Она едва бы догадалась о содержании в нем алкоголя, если бы не звон в ушах, который она почувствовала… и внезапное, шокирующее желание оказаться где-нибудь вдалеке от толпы, наедине с Гейбом. Она подумала, что напрасно предупредила его, так как детские шуточки Сисси отскочили бы от него, как от стены, а это ее предупреждение могло заставить его почувствовать, что на него обращают внимание.
– Гейб, я прошу прощения, если…
Он приложил мозолистый палец к губам и покачал головой. Отбросив тревогу, Корделия вернулась к роли хозяйки, устремившись вперед, чтобы поцеловать впалую щеку Марджори Киллиан.
– Приятный вечер, – снизошла Марджори, поправляя тронутую сединой прядь волос, которые, судя по количеству лака, вполне выдержали бы ураган. – Я в восторге от того, что тебе удалось сотворить с деревом. Кто бы еще додумался до этих милых маленьких стеклянных украшений?
Она проследила за взглядом Марджори, который остановился на рождественской елке: голубая ель высотой в три метра, увешанная стеклянными шарами венецианского дутья и драгоценными херувимами викторианской эпохи из папье-маше, которые достались ей по наследству от ее прапрабабушки Петтерсон. Никаких аляповатых гирлянд мигающих электрических лампочек. Вместо этого к каждой ветке маленькими латунными держателями прикреплялись свечи, и танцующие язычки пламени заливали комнату светом, который вряд ли имел отношение к сегодняшнему торжеству.
– Кстати, о Рождестве. Вы куда-нибудь поедете с Дэном в этом году?
– В Сент-Мартин, – протянула Марджори. – А ты? Где ты встретишь праздники?
– Я тоже подумываю о том, чтобы предпринять небольшое путешествие. – Слова вылетели изо рта Корделии, прежде чем она вполне отдала себе отчет в том, что говорит. – В Нью-Йорк, навестить Грейс. – Она быстро добавила: – Это еще не определенно, и в любом случае раньше выходных этого не произойдет, но… О, Дэн… – Она заметила Дэна Киллиана, который медленно продвигался к бару, словно баржа к пристани, и остановила его самой неотразимой улыбкой. – Один пустяковый вопрос: ты получил письмо, которое я отправила тебе на прошлой неделе? – Она написала ему, чтобы освежить его память о давнишнем обещании пожертвовать на библиотеку и напомнить, что их перепалка в его офисе ничего не изменила, с ее точки зрения. – Я не получила от тебя ответа, поэтому…
Не договорив до конца, она многозначительно замолчала.
Дэн, захваченный врасплох, уставился на ковер под ногами, все три его подбородка утонули в воротнике смокинга.
– Понимаешь, Делли, из-за этой суматохи с профсоюзом по поводу готовящейся забастовки на заводе… Я совсем закрутился…
– Ничего, – сказала она подчеркнуто вежливо. – Безусловно, я не собираюсь сейчас обсуждать с тобой деловые вопросы. Почему бы вам не попробовать пирожков с лососиной, они вон там, на столе у пианино. Я позвоню тебе в понедельник, Дэн.
Осторожно, если зайти слишком далеко, Дэн способен вспылить.
Привлеченная громким гоготом, она обернулась. Это был Бич, облокотившийся на балюстраду в прихожей. Его лицо покраснело и покрылось каплями пота. Он ржал по-лошадиному в ответ на шутку – наверняка пошлую – Дика Вудлона. В своем тесном смокинге Бич напоминал ей хулигана со школьного двора, которого заставили одеться в воскресное платье.
Она заметила, как Бич бросил взгляд на Гейба, который непринужденно беседовал с Айрис и Джимом у камина, и как он наклонился к своим приятелям, чтобы прошептать им – она точно знала – какую-нибудь непристойность. Те захихикали, и Корделия отвернулась. У нее свело желудок.
Наступило время подавать ужин, и Корделия почувствовала облегчение, оттого что необходимо заняться чем-то еще, а не только поддерживать вежливые разговоры с гостями, большинство из которых – из любопытства, а некоторые – побуждаемые злыми намерениями – умирали от желания узнать, почему она пригласила Гейба. Она показала Нетте и помощнику, как расставить блюда – зажаренную индейку, фаршированную каштанами; заливную ветчину с кисло-сладким соусом; громадных креветок, фаршированные мясом и прожаренные в кокосовом масле крабы; тушеное мясо с помидорами; горячие булочки. Она улыбалась и улыбалась, ей казалось, что сейчас лицо расколется пополам, пока она пробиралась через битком набитую комнату, чтобы убедиться, что у каждого есть тарелка и бокал со спиртным.
– Объедение! – крикнула Мириам Уайт Корделии, пробуя креветки. Старая драконша была президентом "Лиги юниоров" дольше, чем святой Петр охранял врата в рай, но под ее привередливым внешним видом и шлемом крашеных волос скрывалась добрая душа. Если бы не усилия Мириам, напомнила себе Корделия, то отделение педиатрии в Хилделе не получило бы сканер с трехмерным рентгеноскопированием.
– Я всегда говорила, что никому не удаются приемы лучше, чем Корделии Траскотт, – услышала она голос с протяжным произношением позади себя.
Она повернулась и обнаружила Лауру Литтлфильд в шифоне цвета морской пены в сопровождении свиты кавалеров. Поклонники? В ее-то возрасте? Ну что ж, королева Южных штатов единожды – королева всегда.
Наконец блюда опустели, и Сисси, слегка покачиваясь, пустилась на поиски Бича, чтобы разрезать торт.
– Бич! Би-и-иич! Куда ты подевался, старый негодник!
Несколько мгновений спустя Корделия услышала приглушенный крик, сопровождаемый звоном из глубины дома. Она почувствовала, как кровь отхлынула от лица.
– Извините, – пробормотала Корделия. – Должно быть, Нетта что-то уронила на кухне.
Устремившись через вращающиеся двери в старомодную кухню со стенами из белой и черной плитки, Корделия надеялась, что это окажется правдой, что Нетта разбила одну из ее драгоценных тарелок или хрустальный стакан. Но она чувствовала: произошло что-то ужасное.
Она нашла их в прачечной – Бича, Сисси и блондинку, наполовину скрывающуюся в тени. Все замерли, словно в безвкусной драматической сцене. Бич стоял спиной к рядам полок, забитых сложенными простынями и чехлами для мебели, с вороватой улыбкой, застывшей на лице. Блондинка, Джанет О'Маллей – теперь Корделия узнала ее, – выглядела потрясенной. Размазанная по ее лицу помада и наполовину расстегнутое платье свидетельствовали о мерзости происшедшего. Кричала Сисси, и довольно громко, что заставило Корделию поблагодарить судьбу за счастливое стечение обстоятельств – старые двери были очень толстыми.
– Ты – мерзавец! Проклятый подонок! Как ты посмел!
Ее детский ротик исказила уродливая гримаса.
На полу, поблескивая в луче света, проникающего из прихожей, валялись осколки бокала. Корделия ощутила резкий запах алкоголя, смешанный с более приятными запахами мыльного порошка и смягчителей воды.
– Солнышко. Пожалуйста, послушай, солнышко… Это совсем не то, что ты думаешь, – запинался Бич. – Я никогда не спал с ней. Я бы никогда не зашел так далеко…
– Заткнись, ты, лжец, мешок говна! – Лихорадочные пятна цвета пунша с шампанским, который она жадно глотала весь вечер, проступили на трясущейся мелкой дрожью шее Сисси. Она уткнула палец в Джанет. – А ты – я сидела с твоими детьми, когда ты уходила, я даже пекла кексы на продажу для твоего дурацкого Общества друзей животных! Чтоб ты ими подавилась, проститутка!
Корделия, придя в себя от потрясения, почувствовала, как у нее отнимаются ноги. Сисси с шумом упала на машину для сушки белья и разразилась громкими рыданиями. Корделия сделала шаг вперед, обняла дочь и взглянула через плечо Сисси на Бича, смерив его ледяным взором.
– Если ты собираешься улизнуть через заднюю дверь, выкинь это из головы. – Она говорила тихо, но с металлом в голосе, как будто поймала в собственном магазине подростка-вора. – Заправь рубашку в брюки и выходи отсюда с таким видом, как будто ничего не произошло, словно ты самый счастливый человек в мире. И расскажи гостям, что Сисси поскользнулась на влажном полу и подвернула лодыжку – ничего серьезного, через пару дней пройдет.
– Пожалуйста, мама…
Корделия остановила его леденящим кровь взглядом. Погас румянец на его лице. Следы помады напоминали боевую раскраску индейца. – Хорошо, хорошо. Я… я выйду к гостям.
– И вытри как следует перед этим лицо. Он выбежал, Джанет – вслед за ним.
– О… мне хочется умереть! – рыдала Сисси в пахнущей мылом полутьме в объятиях матери.
Корделия почувствовала отвращение, которое вызывала у нее эта полная женщина, пьяно причитающая у нее на руках… И в то же время ее сердце разрывалось от вида ее бедной маленькой девочки, которой так хотелось, чтобы сегодняшний вечер стал особенным.
– Не стоит умирать. Лучше подняться по черной лестнице и умыть лицо, и лечь, пока все не разойдутся. После чего мы с тобой все обсудим и решим, что делать дальше.
Придется поговорить с Эдом Спанглером. Сисси не должна догадаться, кто стоит за переводом Бича в другое место. А потом пусть решают, останутся ли они вместе.
Только уложив Сисси в постель в ее старой комнате, среди стада допотопных плюшевых игрушек ее детства, к которым вплоть до сегодняшнего дня она никому не позволяла прикасаться, Корделия позволила себе расслабиться и уступить натискам головной боли, стучавшей в висках.
Внизу она изобразила свою лучшую улыбку, пробираясь между гостями, убеждая их, что Сисси поправится.
– Нетта, должно быть, пролила что-то на пол, – говорила она Мириам Уайт, покачивая головой. – И Сисси в своих новых туфлях… это счастье, что с ней не случилось чего-нибудь похуже.
Было ясно – по сочувствующему, однако понимающему взгляду Мириам, – что та не поверила ни единому слову. Мириам, как и все остальные, наверное, думала, что Сисси слишком много выпила. Ну что ж, пусть так.
Наконец наступило блаженство, массовый исход: поцелуи и обещания встречаться, радостные прощания, звуки заводимых моторов и шорох шин по гравию. Лидия Пинкней прокричала:
– Клянусь, Корделия Траскотт, на днях я собираюсь подглядеть, как ты готовишь заливное с помидорами, и похитить у тебя его рецепт!
Когда она проводила последнего гостя, на глаза Корделии попался Бич, пересекающий вестибюль, словно моряк на наклонившейся палубе, одна его рука засунута в карман и бешено позвякивает ключами. Она открыла рот, чтобы предупредить его об опасности езды в таком состоянии, но прежде чем ей удалось произнести хоть слово, от толпы отделился Гейб.
– Может, мне отвезти тебя, Бич? – спросил он непринужденным тоном. – Я как раз еду в ту сторону.
Бич бросил на него раздраженный взгляд.
– Нет, спасибо, я в порядке. У меня есть своя машина.
– Конечно. Но разве ты не должен оставить ее Каролине? Она ей вскоре понадобится, как только она будет готова ехать домой.
– Я сказал, что справлюсь, – разозлился Бич, и его красное лицо побагровело. – Ты что, думаешь, я не смогу?
– Я этого не говорил.
– Ладно, тогда… – Бич попытался пройти мимо, но Гейб схватил его за руку.
Корделия перехватила выражение изумления на тупом лице Бича – бывшей звезды, прежнего полузащитника футбольной команды средней школы имени Роберта Э. Ли, ростом превышавшего Гейба, по крайней мере, сантиметров на десять, – когда он попробовал вырвать руку и не смог.
Ей показалось, что у нее закружилась голова. Странно, но она почувствовала, как ее переполняет испуг, смешанный с восхищением.
– Отпусти, – пробормотал Бич, сердито взглянув на него. – Я знаю, что ты понимаешь по-английски… хотя до меня не доходит, почему ты зарабатываешь себе на жизнь, сгребая листья.
– И я знаю, что ты понимаешь английский, Бич, – ответил добродушно Гейб. – Потому что ты хотя и с трудом, но закончил мой курс.
– Ты что, принимаешь стероиды? – Бич неуклюже пытался превратить все в шутку.
– Ладно, Бич, пойдем, – благожелательно сказал Гейб.
Наблюдая за тем, как Бич начал потеть, словно окорок в духовке, а затем сник, Корделия поняла, что Гейб победил.
– Ты знаешь, я пропустил последнюю игру в воскресенье, – быстро сказал Гейб, обняв Бича за плечи. – А ты смотрел?
– Смотрел? Приятель, я был без ума. Это выглядело чертовски красиво. – Бич, который жил и дышал футболом, позволил сбить себя с толку и увести за дверь, как школьника. – Давай я расскажу тебе, как… – доносился его голос, пока они не вышли на веранду. Гейб помахал двумя пальцами, давая понять: скоро вернусь.
Корделия почувствовала, как запрыгало ее сердце от перспективы спокойно провести остаток дня с Гейбом. Потом ее смутил Холлис, семенящий по направлению к кухне с подносом грязных стаканов. Она вдруг увидела, что его волосы побелели. Когда же он стал таким старым и так сгорбился? И как она не замечала этого?
Она почувствовала себя старой… и усталой, такой усталой. Не только из-за Сисси. Какое это напряжение – играть роль хозяйки, подумала она, надо следить, чтобы не сказать ничего лишнего, помнить каждое имя, все знать, отличаться сообразительностью и остроумием. Когда она была замужем, все казалось легче, потому что в центре внимания находился Джин, люди внимали ему, ловили каждое его слово.
Двадцать бледных роз насчитала она на ковровой дорожке, пока, не чувствуя под собой ног, спускалась в вестибюль и шла в опустевшую гостиную.
Утонув в глубоком кресле с подголовником, стоящем у камина, Корделия закрыла глаза. Она вспомнила тот день, когда в первый раз увидела мужа, впервые услышала его речь. Тогда она занималась изучением политологии в университете имени Джорджа Вашингтона вопреки – "только через мой труп" – возражениям ее по-прежнему темпераментной и энергичной матери.
Двумя годами раньше Корделия – невзирая на протест матери, которая едва не выбросилась на пол из своего кресла на колесиках, – полностью забросила занятия в университете Джорджа Вашингтона ради кампании в поддержку Эдлая Стивенсона. По-прежнему испытывая горечь поражения, она больше не позволит увлечь себя другому либеральному идеалисту, который в конечном счете непременно исчезнет в забвении.
Но в тот день в 1954 году, когда бывший пожарный из Нью-Йорка встал и обратился к присутствующим, Корделия почувствовала, как ее скепсис начал улетучиваться. Высокий, худой, в мятом коротковатом пиджаке. А когда он распростер руки в страстном жесте, подставляя себя под враждебную критику, которую наверняка вызовут его слова, она обнаружила, что инстинктивно подалась вперед.
– В нашей стране наступили плохие времена, – начал он, и его голос звучал не совсем твердо, как у человека, не привыкшего к таким выступлениям, однако намного сильнее, чем голос Сэма Рейбурна, спикера палаты. – В душе каждый об этом знает, но мы боимся высунуть шею наружу и поэтому храним молчание. Ну что ж, я – один из тех, кто больше не хочет молчать. "Охота за ведьмами" под предводительством сенатора Джо Маккарти, якобы во имя патриотизма, – ошибочна и недальновидна…
Она запомнила не то, что он говорил дальше, а ту звенящую тишину, воцарившуюся в зале и на галерее, когда он закончил. Она тогда подумала: "Он совершает политическое самоубийство". И тогда же, задолго до того, как их познакомили, она влюбилась в Джина. В чем-то он напомнил ей отца. Хотя папа был демократом старой закалки от штата Джорджия, который скорее переселился бы в Исландию, чем поддержал равноправие белых и черных, он предвидел, что объединение грядет, и еще тогда, когда неграм дозволялось лишь подметать полы и наводить глянец на гранитные парапеты банков, он сделал Элдона Роантье кассиром. Если бы папа был жив, то он одобрил бы этого мужественного, но наверняка обреченного на поражение Юджина Траскотта.
Вскоре после того, как Джин произнес свою речь, по национальному телевидению против Маккарти выступил Эдвард Р.Марроу. И все больше и больше голосов присоединялось к ним. Она не забудет, однако, что в тот самый день в парламенте никто не поддержал демократа из Нью-Йорка от округа Квинс, новичка в палате, и в тишине, воцарившейся в зале, раздался звук хлопков в ладоши только единственного человека.
Этим человеком, вспомнила она со слабой улыбкой, был она…
– Корделия?
Напротив нее в любимом папином кожаном кресле сидел Гейб. Улыбающийся, великолепно выглядящий и чувствующий себя непринужденно, он, безусловно, не ожидал, что она вскочит и кинется исполнять роль хозяйки. Нет, он – не Джин, но добрый и порядочный, и, благодаря эпизоду с Бичем, она поняла, что он хорошо знает, как вести себя в трудных ситуациях.
Она почувствовала, как у нее наворачиваются на глаза слезы. Прошло много, много времени с тех пор, как кто-нибудь подумал о том, что она нуждается в ласке и заботе.
– Я устала, Гейб, – вздохнула она.
– Я знаю.
– Как тебе удается выглядеть свежим, словно маргаритка, а я чувствую себя пожухшим, истоптанным дерном?
Он рассмеялся и устроился на диване рядом с ее вытянутыми ногами.
– "Но в дерне и отбросах всегда, всегда, что-нибудь да стрекочет".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
– Гейб, я прошу прощения, если…
Он приложил мозолистый палец к губам и покачал головой. Отбросив тревогу, Корделия вернулась к роли хозяйки, устремившись вперед, чтобы поцеловать впалую щеку Марджори Киллиан.
– Приятный вечер, – снизошла Марджори, поправляя тронутую сединой прядь волос, которые, судя по количеству лака, вполне выдержали бы ураган. – Я в восторге от того, что тебе удалось сотворить с деревом. Кто бы еще додумался до этих милых маленьких стеклянных украшений?
Она проследила за взглядом Марджори, который остановился на рождественской елке: голубая ель высотой в три метра, увешанная стеклянными шарами венецианского дутья и драгоценными херувимами викторианской эпохи из папье-маше, которые достались ей по наследству от ее прапрабабушки Петтерсон. Никаких аляповатых гирлянд мигающих электрических лампочек. Вместо этого к каждой ветке маленькими латунными держателями прикреплялись свечи, и танцующие язычки пламени заливали комнату светом, который вряд ли имел отношение к сегодняшнему торжеству.
– Кстати, о Рождестве. Вы куда-нибудь поедете с Дэном в этом году?
– В Сент-Мартин, – протянула Марджори. – А ты? Где ты встретишь праздники?
– Я тоже подумываю о том, чтобы предпринять небольшое путешествие. – Слова вылетели изо рта Корделии, прежде чем она вполне отдала себе отчет в том, что говорит. – В Нью-Йорк, навестить Грейс. – Она быстро добавила: – Это еще не определенно, и в любом случае раньше выходных этого не произойдет, но… О, Дэн… – Она заметила Дэна Киллиана, который медленно продвигался к бару, словно баржа к пристани, и остановила его самой неотразимой улыбкой. – Один пустяковый вопрос: ты получил письмо, которое я отправила тебе на прошлой неделе? – Она написала ему, чтобы освежить его память о давнишнем обещании пожертвовать на библиотеку и напомнить, что их перепалка в его офисе ничего не изменила, с ее точки зрения. – Я не получила от тебя ответа, поэтому…
Не договорив до конца, она многозначительно замолчала.
Дэн, захваченный врасплох, уставился на ковер под ногами, все три его подбородка утонули в воротнике смокинга.
– Понимаешь, Делли, из-за этой суматохи с профсоюзом по поводу готовящейся забастовки на заводе… Я совсем закрутился…
– Ничего, – сказала она подчеркнуто вежливо. – Безусловно, я не собираюсь сейчас обсуждать с тобой деловые вопросы. Почему бы вам не попробовать пирожков с лососиной, они вон там, на столе у пианино. Я позвоню тебе в понедельник, Дэн.
Осторожно, если зайти слишком далеко, Дэн способен вспылить.
Привлеченная громким гоготом, она обернулась. Это был Бич, облокотившийся на балюстраду в прихожей. Его лицо покраснело и покрылось каплями пота. Он ржал по-лошадиному в ответ на шутку – наверняка пошлую – Дика Вудлона. В своем тесном смокинге Бич напоминал ей хулигана со школьного двора, которого заставили одеться в воскресное платье.
Она заметила, как Бич бросил взгляд на Гейба, который непринужденно беседовал с Айрис и Джимом у камина, и как он наклонился к своим приятелям, чтобы прошептать им – она точно знала – какую-нибудь непристойность. Те захихикали, и Корделия отвернулась. У нее свело желудок.
Наступило время подавать ужин, и Корделия почувствовала облегчение, оттого что необходимо заняться чем-то еще, а не только поддерживать вежливые разговоры с гостями, большинство из которых – из любопытства, а некоторые – побуждаемые злыми намерениями – умирали от желания узнать, почему она пригласила Гейба. Она показала Нетте и помощнику, как расставить блюда – зажаренную индейку, фаршированную каштанами; заливную ветчину с кисло-сладким соусом; громадных креветок, фаршированные мясом и прожаренные в кокосовом масле крабы; тушеное мясо с помидорами; горячие булочки. Она улыбалась и улыбалась, ей казалось, что сейчас лицо расколется пополам, пока она пробиралась через битком набитую комнату, чтобы убедиться, что у каждого есть тарелка и бокал со спиртным.
– Объедение! – крикнула Мириам Уайт Корделии, пробуя креветки. Старая драконша была президентом "Лиги юниоров" дольше, чем святой Петр охранял врата в рай, но под ее привередливым внешним видом и шлемом крашеных волос скрывалась добрая душа. Если бы не усилия Мириам, напомнила себе Корделия, то отделение педиатрии в Хилделе не получило бы сканер с трехмерным рентгеноскопированием.
– Я всегда говорила, что никому не удаются приемы лучше, чем Корделии Траскотт, – услышала она голос с протяжным произношением позади себя.
Она повернулась и обнаружила Лауру Литтлфильд в шифоне цвета морской пены в сопровождении свиты кавалеров. Поклонники? В ее-то возрасте? Ну что ж, королева Южных штатов единожды – королева всегда.
Наконец блюда опустели, и Сисси, слегка покачиваясь, пустилась на поиски Бича, чтобы разрезать торт.
– Бич! Би-и-иич! Куда ты подевался, старый негодник!
Несколько мгновений спустя Корделия услышала приглушенный крик, сопровождаемый звоном из глубины дома. Она почувствовала, как кровь отхлынула от лица.
– Извините, – пробормотала Корделия. – Должно быть, Нетта что-то уронила на кухне.
Устремившись через вращающиеся двери в старомодную кухню со стенами из белой и черной плитки, Корделия надеялась, что это окажется правдой, что Нетта разбила одну из ее драгоценных тарелок или хрустальный стакан. Но она чувствовала: произошло что-то ужасное.
Она нашла их в прачечной – Бича, Сисси и блондинку, наполовину скрывающуюся в тени. Все замерли, словно в безвкусной драматической сцене. Бич стоял спиной к рядам полок, забитых сложенными простынями и чехлами для мебели, с вороватой улыбкой, застывшей на лице. Блондинка, Джанет О'Маллей – теперь Корделия узнала ее, – выглядела потрясенной. Размазанная по ее лицу помада и наполовину расстегнутое платье свидетельствовали о мерзости происшедшего. Кричала Сисси, и довольно громко, что заставило Корделию поблагодарить судьбу за счастливое стечение обстоятельств – старые двери были очень толстыми.
– Ты – мерзавец! Проклятый подонок! Как ты посмел!
Ее детский ротик исказила уродливая гримаса.
На полу, поблескивая в луче света, проникающего из прихожей, валялись осколки бокала. Корделия ощутила резкий запах алкоголя, смешанный с более приятными запахами мыльного порошка и смягчителей воды.
– Солнышко. Пожалуйста, послушай, солнышко… Это совсем не то, что ты думаешь, – запинался Бич. – Я никогда не спал с ней. Я бы никогда не зашел так далеко…
– Заткнись, ты, лжец, мешок говна! – Лихорадочные пятна цвета пунша с шампанским, который она жадно глотала весь вечер, проступили на трясущейся мелкой дрожью шее Сисси. Она уткнула палец в Джанет. – А ты – я сидела с твоими детьми, когда ты уходила, я даже пекла кексы на продажу для твоего дурацкого Общества друзей животных! Чтоб ты ими подавилась, проститутка!
Корделия, придя в себя от потрясения, почувствовала, как у нее отнимаются ноги. Сисси с шумом упала на машину для сушки белья и разразилась громкими рыданиями. Корделия сделала шаг вперед, обняла дочь и взглянула через плечо Сисси на Бича, смерив его ледяным взором.
– Если ты собираешься улизнуть через заднюю дверь, выкинь это из головы. – Она говорила тихо, но с металлом в голосе, как будто поймала в собственном магазине подростка-вора. – Заправь рубашку в брюки и выходи отсюда с таким видом, как будто ничего не произошло, словно ты самый счастливый человек в мире. И расскажи гостям, что Сисси поскользнулась на влажном полу и подвернула лодыжку – ничего серьезного, через пару дней пройдет.
– Пожалуйста, мама…
Корделия остановила его леденящим кровь взглядом. Погас румянец на его лице. Следы помады напоминали боевую раскраску индейца. – Хорошо, хорошо. Я… я выйду к гостям.
– И вытри как следует перед этим лицо. Он выбежал, Джанет – вслед за ним.
– О… мне хочется умереть! – рыдала Сисси в пахнущей мылом полутьме в объятиях матери.
Корделия почувствовала отвращение, которое вызывала у нее эта полная женщина, пьяно причитающая у нее на руках… И в то же время ее сердце разрывалось от вида ее бедной маленькой девочки, которой так хотелось, чтобы сегодняшний вечер стал особенным.
– Не стоит умирать. Лучше подняться по черной лестнице и умыть лицо, и лечь, пока все не разойдутся. После чего мы с тобой все обсудим и решим, что делать дальше.
Придется поговорить с Эдом Спанглером. Сисси не должна догадаться, кто стоит за переводом Бича в другое место. А потом пусть решают, останутся ли они вместе.
Только уложив Сисси в постель в ее старой комнате, среди стада допотопных плюшевых игрушек ее детства, к которым вплоть до сегодняшнего дня она никому не позволяла прикасаться, Корделия позволила себе расслабиться и уступить натискам головной боли, стучавшей в висках.
Внизу она изобразила свою лучшую улыбку, пробираясь между гостями, убеждая их, что Сисси поправится.
– Нетта, должно быть, пролила что-то на пол, – говорила она Мириам Уайт, покачивая головой. – И Сисси в своих новых туфлях… это счастье, что с ней не случилось чего-нибудь похуже.
Было ясно – по сочувствующему, однако понимающему взгляду Мириам, – что та не поверила ни единому слову. Мириам, как и все остальные, наверное, думала, что Сисси слишком много выпила. Ну что ж, пусть так.
Наконец наступило блаженство, массовый исход: поцелуи и обещания встречаться, радостные прощания, звуки заводимых моторов и шорох шин по гравию. Лидия Пинкней прокричала:
– Клянусь, Корделия Траскотт, на днях я собираюсь подглядеть, как ты готовишь заливное с помидорами, и похитить у тебя его рецепт!
Когда она проводила последнего гостя, на глаза Корделии попался Бич, пересекающий вестибюль, словно моряк на наклонившейся палубе, одна его рука засунута в карман и бешено позвякивает ключами. Она открыла рот, чтобы предупредить его об опасности езды в таком состоянии, но прежде чем ей удалось произнести хоть слово, от толпы отделился Гейб.
– Может, мне отвезти тебя, Бич? – спросил он непринужденным тоном. – Я как раз еду в ту сторону.
Бич бросил на него раздраженный взгляд.
– Нет, спасибо, я в порядке. У меня есть своя машина.
– Конечно. Но разве ты не должен оставить ее Каролине? Она ей вскоре понадобится, как только она будет готова ехать домой.
– Я сказал, что справлюсь, – разозлился Бич, и его красное лицо побагровело. – Ты что, думаешь, я не смогу?
– Я этого не говорил.
– Ладно, тогда… – Бич попытался пройти мимо, но Гейб схватил его за руку.
Корделия перехватила выражение изумления на тупом лице Бича – бывшей звезды, прежнего полузащитника футбольной команды средней школы имени Роберта Э. Ли, ростом превышавшего Гейба, по крайней мере, сантиметров на десять, – когда он попробовал вырвать руку и не смог.
Ей показалось, что у нее закружилась голова. Странно, но она почувствовала, как ее переполняет испуг, смешанный с восхищением.
– Отпусти, – пробормотал Бич, сердито взглянув на него. – Я знаю, что ты понимаешь по-английски… хотя до меня не доходит, почему ты зарабатываешь себе на жизнь, сгребая листья.
– И я знаю, что ты понимаешь английский, Бич, – ответил добродушно Гейб. – Потому что ты хотя и с трудом, но закончил мой курс.
– Ты что, принимаешь стероиды? – Бич неуклюже пытался превратить все в шутку.
– Ладно, Бич, пойдем, – благожелательно сказал Гейб.
Наблюдая за тем, как Бич начал потеть, словно окорок в духовке, а затем сник, Корделия поняла, что Гейб победил.
– Ты знаешь, я пропустил последнюю игру в воскресенье, – быстро сказал Гейб, обняв Бича за плечи. – А ты смотрел?
– Смотрел? Приятель, я был без ума. Это выглядело чертовски красиво. – Бич, который жил и дышал футболом, позволил сбить себя с толку и увести за дверь, как школьника. – Давай я расскажу тебе, как… – доносился его голос, пока они не вышли на веранду. Гейб помахал двумя пальцами, давая понять: скоро вернусь.
Корделия почувствовала, как запрыгало ее сердце от перспективы спокойно провести остаток дня с Гейбом. Потом ее смутил Холлис, семенящий по направлению к кухне с подносом грязных стаканов. Она вдруг увидела, что его волосы побелели. Когда же он стал таким старым и так сгорбился? И как она не замечала этого?
Она почувствовала себя старой… и усталой, такой усталой. Не только из-за Сисси. Какое это напряжение – играть роль хозяйки, подумала она, надо следить, чтобы не сказать ничего лишнего, помнить каждое имя, все знать, отличаться сообразительностью и остроумием. Когда она была замужем, все казалось легче, потому что в центре внимания находился Джин, люди внимали ему, ловили каждое его слово.
Двадцать бледных роз насчитала она на ковровой дорожке, пока, не чувствуя под собой ног, спускалась в вестибюль и шла в опустевшую гостиную.
Утонув в глубоком кресле с подголовником, стоящем у камина, Корделия закрыла глаза. Она вспомнила тот день, когда в первый раз увидела мужа, впервые услышала его речь. Тогда она занималась изучением политологии в университете имени Джорджа Вашингтона вопреки – "только через мой труп" – возражениям ее по-прежнему темпераментной и энергичной матери.
Двумя годами раньше Корделия – невзирая на протест матери, которая едва не выбросилась на пол из своего кресла на колесиках, – полностью забросила занятия в университете Джорджа Вашингтона ради кампании в поддержку Эдлая Стивенсона. По-прежнему испытывая горечь поражения, она больше не позволит увлечь себя другому либеральному идеалисту, который в конечном счете непременно исчезнет в забвении.
Но в тот день в 1954 году, когда бывший пожарный из Нью-Йорка встал и обратился к присутствующим, Корделия почувствовала, как ее скепсис начал улетучиваться. Высокий, худой, в мятом коротковатом пиджаке. А когда он распростер руки в страстном жесте, подставляя себя под враждебную критику, которую наверняка вызовут его слова, она обнаружила, что инстинктивно подалась вперед.
– В нашей стране наступили плохие времена, – начал он, и его голос звучал не совсем твердо, как у человека, не привыкшего к таким выступлениям, однако намного сильнее, чем голос Сэма Рейбурна, спикера палаты. – В душе каждый об этом знает, но мы боимся высунуть шею наружу и поэтому храним молчание. Ну что ж, я – один из тех, кто больше не хочет молчать. "Охота за ведьмами" под предводительством сенатора Джо Маккарти, якобы во имя патриотизма, – ошибочна и недальновидна…
Она запомнила не то, что он говорил дальше, а ту звенящую тишину, воцарившуюся в зале и на галерее, когда он закончил. Она тогда подумала: "Он совершает политическое самоубийство". И тогда же, задолго до того, как их познакомили, она влюбилась в Джина. В чем-то он напомнил ей отца. Хотя папа был демократом старой закалки от штата Джорджия, который скорее переселился бы в Исландию, чем поддержал равноправие белых и черных, он предвидел, что объединение грядет, и еще тогда, когда неграм дозволялось лишь подметать полы и наводить глянец на гранитные парапеты банков, он сделал Элдона Роантье кассиром. Если бы папа был жив, то он одобрил бы этого мужественного, но наверняка обреченного на поражение Юджина Траскотта.
Вскоре после того, как Джин произнес свою речь, по национальному телевидению против Маккарти выступил Эдвард Р.Марроу. И все больше и больше голосов присоединялось к ним. Она не забудет, однако, что в тот самый день в парламенте никто не поддержал демократа из Нью-Йорка от округа Квинс, новичка в палате, и в тишине, воцарившейся в зале, раздался звук хлопков в ладоши только единственного человека.
Этим человеком, вспомнила она со слабой улыбкой, был она…
– Корделия?
Напротив нее в любимом папином кожаном кресле сидел Гейб. Улыбающийся, великолепно выглядящий и чувствующий себя непринужденно, он, безусловно, не ожидал, что она вскочит и кинется исполнять роль хозяйки. Нет, он – не Джин, но добрый и порядочный, и, благодаря эпизоду с Бичем, она поняла, что он хорошо знает, как вести себя в трудных ситуациях.
Она почувствовала, как у нее наворачиваются на глаза слезы. Прошло много, много времени с тех пор, как кто-нибудь подумал о том, что она нуждается в ласке и заботе.
– Я устала, Гейб, – вздохнула она.
– Я знаю.
– Как тебе удается выглядеть свежим, словно маргаритка, а я чувствую себя пожухшим, истоптанным дерном?
Он рассмеялся и устроился на диване рядом с ее вытянутыми ногами.
– "Но в дерне и отбросах всегда, всегда, что-нибудь да стрекочет".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51