А ес­ли ма­га­зин за­бе­рет об­рат­но всю об­ста­нов­ку? А су­деб­ные ис­пол­ни­те­ли? Жан за­ра­нее пред­став­лял се­бе это страш­ное бед­ст­вие: пус­тая ком­на­та, го­лые сте­ны, за­пу­щен­ность — как это все бу­дет мерз­ко! А ба­ка­лей­щик, ко­то­рый вы­ве­сил у се­бя в лав­ке пла­кат с изо­бра­же­ни­ем гро­ба: Кре­дит умер! А бу­лоч­ник со сво­им кар­тон­ным пе­ту­хом: Ко­гда жа­ре­ный пе­тух за­кри­чит, вам пре­дос­та­вят кре­дит. А Эло­ди, ко­то­рая зая­ви­ла, что хо­чет пой­ти на за­вод или на­нять­ся при­хо­дя­щей при­слу­гой, — не­у­жто ей при­дет­ся пор­тить свои кра­си­вые ру­ки для ка­ких-то бо­га­тых сво­ло­чей? А все эти га­зе­ты, ко­то­рые уже сей­час пред­ве­ща­ют вой­ну и со­об­ща­ют в сво­их ре­пор­та­жах, что дос­та­точ­но пя­ти­сот не­мец­ких са­мо­ле­тов, чтоб пол­но­стью раз­ру­шить Па­риж! Жан тер се­бе лоб, под­бо­ро­док, гла­за, от­го­няя эти жут­кие при­зра­ки.
Он вздрог­нул от не­ожи­дан­но­сти. В дверь сту­ча­ли. При­шел Оли­вье, слов­но и ему над­ле­жа­ло за­нять свое ме­сто сре­ди всех этих тре­вог и вол­не­ний. Оде­ж­да его про­пы­ли­лась, в зо­ло­ти­стых во­ло­сах вид­не­лись клоч­ки пау­ти­ны, ли­цо бы­ло гряз­ное, а сам он про­пах се­лит­рой. Оли­вье дер­жал в ру­ках бу­тыл­ку «мон­ба­зий­я­ка» для Эло­ди, лю­бив­шей слад­ко­ва­тое ви­но, и па­кет с чер­но­сли­вом. Он вы­ло­жил все это на стол и по­смот­рел на ку­зе­нов с до­воль­ным ви­дом спра­вив­ше­го­ся с де­ла­ми рас­то­роп­но­го пар­ня.
— Я вка­лы­вал с Бу­гра! Мы чис­ти­ли под­ва­лы на ули­це Бень­ер.
— Ах ты чис­тю­ля! — вос­клик­ну­ла Эло­ди. — Ну и чис­тю­ля! Мыть­ся ша­гай, да по­бы­ст­рее, гряз­ный чер­те­нок!
Жан то­же про­вор­чал что-то вро­де: «О бо­же мой, что за па­рень…» — но до­воль­но доб­ро­душ­но. «Он на­стоя­щий обор­ва­нец, твой двою­род­ный бра­тец!» — сно­ва за­ве­ла Эло­ди со сво­им про­ван­саль­ским ак­цен­том. Ко­гда маль­чиш­ка вер­нул­ся из кух­ни бо­лее или ме­нее чис­тым, она по­ста­ви­ла пе­ред ним та­рел­ку:
— Ну, ка­кой шик! «Про­па­щий хлеб»! — вскри­чал Оли­вье.
— Те­бе еще по­вез­ло, что хоть что-то ос­та­лось. Зна­ешь, ко­то­рый час?
«Про­па­щий хлеб» был ла­ком­ст­вом бед­но­ты. Под пред­ло­гом, что на­до вер­нуть све­жесть чер­ст­во­му хле­бу, его на­ре­за­ли, ма­ка­ли в слад­кое мо­ло­ко, а по­том, до­ба­вив апель­си­но­вый си­роп и яй­ца, под­ру­мя­ни­ва­ли в ду­хов­ке.
Оли­вье на­сла­ж­дал­ся вкус­ной едой, а Жан по­шел на кух­ню по­ста­вить бу­тыл­ку под струю хо­лод­ной во­ды из кра­на. Эло­ди за­мо­чи­ла в стек­лян­ной ва­зе чер­но­слив.
— Ах, как вкус­но, ням-ням-ням! — при­го­ва­ри­вал Оли­вье, смеш­но на­ду­вая ще­ки и вы­тя­ги­вая гу­бы.
Рей­ды с Бу­гра шли ему на поль­зу. Ре­бе­нок за­мет­но по­све­жел, его мус­ку­лы ук­ре­пи­лись. Ре­же по­яв­ля­лась в зе­ле­ных гла­зах дым­ка пе­ча­ли. Он на­шел ле­кар­ст­во и от сво­их ноч­ных стра­хов: про­сто на­щу­пы­вал в кар­ма­не спи­чеч­ный ко­ро­бок, пом­ня, что в лю­бую ми­ну­ту он мо­жет по­бе­дить тьму. Оли­вье вел се­бя сме­лее, по­сви­сты­вал сквозь зу­бы, — он те­перь знал, как се­бя за­щи­тить: ведь его нау­чил это­му Мак.
К пол­но­му изум­ле­нию ку­зе­нов, маль­чик вы­та­щил из кар­ма­на пач­ку с че­тырь­мя «па­риж­ски­ми» си­га­ре­та­ми и про­тя­нул их Жа­ну:
— Не хо­чешь ли кур­нуть, возь­ми од­ну…
Эло­ди от не­ожи­дан­но­сти толк­ну­ла та­рел­ки с че­че­ви­цей. Ее уг­не­та­ли сквер­ные ма­не­ры Оли­вье, но она не зна­ла, что ска­зать по это­му по­во­ду. Вздох­нув, Эло­ди уг­лу­би­лась в хо­зяй­ст­вен­ные рас­че­ты. Она хо­те­ла при­го­то­вить че­че­ви­цу с лу­ком и тон­ким ку­соч­ком са­ла. А ес­ли что-то ос­та­нет­ся, мож­но бу­дет сде­лать и суп или же до­ба­вить в са­лат.
Жан с не­ко­то­рым ко­ле­ба­ни­ем вы­нул из смя­той пач­ки си­га­ре­ту и под­нес ее к гу­бам. Оли­вье тут же чирк­нул швед­ской спич­кой и по­дал ку­зе­ну ого­нек с лу­ка­вой ми­ной:
— Я-то не ку­рю. Слиш­ком мо­лод!
Жан от­крыл бу­тыл­ку «мон­ба­зий­я­ка». С шу­мом вы­ско­чи­ла проб­ка. Она бы­ла длин­ной, и Эло­ди ска­за­ла, что это су­ще­ст­вен­но — зна­чит, ви­но хо­ро­шее. Его раз­ли­ли в три вы­со­ких бо­ка­ла, а в тот, что да­ли Оли­вье, до­ба­ви­ли «сна­до­бья док­то­ра Гус­те­на ». И все трое вы­пи­ли с вос­кли­ца­ния­ми: «За твое! Чин-чин!» Гу­бы у Эло­ди бы­ли влаж­ны­ми и бле­стя­щи­ми, она вос­клик­ну­ла: «Ох! Как вкус­но!» И эти ми­ну­ты, пол­ные ве­се­лья и ожив­ле­ния, бы­ли та­ки­ми при­ят­ны­ми, что ка­за­лось, так те­перь бу­дет все­гда.
Но Жан сно­ва на­хму­рил­ся, рас­се­ян­но щип­нул се­бя за кон­чик но­са, по­скреб от­рос­шую на под­бо­род­ке ще­тин­ку, под­нял бо­кал, слов­но со­би­ра­ясь пред­ло­жить тост, но вме­сто это­го рас­те­рян­но вы­го­во­рил:
— Мне на­до те­бе что-то ска­зать, Оли­вье, тем бо­лее что мы тут все вме­сте.
За­тем он про­из­нес не­сколь­ко ко­рот­ких фраз, ко­то­рые, ви­ди­мо, дав­но при­го­то­вил, и все же они про­зву­ча­ли весь­ма сум­бур­но:
— Мы ведь дру­зья, а? Ви­дишь, ка­кое у нас по­ло­же­ние… А ес­ли у Эло­ди бу­дет ре­бе­нок? Вот — на се­мей­ном со­ве­те… Нет-нет, не сей­час, не­дель­ки че­рез две… На­до с этим кон­чать… Но­та­ри­ус, да и дру­гие… Те­бе при­дет­ся жить у дя­ди… Они ведь бо­га­тые, сам зна­ешь. Тет­ка его пи­лит, ко­неч­но, но эти лю­ди с Се­ве­ра… Они мед­лен­но на что-то ре­ша­ют­ся.
Эло­ди от­пи­ла гло­ток ви­на и про­дол­жи­ла вслед за му­жем:
— Мы бы не прочь ос­та­вить те­бя, но па­рень ты не из лег­ких. Бро­дя­га, ло­дырь, да еще и крив­ля­ка. Нет, ты не лег­кий па­рень, а мы с Жа­ном мо­ло­ды. У дя­ди ты смо­жешь учить­ся, пе­ре­ста­нешь шлять­ся по ули­цам, бу­дешь иг­рать вме­сте с их сы­новь­я­ми. У них ведь да­же при­слу­га есть. Как бы ты сам по­сту­пил на на­шем мес­те?
Оли­вье низ­ко скло­нил го­ло­ву, слу­шал и смот­рел на пу­зырь­ки, под­ни­мав­шие­ся со дна его бо­ка­ла. Все эти сло­ва, хоть го­во­ри­лись они с вол­не­ни­ем и яв­ной не­охо­той, при­чи­ня­ли ему боль. Ему в та­ких слу­ча­ях хо­те­лось пла­кать, про­сить про­ще­ния, и в то же вре­мя он не мог по­ве­рить, что это страш­ное все же про­изой­дет. На­вер­ное, это од­ни сло­ва… Од­но за дру­гим, про­сто так, а зав­тра все бу­дет ина­че. Мо­жет быть, Жа­ну уда­ст­ся най­ти ра­бо­ту. Он ведь та­кой хо­ро­ший пе­чат­ник… Взрос­лые все­гда мно­го го­во­рят, а по­том ме­ня­ют свое мне­ние.
По­че­му он сей­час по­ду­мал о бас­сей­не на ули­це Ами­ро, о его го­лу­бой во­де, не­су­щей заб­ве­ние? Он как бы сам пре­вра­тил­ся в рыб­ку, пла­вал в этой про­зрач­ной яс­но­сти, и не бы­ло у не­го ни­ка­ких за­бот, толь­ко ощу­ще­ние неж­ных ка­са­ний во­ды, он сколь­зил в ней, сколь­зил… Маль­чик под­нял го­ло­ву и столк­нул­ся с су­ро­вы­ми гла­за­ми род­ных. Спро­сил их:
— А ес­ли бы я был рыб­кой?
Они с воз­му­ще­ни­ем по­ка­ча­ли го­ло­вой: что за не­ле­пый дерз­кий во­прос! Ну и па­рень, с лу­ны он, что ли, сва­лил­ся? Жан стро­го ска­зал:
— Иди, по­иг­рай на ули­це. Всем этим вы­ход­кам ско­ро бу­дет ко­нец!
Оли­вье не по­нял. Он раз­гля­ды­вал эти­кет­ку, на­кле­ен­ную на бу­тыл­ку. На ней бы­ли изо­бра­же­ны шпа­ле­ры ви­но­град­ных лоз, а за ни­ми боль­шой дом. Про­шло не­сколь­ко ми­нут… Жан раз­да­вил си­га­ре­ту в рек­лам­ной пе­пель­ни­це, за­жег вто­рую. Он не­сколь­ко ус­по­ко­ил­ся по­сле то­го, как ска­зал все. На­лил еще бо­кал ви­на, но Эло­ди шеп­ну­ла: «Не сто­ит, а?» Зав­тра Жан пой­дет в ти­по­гра­фию. По­ста­ра­ет­ся вес­ти се­бя сдер­жан­но; ес­ли не бу­дет ра­бо­ты для мас­те­ра, он со­гла­сит­ся на лю­бую — мыть и сма­зы­вать ма­ши­ны, под­ме­тать, упа­ко­вы­вать, раз­во­зить пе­чат­ные из­де­лия. Бог с ним, с этим дос­то­ин­ст­вом ква­ли­фи­ци­ро­ван­но­го ра­бо­че­го! У не­го же­на, он дол­жен за­бо­тить­ся об этом маль­чиш­ке — это и обезь­я­на пой­мет.
Он об­нял Эло­ди и по­це­ло­вал ее. От во­лос же­ны при­ят­но пах­ло ла­ван­дой. Эло­ди под­ня­ла го­ло­ву. Их по­тя­ну­ло друг к дру­гу. И Жан про­из­нес:
— Ну, улыб­нись, Оли­вье, и иди иг­рать. Все на­ла­дит­ся, вот уви­дишь. А кро­ме то­го, ведь мы ни­ку­да не де­нем­ся!
Ре­бен­ку не так уж хо­те­лось иг­рать, но он по­нял, что дол­жен их ос­та­вить на­еди­не: ви­дать, им не тер­пит­ся за­нять­ся той са­мой шту­кой . И Оли­вье бес­шум­но скольз­нул за дверь.
*
Па ули­це он уви­дел «двух дам», в их стро­гих кос­тю­мах, ак­ку­рат­ных гал­стуч­ках, с при­гла­жен­ны­ми по­ма­дой «Бе­кер­фикс» во­ло­са­ми; они шли под руч­ку к Мон­пар­на­су, в те са­мые за­ве­де­ния с джаз-ор­ке­ст­ра­ми, где они мог­ли встре­тить та­ких же, как они са­ми: в «Кол­ледж Ин », «Ужас­ные ре­бя­та », «Бос­фор », «Борд­жиа », «Жо­кей » и «Ви­кин­ги ». Там они по­тан­цу­ют тем­пе­ра­мент­ное, не­ис­то­вое тан­го, по­смот­рят на ино­стра­нок, плот­но при­жи­маю­щих­ся друг к дру­гу, а по­том от­пра­вят­ся ту­да, где бы­ва­ет бо­лее знат­ная пуб­ли­ка: в «Гранд Экар », или на эк­зо­ти­че­ский нег­ри­тян­ский бал в «Бе­лом Ша­ре », или в «Джунг­ли », где при­нят ко­ло­ни­аль­ный стиль.
Ре­бе­нок слы­шал обо всем этом из раз­го­во­ра ме­ж­ду Кра­сав­чи­ком Ма­ком и Ма­до, ко­то­рые, по-ви­ди­мо­му, то­же не­пло­хо зна­ли злач­ные мес­та. Этот Мон­пар­нас ка­зал­ся Оли­вье весь­ма да­ле­ким, а от­ра­ды его — ка­ки­ми-то не­по­нят­ны­ми, вро­де тех, что по­ка­зы­ва­лись в филь­ме «Од­на­ж­ды но­чью, под Ро­ж­де­ст­во », ко­то­рый он ви­дел в ки­но «Бар­бес ».
На уг­лу ули­цы Кюс­тин Оли­вье за­ме­тил Ма­до, са­дя­щую­ся в так­си. Ку­да она едет? Не­бось, в та­кие мес­та, ку­да де­тей не пус­ка­ют. Ко­гда ма­ши­на ис­чез­ла за по­во­ро­том, Оли­вье ста­ло гру­ст­но.
У школь­ной сте­ны, в том са­мом мес­те, где обыч­но по окон­ча­нии уро­ков в че­ты­ре ча­са дня ре­бя­та иг­ра­ли в стек­лян­ные ша­ри­ки, при­строи­лась па­роч­ка цы­ган, смуг­ло­ли­цых, с уголь­но-чер­ны­ми гла­за­ми. У муж­чи­ны бы­ли длин­ные чер­ные усы, у жен­щи­ны — ко­сы и ши­ро­кая цы­ган­ская юб­ка до пят. Они си­де­ли на стуль­ях под га­зо­вым фо­на­рем, на­по­ми­ная аля­по­ва­тую кар­ти­ну пло­хо­го ху­дож­ни­ка. Ес­ли б не су­ет­ли­вые жес­ты, то, по­жа­луй, нель­зя бы­ло бы по­ве­рить, что это жи­вые лю­ди. Не­мно­го даль­ше стоя­ла тор­гов­ка цве­та­ми в плис­си­ро­ван­ной юб­ке, она по­ли­ва­ла во­дой из ржа­вой кон­серв­ной бан­ки силь­но пах­ну­щие фи­ал­ки. Ка­кой-то ста­рик тол­кал пе­ред со­бой по­воз­ку, ко­то­рая пре­ж­де слу­жи­ла дет­ской ко­ля­ской и где, на­вер­но, не­дав­но спал ре­бе­нок, а те­перь этот че­ло­век со­би­рал в нее ло­пат­кой кон­ский на­воз с шос­се, чтоб удоб­рить им свой жал­кий са­дик. Крас­но­ро­жий бро­дя­га на­ты­кал окур­ки на ост­рый ко­нец пал­ки, ожи­дая, по­ка за­кон­чит­ся ки­но­се­анс, что­бы про­сить ми­ло­сты­ню у зри­те­лей; по­том, уже на рас­све­те, он бу­дет рыть­ся в му­сор­ных ба­ках. Тут мож­но бы­ло уви­деть и ком­па­нию мо­ло­дых пар­ней в кеп­ках, ки­дав­ших­ся к оди­но­ко стоя­щим дев­чон­кам, чтоб с ни­ми по­ба­ла­гу­рить.
Оли­вье бе­жал ми­мо, как бы­ст­рый бе­лый ого­нек. Его зе­ле­ные гла­за по­дер­ну­ла дым­ка тос­ки — и так бу­дет те­перь все­гда, всю его жизнь, во вре­мя оди­но­ких про­гу­лок по ноч­но­му го­ро­ду. Точ­но ко­лос­ки в по­ле, он со­би­рал по пу­ти впе­чат­ле­ния, пи­тав­шие его фан­та­зию, и по­дав­лял в се­бе не­ожи­дан­ные, стран­ные же­ла­ния — вы­ска­зать­ся, из­лить ко­му-ни­будь ду­шу или же бе­гать, петь, иг­рать, как в те­ат­ре, чи­тать сти­хи, с кем-то драть­ся ли­бо, на­про­тив, прий­ти ко­му-то на по­мощь, и он не знал, как ос­во­бо­дить­ся от это­го бур­но­го, не­зна­ко­мо­го ему до­се­ле по­то­ка, ко­то­рый пе­ре­пол­нял его че­рез край, — он про­сто пья­нел от чувств, за­па­хов, кра­сок, дви­же­ний. На са­мой выс­шей точ­ке вос­тор­га хо­лод­ные сле­зы ка­ти­лись у не­го по ще­кам, а от то­го, что он пла­кал вот так, без при­чи­ны, он ка­зал­ся се­бе по­рой су­ма­сшед­шим.
На­ко­нец он до­б­рал­ся до ка­фе «Два каш­та­на », до то­го мес­та, где по вос­кре­сень­ям по­сле по­луд­ня ос­та­нав­ли­ва­лись ав­то­бу­сы, хо­див­шие на бе­га, и вы­ска­ки­вал шо­фер в бе­лой с го­лу­бы­ми от­во­ро­та­ми курт­ке, кри­ча в ру­пор: Лонг­шан, Лонг­шан, бе­га! — по­ка лю­ди не за­пол­ня­ли весь ав­то­бус, в то вре­мя как те, что уже си­де­ли там с про­грам­мой бе­гов в ру­ках, про­яв­ля­ли силь­ное не­тер­пе­ние, опа­са­ясь опо­здать на пер­вый за­бег. Пло­щадь Дель­та бы­ла так яр­ко ос­ве­ще­на, что Оли­вье по­ка­за­лось, буд­то он по­пал на сце­ни­че­скую пло­щад­ку из по­лу­тем­но­го зри­тель­но­го за­ла. Буль­вар Ро­ше­шу­ар весь так и стру­ил­ся цвет­ны­ми ог­ня­ми рек­лам, пре­ры­ви­стых, пля­шу­щих, и лишь кое-где этот не­стер­пи­мый блеск ста­но­вил­ся чуть мяг­че от зе­ле­ной ли­ст­вы де­ревь­ев. Про­ез­жаю­щие ав­то­мо­би­ли из­лу­ча­ли при­зрач­ный свет, их фа­ры ка­за­лись жи­вы­ми, точ­но гла­за.
Оли­вье ос­та­но­вил­ся: даль­ше в сво­их ноч­ных стран­ст­во­ва­ни­ях он обыч­но не за­хо­дил. Но на этот раз ре­шил­ся и во­шел в не­ве­до­мый мир, как пу­те­ше­ст­вен­ник в ка­кой-ни­будь дев­ст­вен­ный лес. По­сле пло­ща­ди Дель­та, на ко­то­рой мет­ро втя­ги­ва­ло люд­ской по­ток в под­зем­ную пу­чи­ну, буль­вар об­ре­тал ши­ри­ну. Он пре­вра­щал­ся в ре­ку, в Ганг, так и ки­ша­щий тол­па­ми, ог­ром­ный, за­га­доч­ный, со свои­ми об­ря­да­ми, с ноч­ны­ми клу­ба­ми вме­сто хра­мов, при­став­ши­ми к его бе­ре­гам, как пол­ные тайн шлюп­ки, ша­лан­ды или пи­ро­ги, с ав­то­мо­би­ля­ми, ко­то­рые с жес­то­ко­стью чер­ных акул рас­чи­ща­ли се­бе до­ро­гу гуд­ка­ми, а спа­си­тель­ны­ми ост­ров­ка­ми здесь бы­ли раз­ве что фон­та­ны, га­зет­ные ки­ос­ки и об­ще­ст­вен­ные убор­ные, где то и де­ло хло­па­ли две­ри.
Оли­вье был ог­лу­шен, ос­ле­п­лен раз­гуль­ем зву­ков и бле­ска, тол­пой, ко­то­рую так силь­но пре­об­ра­зи­ла ночь. Он про­би­рал­ся вдоль ба­ров, свер­каю­щих свои­ми ни­ке­ле­вы­ми стой­ка­ми, ми­мо ще­голь­ских ноч­ных ка­ба­ре с вкрад­чи­вы­ми за­зы­ва­ла­ми и раз­ве­шан­ны­ми у вхо­да фо­то­гра­фия­ми го­лых де­виц, ми­мо рес­то­ра­нов с под­ня­ты­ми над этим люд­ским мо­рем тер­ра­са­ми, ми­мо ки­не­ма­то­гра­фов, ноч­ных клу­бов и свер­каю­щих элек­три­че­ски­ми ог­ня­ми те­ат­ри­ков, где в стек­лян­ных буд­ках вос­се­да­ли щед­ро раз­ма­ле­ван­ные кас­сир­ши.
В «Триа­нон Ли­рик » да­ва­ли опе­рет­ты, ко­то­рые за­все­гда­та­ям это­го те­ат­ра ка­за­лись «серь­ез­ной му­зы­кой»: по­пу­ляр­ную «Стра­ну улы­бок » Фран­ца Ле­га­ра, «Мас­кот­ту » Од­ра­на, «Ма­лень­ко­го Дю­ка » Ле­ко­ка, «Кор­не­виль­ские ко­ло­ко­ла » План­кет­та. Не­сколь­ко ме­ся­цев то­му на­зад, как-то ве­че­ром, ко­гда буль­вар был еще весь по­крыт сне­гом, Вир­жи­ни при­ве­ла сю­да сы­на, чтоб воз­на­гра­дить его за хо­ро­шие от­мет­ки в днев­ни­ке. Шла «Ма­дам Бат­тер­фляй ». Сна­ча­ла Оли­вье был в вос­тор­ге, но вско­ре за­ску­чал и по­ду­мал, что цирк Мед­ра­но ку­да луч­ше — там он ви­дел кло­уна Гро­ка, ко­то­рый так не­под­ра­жае­мо по­вто­рял: «Бе-е-з шу-у-у-ток! » — но все же па­мять Оли­вье со­хра­ни­ла от это­го ве­че­ра впе­чат­ле­ние, что он впер­вые про­ник в мир взрос­лых, где все ка­за­лось ему та­ким рос­кош­ным — зал, зри­те­ли, а осо­бен­но Вир­жи­ни, на­дев­шая по та­ко­му слу­чаю чер­ное пла­тье, рас­ши­тое бле­ст­ка­ми и стра­за­ми, да еще оже­ре­лье из ис­кус­ст­вен­но­го жем­чу­га фир­мы «Тек­ла ».
За те­ат­ром опе­рет­ты по­ме­щал­ся зал «Эли­зе-Мон­мартр », в ко­то­ром уст­раи­ва­лись гран­ди­оз­ные ба­лы и где свод­ни­ки обыч­но вы­сле­жи­ва­ли хо­ро­шень­ких гор­нич­ных, а еще даль­ше рас­по­ла­гал­ся це­лый вы­во­док всех этих кро­хот­ных эс­т­рад­ных сцен: «Стре­ко­за », «Му­ра­вей », «Ку­куш­ка », «Чер­ный кот », «Два ос­ла », пред­ше­ст­во­вав­ших мрач­но­му ка­ба­ре «Не­бы­тие », вслед за ко­то­рым мож­но бы­ло за­гля­нуть как в «Ад », так и в «Рай », при­чем в пер­вом из них че­рез раз­вер­стое жер­ло две­рей бы­ло вид­но, как но­сят­ся крас­ные чер­те­ня­та с хво­ста­ми в фор­ме стре­лы, а во вто­ром по­ха­жи­ва­ют на­ру­мя­нен­ные ан­ге­лы го­мо­сек­су­аль­но­го об­ли­ка и в све­те ро­зо­вых люстр тря­сут свои­ми крыль­я­ми из кар­то­на. Оли­вье ша­гал и ша­гал, об­хо­дя ог­ром­ные озе­ра пло­ща­дей Пи­галь, Бланш, Кли­ши, по­рой воз­вра­щал­ся, пе­ре­бе­гал с од­но­го тро­туа­ра на дру­гой, раз­гля­ды­вал круг­лый ша­тер цир­ка Мед­ра­но и фо­то­гра­фии, сня­тые на аре­не; эс­т­рад­ный те­атр «Му­лен Руж » со све­тя­щи­ми­ся крыль­я­ми мель­ни­цы, пив­ную «Графф », из ко­то­рой до­но­си­лось по­звя­ки­ва­ние по­су­ды, пло­щадь Ан­вер со скве­ри­ком по­сре­ди­не и «Птичь­им ка­фе », где, как ему пред­став­ля­лось, си­дят за свои­ми бо­ка­ла­ми ка­на­рей­ки и по­пу­гай­чи­ки;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37