Ветер реял в сумерках, шевеля ярлыки, прицепленные к бревнам, и присыпая вагоны снежком. А потом выдохнул имя.
– Карт!
Карт остановился и посмотрел на хмурое небо.
Его спутники как ни в чем не бывало вышагивали впереди. На верху цистерны сидела сойка, разглядывая его одним глазом.
– Карт!
На сей раз уже более внятно. Лица его коснулось холодное дыхание.
По шоссе №75 на юг пронесся тяжелый грузовик, водитель переключил передачу, и двигатель натужно взревел. Вокруг не было ни души, кроме таможенного инспектора и диспетчера. Угасающий свет дня озарял приземистые, тяжеловесные, ржавеющие вагоны.
– Эй, кто тут? – спросил Карт.
При звуке его голоса сойка испуганно сорвалась с места и понеслась по небу куда-то на юго-восток. Карт провожал ее взглядом, пока она не скрылась из виду.
И снова до него донесся то ли шепот, то ли отдаленный вздох.
– Карт!
Озадаченный, почти напуганный, Карт остановился. Шедшая впереди таможенная инспекторша тоже остановилась и оглянулась на Карта.
По ту сторону поезда никто не прятался. Никого не оказалось и в пустом вагоне рядом с Картом. Ни единого человека, кроме тех двоих, что мерным шагом отдалялись от него.
Сердце Карта отчаянно заколотилось.
Вдруг взор его как-то сместился, помутился и вновь прояснился. И тогда Карт взглянул на вагон сверху.
И на себя тоже.
Если он и был напуган, то теперь страх отступил, развеялся, а взамен на душу снизошли небесный покой и безразличие. Карт равнодушно взирал, на собственное тело, распростертое на земле.
А еще он ощутил присутствие Дженис – молодой, смеющейся и бесстрашной, какой она была до того, как долгие зимы и безденежье подточили ее характер. С сияющим взором она склонялась над ним.
Но вдруг свет потускнел, Карт увидел наклонившегося к нему Бендера и ощутил прежнюю горечь утраты.
– Карт, что стряслось?
Этого Карт и сам не знал.
– Чего-то поплохело, – сказал он и, помолчав, добавил: – Я слыхал свое имя.
– Что? Погодите, лежите спокойно. Я позвоню в депо, чтобы прислали машину.
– Тут кто-то есть, – пытаясь оттолкнуть Бендера, произнес Карт.
– Он прав, – подтвердила таможенная инспекторша. В глазах у нее застыл ужас. – Я тоже слышала это.
* * *
Олень понемногу истекал кровью.
Джек Макгвиган медленно провел мотонарты сквозь густой кустарник и осмотрел след. На белом снегу горели алые капли.
Конечно, можно было убить животное много часов назад, но Джеку слишком нравилось тропить дичь, мало-помалу настигая ее, отыгрывая у нее дюйм за дюймом, хотя и давая зверю вполне приличный шанс выжить. Но теперь олень уже не мог бежать – отпечатки копыт утратили чистоту и отчетливость, передние их края смазались. Следы говорили о неуверенности животного, порой оно даже спотыкалось.
Теперь Джек частенько замечал его впереди. Олень слабел, силы его были на исходе. Остановив мотонарты, Джек стащил лыжную маску и вынул из сумки сандвич. Пускай себе бежит, теперь это уже не важно. Спешить незачем.
Покончив с сандвичем, он налил себе кофе из термоса.
Сегодня в лесу множество птиц. Джек любил лесных обитателей, любил запах чащи, небо, цепляющееся за вершины деревьев, посвист ветра среди веток и звонкий щелчок хорошо смазанного затвора винтовки, досылающего патрон. Все это снова и снова напоминает, что ты здесь совсем один. Тут легко затеряться и позабыть о существовании бетона городов и гомона детей.
Только так и должен жить человек – в лесах Господних, как дома.
Порой под конец охоты Джек начинал чувствовать себя чуть ли не преступником. Следы одним лишь своим видом внушали ему жалость. И снова он, как много раз прежде, начал раздумывать о почти мистической взаимосвязи между охотником и жертвой – ни злобы, ни ненависти. Олень уже примирился со своей участью и встретит последний выстрел, пытаясь подняться с колен, но понимая, кто стоит перед ним, и чувствуя соединившие их незримые узы, ведущие свою историю с ледникового периода.
Джек вовсе не пытался сделать вид, что понимает эту взаимосвязь; он просто признавал ее, как и олень. Пил он кофе без спешки. Покончив с этим, он сложил целлофановый пакет от сандвича и аккуратно сунул его в сумку. (Время от времени ему встречались люди, бросающие мусор в лесу, и никто не приводил его в такое бешенство, как эти свиньи. В прошлом году примерно в эту же пору Джеку повстречался такой стервец, оставивший за собой след в виде пустых банок от пива, и когда Джек уходил от его костра, тот плевался кровавой слюной.)
Пора кончать.
Час пробил, и Джек прикончит зверя, как всегда, единственным выстрелом.
– Я иду, – произнес он фразу, уже ставшую для него вступительной частью последнего ритуала. Забравшись на мотонарты, он повернул ключ зажигания и ягодицами ощутил проснувшуюся мощь двигателя. Напуганные птицы сорвались с мест.
Джек снова вывел машину на след. Вот здесь зверь постоял и пролез в кусты. Тут он сполз по крутому склону. Джеку пришлось сделать крюк чуть ли не в целую милю, чтобы съехать на дно оврага, но минут десять спустя он снова катил по следу, ведущему поперек замерзшего ручья.
Самец был матерый, с восемью ветками на рогах, и когда Джек наконец настиг его, олень попытался спрятаться в густых, покрытыми снегом зарослях – но, конечно же, скрыть свои следы он не мог. Джек передернул затвор, дослав патрон в патронник. Глаза их встретились – наступил последний момент взаимного узнавания, – и олень сделал вялую попытку отпрянуть.
Джек вскинул винтовку, нацелил ее в самое сердце зверя и нажал на спуск. По лесу прокатилось эхо выстрела. Во взгляде оленя промелькнуло изумление. Птицы тучами взмыли в небо, потревоженные деревья закачали ветвями, сбрасывая снег.
Из груди оленя заструилась кровь, передние ноги его подломились, он рухнул мордой в снег, дернулся раз-другой и обмяк.
Джек немного постоял, любуясь первобытной красотой этой сцены и дожидаясь, когда кончится агония. Как только животное вытянулось неподвижно, он повернулся к мотонартам и взял кусок полиэтилена, приготовленный, чтобы завернуть тушу. И в этот момент солнце перекрыла какая-то тень.
Джек поднял голову, предполагая увидеть облако, но краешек неба, видневшийся среди ветвей, был холодным и белым. Джек вытащил полиэтилен, расстелил его рядом с тушей и разгладил, слушая, как скрипит под ногами снег. Олень запутался в кустах, и Джеку пришлось сломать несколько веток, чтобы вытащить передние лапы животного.
Температура резко упала.
Джек в тревоге оглянулся на след нарт, уходящий за поворот ярдах в тридцати от него, а потом вновь появляющийся у вершины невысокого холма примерно на таком же расстоянии от поворота.
Вдруг порыв ветра пронесся по кронам деревьев. Где-то глубоко в душе, в чаще, посреди которой жил настоящий Джек Макгвиган, что-то шелохнулось – некое существо, вовсе не являющееся частью самого Джека.
И волной нахлынул гнев.
Безумие.
Птицы и мелкая дичь окружали его со всех сторон. Его коснулось дыхание теплого потока воздуха. Дальний шум моторов на шоссе сливался с вековечным молчанием природы. Его охватило ощущение непричастности к происходящему, отстраненности, что ли. А еще в его душе внезапно вспыхнула ярость при виде оленя, мотонарт и стоящего человека – которым мог быть только он сам.
Потом он ощутил под своими ладонями теплые и живые верхушки деревьев. Они раскачивались, роняя на землю снег и обломанные ветки.
Нечто пробиралось между ветвями. Солнечный свет изменился, сдвинулся, заискрился. Кто-то гнездился в нем самом. Вскинув оружие, Джек оглянулся. Воздух согрелся. Оленья кровь ярко алела на девственно белом снегу.
* * *
– Просто кошмар, – вздохнул Тейлор, приглушив звук и откинувшись на спинку кресла.
Тони Питерс растирал лоб над левой бровью, где у него всегда начинались мигрени.
На экране шли кадры, транслируемые из ООН, где на Совете Безопасности вот-вот должны были начать голосование по вопросу о передаче Купола под международный контроль.
– И тогда, – мрачно проронил президент, – нам придется наложить вето на эту чертову затею.
Питерс считал, что можно было бы оседлать гребень волны, и потому взялся ободрять президента, чтобы тот не принял никаких поспешных решений.
– Все знают, что вы не отдадите суверенную территорию ни с того ни с сего. Мы не могли бы этого сделать, даже если бы хотели. Это частные владения.
– Вот уж не знаю, – рассмеялся Тейлор. – Существует масса прецедентов по переуступке территории частных владений. Впрочем, это не играет никакой роли. Просто это было бы неправильно.
– А заодно стало бы политическим самоубийством.
– Так вы считаете, что все здесь происходящее должно просто-напросто послужить нам предостережением?
– Нет, конечно же, нет! Все просто напуганы, но все равно желающих воспользоваться случаем, чтобы посадить нас в лужу, пока хватает.
– Это им чертовски хорошо удается. – Президент подлил себе шерри и протянул бутылку Питерсу. Тот лишь молча покачал головой. – Тони, кто бы мог поверить, что в райских кущах есть нефть? – Тейлор перевел дыхание. – Прямо вздохнуть спокойно не дадут.
– Это как раз не играет роли, – возразил советник. – По какой цене можно выбросить на рынок нефть, которую придется доставлять через эту штуковину по бочке за раз?
Весьма дельное замечание, и президент немного развеселился, радуясь хоть такой малости добрых новостей.
– Это будет играть роль. Со временем. Если этого добра там много, то мы уж как-нибудь отыщем способ доставлять его сюда, это ясно всякому. Но суть проблемы не в этом, не так ли?
– Да.
Тейлор понимал, что на кон поставлены не только экономика и результаты выборов. Невероятно, но вдруг появилась лестница, ведущая в небеса. Он едва осмеливался гадать, к чему это приведет, но закрывать ее не хотел. Человек, совершивший подобное, через век-другой будет смотреться весьма неприглядно. А Мэтт Тейлор, как и всякий президент, хотел оставить в истории добрый след. Сперва он думал, что вполне удовольствуется Белым домом. Но едва переступив порог Овального кабинета, он начал завидовать Вашингтону, Линкольну, Рузвельту и Трумэну. Он считал, что его никогда не поставят на одну доску с ними, потому что достичь истинного величия можно только в годину бедствия. У всякой администрации возникают свои проблемы, но пока на поверхность не всплыл Купол, все шло довольно обыденно: не надо учреждать правительство, не надо спасать Союз штатов, не надо противостоять Гитлеру.
И вот час беды пробил. Выпала пиковая дама, и теперь только он может выбрать козырь, которым ее побить.
Так чем же бить, черт ее дери?!
– Тони, – промолвил он, – по-моему, с нас хватит. Сиу не горят желанием помочь нам, так что придется найти другой способ прикрыть их контору, и наплевать, что для этого потребуется. Я не собираюсь пассивно смотреть, как страна разваливается у меня на глазах.
* * *
Валгалла, Северная Дакота, 27 марта (АП)
Сегодня утром житель Северной Дакоты погиб, выбежав из леса на находящееся к югу отсюда шоссе №32, прямо под колеса мебельного фургона. Очевидно, погибший Джон Л. Макгвиган охотился вне сезона. Брошенные им мотонарты были найдены примерно в миле от места происшествия. Согласно рапорту полиции, они находятся в рабочем состоянии. Объяснений, почему он бросил нарты и бежал, у полиции нет. Следствие продолжается.
Вдова Магвигана Джейн и двое осиротевших детей скорбят об утрате.
* * *
– Доктор Дикин, вы абсолютно уверены в том, что видели?
– Да. – Касс посмотрел прямо в объектив телекамеры. – Абсолютно.
– А почему люди с гребня Джонсона ничего об этом не сказали? Они что, держат это в секрете?
– Вряд ли, – поразмыслив, отозвался Дикин. – То есть я хочу сказать, что это существо, или кто оно там, было невидимым. Они могли и не знать о его существовании.
– Значит, вы утверждаете, что сквозь Врата вошло нечто невидимое.
– Полагаю, да.
– И теперь оно свободно разгуливает по Северной Дакоте.
– Да. Я склонен думать, что так.
– Итак, – интервьюер повернулся к камере, – возможно, на Землю прибыл невидимый пришелец. Мы вернемся к вам через минуту, чтобы попытаться выяснить, существует ли взаимосвязь между переживаниями доктора Дикина, сегодняшними сообщениями о бестелесном голосе на дальней железнодорожной станции и загадочной гибелью охотника близ гребня Джонсона.
25
Я путешествую с ветрами,
Мой шепот в шелесте листвы.
Из поэзии оджибуа
Отрывок из «Часа новостей с Джимом Лерером» от 28 марта.
Беседа Джима Лерера с доктором Эдуардом Баннерманом из Института фундаментальных исследований, физиком, дважды нобелевским лауреатом, по вопросу о «дакотских вратах».
Баннерман: В действительности они могут являться тем, что физики называют мостом – так сказать, связкой между отдельными вселенными. Например, туманность Конская Голова в небесах Эдема вовсе не обязана быть нашей Конской Головой. Толком мы не знаем. И, честно говоря, может сложиться так, что правду мы не узнаем никогда. Между прочим, если это действительно так, то людей, рассчитывающих путешествовать тем же способом из Сан-Франциско в Нью-Йорк, ждет большое разочарование.
Лерер: Они не попадут в Нью-Йорк?
Баннерман: Ну, подозреваю, что попадут. Вот только это будет не наш Нью-Йорк.
* * *
Джери Тулли исполнилось уже восемь лет, но ее интеллектуальное развитие задержалось где-то на уровне трех лет. Специалисты предупреждали, что на заметный прогресс надеяться не стоит. Никто не знал, почему с Джери стряслась подобная беда. Не было ни внешних причин, ни дурной наследственности. А двое ее младших братьев развивались вполне нормально.
Ее мать раньше работала секретарем суда, но оставила всякую надежду на карьеру, перебравшись с мужем-пограничником в Форт-Мокси.
Школу Джери посещала в Валгалле, где был единственный на всю округу спецкласс. Она полюбила школу, где ее заботливо опекали, и завела там множество друзей. По утрам в семействе Тулли всегда царило приподнятое настроение, подогреваемое энтузиазмом Джери, дожидающейся отъезда.
Ехать до Валгаллы нужно было тридцать пять миль. Обширность школьного округа не давала возможности обеспечить доставкой автобусом всех детей из спецкласса, а потому родители Джери договорились, что будут привозить ее сами, а округ покроет расходы.
Джун, мать Джери, со временем полюбила эти рейсы туда-сюда дважды в день. Девочке нравилось кататься, и она нигде не чувствовала себя счастливее, чем в машине. Вторая половина поездки, когда Джун оставалась одна, предоставляла ей передышку, когда можно было просто смотреть на проносящиеся мимо поля или сунуть в магнитофон кассету с радиоспектаклем и слушать его.
Происшествие с Картом Холлисом случилось в четверг. На следующую ночь отец Джери должен был идти в полночный дозор. К его возвращению жена приготовила тосты по-французски, бекон и кофе. Пока они завтракали, произошла странная вещь. Единственный раз в жизни Джери забрела далеко от дома. Позднее решили, что она собралась в школу, но, не имея представления ни о расстоянии, ни о дне недели (была суббота), надумала отправиться туда пешком.
Не замеченная никем, кроме своего двухлетнего братишки, она надела калоши и пальто, покинула дом через двери веранды, вышла на шоссе №11 и повернула направо. Дом Тулли стоит на самой западной окраине городка, так что всего минут через пять она прошла уже мимо развалин «Мороженых деликатесов» и двухъярусной развязки на перекрестке шоссе. Столбик термометра все еще держался около минус пятнадцати.
В трех четвертях мили от Форт-Мокси шоссе №11 довольно резко виляет к югу и почти сразу же снова поворачивает обратно на запад. Будь дорога чиста, Джери почти наверняка шла бы вдоль обочины, и через несколько минут ее нашли бы и подобрали. Но беда в том, что легкий снежок только что припорошил шоссе, а Джери не умела обращать внимания на мелочи и потому на первом же повороте пошла прямо в поле. Минуты через три снег стал глубже, она свернула направо, еще более отдалившись от дороги.
К тому времени в доме обнаружили, что она пропала. Поднялась суматоха, напуганные родители затеяли поиски, ограничиваясь пока ближайшими кварталами.
Утром Джим Стейвсант, главный редактор и издатель еженедельника «Новости Форт-Мокси», направлялся к Куполу, на пресс-конференцию, на которой должен был быть опровергнут факт проникновения сквозь Портал некоего бестелесного духа. Пропустить подобной событие Джим никак не мог. Он только-только выехал из города в западном направлении, когда его внимание привлекло какое-то движение на земле Джоша Маккензи справа от дороги. Столб взвихренного смерчем снега двигался на диво равномерно. Да и выглядел он идеально правильным, как в учебнике:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39