувшись домой, принялся за письмо в Петербург.
Он рассказал все: как велось следствие по его делу, как объявили постановление Особого совещания, как везли в Боровск. Написал первые впечатления от города, от неожиданного расположения исправника, об устройстве на службу и, наконец, о счастливых днях с Лизой…
Рассказывая о своей судьбе, Стрешнев не забыл упомянуть о своем новом друге – Циолковском и попросил, если возможно, прислать книжки или журналы, где бы освещались вопросы воздухоплавания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67