Швед­ские спич­ки - 1


«Швед­ские спич­ки»: Из­да­тель­ст­во «Про­гресс»; Москва; 1975
Предисловие
— «Швед­ские спич­ки»? Что за кни­га? — спро­сит се­бя чи­та­тель, взяв в ру­ки этот ро­ман из­вест­но­го со­вре­мен­но­го по­эта, чле­на Гон­ку­ров­ской ака­де­мии Ро­бе­ра Са­ба­тье.
На­зва­ние ро­ма­на за­ста­вит, быть мо­жет, кое-ко­го вспом­нить об Ан­то­не Пав­ло­ви­че Че­хо­ве. «Швед­ская спич­ка. Уго­лов­ный рас­сказ» — так бы­ла оза­глав­ле­на на­смеш­ли­вая, да­же ве­се­лая но­вел­ла мо­ло­до­го Че­хо­ва, па­ро­ди­ро­вав­ше­го мод­ные в вось­ми­де­ся­тых го­дах про­шло­го сто­ле­тия (как, впро­чем, и сей­час) де­тек­тив­ные ро­ма­ны.
Но, кро­ме слу­чай­но­го сов­па­де­ния на­зва­ния про­из­ве­де­ний Че­хо­ва и Са­ба­тье, ме­ж­ду ни­ми нет ни­че­го об­ще­го. Ро­ман фран­цуз­ско­го пи­са­те­ля — это не­то­ро­п­ли­вое ли­ри­че­ское по­ве­ст­во­ва­ние о не­лег­кой судь­бе де­ся­ти­лет­не­го маль­чи­ка с Мон­мар­тра Оли­вье Ша­то­не­фа, ко­то­рый не­ожи­дан­но, по­сле ско­ро­по­стиж­ной смер­ти ма­те­ри, хо­зяй­ки кро­шеч­ной га­лан­те­рей­ной ла­воч­ки, ос­тал­ся круг­лым си­ро­той в ог­ром­ном, зна­ко­мом и вме­сте с тем чу­жом Па­ри­же тре­вож­ной по­ры ме­ж­ду дву­мя ми­ро­вы­ми вой­на­ми.
А швед­ские спич­ки? У Оли­вье все­гда в кар­ма­не два спи­чеч­ных ко­роб­ка — в од­ном из них гре­мят не­сколь­ко сан­ти­мов, ко­то­рые вре­мя от вре­ме­ни да­ет ему сер­до­боль­ная ку­зи­на Эло­ди на ка­кое-ни­будь ла­ком­ст­во, а в дру­гом — спич­ки. Оли­вье лю­бит за­жи­гать их, ко­гда за­би­ва­ет­ся в свое убе­жи­ще — тем­ную ко­ну­ру под ле­ст­ни­цей Бек­ке­рель, — с тос­кой раз­ду­мы­вая о сва­лив­шем­ся на не­го го­ре. Маль­чик смот­рит на ого­нек, ко­то­рый вспы­хи­ва­ет и гас­нет, но рас­сеи­ва­ет су­мрак и по­мо­га­ет ему ко­ро­тать горь­кие ми­ну­ты оди­но­че­ст­ва. Впро­чем, как и вся­кий ре­бе­нок, Оли­вье ста­ра­ет­ся ото­гнать тя­го­ст­ные ду­мы, он бро­дит по ули­цам и пе­ре­ул­кам Мон­мар­тра, встре­ча­ет быв­ших школь­ных друж­ков, иг­ра­ет с ни­ми на пус­ты­рях, си­дит у от­зыв­чи­вых оби­та­те­лей сво­его квар­та­ла, жад­но ло­вит че­ло­ве­че­скую лас­ку, вни­ма­ние…
Ко­гда чи­та­ешь на­ча­ло ро­ма­на, на­чи­на­ет ка­зать­ся, что воз­вра­ща­ешь­ся в при­выч­ный, за­пом­нив­ший­ся с дет­ских лет мир клас­си­че­ских ро­ма­нов. На па­мять при­хо­дят пе­чаль­ные ис­то­рии Оли­ве­ра Тви­ста, или Дэ­ви­да Коп­пер­фил­да, или, об­ра­ща­ясь к бо­лее близ­ко­му по вре­ме­ни, — об­раз ма­лень­ко­го Да­ни­эля из кни­ги «Ма­лыш» Аль­фон­са До­де.
Но по­сте­пен­но при­выч­ные об­ра­зы про­шло­го от­сту­па­ют, ухо­дят в тень. Нет, кни­га Са­ба­тье не по­хо­жа на клас­си­че­ские про­из­ве­де­ния XIX ве­ка о труд­ном дет­ст­ве. Са­мый строй ав­тор­ской ре­чи, об­ра­зы, ме­та­фо­ры с не­оп­ро­вер­жи­мо­стью до­ка­зы­ва­ют, что это не ре­кон­ст­рук­ция дик­кен­сов­ских ро­ма­нов о не­сча­ст­ли­вых маль­чи­ках и не воз­ро­ж­де­ние тра­ди­ций ран­не­го До­де; это прин­ци­пи­аль­но иное, но­вое.
Об этом го­во­рит лю­бая фра­за нау­гад: «Оли­вье жил в те­п­лом воз­ду­хе га­лан­те­рей­ной ла­воч­ки, как удач­ное сло­во в по­эме». В XIX ве­ке так не пи­са­ли. По все­му сти­лю ав­тор­ско­го пись­ма яв­ст­вен­но чув­ст­ву­ет­ся: пи­сал наш со­вре­мен­ник, это ро­ман по­след­ней тре­ти на­ше­го сто­ле­тия — оши­бить­ся труд­но.
Хо­чет­ся ска­зать, что в пе­ст­ром мно­го­цвет­ном по­то­ке со­вре­мен­ной фран­цуз­ской ли­те­ра­ту­ры, с ее по­рой ис­кус­ст­вен­но ус­лож­нен­ной фор­мой «но­во­го ро­ма­на», или «ан­ти­ро­ма­на», или пре­уве­ли­чен­ным вни­ма­ни­ем к эро­ти­че­ским кол­ли­зи­ям, кни­га Ро­бе­ра Са­ба­тье «Швед­ские спич­ки» вы­де­ля­ет­ся сво­ей ли­рич­но­стью, не­по­сред­ст­вен­но­стью, про­сто­той, реа­лиз­мом в луч­шем по­ни­ма­нии это­го сло­ва.
Вме­сте со свои­ми друзь­я­ми и еди­но­мыш­лен­ни­ка­ми, кол­ле­га­ми по Гон­ку­ров­ской ака­де­мии — Эр­ве Ба­зе­ном, Ар­ма­ном Ла­ну, Бер­на­ром Кла­ве­лем, — Ро­бер Са­ба­тье упор­но и на­стой­чи­во идет про­тив мод­ных в на­ше вре­мя мо­дер­ни­ст­ских те­че­ний, про­тив иг­ры в сло­ва; сло­во — вы­со­кая, свя­тая цен­ность; ро­ма­ны — кар­ти­ны ре­аль­ной жиз­ни, не­ред­ко от­ра­же­ние пе­ре­жи­то­го.
Са­ба­тье не скры­ва­ет, что мно­гое в «Швед­ских спич­ках» ав­то­био­гра­фич­но. Вот что он пи­сал в га­зе­те «Франс-су­ар» 8 ав­гу­ста 1974 го­да:
«Са­мая за­ме­ча­тель­ная ис­то­рия, ка­кая ко­гда-ли­бо при­клю­ча­лась со мной, про­изош­ла в Нью-Йор­ке ле­том 1968 го­да. Я про­гу­ли­вал­ся в бед­ном квар­та­ле, ко­то­рый на­зы­ва­ет­ся «Литтл Ита­ли» — «Ма­лень­кая Ита­лия». Бы­ло ужас­но жар­ко. На тро­туа­ре де­ти от­кры­ли по­жар­ный кран и бул­ты­ха­лись в во­де, на их ли­цах сия­ло сча­стье. Я по­гля­дел на них, и вдруг из глу­би­ны па­мя­ти всплы­ло вос­по­ми­на­ние: 1933 год, моя мать толь­ко что умер­ла, от­ца уже дав­но нет в жи­вых. И вот так же, как эти де­ти из «Литтл Ита­ли», я ба­рах­та­юсь в во­де под по­жар­ным кра­ном на мо­ей род­ной улоч­ке Ла­ба, там, на на­шем Мон­мар­тре.
Ожив­шие в па­мя­ти кар­ти­ны да­ле­ко­го про­шло­го не­от­вяз­но пре­сле­до­ва­ли ме­ня. На сле­дую­щий день я сно­ва вер­нул­ся в этот нью-йорк­ский рай­он, и хо­тя он, в сущ­но­сти, вы­гля­дел поч­ти со­вре­мен­но, я на ка­ж­дом ша­гу встре­чал кар­ти­ны мое­го дет­ст­ва три­дца­тых го­дов. Мож­но бы­ло по­ду­мать, что мне все это снит­ся.
В тот же ве­чер в но­ме­ре гос­ти­ни­цы я на­чал пи­сать о сво­ем дет­ст­ве на Мон­мар­тре и на­звал свой ро­ман «Швед­ские спич­ки».
И вот пе­ред на­ми вос­кре­шен­ный пи­са­те­лем Па­риж пер­вой по­ло­ви­ны три­дца­тых го­дов, по­след­не­го де­ся­ти­ле­тия пе­ред на­ча­лом вто­рой ми­ро­вой вой­ны. Еще ни­кто не ве­рит в бли­зость этой вой­ны; на го­ри­зон­те обо­зна­ча­ют­ся лишь пер­вые ее ту­чи, и они по­ка не вну­ша­ют тре­во­ги. Дру­гие за­бо­ты — жес­то­кий эко­но­ми­че­ский кри­зис. День ото дня все ту­же за­тя­ги­ва­ет пет­лю без­ра­бо­ти­ца, без­де­не­жье, гас­нут на­де­ж­ды вы­рвать­ся из тря­си­ны ни­ще­ты — вот что за­став­ля­ет вол­но­вать­ся ра­бо­чих, кон­сь­ер­жек, мел­ких ла­воч­ни­ков, оби­та­те­лей квар­та­лов Мон­мар­тра.
По не­ко­то­рым при­ме­там вре­ме­ни мож­но с боль­шой до­лей дос­то­вер­но­сти оп­ре­де­лить хро­но­ло­ги­че­ские ру­бе­жи опи­сы­вае­мых со­бы­тий: на­ча­ло три­дца­тых го­дов. Эко­но­ми­че­ский кри­зис, по­ра­зив­ший стра­ну и весь ка­пи­та­ли­сти­че­ский мир, еще ка­жет­ся не­пре­одо­ли­мым, хо­тя низ­шая точ­ка па­де­ния уже дос­тиг­ну­та. Все не­до­воль­ны, но об­ще­ст­вен­ная не­удов­ле­тво­рен­ность еще не от­кри­стал­ли­зо­ва­лась, не от­ли­лась в чет­кие фор­мы. В со­сед­ней Гер­ма­нии на тря­си­не кри­зи­са бы­ст­ро вы­рас­та­ет ядо­ви­тая по­росль гит­ле­риз­ма. Во Фран­ции все в бро­же­нии; но ни пред­по­сыл­ки, ни идеи На­род­но­го фрон­та еще не со­зре­ли — это бу­дет поз­же.
Впро­чем, Ро­бер Са­ба­тье от­нюдь не стре­мит­ся к то­му, что­бы вос­соз­дать во всей пол­но­те со­ци­аль­ное по­лот­но то­го вре­ме­ни. Оно обо­зна­че­но су­гу­бо эс­киз­но и ос­та­ет­ся ско­рее на­бро­сан­ным круп­ны­ми маз­ка­ми ис­то­ри­че­ским фо­ном, от­те­няю­щим со­бы­тия, ог­ра­ни­чен­ные точ­но ло­ка­ли­зо­ван­ной ча­стью Па­ри­жа, вер­нее квар­та­ла­ми Мон­мар­тра, и да­же не все­го Мон­мар­тра, а тре­мя-че­тырь­мя его ули­ца­ми.
Ес­ли не счи­тать смер­ти Вир­жи­ни — ма­те­ри ма­лень­ко­го Оли­вье, — с че­го, соб­ст­вен­но, и на­чи­на­ет­ся ро­ман Ро­бе­ра Са­ба­тье, то на про­тя­же­нии всех по­сле­дую­щих глав поч­ти не про­ис­хо­дит за­мет­ных со­бы­тий. Сю­жет­ная ли­ния ров­на и, ес­ли угод­но, од­но­об­раз­на.
День тя­нет­ся за днем, с мел­ки­ми буд­нич­ны­ми за­бо­та­ми, со свои­ми ра­до­стя­ми и огор­че­ния­ми. Ули­ца Ла­ба, ули­ца Баш­ле, ули­ца Ра­мей, ле­ст­ни­ца Бек­ке­рель… Этот замк­ну­тый, как бы от­гра­ни­чен­ный от ки­пя­щей жиз­ни ос­таль­но­го Па­ри­жа мик­ро­мир од­но­го из квар­та­лов Мон­мар­тра жи­вет обо­соб­лен­ной жиз­нью. Здесь все зна­ют друг дру­га, как в ма­лень­кой пат­ри­ар­халь­ной де­рев­не ка­кой-ни­будь глу­хой про­вин­ции. Ста­рый, гру­бо­ва­тый, все по­ни­маю­щий Бу­гра, мас­тер на все ру­ки, жи­ву­щий слу­чай­ны­ми за­ра­бот­ка­ми; все­гда го­лод­ный ка­ле­ка Да­ни­эль, по про­зви­щу Па­ук, мол­ча на­блю­даю­щий жизнь ули­цы и ве­че­ра­ми чи­таю­щий на сво­ей ман­сар­де Шо­пен­гау­эра; Прин­цес­са Ма­до — оча­ро­ва­тель­ная ма­не­кен­щи­ца, ра­бо­тав­шая ра­нее в ка­че­ст­ве «так­си-герл», но су­мев­шая со­хра­нить в этой труд­ной жиз­ни доб­рое серд­це и пол­ную не­за­ви­си­мость; оди­но­кая при­врат­ни­ца Аль­бер­ти­на, ко­то­рая по­сто­ян­но за­бо­тит­ся о сво­ей внеш­но­сти, но кра­си­вей от это­го не ста­но­вит­ся; мас­тер ра­дио­ап­па­ра­ту­ры Люсь­ен Заи­ка и его ча­хо­точ­ная же­на; Кра­сав­чик Мак — то ли су­те­нер, то ли ма­ло удач­ли­вый ган­г­стер, за­вер­шаю­щий свои по­хо­ж­де­ния тю­рем­ной ре­шет­кой; ку­зен Оли­вье — Жан, ти­по­граф­ский ра­бо­чий вы­со­кой ква­ли­фи­ка­ции, и его пре­ле­ст­ная же­на Эло­ди, меч­таю­щие о сча­ст­ли­вой жиз­ни, но вы­ну­ж­ден­ные с ка­ж­дым днем все стро­же со­блю­дать са­мую же­ст­кую эко­но­мию: ведь Жан все ча­ще — то на не­де­лю, а то и на две — ока­зы­ва­ет­ся без­ра­бот­ным…
Та­ко­вы оби­та­те­ли ули­цы Ла­ба — про­стые лю­ди, с тру­дом сво­дя­щие кон­цы с кон­ца­ми, но умею­щие быть оп­ти­ми­ста­ми и чис­то­сер­деч­но ра­до­вать­ся сол­неч­но­му лет­не­му дню. Мо­жет, кто-то из них и гру­бо­ват на язык, и скло­нен по­из­де­вать­ся над со­се­дом, а все же это слав­ные, сер­деч­ные лю­ди…
За стар­шим по­ко­ле­ни­ем сле­ду­ет млад­шее: па­риж­ские га­ме­ны, свер­ст­ни­ки Оли­вье, его то­ва­ри­щи по шко­ле и ули­це. Са­мо со­бой ра­зу­ме­ет­ся, от­нюдь не «пай-маль­чи­ки», поч­ти все со­рван­цы, дра­чу­ны, фан­та­зе­ры, не­мно­го вру­ны; стар­шие на­зы­ва­ют их озор­ни­ка­ми, ша­ло­пая­ми. Это де­ти Мон­мар­тра — в род­ных квар­та­лах они зна­ют ка­ж­дый подъ­езд, ка­ж­дую под­во­рот­ню; маль­чиш­ки с улиц Ла­ба и Баш­ле вою­ют с со­рван­ца­ми со­сед­них улиц — все это в нра­вах ста­ро­го Мон­мар­тра.
В ро­ма­не Са­ба­тье как бы со­уча­ст­ву­ют на­ря­ду с жи­вы­ми ге­роя­ми мно­же­ст­во при­мет вре­ме­ни, чер­то­чек бы­та: вы­пи­сан­ные тща­тель­но, лю­бов­но, с де­та­ля­ми, вит­ри­ны ла­во­чек и про­до­воль­ст­вен­ных ма­га­зи­нов, вы­вес­ки, рек­ла­мы, мас­тер­ские, би­ст­ро, оте­ли, га­зо­вые фо­на­ри, да­же сту­лья, по­став­лен­ные в жар­кий день пе­ред подъ­ез­да­ми до­мов, ко­гда кон­сь­ерж­ки вы­хо­дят от­дох­нуть и по­су­да­чить.
Эти ак­сес­суа­ры улич­но­го бы­та — не­мые сви­де­те­ли го­ре­ст­ных пе­ре­жи­ва­ний, раз­ду­мий, ред­ких ра­до­стей ма­лень­ко­го Оли­вье. Они как бы впле­та­ют­ся в ткань по­ве­ст­во­ва­ния. Маль­чик при­вык к ним с пер­вых дней дет­ст­ва, и ок­ру­жаю­щий мир ка­зал­ся бы ему дру­гим без этих га­зо­вых фо­на­рей, без сомк­нув­ших­ся на ночь де­ре­вян­ных ста­вень над жел­ты­ми че­ты­рех­уголь­ни­ка­ми окон, без вит­рин, при­вле­кав­ших его ре­бя­чье во­об­ра­же­ние.
С са­мо­го на­ча­ла ро­ма­на, ко­гда Са­ба­тье го­во­рит об «ощу­ще­нии по­сто­ян­ной, бес­по­щад­ной, оше­лом­ляю­щей бе­лиз­ны, ко­то­рой от­ли­ча­лось солн­це» его ули­цы, чи­та­тель уга­ды­ва­ет ав­тор­скую та­лант­ли­вость. Его по­ко­ря­ет тон­кость пси­хо­ло­ги­че­ско­го ри­сун­ка дет­ских пе­ре­жи­ва­ний, дос­то­вер­ность де­та­лей, ко­ло­рит вре­ме­ни. Грусть не­ве­се­ло­го по­ве­ст­во­ва­ния смяг­ча­ют ост­рые, кра­соч­ные эпи­зо­ды, юмор, лег­кая ус­меш­ка.
Фран­цуз­ская кри­ти­ка встре­ти­ла ро­ман Ро­бе­ра Са­ба­тье с ред­ким в на­ше вре­мя еди­но­душ­ным одоб­ре­ни­ем. Пер­вая часть три­ло­гии «Швед­ские спич­ки» бы­ла опуб­ли­ко­ва­на в 1969 го­ду и сра­зу же по­лу­чи­ла вы­со­кую оцен­ку пи­са­те­лей и ши­ро­ко­го кру­га чи­та­те­лей. «Фи­га­ро ли­те­рер», «Ну­вель об­сер­ва­тёр», «Юма­ни­те», «Франс-су­ар» и мно­гие дру­гие га­зе­ты и жур­на­лы по­ло­жи­тель­но ото­зва­лись об этой кни­ге. В 1970 го­ду Ро­бе­ру Са­ба­тье бы­ла при­су­ж­де­на пре­мия Зо­ло­тое пе­ро га­зе­ты «Фи­га­ро ли­те­рер».
Па­ри­жан, так лю­бя­щих свою сто­ли­цу, ро­ман Са­ба­тье ув­лек на­столь­ко, что один из из­вест­ных фран­цуз­ских кри­ти­ков Ро­бер Кан­тер вы­ска­зал­ся так: «У ме­ня воз­ник­ла не­об­хо­ди­мость по­бы­вать в тех мес­тах, ко­то­рые опи­сы­ва­ет ав­тор, со­всем на дру­гом кон­це го­ро­да, на этой ули­це Ла­ба; ока­зы­ва­ет­ся, пред­при­ятие Дар­да­ра все еще там и би­ст­ро «Транс­ат­лан­тик» то­же… я взо­брал­ся по ле­ст­ни­це Бек­ке­рель до то­го мес­та, от­ку­да так хо­ро­шо ви­ден со­бор Сак­ре-Кёр; а по­том вер­нул­ся до­мой до­чи­ты­вать ро­ман, и все, что я ви­дел соб­ст­вен­ны­ми гла­за­ми, ста­ло в кни­ге еще бо­лее те­п­лым и свет­лым… Это от­мен­ная кни­га, — про­дол­жа­ет кри­тик, — в ней нет без­вку­си­цы, она стро­гая, но не су­ро­вая, кни­га, пол­ная жиз­не­лю­бия, и, чи­тая ее, труд­но са­мо­му не про­ник­нуть­ся этим чув­ст­вом…»
С тех пор уже вы­шли по­сле­дую­щие час­ти этой три­ло­гии — «Мят­ный ле­де­нец» и «Ди­кие ореш­ки», — ко­то­рые столь же вы­со­ко оце­ни­ли и по­лю­би­ли фран­цуз­ские чи­та­те­ли.
А. Ман­фред

Ос­ле­пи­тель­ной бы­ла моя ули­ца.
Про­шли го­ды. Я кое-че­му нау­чил­ся, мно­го пу­те­ше­ст­во­вал, уз­нал края иные, за­пом­нил блеск дру­гих не­бес, мо­рей и солн­ца, по­ро­ж­дав­ших не­срав­нен­ные от­тен­ки све­та, столь не­об­хо­ди­мо­го че­ло­ве­ку, как и рас­те­нию. Но ни­что, ни при­ро­да, ни кни­ги, не ос­та­ви­ло в мо­ей па­мя­ти ни­че­го рав­но­го это­му ощу­ще­нию по­сто­ян­ной, бес­по­щад­ной, оше­лом­ляю­щей бе­лиз­ны, ко­то­рой от­ли­ча­лось солн­це мо­ей ули­цы.
Блеск этот, без со­мне­ния, су­ще­ст­во­вал лишь в мо­ем во­об­ра­же­нии, его вол­шеб­но пре­об­ра­зи­ла па­мять, и я не со­всем уве­рен, был ли он та­ким на са­мом де­ле. Но тор­же­ст­во солн­ца сов­па­да­ло с тор­же­ст­вом жиз­ни.
В де­сять лет я впер­вые уз­нал, ка­ко­ва она жизнь: она зая­ви­ла о се­бе пер­вой ра­ной; кон­ча­лось рас­ти­тель­но-жи­вот­ное су­ще­ст­во­ва­ние, зве­рек об­ре­тал ра­зум; и так как я был ди­тя че­ло­ве­че­ское, а не про­сто бес­печ­ный ко­те­нок, сле­зы не сра­зу про­сы­ха­ли у ме­ня на ще­ках.
Да, моя ули­ца бы­ла ос­ле­пи­тель­ной, да­же со свои­ми се­ры­ми до­ма­ми, ко­то­рые солн­це ок­ра­ши­ва­ло в бе­лые, с мос­то­вы­ми, от­све­чи­ваю­щи­ми пер­ла­мут­ром, и зе­ле­ной трав­кой, упор­но про­би­вав­шей­ся в рас­ще­ли­ны меж кам­ня­ми, с ка­мен­ны­ми тум­ба­ми, ох­ра­няв­ши­ми уе­ди­не­ние этих мест. До то­го ос­ле­пи­тель­ной, что ка­ж­дое мгно­ве­ние ее жиз­ни от­пе­ча­та­лось в мо­ей па­мя­ти, буд­то на не­га­ти­ве. На­все­гда. Вот я ви­жу вновь это­го чис­то­го серд­цем, взвол­но­ван­но­го ре­бен­ка ли­цом к ли­цу с его пер­вой жиз­нен­ной тра­ге­ди­ей, ви­жу тре­пе­та­ние его век, слы­шу не­обыч­ное бие­ние серд­ца, как буд­то это был со­всем не я, а мой соб­ст­вен­ный сын, чей об­раз уже рас­тво­рил­ся в этом из­бы­точ­но яр­ком свер­ка­нии. Но мир то­го вре­ме­ни вы­гля­дел все-та­ки жиз­не­ра­до­ст­ным…


Глава первая
Ре­бе­нок кон­чи­ка­ми паль­цев про­вел по гу­бам, кос­нул­ся влаж­ной ще­ки, скольз­нул по ве­кам зе­ле­ных по­лу­за­кры­тых, слиш­ком боль­ших для его ма­лень­ко­го ли­ца глаз, от­бро­сил пряд­ку длин­ных зо­ло­ти­стых во­лос, но она сно­ва упа­ла на лоб. Дол­гим пре­ры­ви­стым вздо­хом он втя­нул в се­бя те­п­лый пыль­ный воз­дух.
Он си­дел на са­мой кром­ке тро­туа­ра, как раз по­сре­ди­не ме­ж­ду бо­розд­ка­ми, от­де­ляв­ши­ми эту ка­мен­ную пли­ту от со­сед­них, и руб­цы его чер­ных вель­ве­то­вых шта­ни­шек от­пе­ча­та­лись на те­ле. Маль­чик дол­го не вста­вал с мес­та, вни­ма­тель­но ог­ля­ды­вая все во­круг, как буд­то толь­ко что про­снул­ся в не­зна­ко­мом ему мес­те. Впер­вые зре­ли­ще ули­цы за­хва­ти­ло его; один эпи­зод сле­до­вал за дру­гим, де­ко­ра­ции сме­ня­лись: до сих пор ми­рок его был замк­нут объ­я­тия­ми ма­те­ри, улич­ные со­бы­тия ос­та­ва­лись где-то в сто­ро­не, он ни­ко­гда их осо­бен­но не за­ме­чал, но вот они об­ре­ли свое соб­ст­вен­ное су­ще­ст­во­ва­ние, а вме­сте с ни­ми и его те­ло, его оде­ж­да, он сам. Он жад­но ос­мот­рел все под­ряд: до­ма, лав­чон­ки, сте­ны, вы­вес­ки, улич­ные таб­лич­ки… и все это ма­ло-по­ма­лу ста­но­ви­лось для не­го чем-то осо­бен­ным, по­дав­ляю­ще пол­ным жиз­ни. И то­гда он за­ду­мал­ся об этом но­вом для не­го ми­ре и о сво­ем мес­те в нем. По­че­му он ока­зал­ся имен­но здесь, а не в дру­гом ка­ком-ли­бо мес­те?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37