Чтоб произвести на Аню впечатление, если она вдруг на меня посмотрит, я далеко заплывал баттерфляем, а потом кролем возвращался к пирсу. Собака, успевавшая преодолеть треть моей дистанции, устало фыркала и с готовностью поворачивала за мной.
Аня купалась только два раза. Плыла очень по-женски – так, чтобы не намокла прическа. Стили хозяйки и ее собаки чем-то роднились.
Однажды мы видели охотников – они шли по берегу в сторону затоки с ружьями и патронташами, и у них тоже были спаниели. Кид, отряхиваясь на ходу, бежал нюхать охотничьих сук. Но суки на него злобно рычали – они не любили штатских спаниелей. А Аня не любила охотников. Каждый раз, когда по поверхности водохранилища до нас доползали хлопки выстрелов, она вздрагивала и морщилась, будто увидела раздавленную самосвалом кошку.
Когда солнечная активность достигла пика, мы вернулись в коттедж обедать. По дороге я все время отставал, потому что шел босиком и решительно не хотел обуваться. На кухне Аня поставила наполненную водой кастрюлю на плиту, которая соединялась с парой газовых баллонов, а меня послала в чулан принести лавровый лист. В чулане я не нашел лаврового листа, зато там были жестяные цилиндры опрыскивателя, спущенная надувная лодка, спиннинги, удочки, ласты и маска.
Я сообщил Ане, что собираюсь отправиться ловить раков, пока та готовит обед. Я захватил ведро, ласты и маску, взял с собой Кида и вновь отправился на искусственное море. Сергей Алексеевич оказался прав – раков и впрямь было много. За неполный час я наловил почти целое ведро. Работая ластами, я плыл над ними в прозрачном пространстве, словно «мессершмидт», а они ползли по дну, как солдаты, испугавшиеся бомбежки. Любопытный спаниель полез в ведро и один рак больно цапнул его за нос.
– Ничего, дружище, – сказал я собаке, – Этого гада я запомнил. Мы съедим его первым.
Когда мы с Кидом вернулись, Аня на нас немного обиделась. Мы пропадали слишком долго, и приготовленный ею суп перестал быть горячим, а был только теплым, как и все вокруг. На поверхности супа появилась еле заметая пленка жира. Посреди нее плавала половинка вареного яйца. Суп пах щавелем.
После обеда, не доверяя Ане, я принялся варить раков в ведре. Раки, как и положено, были eine живы, когда я их бросал в кипяток, и там они умирали смертью Святого Лаврентия.
Аня есть раков почему-то отказалась, и я их потреблял в одиночестве. Их красные панцири и высосанные клешни осенью пойдут на перегной для растений. Мне было жаль, что пива нет. Членистоногие».
4.
…Мы лежали на пирсе, кутаясь в пледы, потому что после сумерек стало прохладно. Ветер разбередил на воде волны, и они еле слышно исчезали, столкнувшись с ржавыми сваями пирса. Наша собака охотилась вдоль берега на сверчков и саранчу. Звезды над нами были красивые, как тлеющие в снегу окурки.
– Это Полярная звезда, – показала Аня на яркую горящую точку в фиолетовом небосклоне. – А под ней Малая Медведица. Ее всегда видно хорошо. Большую видно тоже, но лучше всего на нее смотреть в марте. А вон – Андромеда и Гончие Псы. А это – Кассиопея. Самый мощный источник радиации в известной людям Вселенной, честно.
– Откуда ты все это знаешь? – спросил я. – Я ничего не понимаю в звездах и даже не замечаю их.
– Папа любил мне про них рассказывать. А это видишь? – Аня опять указала куда-то пальцем.
– Где? Ничего не видно.
– Ну вон, там, куда я показываю. Знаешь, что это?
– Нет.
– Это Уран. Люди долго считали его самой обыкновенной кометой, и только потом догадались, что это планета. Сегодня ясная ночь и Уран можно увидеть. Здорово, правда?
– Да, – кивнул я, хотя ничего не увидел. Интересно, есть ли у Урана фазы?
Take a look to the sky just before you die. Из-за этой песни я стал читать Хемингуэя. Я смотрел на Луну, вглядываясь в дугу старого месяца.
– Уран – отец богов, титанов и циклопов, – произнес я. – Он ненавидел своих детей, и дети восстали против него. Серпом из седого железа его оскопил его сын Кронос. И Уран проклял своих детей…
– Зачем ты это говоришь?
– Не знаю. Просто так. Луна сегодня очень похожа на серп.
– Уже поздно.
– Да, уже поздно, – согласился я.
Мы свернули пледы и медленно побрели с пирса. Аня меня взяла за руку, и мне стало приятно. Когда мы шли через дубовую рощу, Аня сказала, что в ней водится много ежей и очень странно, что мы не повстречали ни одного. На улице с коттеджами нам попалось пару прохожих, и Аня с ними здоровалась. Может, это были ее давнишние соседи, а может, в поселке было принято здороваться со всеми. Я не знал – лиц было не разглядеть.
Потом Аня жарила на кухне картошку, а я сидел на крыльце и играл с Кидом. Он где-то нашел оторванную голову куклы. На резиновой голове еще оставались клоки волос, а один глаз выпал. Я кидал в сад голову, как мячик, и спаниель с лаем бросался за апортом в темноту, и приносил мне его обратно. Очень скоро голова куклы покрылась собачей слюной, а на ее щеках появились вмятины от клыков.
После вкусного ужина, мы с Аней попрощались на ночь. Она осталась спать внизу, в большой комнате, а я отправился наверх в мансарду. Когда я с матрасом в руках поднимался по лестнице, то мне было слышно, как Аня молится. И мне показалось, что молится она и обо мне тоже…
5.
Но спать совсем не хотелось. Засыпать на отдыхе в полночь, в такую рань, – это пошло. Сквозь открытые ставни, со стороны спортивного лагеря доносился гул дальней дискотеки.
– Hey girls, hey boys, superstar djs, here we go! – пели «Chemical Brothers».
В сельской местности я всегда чувствую себя столичным парнем, и меня терзает зуд приключений. Я оделся, спустился через окно на навес веранды, оттуда спрыгнул на землю, потом пересек сад и вышел за калитку. Я направился вверх по улице мимо темных коттеджей. Покинул пределы поселка, свернул на звук дискотеки по направлению спортивного лагеря, и двинулся между поджелудочной железой затоки и полем подсолнечников с запечатанными бутонами…
Я явно недооценил уровень распространения звуковых волн в атмосфере. Я шагал уже три четверти часа, а спортивный лагерь и не думал материализовываться. Диджей, тем временем, объявил последний на сегодня танец, белый танец.
– Та-а-ам для мен-я-я гори-ит оча-а-аг, как вечный зна-а-ак забытых и-и-и-и-и-исти-ин!!!
С очагами цивилизации на проселке было туго, что касается истин – то и вовсе беда. Дискотека умолкла, и ди-джей пожелал всем доброй ночи. «Пройду еще десять телеграфных столбов, – подумал я, – а потом поверну обратно». Добравшись до седьмого телеграфного столба, я заприметил турбазу «Кристалл» и вошел в ее ворота. За воротами стоял запах желудей, потухшего костра и средства от насекомых. Свет горел только в сарайчике дежурного. На дощатой террасе, под жестяным колпаком фонаря, кружила вьюга комаров. На стенде, прикрепленном к сараю, два пловца то ли демонстрировали технику спасения утопающих, то ли боролись за активную позицию.
Дверь сарая была отворена. Я зашел внутрь. На фанерных полках размещались подушки, матрасы, простыни, тарелки, кастрюли, сковородки, шампуры, примусы, кипятильники. В углу тощая рыжая кошка вылизывала свою короткую шерсть. За столом, уронив голову на сложенные руки, спал человек в тельняшке. Электролампочка, свисающая на белом шнуре, ясно озаряла его темя.
– Доброй ночи, – сказал я.
Человек лениво оторвал голову от стола, и глаза его были мутными, как скисшая ряженка.
– Нету катамаранов, сколько раз повторять, – сказал он и опять уронил голову па стол.
– А самогон есть? – спросил я.
– А деньги? – не отрываясь от стола, переспросил дежурный.
– Не вопрос.
– У Борисыча есть все! – человек внезапно оживился и вскочил на ноги, задел макушкой низко висящую лампочку, и лампочка закачалась маятником, а по сарайчику заметались теки.
– У Борисыча есть все! – напомнил он, – Как в этой… Как ее, черт?
– Как в Греции, – подсказал я.
– Вот-вот, как в ней самой.
Борисыч сделал несколько приседаний, энергично размял локти, будто на утренней зарядке. Потом подошел к фанерной полке, снял оттуда подушку и кинул ее в умывающуюся кошку. Кошка закричала:
– Вяу!!! – и выскочила за дверь.
Вслед за кошкой, в проем двери, полетела сковородка.
– Спокойно. Все будет! – заверил Борисыч.
Из-за сложенного матраса он извлек литровую пэт-бутылку, наполненную прозрачно-бурой жидкостью.
– Ты из спортлагеря? – спросил он.
– Нет. Я из поселка. От жены сбежал. Совсем достала своими огородами.
– О! Это по-нашему, по-флотски! Товарищам по несчастью скидка пятьдесят процентов.
А у Борисыча, оказывается, был собственный маркетинговый подход к методу прямых продаж. Я протянул ему деньги, а он мне дал бутылку.
– Борисыч.
– Что?
– Выпьешь со мной, а то мне пить не с кем, – признался я. – Не к жене же возвращаться?
– Нет, зачем к жене? К жене не надо, – ответил Борисыч.
Он опять порылся на полке. Достал два граненых стакана, выдул из одного пыль, а из другого высыпал прямо на пол семечную лузгу. Затем полез в картонный ящик, стоящий под скрещенными, пропитавшимися тиной веслами. Вынул из ящика свежие помидоры и зеленый лук.
– Ну, давай, – сказал он, после того, как я наполнил стаканы самогоном.
Самогон отдавал смородиновыми ветками и сивухой. На дне бутылки клубился осадок. В напитке было пятьдесят оборотов, не меньше.
– Ты думаешь, нам морякам легко? – спросил меня Борисыч, когда мы выпили по третьей. – Так вот, нелегко, нам морякам. Вот я – романтик, море люблю. Сижу вот на днях рыбу ловлю, никого не трогаю. Подходят ко мне двое урок, значит, а у меня татуировка…
Борисыч поднял тельняшку к подбородку, и я действительно увидел пороховую наколку яхты класса «Финн».
– Парусник! Парусник у меня на сердце! – воскликнул Борисыч и ударил себя в грудь кулаком (судя по размеру его кулака сердце у него тоже было большое). – А урки мне: ты где сидел? А я им, мол, не сидел и не собираюсь. Дурной я, что ли, сидеть? Ну они давай меня прессовать – не в масть у тебя наколка. Парусник, говорят, – парашник, давай, типа, парус двигай туда-сюда – за паханом. Ну я ближнего в дюндель, второго по яйцам. Хули их бить, туберкулезников?
– Ерунда это все, Борисыч, – сказал я. – Не обращай внимания.
– Обидно, все-таки. Я ведь – романтик.
Мы выпили еще.
– Борисыч, а ты где плавал? – спросил я.
– Ходил! Это говно плавает, – возмутился Борисыч. – Черноморский флот, Севастополь!
Тут Борисыч стал рассказывать мне, где он и с кем ходил, а потом самогон закончился, и на столе появились густые лужицы помидорного сока. Мы успели подружиться.
– Ладно, – сказал я. – Мне пора – завтра еще корову доить.
– Матросы своих не бросают! – воскликнул Борисыч, – Я тебя к жене довезу. Мы и на суше кое-чего могем!
Он достал на полке еще поллитровку самогона.
– У меня уже денег нет, – признался я.
– Обижаешь, за счет заведения. Держи.
Борисыч потушил свет в сарае и закрыл его на ключ. Мы выбрались на воздух. С водохранилища дул теплый и приятный ветер. Борисыч спустил стоящий на террасе велосипед «Турист», на руль повесил транзистор, а на раму посадил меня. Мы выехали за ворота.
Транзистор хорошо ловил частоту. Сигнал радио «Ностальжи» по воде без помех шел откуда-то из города. Транзистор болтался и бился о руль. Мы ехали по полосе между подсолнечниками и черной водой затоки, подпрыгивали на колдобинах, пили на скорости самогон, закусывали луком. Я делал пару глотков, а потом передавал назад Борисычу бутылку, и тот удерживая велосипед одной рукой, тоже прикладывался к горлу. Мы уже были пьяные, а если бы были трезвые, то у нас вряд ли бы получилось пить на ходу.
– А жену воспитывать надо! – кричал Борисыч, – Если что – граблями по хребту!
– А ты свою воспитываешь?
– Я – нет. У нас разные весовые категории. Она таких, как мы с тобой, штук десять положит! К тому же я – романтик!
Тут по радио заиграла мажорная итальянская мелодия.
– Споем!? – спросил Борисыч.
– Конечно, споем! – согласился я.
– Э тенерси пер мано, андаре лонтано ла ФЕЛИЧИТА!!! – запел Борисыч.
– Э уно сгуардо иннченте ин меццо аль дженте ла ФЕЛИЧИТА!!! – запел я.
– Э рестаре вичини коме бамбини, ла ФЕЛИЧИТА!!! – пел Борисыч.
– ФЕ-ЛИ-ЧИ-ТА-А-А-А-А-А!!!П! – пели мы вдвоем.
На последнем припеве мы упали с велосипеда, а велосипед сломался. Из колеса выскочили спицы. Цепь сорвалась. Транзистор работать перестал. Я лежал на дороге, придавленный рамой.
– Черт, жена меня убьет, – сказал Борисыч, – Это ее велосипед.
Мы продолжали лежать на дороге. Рядом с нами в поле подсолнечников стояло чучело. Итого, получалось три чучела: одно всамделишнее, а еще я и Борисыч. Если считать с велосипедом – то целых четыре чучела.
– Сам-то дойдешь? – спросил Борисыч.
– Дойду – тут уже недалеко, – ответил я, немного подумав.
– Если завтра жена твоя злиться начнет, приходите ко мне, я вас на яхте покатаю. Бабы это любят… Ну что? Врагу не сдается наш гордый «Варяг»!?
– Не сдается!
Борисыч поднял поломанный велосипед и вскинул его на плечо. Прошел метров десять и опять упал. Затем встал и покатил велосипед рядом с собой.
Я еще лежал какое-то время: может, минуту, а может, и час. Звезды кружились надо мной, как зерна в кофемолке. Землю штормило.
Я встал на четвереньки и сорвал с поля три подсолнуха. «Подарю Ане завтра цветы, – решил я, – Это ничего, что они вялые. Завтра взойдет солнце, они опять распустятся и станут красивыми, как прежде!».
По дороге домой я еще несколько раз спотыкался и валился на проселок. Но я все равно знал, что дойду. Подобный оптимизм – привилегия опыта и тренировки…
Кое-как, почти на ощупь, я таки нашел искомую калитку. Открыл ее со скрипом, боднув лбом, и вдруг почувствовал посылы к тошноте. Меня с изнаночной стороны вырвало на грядки. Как-никак, это было удобрение – мой скромный вклад в развитие отечественного агропромышленного комплекса.
Однако, вопреки ожиданию, легче мне не стало. Я сделал еще пару шагов и рухнул окончательно. Мозг, который несмотря ни на что, до последнего момента продолжал работать на неведомых, альтернативных источниках энергии, теперь ощутив безопасность, медленно отключился, словно разряженный аккумулятор мобильного телефона. И последнее, что я понял той ночью, – это то, что я пьяный валяюсь в капусте. Валяюсь, словно новорожденный.
«Главное, чтобы меня здесь не нашли», – погружаясь в бессознательное, подумал я, и покрепче прижал к груди букет подсолнечников…
U. Трепанация
В штольне было мягко, волосато и шерстисто, как в клубке. Все норы и коридоры покрывал мех хорьков, растущий внутрь. Я шел уже долго. Лабиринт штольни сворачивал резко и непредсказуемо, как вывихнутый и поломанный сустав.
Впереди я услышал яркий свет и заметил железный звон. Свет и звон набухали, как раковая опухоль. Навстречу мне на велосипеде «Турист» неспешно выехал сумасшедший археолог Хмара. На его голове была фашистская каска с шахтерским фонариком. Звонок на руле велосипеда отбивал чечетку металлическим язычком. От колес в хорьковом меху осталась долгая колея.
– Комната трепанации готова. Ты уже все решил? – спросил сумасшедший археолог Хмара.
– Нет. Еще нет. Нужно решать пока есть чем решать. Потому что потом решать мне уже будет нечем, и получится, что все вышло без решения. А так не бывает, – ответил я.
– Третий глаз в черепе – единственный способ пережить ядерную зиму. Спасутся только брахманы.
– В школе нам прочли лекцию, что если в черепе сделать дырку, то станет больно.
Я полез в карманы пальто, чтоб достать конспект и показать сумасшедшему археологу Хмаре доказательство правдивости моих слов. Но карманов стало столько, сколько бывает лап у хорьков-сороконожек: очень много. И в каждом кармане появились еще карманы. И в карманах карманов тоже карманы. И я ничего не нашел.
– Официальная наука лжет! Боль – это жадность. Когда отрезают руку – мозг жалеет о том, что он уже никогда не сможет воспользоваться рукой. Когда болит зуб – это мозг горюет о том, что у него в подчинении скоро не будет зуба. Но когда мозгу дарят дополнительный глаз – он радуется и ликует!
– А что случится, если у мозга забрать мозг?
– Мозгу себя не жалко. Потому что, если он себя потеряет, то значит и жалеть себя уже не сможет. Так как его нет, то и жалеть уже некому и не о чем.
– Тогда, может, лучше – лоботомия!? Чтобы не жалеть. Я слышал, это очень помогает. А?
– Нет. Только трепанация.
Я вздохнул. Трепанация, так трепанация. Я, правда, хотел лоботомию. Но сумасшедшему археологу Хмаре ничего не объяснишь. Ему хорошо – у него каска на голове.
– Следуй за мной, – сказал он.
Его велосипед, по проторенной в хорьковом мехе колее, теперь ехал куда быстрее, чем прежде, и я едва за ним поспевал. Зря я потерял лыжи. Вдруг из ответвления штольни я услышал гламурную музыку. Та-да-да-та-та, та-да-да-та-та ТА-ДА-ДА-ДА!!! Та-да-да-та-та, та-да-да-та-та ТА-ДА-ДА-ДА!!! Та-да-да-та-та, та-да-да-та-та ТА-ДА-ДА-ДА!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
Аня купалась только два раза. Плыла очень по-женски – так, чтобы не намокла прическа. Стили хозяйки и ее собаки чем-то роднились.
Однажды мы видели охотников – они шли по берегу в сторону затоки с ружьями и патронташами, и у них тоже были спаниели. Кид, отряхиваясь на ходу, бежал нюхать охотничьих сук. Но суки на него злобно рычали – они не любили штатских спаниелей. А Аня не любила охотников. Каждый раз, когда по поверхности водохранилища до нас доползали хлопки выстрелов, она вздрагивала и морщилась, будто увидела раздавленную самосвалом кошку.
Когда солнечная активность достигла пика, мы вернулись в коттедж обедать. По дороге я все время отставал, потому что шел босиком и решительно не хотел обуваться. На кухне Аня поставила наполненную водой кастрюлю на плиту, которая соединялась с парой газовых баллонов, а меня послала в чулан принести лавровый лист. В чулане я не нашел лаврового листа, зато там были жестяные цилиндры опрыскивателя, спущенная надувная лодка, спиннинги, удочки, ласты и маска.
Я сообщил Ане, что собираюсь отправиться ловить раков, пока та готовит обед. Я захватил ведро, ласты и маску, взял с собой Кида и вновь отправился на искусственное море. Сергей Алексеевич оказался прав – раков и впрямь было много. За неполный час я наловил почти целое ведро. Работая ластами, я плыл над ними в прозрачном пространстве, словно «мессершмидт», а они ползли по дну, как солдаты, испугавшиеся бомбежки. Любопытный спаниель полез в ведро и один рак больно цапнул его за нос.
– Ничего, дружище, – сказал я собаке, – Этого гада я запомнил. Мы съедим его первым.
Когда мы с Кидом вернулись, Аня на нас немного обиделась. Мы пропадали слишком долго, и приготовленный ею суп перестал быть горячим, а был только теплым, как и все вокруг. На поверхности супа появилась еле заметая пленка жира. Посреди нее плавала половинка вареного яйца. Суп пах щавелем.
После обеда, не доверяя Ане, я принялся варить раков в ведре. Раки, как и положено, были eine живы, когда я их бросал в кипяток, и там они умирали смертью Святого Лаврентия.
Аня есть раков почему-то отказалась, и я их потреблял в одиночестве. Их красные панцири и высосанные клешни осенью пойдут на перегной для растений. Мне было жаль, что пива нет. Членистоногие».
4.
…Мы лежали на пирсе, кутаясь в пледы, потому что после сумерек стало прохладно. Ветер разбередил на воде волны, и они еле слышно исчезали, столкнувшись с ржавыми сваями пирса. Наша собака охотилась вдоль берега на сверчков и саранчу. Звезды над нами были красивые, как тлеющие в снегу окурки.
– Это Полярная звезда, – показала Аня на яркую горящую точку в фиолетовом небосклоне. – А под ней Малая Медведица. Ее всегда видно хорошо. Большую видно тоже, но лучше всего на нее смотреть в марте. А вон – Андромеда и Гончие Псы. А это – Кассиопея. Самый мощный источник радиации в известной людям Вселенной, честно.
– Откуда ты все это знаешь? – спросил я. – Я ничего не понимаю в звездах и даже не замечаю их.
– Папа любил мне про них рассказывать. А это видишь? – Аня опять указала куда-то пальцем.
– Где? Ничего не видно.
– Ну вон, там, куда я показываю. Знаешь, что это?
– Нет.
– Это Уран. Люди долго считали его самой обыкновенной кометой, и только потом догадались, что это планета. Сегодня ясная ночь и Уран можно увидеть. Здорово, правда?
– Да, – кивнул я, хотя ничего не увидел. Интересно, есть ли у Урана фазы?
Take a look to the sky just before you die. Из-за этой песни я стал читать Хемингуэя. Я смотрел на Луну, вглядываясь в дугу старого месяца.
– Уран – отец богов, титанов и циклопов, – произнес я. – Он ненавидел своих детей, и дети восстали против него. Серпом из седого железа его оскопил его сын Кронос. И Уран проклял своих детей…
– Зачем ты это говоришь?
– Не знаю. Просто так. Луна сегодня очень похожа на серп.
– Уже поздно.
– Да, уже поздно, – согласился я.
Мы свернули пледы и медленно побрели с пирса. Аня меня взяла за руку, и мне стало приятно. Когда мы шли через дубовую рощу, Аня сказала, что в ней водится много ежей и очень странно, что мы не повстречали ни одного. На улице с коттеджами нам попалось пару прохожих, и Аня с ними здоровалась. Может, это были ее давнишние соседи, а может, в поселке было принято здороваться со всеми. Я не знал – лиц было не разглядеть.
Потом Аня жарила на кухне картошку, а я сидел на крыльце и играл с Кидом. Он где-то нашел оторванную голову куклы. На резиновой голове еще оставались клоки волос, а один глаз выпал. Я кидал в сад голову, как мячик, и спаниель с лаем бросался за апортом в темноту, и приносил мне его обратно. Очень скоро голова куклы покрылась собачей слюной, а на ее щеках появились вмятины от клыков.
После вкусного ужина, мы с Аней попрощались на ночь. Она осталась спать внизу, в большой комнате, а я отправился наверх в мансарду. Когда я с матрасом в руках поднимался по лестнице, то мне было слышно, как Аня молится. И мне показалось, что молится она и обо мне тоже…
5.
Но спать совсем не хотелось. Засыпать на отдыхе в полночь, в такую рань, – это пошло. Сквозь открытые ставни, со стороны спортивного лагеря доносился гул дальней дискотеки.
– Hey girls, hey boys, superstar djs, here we go! – пели «Chemical Brothers».
В сельской местности я всегда чувствую себя столичным парнем, и меня терзает зуд приключений. Я оделся, спустился через окно на навес веранды, оттуда спрыгнул на землю, потом пересек сад и вышел за калитку. Я направился вверх по улице мимо темных коттеджей. Покинул пределы поселка, свернул на звук дискотеки по направлению спортивного лагеря, и двинулся между поджелудочной железой затоки и полем подсолнечников с запечатанными бутонами…
Я явно недооценил уровень распространения звуковых волн в атмосфере. Я шагал уже три четверти часа, а спортивный лагерь и не думал материализовываться. Диджей, тем временем, объявил последний на сегодня танец, белый танец.
– Та-а-ам для мен-я-я гори-ит оча-а-аг, как вечный зна-а-ак забытых и-и-и-и-и-исти-ин!!!
С очагами цивилизации на проселке было туго, что касается истин – то и вовсе беда. Дискотека умолкла, и ди-джей пожелал всем доброй ночи. «Пройду еще десять телеграфных столбов, – подумал я, – а потом поверну обратно». Добравшись до седьмого телеграфного столба, я заприметил турбазу «Кристалл» и вошел в ее ворота. За воротами стоял запах желудей, потухшего костра и средства от насекомых. Свет горел только в сарайчике дежурного. На дощатой террасе, под жестяным колпаком фонаря, кружила вьюга комаров. На стенде, прикрепленном к сараю, два пловца то ли демонстрировали технику спасения утопающих, то ли боролись за активную позицию.
Дверь сарая была отворена. Я зашел внутрь. На фанерных полках размещались подушки, матрасы, простыни, тарелки, кастрюли, сковородки, шампуры, примусы, кипятильники. В углу тощая рыжая кошка вылизывала свою короткую шерсть. За столом, уронив голову на сложенные руки, спал человек в тельняшке. Электролампочка, свисающая на белом шнуре, ясно озаряла его темя.
– Доброй ночи, – сказал я.
Человек лениво оторвал голову от стола, и глаза его были мутными, как скисшая ряженка.
– Нету катамаранов, сколько раз повторять, – сказал он и опять уронил голову па стол.
– А самогон есть? – спросил я.
– А деньги? – не отрываясь от стола, переспросил дежурный.
– Не вопрос.
– У Борисыча есть все! – человек внезапно оживился и вскочил на ноги, задел макушкой низко висящую лампочку, и лампочка закачалась маятником, а по сарайчику заметались теки.
– У Борисыча есть все! – напомнил он, – Как в этой… Как ее, черт?
– Как в Греции, – подсказал я.
– Вот-вот, как в ней самой.
Борисыч сделал несколько приседаний, энергично размял локти, будто на утренней зарядке. Потом подошел к фанерной полке, снял оттуда подушку и кинул ее в умывающуюся кошку. Кошка закричала:
– Вяу!!! – и выскочила за дверь.
Вслед за кошкой, в проем двери, полетела сковородка.
– Спокойно. Все будет! – заверил Борисыч.
Из-за сложенного матраса он извлек литровую пэт-бутылку, наполненную прозрачно-бурой жидкостью.
– Ты из спортлагеря? – спросил он.
– Нет. Я из поселка. От жены сбежал. Совсем достала своими огородами.
– О! Это по-нашему, по-флотски! Товарищам по несчастью скидка пятьдесят процентов.
А у Борисыча, оказывается, был собственный маркетинговый подход к методу прямых продаж. Я протянул ему деньги, а он мне дал бутылку.
– Борисыч.
– Что?
– Выпьешь со мной, а то мне пить не с кем, – признался я. – Не к жене же возвращаться?
– Нет, зачем к жене? К жене не надо, – ответил Борисыч.
Он опять порылся на полке. Достал два граненых стакана, выдул из одного пыль, а из другого высыпал прямо на пол семечную лузгу. Затем полез в картонный ящик, стоящий под скрещенными, пропитавшимися тиной веслами. Вынул из ящика свежие помидоры и зеленый лук.
– Ну, давай, – сказал он, после того, как я наполнил стаканы самогоном.
Самогон отдавал смородиновыми ветками и сивухой. На дне бутылки клубился осадок. В напитке было пятьдесят оборотов, не меньше.
– Ты думаешь, нам морякам легко? – спросил меня Борисыч, когда мы выпили по третьей. – Так вот, нелегко, нам морякам. Вот я – романтик, море люблю. Сижу вот на днях рыбу ловлю, никого не трогаю. Подходят ко мне двое урок, значит, а у меня татуировка…
Борисыч поднял тельняшку к подбородку, и я действительно увидел пороховую наколку яхты класса «Финн».
– Парусник! Парусник у меня на сердце! – воскликнул Борисыч и ударил себя в грудь кулаком (судя по размеру его кулака сердце у него тоже было большое). – А урки мне: ты где сидел? А я им, мол, не сидел и не собираюсь. Дурной я, что ли, сидеть? Ну они давай меня прессовать – не в масть у тебя наколка. Парусник, говорят, – парашник, давай, типа, парус двигай туда-сюда – за паханом. Ну я ближнего в дюндель, второго по яйцам. Хули их бить, туберкулезников?
– Ерунда это все, Борисыч, – сказал я. – Не обращай внимания.
– Обидно, все-таки. Я ведь – романтик.
Мы выпили еще.
– Борисыч, а ты где плавал? – спросил я.
– Ходил! Это говно плавает, – возмутился Борисыч. – Черноморский флот, Севастополь!
Тут Борисыч стал рассказывать мне, где он и с кем ходил, а потом самогон закончился, и на столе появились густые лужицы помидорного сока. Мы успели подружиться.
– Ладно, – сказал я. – Мне пора – завтра еще корову доить.
– Матросы своих не бросают! – воскликнул Борисыч, – Я тебя к жене довезу. Мы и на суше кое-чего могем!
Он достал на полке еще поллитровку самогона.
– У меня уже денег нет, – признался я.
– Обижаешь, за счет заведения. Держи.
Борисыч потушил свет в сарае и закрыл его на ключ. Мы выбрались на воздух. С водохранилища дул теплый и приятный ветер. Борисыч спустил стоящий на террасе велосипед «Турист», на руль повесил транзистор, а на раму посадил меня. Мы выехали за ворота.
Транзистор хорошо ловил частоту. Сигнал радио «Ностальжи» по воде без помех шел откуда-то из города. Транзистор болтался и бился о руль. Мы ехали по полосе между подсолнечниками и черной водой затоки, подпрыгивали на колдобинах, пили на скорости самогон, закусывали луком. Я делал пару глотков, а потом передавал назад Борисычу бутылку, и тот удерживая велосипед одной рукой, тоже прикладывался к горлу. Мы уже были пьяные, а если бы были трезвые, то у нас вряд ли бы получилось пить на ходу.
– А жену воспитывать надо! – кричал Борисыч, – Если что – граблями по хребту!
– А ты свою воспитываешь?
– Я – нет. У нас разные весовые категории. Она таких, как мы с тобой, штук десять положит! К тому же я – романтик!
Тут по радио заиграла мажорная итальянская мелодия.
– Споем!? – спросил Борисыч.
– Конечно, споем! – согласился я.
– Э тенерси пер мано, андаре лонтано ла ФЕЛИЧИТА!!! – запел Борисыч.
– Э уно сгуардо иннченте ин меццо аль дженте ла ФЕЛИЧИТА!!! – запел я.
– Э рестаре вичини коме бамбини, ла ФЕЛИЧИТА!!! – пел Борисыч.
– ФЕ-ЛИ-ЧИ-ТА-А-А-А-А-А!!!П! – пели мы вдвоем.
На последнем припеве мы упали с велосипеда, а велосипед сломался. Из колеса выскочили спицы. Цепь сорвалась. Транзистор работать перестал. Я лежал на дороге, придавленный рамой.
– Черт, жена меня убьет, – сказал Борисыч, – Это ее велосипед.
Мы продолжали лежать на дороге. Рядом с нами в поле подсолнечников стояло чучело. Итого, получалось три чучела: одно всамделишнее, а еще я и Борисыч. Если считать с велосипедом – то целых четыре чучела.
– Сам-то дойдешь? – спросил Борисыч.
– Дойду – тут уже недалеко, – ответил я, немного подумав.
– Если завтра жена твоя злиться начнет, приходите ко мне, я вас на яхте покатаю. Бабы это любят… Ну что? Врагу не сдается наш гордый «Варяг»!?
– Не сдается!
Борисыч поднял поломанный велосипед и вскинул его на плечо. Прошел метров десять и опять упал. Затем встал и покатил велосипед рядом с собой.
Я еще лежал какое-то время: может, минуту, а может, и час. Звезды кружились надо мной, как зерна в кофемолке. Землю штормило.
Я встал на четвереньки и сорвал с поля три подсолнуха. «Подарю Ане завтра цветы, – решил я, – Это ничего, что они вялые. Завтра взойдет солнце, они опять распустятся и станут красивыми, как прежде!».
По дороге домой я еще несколько раз спотыкался и валился на проселок. Но я все равно знал, что дойду. Подобный оптимизм – привилегия опыта и тренировки…
Кое-как, почти на ощупь, я таки нашел искомую калитку. Открыл ее со скрипом, боднув лбом, и вдруг почувствовал посылы к тошноте. Меня с изнаночной стороны вырвало на грядки. Как-никак, это было удобрение – мой скромный вклад в развитие отечественного агропромышленного комплекса.
Однако, вопреки ожиданию, легче мне не стало. Я сделал еще пару шагов и рухнул окончательно. Мозг, который несмотря ни на что, до последнего момента продолжал работать на неведомых, альтернативных источниках энергии, теперь ощутив безопасность, медленно отключился, словно разряженный аккумулятор мобильного телефона. И последнее, что я понял той ночью, – это то, что я пьяный валяюсь в капусте. Валяюсь, словно новорожденный.
«Главное, чтобы меня здесь не нашли», – погружаясь в бессознательное, подумал я, и покрепче прижал к груди букет подсолнечников…
U. Трепанация
В штольне было мягко, волосато и шерстисто, как в клубке. Все норы и коридоры покрывал мех хорьков, растущий внутрь. Я шел уже долго. Лабиринт штольни сворачивал резко и непредсказуемо, как вывихнутый и поломанный сустав.
Впереди я услышал яркий свет и заметил железный звон. Свет и звон набухали, как раковая опухоль. Навстречу мне на велосипеде «Турист» неспешно выехал сумасшедший археолог Хмара. На его голове была фашистская каска с шахтерским фонариком. Звонок на руле велосипеда отбивал чечетку металлическим язычком. От колес в хорьковом меху осталась долгая колея.
– Комната трепанации готова. Ты уже все решил? – спросил сумасшедший археолог Хмара.
– Нет. Еще нет. Нужно решать пока есть чем решать. Потому что потом решать мне уже будет нечем, и получится, что все вышло без решения. А так не бывает, – ответил я.
– Третий глаз в черепе – единственный способ пережить ядерную зиму. Спасутся только брахманы.
– В школе нам прочли лекцию, что если в черепе сделать дырку, то станет больно.
Я полез в карманы пальто, чтоб достать конспект и показать сумасшедшему археологу Хмаре доказательство правдивости моих слов. Но карманов стало столько, сколько бывает лап у хорьков-сороконожек: очень много. И в каждом кармане появились еще карманы. И в карманах карманов тоже карманы. И я ничего не нашел.
– Официальная наука лжет! Боль – это жадность. Когда отрезают руку – мозг жалеет о том, что он уже никогда не сможет воспользоваться рукой. Когда болит зуб – это мозг горюет о том, что у него в подчинении скоро не будет зуба. Но когда мозгу дарят дополнительный глаз – он радуется и ликует!
– А что случится, если у мозга забрать мозг?
– Мозгу себя не жалко. Потому что, если он себя потеряет, то значит и жалеть себя уже не сможет. Так как его нет, то и жалеть уже некому и не о чем.
– Тогда, может, лучше – лоботомия!? Чтобы не жалеть. Я слышал, это очень помогает. А?
– Нет. Только трепанация.
Я вздохнул. Трепанация, так трепанация. Я, правда, хотел лоботомию. Но сумасшедшему археологу Хмаре ничего не объяснишь. Ему хорошо – у него каска на голове.
– Следуй за мной, – сказал он.
Его велосипед, по проторенной в хорьковом мехе колее, теперь ехал куда быстрее, чем прежде, и я едва за ним поспевал. Зря я потерял лыжи. Вдруг из ответвления штольни я услышал гламурную музыку. Та-да-да-та-та, та-да-да-та-та ТА-ДА-ДА-ДА!!! Та-да-да-та-та, та-да-да-та-та ТА-ДА-ДА-ДА!!! Та-да-да-та-та, та-да-да-та-та ТА-ДА-ДА-ДА!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30