OCR Busya
«Кирилл Чистяков»: Факт; Киев; 2008
ISBN 978-966-359-218-6
Аннотация
Старик, переписывающий зло, борясь с пустотой. Дом, хранящий свои тайны на протяжении десятилетий. Повязанные Домом, его обитатели подобны манекенам, выставленным в витрине магазина Судьбы. Фазы жизни не имеют значения, так как жизнь и не начиналась. В реальном мире не бывает рифм.
Роман Кирилла Чистякова совсем не похожий на современное гламурное чтиво остро обнажает внутренний мир современного человека. Главный герой или, скорее, антигерой повести Растрепин – человек без имени и без судьбы. Кто он? Ангел или Демон? Сказочник или псих? Кого-то от него будет тошнить, а кто-то узнает в нем самого себя. Безумство снов и воспоминания сплетаются с реальностью в один клубок, в котором, недосказанное сильнее сказанного.
Кирилл Чистяков
Фаза Урана

«Лети, рожденные Геей-Землею и Небом-Ураном, были ужасны и стали отцу своему ненавистны с первого взгляда. Едва лишь на свет кто из них появился, каждого в недрах земли незамедлительно прятал родите ль, не выпуская на свет, и злодейством своим наслаждался. С полной утробою тяжко стонала Земля-великанша. Злое пришло ей на ум и коварно-искусное дело. Тотчас породу создавши седого железа, огромный сделала серп и его показала возлюбленным детям и, возбуждая в них смелость, сказала с печальной душою:
– Дети мои и отца нечестивог! Если хотите быть мне послушными, сможем отцу мы воздать за злодейство вашему: ибо он первый ужасные вещи замыслил, – так говорила.
Но, страхом объятые, дети молчали. И ни один не ответил. Великий же Крон хитроумный, смелости полный, немедля ответствовал матери милой:
– Мать! С величайшей охотой за дело такое возьмусь я. Мало меня огорчает отца злоимянного жребий нашего. Ибо он первый ужасные вещи замыслил, – так он сказал.
Взвеселилась душой исполинская Гея. В место укромное сына запрятав, дала ему в руки серп острозубый и всяким коварствам его обвила. Ночь за собою ведя, появился Уран, и возлег он около Геи, пылая любовным желаньем. Неожиданно левую руку сын протянул из засады, а правой, схвативши огромный серп острозубый, отсек у родителя милого быстро член детородный и бросил назад его сильным размахом. И не бесплодно из Кроновых рук полетел он могучих: сколько на Землю из члена ни вылилось капель кровавых, все их Земля приняла. А когда обернулися годы, мощных Эринний она родила и великих Гигантов с длинными копьями в дланях могучих, в доспехах блестящих, также и Нимф, лоном коварных. Член же отца детородный, отсеченный острым железом, по морю долгое время носился, и белая пена взбилась вокруг от нетленного члена.
И дал в поношенье детей великий Уран-повелитель. Руку, сказал он, простерли они к нечестивому делу и совершили злодейство, и будет им кара за это».
…рекомендуется читать ночью

Фаза # 1
I. Утро
…Когда мне снится изгиб ударной волны, я просыпаюсь. Долго пытаюсь освободиться от теплой и влажной простыни, шершавой, как кошачий язык. Потом с судорогой бью ладонью по стене, ищу курносую кнопку светильника. Уже захлебываясь темнотой, слышу приятный, яростный щелчок пластмассы, сочный и громкий, словно лопнувшая тыква. Тут же, в мгновение, вспыхивает нить вольфрама – яркая, горящая струна, и надо мной, на белом шнуре проводки, уныло, как повешенный фашистский преступник, раскачивается хрупкая колба электролампы.
Я смотрю в ее сердцевину, смотрю до боли, до оранжевых кругов в глазных яблоках. Переворачиваюсь на живот, и раскладушка подо мной скрипит своими больными дюралевыми суставами. Я лежу долго, покусывая набитую перьями подушку. Вокруг меня, как бомбардировщики, гудят комары, о чем-то молчат хладнокровные стены. Я лежу и думаю. Думаю, для чего проснулся. Ответа нет.
Я знаю, спустя всего несколько часов рассвет бензиновыми разводами украсит небо, затем небо станет голубым, начнется день… Солнце нагреет асфальт, асфальт станут клевать птицы. Но это будет потом, а сейчас, сейчас я себя чувствую, как разряженная батарейка. Я пуст, в голове засвеченная лента воспоминаний. Во рту кусок свинца. Вместо слюны – щелочь.
Пытаюсь снова заснуть. Безрезультатно.
В этом Доме я живу уже месяц.
II. Початок
…Этот Дом стоял одиноко всегда. Долгие годы его окружало только поле кукурузы. Говорят, раньше оно тянулось до самого горизонта, а может быть, и дальше – этого никто не помнит.
Летом поле покрывалось мужскими и женскими соцветиями. Ветер ласкал метелки, початки затвердевали от соков. Так кукуруза размножалась. Когда наступала пора собирать ее или сеять, появлялась сельскохозяйственная техника: комбайны и тракторы. Издалека они напоминали забытые детали от детского конструктора.
Зимой, когда осень погибала, кукуруза завершала свой однолетний цикл. Поле покрывалось коростой снежного наста и на нем больше ничего не росло. Вороны, прилетавшие с севера, ходили по полю вразвалку, как маленькие динозавры, оставляя за собой трехпалые отпечатки лап.
В феврале, далеко на границе полей, появлялась вереница танков. Где-то там, на краю земли, они очерчивали параллельные логарифмические гирлянды гусеничных следов. Шли учения – рядом находилась закрытая танковая часть.
Офицеры части как раз и населяли одинокий Дом. Каждый день их жены развешивали на бесконечных линиях бечевки белые полотнища белья, варили суп из перловой крупы и лавровых листьев, сплетничали и прелюбодействовали с соседями. Чьи-то, рожденные здесь, дети без устали сновали по двору, играя в давно забытые игры. Их смех часто звучал на чердаке, забитом головоломками пыльного хлама, или в стоявшей посреди двора голубятне, наполненной пухом и пометом. Дети были веселы и беззаботны, мечтали стать красноармейцами и убивать врагов. Каждое утро их возили на автобусе в городскую школу по залитому смолой шоссе.
Жизнь обитателей Дома, словно утвержденная воинским уставом, длилась однообразно и уверенно – чередой безликих четок. В ее круговороте бижутерией сверкали лишь даты свадеб, похорон и именин. Эти дни ознаменовывались пьянством, игрой на аккордеоне и общими драками. Фотокарточки, пожелтевшие, будто от вирусного гепатита, навсегда запечатлели эти радостные мгновения в выражениях лиц офицеров, их жен и детей. На этих диапозитивах все счастливы. Счастливы точно так же, как нарисованные герои поздравительных открыток, отрывных календарей и агитационных плакатов той эпохи. И мне становится немного не по себе, когда я думаю, что большинство из этих людей уже мертвы…
…А Дом все еще стоит. Кривая похорон в нем уже давным-давно перевесила кривую именин. Свадьбы совсем сошли на нет. Последний аккордеон перекочевал на чердак еще до Независимости. Драться стало некому взрослые превратились в беспомощных стариков, а их дети разъехались по свету. Кто-то из них, поговаривают, стал большим начальником; многие спились.
Как-то незаметно владения мегаполиса окружили, застали врасплох одинокий Дом. Теперь вокруг него высятся многоэтажные полипы спального района. Поле кукурузы сожжено и залито бетоном. За шоссе тянется желоб строящейся ветки метро. Мимо за час проезжает автомобилей больше, чем в былые годы за месяц. Голубятню снесли и птицы улетели. На ее месте высится трансформаторная будка. В дождливые вечера она недовольно гудит, как больной ревматизмом ветеран…
…Но Дом своего одиночества не утратил. Напротив, только его усугубил, из партизана превратившись в коллаборациониста. Жители нового микрорайона его сторонятся и не подходят ближе, чем того требует их ежедневный распорядок. Развесистые клены, посаженные солдатами полвека назад, стерегут покой; сигнализируют о приходе лета зеленой маскировкой и извещают о наступлении осени палыми депешами листьев. Стены, осыпаясь, пылят штукатуркой и скрывают за собой последних обитателей – мирно доживающих свой век пенсионеров – полусумасшедших, полунищих и совершенно безобидных. Кое-где на лестничных пролетах еще попадаются детские рисунки – парящие в пустоте голуби и гусеничные машины с пятиконечными звездами. Они кажутся не менее архаичными, чем наскальная графика Альтамиры.
Танковая часть по-прежнему скрывается за забором, выросшим за время последних пятилеток метров на восемь. Оттуда время от времени доносится рев техники и вой собак. Еще с семидесятых часть стала считаться секретной. Холм, на котором стоит часть, носит издевательское название Друг. То, что происходит за забором, никого не интересует…
…В ближайшем супермаркете, где я покупаю продукты, килограмм кукурузы в разгар сезона стоит шестьдесят копеек…
III. Диафильм
…Итак, этим летом я обитаю в двухкомнатной квартире на втором этаже старого офицерского Дома. Квартира пустая, в ней практически нет ни мебели, ни вещей. Концептуальный минимализм, если, конечно, не считать компьютера – единственной моей private property. В последних числах мая, когда каштаны цвели и заражали воздух своим едким ароматом, на распродаже я в полцены приобрел раскладушку и перевез ее сюда. В квартире, впрочем, еще имеется старый зеленый диван. Он похож на огромную дохлую гусеницу, и я предпочитаю пользоваться раскладушкой. Мне по душе раскладывать ее вечером и собирать утром.
Электричество почти не включается за ненадобностью – я уже успел привыкнуть укладываться рано, с закатом. В последний раз подобное со мной случалось лет пятнадцать назад. Часто засыпаю в одежде – раздеваться лень. В животе медленно переваривается ужин, глаза слипаются. Ем я большей частью пищевые полуфабрикаты из супермаркета по-соседству. Грею их на газовой плите. Во рту от пищи остается вкус пластмассы и целлофана. Впрочем, я никогда не считал себя гурманом. Меня всю жизнь интересовали только калории.
Гостей приглашать к себе я избегаю. Адрес скрываю от знакомых. Телевизора у меня нет. Телефон молчит. И, вообще, все думают: я в Ялте. Можно спокойно валятся на диване, размышлять о всякой ерунде и разглядывать потолок.
По субботам я, вдоволь выспавшись, выношу на раскаленный балкон табуретку и пью там пиво. С моего балкона хорошо виден желоб недостроенной ветки метро. За ним, на пустыре, какая-то организация оборудовала автодром. Там, поднимая пыль, целый день напролет люди учатся водить машину. Они готовятся к экзаменам в ГАИ – тренируют заезд в стойки. Получается это далеко не всегда, и мне с балкона забавно наблюдать, как толстый лысый инструктор то и дело, хлопая дверцей, выскакивает из автомобиля и, нервно размахивая руками, пытается что-то объяснить своим подопечным. Издали он напоминает болтливого глухонемого…
Я включаю музыку, что-то вроде «Muse», «Coldplay» или «Starsailor» (mp3). Листаю старые книжки: «Казаки», «Пан», «Жизнь в лесу» (txt). Я решил стать человеком скучным. И развлечения себе выбрал соответствующие. Одно из них: щит страховой компании. Он расположен на территории автодрома.
Я его разглядываю каждые выходные. Постер на нем изображает семью: папа, мама, двое детишек: мальчик помладше, девочка постарше. Родители обнимают наследников. Глава семейства в белой рубашке и в галстуке. Понятное дело, улыбается. Его жена – интересная блондинка, с прической, которую обычно носят жены американских президентов. В семейной рекламе, я заметил, жена почти всегда красивая, коротко стриженая блондинка. Должен признать, мне несколько обидно, что в рекламе красивые женщины достаются мудакам в белых рубашках. «Счастье можно купить» – это не я придумал. Это рекламный лозунг на щите. Ему я верю безоговорочно…
По воскресеньям автодром не работает. Тогда я нахожу новое занятие. Въезжая в квартиру, в кладовке я обнаружил коробки со старыми диафильмами (еще там валяется забытый трехколесный велосипед «Гном-4»). На все том же балконе я разворачиваю коричневые пленки и разглядываю их на свету. За выходной я просматриваю не меньше дюжины диафильмов. Мои любимые: лекция по культурологии для вузов «Антигуманизм буржуазного искусства» и «Мальчиш Кибальчиш». В последнем диафильме мне особенно нравится кадр, в котором у Плохиша взрываются бочки с печеньем и вареньем. Такая вот статистика.
А еще во время просмотра диафильмов я много курю – за пару недель зеленый газон под моим балконом стал рыжим от окурков…
Когда спускаются сумерки, а небо над микрорайоном становится темно-красным, как кусок молодой говядины, количество света сокращается, и я уже ничего не могу рассмотреть. Диафильмы становятся бесполезными. Теперь они похожи на длинные и липкие ленты от мух.
Будни и выходные сменяют друг друга. Я никого не хочу видеть и ни с кем не хочу разговаривать. Своим существованием я удовлетворен. За июнь я загорел и даже поправился. О такой жизни я мечтал давно.
Меня ничто не беспокоит.
Почти…
IV. Крыса

1.
… почти…
Это случилось в пятницу. День был хмурый и пасмурный. Розовые и серые тучи летели по небу, как любовники над Витебском.
В подъезде, открывая дверь в квартиру, я почувствовал, что на мою правую туфлю что-то залезло. Я опустил глаза и увидел крысу. Она стояла на задних лапах, а передними, бледными и склеротичными, держалась за мою штанину. Ее заостренная морда выражала звериную грусть и всемирную тоску. Зубы у нее оказались совсем желтые. Насколько я знаю, у крыс – это признак старости.
– Тварь, – позвал я ее.
Крыса в ответ чихнула.
Она была бурой, с пегими подпалинами. Наверняка она жила раньше с людьми, а теперь потерялась. Пропитание добывать самостоятельно она не умела и, похоже, несколько дней не ела – ее ребра рельефно проступали сквозь кожу, как каркас юрты. Лысый хвост крысы жалобно свернулся в крюк немого вопроса.
– Ладно, тварь. Залезай, – сказал я крысе и опустил к ней ладонь.
Животное ловко вскарабкалось по рукаву рубашки и уселось на плече. Очень скоро я ощутил теплые капли мочи у себя на ключице и щетину усов, исследующих мое ухо.
На кухне я накормил крысу бобами и печеньем. Где-то я слышал, что крыс нельзя кормить мясом – будто бы от этого у них портится характер. В посудомоечной раковине, для дезинфекции, я вымыл крысу шампунем от перхоти. Во время помывки она недовольно фыркала и пыталась укусить. Когда я ее отпустил, она, мокрая и жалкая, галопом ускакала в комнату и залезла в зеленый диван – в ящик для белья. Цeлый вечер я потратил на то. что тщетно пытался достать ее оттуда, выманивая едой. Крыса каждый раз ухитрялась утянуть у меня приманку и снова скрывалась в своем убежище. Когда мне это все надоело, я отправился спать.
На следующее утро, в субботу, я написал два десятка объявлений о своей находке, и, в надежде, что откликнутся хозяева крысы, развесил их v подъездов близлежащих многоэтажек. Все выходные я ждал, что ко мне придут за животным. Но настал понедельник, а хозяева так и не явились, и я понял, что теперь мы будем жить вдвоем.
Днем крыса почти не показывалась, копошась в диване. Лишь когда я приносил ей еду, она вылезала и демонстрировала чудеса прожорливости: мне попался больной булимией экземпляр.
По ночам животное активизировалось, покидало логово и путешествовало по квартире. Иногда, просыпаясь далеко за полночь, я слышал, как крысиные когти стучат по линолеуму, выбивая па-де-де из «Щелкунчика». Я приподнимался на своей раскладушке и в лунных квадратах света на стене и полу силился увидеть крысу. Иногда, спросонья, мне казалось, что зверюга размножается, и теперь у меня в квартире орудует целый отряд крыс – они прячутся по углам и ждут пока я вновь усну. А спал я дурно…
Прошла всего лишь неделя, а крыса отъелась так, что еле пролезала в щель дивана. Казалось, еще чуть-чуть, и она застрянет в ней, как обожравшийся меда Винни-Пух. Передвигаясь, крыса напоминала беременную морскую свинку.
В квартире стало тесно. Ее пришлось поделить. Мне досталась комната с раскладушкой, а крысе – с диваном. Кухня превратилась в арену локальных конфликтов. Отныне спокойно поесть мне уже не удавалась. Крыса наловчилась вскарабкиваться на стол и лезла ко мне в тарелку всеми четырьмя лапами, а еще хвостом. Дошло до того, что ел я теперь исключительно стоя. Иногда запирался в ванной.
Однажды ночью я проснулся оттого, что стало трудно дышать. Я продрал глаза и увидел животное. Оно сидело тихо у меня на животе и глядело на меня двумя маячками своих красных глаз. В темноте они горели, как зажженные сигареты. Изловчившись, я скинул крысу вместе с одеялом, сложил раскладушку и перенес ее на балкон, где провел остаток ночи. Нужно было что-то предпринимать…
2.
…Рано утром, когда тени были длиннее домов, а в небе белый цвет преобладал над синим, я отправился в детский сад, который располагался в двух кварталах от моего дома. Детский сад типовой постройки назывался «Петушок». За решеткой забора стояли покосившиеся павильоны, прогнившие теремки и двухэтажный корпус здания. Аллея, ведущая к корпусу, была покрыта линиями дорожной разметки, сбоку стояла чугунная будка с надписью «ГАИ».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30