В вос­кре­се­нье ут­ром они втро­ем от­прав­ля­лись в Сент-Уэн на Бло­ши­ный ры­нок, по­сколь­ку зре­ли­ще это бы­ло да­ро­вое. Имен­но там, ря­дом с ок­ра­ин­ным рай­оном, где про­жи­ва­ли бро­дя­ги, бо­ся­ки, цы­га­не и раз­ный жал­кий сброд, Жан и Эло­ди чув­ст­во­ва­ли се­бя при­ви­ле­ги­ро­ван­ны­ми людь­ми, что да­ва­ло им за­ряд оп­ти­миз­ма, но — увы! — по­вер­га­ло и в страх: ведь они ви­де­ли во­очию, да еще и в са­мом пу­гаю­щем об­ли­чье, ту ни­ще­ту, ко­то­рой так боя­лись.
Вот вер­нув­шие­ся по­сле днев­но­го об­хо­да тря­пич­ни­ки, се­рые, как их на­ни­зан­ное на крю­чья тря­пье, раз­би­ра­ют бес­ко­неч­ные лос­ку­ты, гряз­ную бу­ма­гу, кос­ти, ут­ра­тив­ший цен­ность ме­тал­ли­че­ский лом, рас­кла­ды­вая все это в ку­чи и из­вле­кая по­рой ка­кой-ни­будь ред­кий, точ­но блеск ра­ду­ги в лу­же во­ды, пред­мет — ту­фель­ку с каб­лу­ком сти­ля Ри­ше­лье, зер­ка­ло с об­лу­пив­шей­ся амаль­га­мой, рас­тер­зан­но­го мед­ве­жон­ка, ды­ря­вый ко­фей­ник, кни­гу, стра­ни­цы ко­то­рой по­кры­ты пят­на­ми… Со­кро­ви­ща по­мой­ных ба­ков бу­дут про­да­ны на вес или же вы­став­ле­ны на улич­ных лот­ках в ожи­да­нии по­ку­па­те­лей, все эти проб­ки от гра­фи­нов и ста­рые блюд­ца так и ос­та­нут­ся здесь от од­ной ба­ра­хол­ки до дру­гой, ме­ся­ца­ми «под­пи­рая стен­ку», как дур­нуш­ки на ба­лу в на­де­ж­де на при­гла­ше­ние.
— Смот­ри, Эло­ди, ко­те­но­чек…
— Эй! Не тро­гай его — у не­го мо­жет быть че­сот­ка.
Тре­пе­ща от вол­не­ния, юная па­ра вме­сте с ре­бен­ком дол­го блу­ж­да­ет по ни­щим квар­та­лам, ми­мо ха­лу­пок, хар­че­вен, ко­нур, по­хо­жих на клет­ки для обезь­ян, по ули­цам, за­му­со­рен­ным хла­мом, очи­ст­ка­ми, дни­ща­ми би­тых бу­ты­лок, где око­ло стоя­щих на при­ко­ле фур­го­нов тол­пят­ся цы­га­ня­та с гряз­ны­ми, но кра­си­вы­ми ли­ца­ми. Имен­но в этих мес­тах юти­лась бед­но­та, са­мая ни­щая из всех не­иму­щих, имен­но здесь лю­дей уби­ва­ла вод­ка, а стра­ни­цы про­ис­ше­ст­вий в га­зе­тах на­хо­ди­ли се­бе нуж­ную пи­щу.
— Эло­ди, ка­кая со­ба­чи­ща…
— Она уку­сит те­бя, она бе­ше­ная…
И Оли­вье вспо­ми­нал кар­тин­ку, на ко­то­рой Пас­тер вво­дит вак­ци­ну маль­чи­ку из Эль­за­са. Вско­ре они по­ки­да­ли эти гряз­ные ули­цы, воз­вра­ща­лись на ры­нок, на­де­ясь об­на­ру­жить сле­ды бы­лой рос­ко­ши, ка­кие-ни­будь ве­щи, уже ви­ден­ные ими в дру­гих мес­тах, у тет­ки, у ба­буш­ки, и ос­та­нав­ли­ва­лись, по­тря­сен­ные ке­ро­си­но­вой лам­пой, ста­ро­мод­ной ка­ст­рю­лей или люс­т­рой с под­вес­ка­ми.
Тут, на рын­ке, лю­ди тор­го­ва­лись по­дол­гу, то уже со­всем со­гла­ша­ясь, то уда­ля­ясь с воз­му­щен­ны­ми ли­ца­ми, но не слиш­ком бы­ст­ро, ожи­дая, что про­да­вец по­зо­вет их об­рат­но, что­бы про­дол­жить торг под взгля­да­ми ара­бов — боль­ших зна­то­ков ба­за­ра, ко­то­рым эти жар­кие спо­ры на­по­ми­на­ли мно­го­слов­ные пре­ния куп­цов с по­ку­па­те­ля­ми в род­ном му­суль­ман­ском го­ро­де.
Ко­ло­рит­ные фи­гу­ры это­го рын­ка при­вле­ка­ли к се­бе вни­ма­ние Оли­вье боль­ше, чем оби­лие жи­во­пис­ных ве­щей. Он не ус­та­вал изу­чать в этой пе­ст­рой тол­пе гла­за, рты, ру­ки, но­ги, оде­тые в са­мую раз­лич­ную обувь; все это су­ще­ст­во­ва­ло как бы са­мо по се­бе, не­за­ви­си­мо, точ­но пти­цы в не­бе, — осо­бен­но взгля­ды лю­дей: ко­гда его гла­за, не­пре­рыв­но стран­ст­вуя, встре­ча­лись с дру­ги­ми, со мно­же­ст­вом дру­гих глаз, смот­ря­щих при­сталь­но или ук­рад­кой, с взаи­мо­по­ни­ма­ни­ем или не­при­яз­нью, Оли­вье пья­нел от это­го не­мо­го об­ме­на взгля­да­ми и на­чи­нал гру­стить, слов­но в не­го все­ля­лась вся тос­ка и все оди­но­че­ст­во, ко­то­рые он чув­ст­во­вал в этих лю­дях.
Маль­чик вспо­ми­нал Да­ни­эля и пред­став­лял его се­бе в про­сто­рном свет­лом за­ле с бе­ло­снеж­ной кро­ва­тью. Он ви­дел лишь его го­ло­ву, ле­жа­щую на по­душ­ке, и ду­мал, что, мо­жет быть, те­ло ка­ле­ки пре­об­ра­зи­лось под про­сты­ней и ста­ло иным, нор­маль­ным. Во­об­ра­же­ние Оли­вье ри­со­ва­ло си­де­лок, вра­чей, но он к ним от­но­сил­ся вра­ж­деб­но — ведь это они за­пря­та­ли Да­ни­эля ку­да-то да­ле­ко от род­ной ули­цы.
Оли­вье пы­тал­ся чи­тать кни­ги, ос­тав­лен­ные дру­гом, ко­то­ро­го он так бы­ст­ро ут­ра­тил, не ус­пев об­ме­нять­ся с ним хо­тя бы де­сят­ком фраз, но все бы­ло не­по­нят­но на этих стра­ни­цах и да­же ав­то­ры но­си­ли не­обыч­ные име­на: Шо­пен­гау­эр, Ма­рия Баш­кир­це­ва, Элен Кел­лер … Ре­бе­нок чи­тал строч­ки, не по­ни­мая их смыс­ла. На­вер­но, по­на­до­бит­ся мно­го вре­ме­ни, по­ка он бу­дет в со­стоя­нии по­чув­ст­во­вать их так, как чув­ст­во­вал сам Да­ни­эль. Ду­мал ли Оли­вье, что та­кой день ко­гда-ни­будь на­ста­нет? Он был очень хру­пок и ощу­щал у се­бя внут­ри пус­то­ту, ко­то­рую ни­что не мог­ло за­пол­нить, как буд­то это ужас­ное вре­мя вы­ры­ло ма­лень­кую мо­гил­ку в его гру­ди.
Ед­ва он по­ки­дал ули­цу, как сра­зу стре­мил­ся вер­нуть­ся об­рат­но — она ка­за­лась ему та­кой ожив­лен­ной, бо­га­той со­бы­тия­ми, дви­же­ни­ем, сме­хом, иг­ра­ми, пес­ня­ми, кри­ка­ми, шут­ка­ми. Но и в ней все­гда бы­ло мерт­вое про­стран­ст­во, слов­но пу­зы­рек воз­ду­ха, став­ший плен­ни­ком во­ды: это бы­ла га­лан­те­рей­ная ла­воч­ка его дет­ст­ва, ис­чез­нув­ше­го вме­сте с жен­щи­ной, ко­то­рую он лю­бил и ко­то­рая до скон­ча­ния ве­ка так для не­го и ос­та­нет­ся не­по­хо­жей на ос­таль­ных жен­щин — Вир­жи­ни, его мать и лю­би­мая, дочь и се­ст­ра, чье имя вы­зы­ва­ет у не­го сдав­лен­ное ры­да­ние.
Тря­пич­ни­ки, ста­рые ве­ло­си­пе­ды, при­шед­шая в не­год­ность по­су­да, улич­ные старь­ев­щи­ки, тор­гов­цы жа­ре­ной кар­тош­кой в па­ке­ти­ках, все эти за­бе­га­лов­ки с их де­ше­вой му­зы­кой, за­па­хом та­ба­ка и спирт­но­го еще, воз­мож­но, ко­гда-ни­будь по­па­дут­ся на его пу­ти, поз­же, го­раз­до поз­же, а вот этой кар­ти­ны их воз­вра­ще­ния с про­гул­ки не бу­дет уже ни­ко­гда: Жан и Эло­ди, мо­ло­дые муж­чи­на и жен­щи­на, идут, об­няв­шись, как два цвет­ка, сме­шав­шие свои ле­пе­ст­ки, а за ни­ми сле­ду­ет маль­чик, то за­бе­гая впе­ред, то но­сясь во­круг них, то пры­гая, как коз­ле­нок, то опус­тив го­ло­ву и гля­дя на пли­ты тро­туа­ра, а то пор­хая, как хмель­ная от све­та ба­боч­ка — и все для то­го, что­бы ка­за­лось, буд­то он в этом ми­ре не оди­нок.
Глава десятая
На ули­це во­ца­ри­лось ле­то. Ожи­да­ли празд­ни­ка 14 ию­ля, яр­ко­го, как по­лот­на Мо­не и Дю­фи, с ок­на­ми, раз­ук­ра­шен­ны­ми трех­цвет­ны­ми фла­га­ми, с во­ен­ным па­ра­дом, на ко­то­рый съе­дут­ся вой­ска со всей ко­ло­ни­аль­ной дер­жа­вы — ле­гио­не­ры, стрел­ки аль­пий­ские и аф­ри­кан­ские, спа­ги, ка­ва­ле­ри­сты, ки­ра­си­ры, пе­хо­тин­цы, жи­во на­по­ми­наю­щие оло­вян­ных сол­да­ти­ков дет­ст­ва, — сколь­ко му­зы­ки, раз­лич­ных во­ен­ных мун­ди­ров; бу­дет и на­род­ное гу­ля­нье, и мэр Сво­бод­ной ком­му­ны ста­ро­го Мон­мар­тра на­де­нет на го­ло­вы ре­бят фри­гий­ские кол­пач­ки из крас­ной бу­ма­ги, та­кие же, как у маль­чиш­ки из бед­ных квар­та­лов на ри­сун­ках Фран­ци­ска Пуль­бо, и уго­ще­ние уст­ро­ят для пре­ста­ре­лых. Ули­цы ста­нут та­ки­ми ожив­лен­ны­ми от на­род­ных толп, от трес­ка ра­кет, от шу­ма крыль­ев вы­пу­щен­ных в не­бо го­лу­бей, а к по­лу­но­чи, уже со­всем опь­я­нен­ные этим празд­нич­ным гу­лом, лю­ди дви­нут­ся вверх, к со­бо­ру Сак­ре-Кёр, чтоб от­ту­да по­лю­бо­вать­ся боль­шим фей­ер­вер­ком.
Эло­ди и Жан пе­ре­жи­ва­ли тя­же­лый пе­ри­од: ну­ж­да не да­ва­ла им воз­мож­но­сти от­пра­вить­ся в от­пуск в Сен-Ше­ли, а они так дав­но об этом меч­та­ли. И не бу­дут они си­деть у ок­на в ноч­ном по­ез­де, ко­то­рый обыч­но мчит в от­пуск жи­те­лей Па­ри­жа ро­дом из Овор­ни — го­ро­жан, ко­то­рые со­хра­ни­ли тра­ди­ци­он­ные при­выч­ки и ве­зут с со­бой чу­дес­ную кол­ба­су соб­ст­вен­но­го из­го­тов­ле­ния, кру­тые яй­ца, хо­лод­ную ку­ри­цу, сыр, до­маш­ние пи­ро­ги, за­вер­ну­тые в чис­тые по­ло­тен­ца, и за­пи­ва­ют все это ви­ном из Бор­до. А ут­ром, по­сле ко­рот­ко­го сна, ко­гда те­ло еще ка­жет­ся оде­ре­ве­не­лым, во­ло­сы рас­тре­па­ны, ли­цо отек­ло, за ок­ном уже по­яв­ля­ют­ся пре­крас­ные ви­ды Овер­ни, и все пас­са­жи­ры, гля­дя сквозь пят­ни­стые от уголь­ной пы­ли стек­ла, гром­ко чи­та­ют на­зва­ния стан­ций: «Сен-Флур», «Лу­ба­рес», «Рю­ин»… ожи­дая, по­ка по­езд прой­дет че­рез виа­дук Га­ра­би, что­бы на­чать как бы за­но­во жить, улы­бать­ся, и вот уже все вы­кла­ды­ва­ют во­рот­нич­ки ру­ба­шек на празд­нич­ные кос­тю­мы, под­чер­ки­вая, что они лю­ди с дос­тат­ком, хо­тя и пу­те­ше­ст­ву­ют в треть­ем клас­се.
— В бу­ду­щем го­ду обя­за­тель­но по­едем, — го­во­рит Жан.
— Или по­сле до­ж­дич­ка в чет­верг, — от­ве­ча­ет Эло­ди.
— Я обе­щаю те­бе это…
Оба они вспо­ми­на­ют про свои кар­тон­ные че­мо­дан­чи­ки, раз­дав­лен­ные в про­шлую по­езд­ку, ко­гда им при­шлось всю ночь про­вес­ти в ко­ри­до­ре пе­ре­пол­нен­но­го ва­го­на и си­деть на этих че­мо­да­нах; вид­но, в этом го­ду они так и про­ва­ля­ют­ся сло­ман­ные на верх­ней пол­ке в шка­фу.
Но те­перь у них есть на­де­ж­да: Да­вид, ста­рый при­ятель Жа­на по мас­тер­ской, вы­хло­по­тал для не­го под­хо­дя­щее мес­теч­ко в це­хе цин­ко­гра­фии га­зе­ты «Ма­тэн », ме­сто это ос­та­ви­ли за Жа­ном, но те­перь ему на­до не­мед­лен­но ос­ваи­вать но­вое ре­мес­ло. Не­у­же­ли они смо­гут опять по­ку­пать сдоб­ный хлеб, хо­дить в ки­но «Рок­си »! Мо­жет быть, ку­пят тан­дем или мо­то­цикл?
А как же с Оли­вье? Судь­ба его бы­ла ре­ше­на на­ко­нец по­сле боль­ших вол­не­ний и об­су­ж­де­ний на сбо­ри­ще всех чле­нов се­мьи, при­чем ка­ж­дый из уча­ст­ни­ков бес­по­кой­но обо­зре­вал всех ос­таль­ных, как иг­рок в по­кер. Жан и Эло­ди со­гла­си­лись с тем, что не сто­ит сра­зу го­во­рить об этом ре­бен­ку; еще бу­дет вре­мя со­об­щить ему: вот, мол, так по­лу­ча­ет­ся… Этим они хо­тя бы на не­сколь­ко дней спа­сут­ся от уст­рем­лен­ных на них с не­мым во­про­сом боль­ших зе­ле­ных глаз Оли­вье. Ска­жут ему обо всем в са­мый по­след­ний мо­мент, ко­гда не бу­дет вы­хо­да, и сде­ла­ют это ре­ши­тель­но, как се­ст­ра ми­ло­сер­дия, ко­то­рая сры­ва­ет пла­стырь од­ним ма­хом.
И вот Оли­вье жил в ат­мо­сфе­ре мол­ча­ния, не по­доз­ре­вая о гро­зя­щей ему опас­но­сти, слов­но ни­ка­ких пе­ре­мен и быть не мог­ло. Ко­гда же в нем про­бу­ж­да­лись тре­во­ги, он под­соз­на­тель­но их от­тал­ки­вал и сно­ва, как пры­га­ют в ко­ду, оку­нал­ся в улич­ные за­ба­вы. Снис­хо­ди­тель­ность ку­зе­нов к его по­ве­де­нию да­же уси­ли­лась, и маль­чик про­дол­жал свои ски­та­ния, ме­ряя бо­си­ком по но­чам все бо­лее и бо­лее об­шир­ные про­стран­ст­ва.
По­сле по­луд­ня ули­ца ста­но­ви­лась пус­тын­ной, как бы вы­цве­та­ла под па­ля­щим солн­цем, за­ды­ха­лась, точ­но пе­ре­грев­шая­ся со­ба­ка. Стои­ло под­нять гла­за к не­бу, и солн­це яро­ст­но сле­пи­ло вас, как вспыш­ка маг­ния в блюд­цах фо­то­гра­фов, сни­маю­щих на свадь­бе. Ино­гда по­яв­лял­ся по­ли­цей­ский, со­вер­шен­но мок­рый от по­та в сво­ей на­глу­хо, до са­мо­го гор­ла, за­стег­ну­той ту­жур­ке, — он тай­ком за­хо­дил в ка­фе «Транс­ат­лан­тик », чтоб про­пус­тить в зад­ней ком­на­те ста­кан­чик, за­пре­щен­ный в слу­жеб­ные ча­сы. Аль­бер­ти­на, по­ли­вая на ок­не цве­ты, об­рыз­ги­ва­ла свер­ху тро­ту­ар. Ча­сам к шес­ти, пе­ре­дох­нув по­сле обе­да, вы­хо­дил Гас­ту­не со встре­пан­ны­ми уса­ми, сту­ча по мос­то­вой пал­кой и на­сви­сты­вая пе­сен­ки «Ма­де­лон » и «Самбр и Мез ». Не­ожи­дан­но он ты­кал из­да­ли пал­кой в ка­ко­го-ли­бо про­хо­же­го, буд­то хо­тел его уве­до­мить: «А я с вас глаз не спус­каю!» — и за­вер­шал про­гул­ку в ка­фе, где из­ла­гал за рю­моч­кой свои во­ен­ные впе­чат­ле­ния.
При­врат­ник-кон­сорт Гро­ма­ляр уп­раж­нял­ся в скру­чи­ва­нии ме­ж­ду жел­ты­ми паль­ца­ми тон­ких си­га­ре­ток. Ко­гда он за­жи­гал их, ри­со­вая бу­ма­га вспы­хи­ва­ла, и ему бы­ло весь­ма не­удоб­но рас­ку­ри­вать эти то­щие слю­ня­вые тру­боч­ки. Од­но­вре­мен­но он по­учал од­но­го лю­би­те­ля ска­чек:
— Чем боль­ше ты ста­вишь, тем боль­ше вы­иг­ры­ва­ешь!
— Ко­неч­но, — от­ве­чал со­бе­сед­ник, — но чем боль­ше ста­вишь, тем боль­ше и те­ря­ешь.
— Ну, это ес­ли про­иг­рал! А вот ес­ли вы­иг­рал?
Мяс­ник от­та­чи­вал нож о дно та­рел­ки. Прач­ка, на ко­то­рой, кро­ме ха­ла­та, ни­че­го не бы­ло, под­но­си­ла к ще­ке утюг, про­ве­ряя, хо­ро­шо ли он со­грел­ся. Италь­я­ноч­ка про­гу­ли­ва­лась, по­ма­хи­вая пе­ред со­бой вее­ром, по­лу­чен­ным где-то как бес­плат­ное при­ло­же­ние к по­куп­ке. Ка­кой-то ста­рик за­прав­лял свою за­жи­гал­ку ка­п­ля­ми бен­зи­на, ос­тав­ше­го­ся в шлан­ге, а хо­зя­ин га­ра­жа с ули­цы Ле­кюйе, ко­то­рый в это вре­мя же­вал длин­ный сан­двич с мел­ко­на­руб­лен­ной жа­ре­ной сви­ни­ной, из­да­ли кри­чал:
— Эй, ста­рый! Че­го стес­нять­ся! А, это ты, Южен…
Взлох­ма­чен­ный Оли­вье на­чи­нал свой еже­днев­ный про­бег. На пе­ре­кре­ст­ке над та­бач­ной лав­кой бы­ла на­ма­ле­ва­на крас­ная мор­ков­ка, и маль­чик за­ду­мал­ся над этим стран­ным сим­во­лом, а за­тем смот­рел, как пля­шут и кру­жат­ся рек­ла­мы и вы­вес­ки. Он пы­тал­ся тща­тель­но, ни­че­го не про­пус­кая, изу­чать все квад­рат­ные гер­бо­вые сви­де­тель­ст­ва, ви­сев­шие в вит­ри­нах пе­ка­рен, зна­ко­мил­ся с печ­ка­ми фир­мы «Ми­рус», с тор­гов­лей ди­ва­на­ми-кро­ва­тя­ми, с объ­яв­ле­ния­ми при­слуг, ищу­щих се­бе ме­сто, и сту­ден­тов, пред­ла­гаю­щих уро­ки ма­те­ма­ти­ки. Вдруг его за­хва­ты­ва­ло рас­смат­ри­ва­ние ка­кой-то гряз­ной лав­чон­ки с гру­дой по­чер­нев­ших гу­бок и це­ло­го ми­ра ме­те­лок, ще­ток и хол­що­вых фар­ту­ков. Не­мно­го даль­ше он пе­ре­счи­ты­вал вы­став­лен­ные в вит­ри­не бе­лые-пре­бе­лые ра­ко­ви­ны для умы­ва­ния, на­блю­дал за зем­ле­ко­па­ми, ко­то­рые вы­тас­ки­ва­ли длин­ную тру­бу под рит­мич­ный свист на­чаль­ни­ка ко­ман­ды, или же ши­ро­ко улы­бал­ся в от­вет на улыб­ку кон­тор­ской слу­жа­щей, за­ку­сы­вав­шей бу­лоч­кой на тер­ра­се ка­фе.
Ино­гда он бро­дил, чи­тая по пу­ти ил­лю­ст­ри­ро­ван­ный жур­нал, и, на­ткнув­шись на де­ре­во или га­зо­вый фо­нарь, рас­се­ян­но из­ви­нял­ся: это он ви­тал в об­ла­ках, как го­ва­ри­ва­ла Эло­ди. Оли­вье чир­кал спич­кой и пы­тал­ся удер­жать ее с дру­го­го, уже обуг­лен­но­го кон­ца, чтоб она сго­ре­ла це­ли­ком — то­гда бы в паль­цах у не­го ос­та­лась кри­вая чер­ная па­лоч­ка. Пе­ред вхо­дом в мяс­ную лав­ку маль­чик ос­та­но­вил­ся, чтоб луч­ше рас­смот­реть ук­ра­шаю­щие вы­вес­ку зо­ло­че­ные го­ло­вы бы­ков и ло­ша­дей. За­тем он по­сто­ял пе­ред пе­чат­ным из­ве­ще­ни­ем на сте­не: На­клеи­вать афи­ши вос­пре­ще­но за­ко­ном от 18 ию­ля 1889 го­да ; оно все­гда удив­ля­ло Оли­вье: ис­то­ри­че­ская да­та свя­зы­ва­лась в его соз­на­нии с дру­ги­ми, вы­учен­ны­ми в шко­де, ну про Кар­ла Ве­ли­ко­го, взя­тие Бас­ти­лии или еще рань­ше — про по­бе­ду Фран­ци­ска II над швей­цар­ца­ми в Ма­ринь­я­не и от­ме­ну Нант­ско­го эдик­та… При ви­де из­ве­ще­ния о при­зы­ве в ар­мию Оли­вье под­счи­тал, в ка­ком го­ду при­зо­вут его са­мо­го.
Лу­лу нау­чил Оли­вье, как за­дар­ма про­би­рать­ся в ки­но «Сте­фен­сон » — луч­ше все­го че­рез за­пас­ной вы­ход. Здесь мож­но бы­ло по­смот­реть в от­рыв­ках ста­рые филь­мы «Том Микс » и «Зор­ро », сня­тые в те вре­ме­на, ко­гда са­мая мысль о зву­ко­вом ки­но по­ра­жа­ла лю­дей. Ка­ж­дый ки­не­ма­то­граф в квар­та­ле имел свой соб­ст­вен­ный за­пах: в «Сте­фен­со­не » пах­ло чес­ноч­ной кол­ба­сой, в «Бар­бе­се » — ара­хи­сом, в «Ге­те-Ро­ше­шу­ар »— брил­ли­ан­ти­ном, в «Мон­каль­ме » — кош­ка­ми, в «Мар­ка­де » — го­ря­чей пы­лью, а в «Дель­те » — пе­п­лом си­гар. Ко­гда у Оли­вье не бы­ло де­нег на би­лет, он чи­тал про­грам­мы ки­но­хро­ни­ки и вы­ве­шен­ные в фойе либ­рет­то ху­до­же­ст­вен­ных филь­мов, рас­смат­ри­вал фо­то­кад­ры, уде­ляя вни­ма­ние со­блаз­ни­тель­ной внеш­но­сти ак­трис.
На буль­ва­ре Бар­бес про­ис­хо­ди­ла рас­про­да­жа то­ва­ров со скид­кой, и весь­ма бой­кий тор­го­вец ус­пе­вал од­но­вре­мен­но рек­ла­ми­ро­вать ка­кую-ни­будь па­рик­махер­скую или кол­бас­ную лав­ку, бе­се­до­вать с до­мо­хо­зяй­ка­ми и да­же за­ста­вить при­сут­ст­вую­щих спеть хо­ром под­хо­дя­щие к слу­чаю рек­лам­ные при­пе­вы, ко­то­рые по­том на­дол­го за­стре­ва­ли в па­мя­ти:
На буль­ва­ре Бар­бес
Про­жи­ва­ет Инесс.
Очень нра­вит­ся здесь
На­шей ми­лой Инесс,
Ес­ли б кто-то ей цар­ст­во дал,
Не сме­ни­ла б она квар­тал,
По­то­му что квар­тал та­кой —
Все что на­до есть под ру­кой!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37