Когда его с несколькими другими персонажами выстроили в обязательный для опознания «лайн-ап», потерпевшая без малейших колебаний ткнула в него пальцем. Потом он, конечно, немного покорячился — но подписал свое полное и поначалу чистосердечное признание.
Но праздновать победу стражам порядка не довелось, потому как в дело вступили жаждущие признания и политических дивидендов либеральные адвокаты (речь, понятно, шла не о милионных гонорарах — их с безработного Миранды было не взять, но политический капитал на этом деле нажить можно было ого-го). И адвокаты эти — не случайно наряду с прессой самый любимый полицейскими народ — так дело повернули, что выходил Миранда не преступником, а очень даже жертвой. Жертвой нарушения его гражданских и общечеловеческих прав.
Полиция, утверждали адвокаты, нарушила в данном случае Пятую поправку к конституции, дающую любому индивиду право на молчание, если он не желает давать показаний против самого себя. Но иной индивид — да вот как тот же Миранда — может и не знать такой своей конституционной свободы. А посему полиция обязана была его о том проинформировать — и еще до того, как он вообще откроет рот.
Доехало это дело — «Миранда против штата Аризона» — до самого Верховного суда Соединенных Штатов Америки. Где верховный судья — тогдашнее светило набиравшего силу либерализма — Эрл Уоррен постановил, что любой подозреваемый в совершении преступления должен быть четко информирован о том, что он имеет право на молчание — а также право на адвоката, который его уже научит, когда и на какую тему ему акустический аппарат распахивать. В противном случае арестовавшим его полицейским рекомендуется подтереться их собственным рапортом, а защищенного теперь по всем параметрам вора, грабителя, насильника или убийцу следует немедленно выпустить. Как выпустили и самого Эрнесто Миранду, чье имя стало нарицательным для тогда же разработанной обязательной формулы.
Тут, кстати — в этом совершенно отдельном случае — интересный поворот событий произошел. Вскоре после освобождения херувима из-под стражи в полицию явилась его собственная родная супруга. Которая и показала — без всякого на то принуждения — как муженек ее хвастался тем, что и дело сделал, и полиции нос утер. Посвятив жену — нет, воля ваша, никак не тянет у меня этот мерзавец Миранда на херувима — во все детали действительно имевшего место изнасилования.
При таком раскладе, конечно, заарестовали его снова — по всей уже форме. Судили — и даже впаяли срок. «От десяти до двадцати лет» — гибкая такая формулировка, которая на самом деле еще гибче, чем кажется, ибо отсидел Миранда всего пятерик, после чего и был комиссией по условному освобождению признан достойным индивидом, более обществу не угрожающим.
Что опять-таки оказалось не совсем правдой. Через пару лет этот достойный индивид спровоцировал драчку в каком-то баре в Фениксе, выхватил нож — и был двумя не менее достойными, но более подвижными индивидами зарезан насмерть. А вот тут — ах, какая же великолепная космическая ирония! — приехавшие полицейские, надевая на убийц наручники, честь по чести прочитали им «миранду», прежде чем волочь в каталажку.
И если учтем мы тот факт, что каждый арест, после которого негодяя приходится освобождать, пятном в личное дело полицейского ложится — то нетрудно понять, что очень уж страстного порыва выкорчевывать вредные элементы из общества у стражей порядка может и не быть. Такой вот глобальный урок из этой ситуации получается.
А к чисто профессиональным занятиям возвращаясь, так помимо общегосударственных и стратегических уроков местные полицейские власти там и сям свои занятия еще присовокупят — тоже из архинасущных (стилистический поклон Владимиру Ильичу). Как вот, скажем, в Нью-Хейвене, где шеф городской полиции Николас Пасторе обязал всех слушателей полицейской школы проходить подготовку по части изящных искусств. С классами, включавшими в себя историю живописи, уроки акварели и… балет.
Потом, правда, господина Пасторе из полиции поперли — за связь с проституткой (и что поразительно, с проституткой ЖЕНСКОГО пола — через призму всех этих изящных искусств и особенно балета мне, честно говоря, как-то иной вариант представлялся). Но не слышал я, чтобы одновременно и схему занятий они там перекроили. Так что, может, и продолжают скакать бравые курсанты в пачках да на пуантах…
И когда ж тут во всем этом раскладе получается до пистолета? Никак тут не до него выходит. Может, оно у них так предполагается, что пистолет — или там револьвер — штука все-таки нехитрая, что при нужде какой ты его только вынь, а он уж себе сам как-нибудь выстрелит? Если такая теория в их талантливых недрах родилась, так это я сразу скажу — работает. Его только вынь. А уж дальше он, пистолет, свое дело знает.
В отличие от полицейского, у которого этот пистолет на боку болтается. Вот такой вот неутешительный суммарный портрет стража порядка у нас и нарисовался. Излишком интеллекта не отягощен. Профессиональные навыки в состоянии эмбриональном. Приватизировать не принадлежащую ему собственность готов без особых угрызений совести. Отношение к работе самое неприязненное, где негативная эмоция варьируется от принципиальной настроенности на неколебательный похренизм до откровенно агрессивной по отношению к той же работе ненависти, доходящей до сутяжнических исков. Склонность со все возрастающим мастерством подменять нормальную работу видимостью яростной, но абсолютно пустопорожней активности. И постоянный риторический вопрос, в глазах читающийся: «Мне что, больше всех надо?»
Смотри, о читатель, внимательно. Да не сюда смотри — книжка эта уже к концу своему подрулила, и ничему новому ты из нее больше не научишься, даже если бы такой процесс в теории был и возможен. Ты в зеркало гляди. Понимаю, что неприятно, особенно со вчерашнего. Но уж сделай над собой необходимое усилие.
И скажи, что из всего, изложенного выше, исключительно к бездельнику-полицейскому относится — а не к тому типу, что из-под опухших век на тебя пялится. Себе скажи. Мне не надо, поскольку я сейчас с таким же точно сам разбираюсь. И не пытайся на деталях в свою пользу чего передернуть. Дескать, и по живым людям с носком на руке тот тип в зеркале из пушки не палил, и у собачек трахающихся на страже не стоял в полном обмундировании, и даже с конторой родной на миллион-другой долларов не судился. Поскольку все это может быть наикристальнейшей правдой — но суть от того не поменяется ни на йоту.
А по сути — все тот же набор мелодий получается, чего ни коснись. Скажем, на ту же амбразуру этот хмурый индивид бросаться особо не настроен. (Откуда я знаю? Да оттуда, что амбразур не только не уменьшилось, но очень даже наоборот — а упомянутый индивид не просто жив, но еще слегка и с похмелья. Значит, ежели где какая амбразура и затыкалась, то явно не его утомленным телом.) И на более бескровный героизм трудовых свершений настрой вряд ли чтобы таким уж ключом бил — а иначе не пришлось бы все, от телевизора до презерватива, в Новой Гвинее закупать. И талант к подмене работы ее же, работы, видимостью в нас во всех еще с древних доперестроечных времен не просто развит, но даже и гипертрофирован. А уж если под теми же опухшими веками в зеркале не читается вечный вопрос «Мне что, больше всех надо?» — то я уж тогда и не знаю, к какому биологическому виду тебя отнести.
И по части интеллекта ни хрена из твоих возражений путного не получается. Ну и что, что кандидат наук? И даже без пяти минут доктор? Во-первых, от остепененных идиотов планета уже воем воет, поскольку именно они, остепененные, к такому ее невиданному расцвету в основном и приложились. А во-вторых, если на более конкретные рельсы это дело ставить, ты мне лучше вот что насчет своего гигантского интеллекта поведай. Ведь это ж ты был — и не надо так-то руками махать возмущенно — не на том собрании, так, значит, на том вот еще митинге. Где радостно — с тысячами таких же, автора этих строк включая — вопил, что вот, дескать, сперва все порушим, а потом уж так заживем, так заживем…
Вот тебе и оценка нашего с тобой суммарного гигантского интеллекта. Потому как это ж действительно гением надо быть, чтобы предположить, что разрушением макаронной фабрики можно добиться невиданного увеличения количества и качества вермишели в торговой сети. (Каковой тезис мы с гениальным же блеском экстраполировали на все — от космоса до уже упомянутых презервативов.) Так что ты себе, конечно, можешь и дальше с книжкой тестов имени профессора Айзенка утешаться. Но лучше уж за закрытыми дверями. Поскольку предаваясь онанизму — хоть даже и интеллектуальному — двери закрывать рекомендуется.
Посему и по поводу собственных выдающихся умственных способностей не получается на бедолагу-полицейского с такого уж занебесного высока взирать. Так вот и глядим друг на друга — глаза в глаза. Интересуясь вежливо: а вы, извините, из какой палаты?
Только и остается, что удивляться — как этот тип из зеркала всюду поспевает. Он тебе и в полиции, и в кабинете врача, и в тоге судьи или адвоката, и с маской на небритой физиономии в банке или магазине, и за учительским столом, и в редакторском кресле, и на телеэкране, и у телеэкрана. И даже — ежели в полной алкогольной отключке или в приступе маниакального психоза, не говоря об этих двух факторах сочетании — в политике.
А надежда — теплится. На то, что, может, не так уж я был неправ в начале этой книжки, когда предлагал каждому поглядеть суровым взглядом на этого гомо, пардон, сапиенса в зеркале и сурово же произнести: «Сегодня чтобы без глупостей!» Ну почему — ну почему вдруг нельзя? Ты же вот можешь, дорогой ты мой читатель? Можешь. И я постараюсь.
Хоть одним болваном чтобы меньше — и хоть на один чтобы день. И тут не о цепной реакции речь — это я уж сколько страниц тому назад к разряду утопий не без сожаления причислил. Но даже один день — оно ведь тоже победа. Как вот у Анонимных Алкоголиков заведено: по дню за раз.
Чтобы потом, какие-то там уж годы спустя, посмотреть на афоризм, в самое начало этой книги вынесенный, и, пожав плечами, заметить: «Странное даже какое-то сравнение. Водорода-то — неизмеримо больше.»
А пока это светлое будущее маячит на чрезвычайно далеком горизонте струйкой призрачной надежды — мы с ними (нами?) еще разок-другой пообщаемся. Поскольку вот ведь еще скольких их (нас?) вблизи предстоит рассмотреть:
— учителей и школьников,
— врачей и ученых,
— судей и адвокатов,
— художников и киношников,
— банкиров и миллионеров,
— звезд спорта, поп-культуры и даже культуры как таковой,
и так далее, и тому подобное. Встретимся неспешно, рассмотрим неторопливо, посмеемся снисходительно (до первого к зеркалу похода).
Когда? Да вот как только вы хором эту вот самую книженцию раскупите (включая, конечно, дополнительный тираж). Поскольку заготовки для всех последующих уже на тот самый верстак помещены — и ваш покорный слуга только и ждет одобрительного свистка из издательства, чтобы с безотказным рефлексом собаки имени Павлова и со скоростью венгерского виртуоза по фамилии Лист тут же на клавиатуру своего компьютера наброситься. С целью создания второго, третьего — и всех последующих — бессмертных томов.
Пока же — давайте все-таки попробуем, как и договорились. По дню за раз. Чтобы не только без глупостей вроде тех, что в данном томе представлены, но и вообще. Чтобы даже в будничном нашем существовании того же элемента не множить. В принципе. По дню за раз. Да вот вам такого моего тезиса невеликая иллюстрация.
Это когда муж приходит домой и застает жену в постели с абсолютно голым и абсолютно посторонним мужчиной. Которого он, муж, протирая запотевшие мгновенно очки, и спрашивает:
— А вы, извините, что тут делаете?
И жена, лениво поворачиваясь к любовнику:
— Ну, видишь? Я же тебе говорила — идиот.
Так вот, чтобы и это — не про нас.
В тексте использованы материалы из следующих книг:
Энциклопедический Словарь, изд. Брокгауза и Ефрона (С-Петербург, 1890-1907);
Reader's Digest Book of Facts (London, 1985);
The 20th Century by David Wallechinsky et al. (New York, 1995);
Panati's Extraordinary Endings of Practically Everything and Everybody by Charles Panati (New York, 1989);
Isaac Asimov's Book of Facts by Isaac Asimov (New York, 1979);
Odd and Eccentric People (Time-Life Books, 1992);
Felton Fowler's Best, Worst and Most Unusual (New York, 1975);
The Rich Are Different (New York, 1996);
Says Who? by Jonathon Green (London, 1988);
Political Babble by David Olive (New York, 1991);
The Broadview Book of Medieval Anecdotes by Richard Kay (London, 1988);
The Book Of Lists '90s by David Wallechinsky et al. (Boston — New York — Toronto — London, 1995);
Oxford Dictionary Of Humorous Quotations (Oxford Press, 1995),
газет и журналов:
Вестник Древней Истории;
Atlanta Journal;
Boston Globe;
Chicago Tribune;
Columbia Tribune;
Detroit Free Press;
Houston Chronicle;
Los Angeles Times;
Miami Herald;
Newsweek;
New York Post;
Ottawa Citizen;
San Francisco Examiner;
San Jose Mercury News;
Toronto Globe and Mail;
Toronto Sun;
Washington Post;
Washington Times,
интернет— публикаций:
News of the Weird by Chuck Sheperd;
Ovi's World of the Bizzare ,
а также многих других книг и периодических изданий.
Михаил Вершовский (из досье):
Родился в прошлом веке в Грозном, но в еще очень сопливом возрасте переехал с родителями в станицу Карабулакская в Ингушетии (впоследствии поселок Карабулак, а ныне, кажется, уже и город), которую и считает своей малой и главной родиной.
Перепробовал, как и положено индивиду, родившемуся под знаком Близнецов, несчетное множество занятий, побывав среди прочего студентом, грузчиком, слесарем, музыкантом, снова студентом, океанологом, нефтяником, диск-жокеем, драматургом, тунеядцем, переводчиком и инженером компьютерных систем.
В 1992 году перебрался в Канаду, где и присягнул на верность Ее Величеству королеве Елизавете II (которой при этом в Канаде почему-то не было).
В настоящее время живет в Бостоне (что в соседних Соединенных Штатах), за умеренную зарплату ковыряясь в компьютерных программах.
В прошлой эсэсэровской жизни неоднократно уличался в антисоветской деятельности теми, кто тогда со щитом и мечом стоял на страже завоеваний Октября, а ныне трудится на ниве новорусской охраны. Однако не сидел. Впрочем, еще не вечер, а поплатиться за язык не так уж сложно и по месту нынешнего проживания (хотя сам он предпочел бы Канаду, где тюрьмы не в пример комфортабельнее).
Терпимость (или, выражаясь более наукообразным языком, толерантность) по отношению к любым проявлениям идиотизма резко пониженная. (Отчего предыдущий абзац смотрится вполне реалистично.)
ПОПРАВКА НА ВРЕМЯ (книга вышла уж три с лишком года назад):
Место проживания — уже не Бостон (хороший город, но страна, в которой этот славный город располагается, энтузиазма в последнее время ох как не вызывает). Могла бы быть давно ставшая уютным домом Оттава, но на текущий момент, на пока — славный град Петров на берегах величавой и капризной Невы. («На пока»? Кгм… Всё в руках Божьих. Может статься, что и надолго…)
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
Но праздновать победу стражам порядка не довелось, потому как в дело вступили жаждущие признания и политических дивидендов либеральные адвокаты (речь, понятно, шла не о милионных гонорарах — их с безработного Миранды было не взять, но политический капитал на этом деле нажить можно было ого-го). И адвокаты эти — не случайно наряду с прессой самый любимый полицейскими народ — так дело повернули, что выходил Миранда не преступником, а очень даже жертвой. Жертвой нарушения его гражданских и общечеловеческих прав.
Полиция, утверждали адвокаты, нарушила в данном случае Пятую поправку к конституции, дающую любому индивиду право на молчание, если он не желает давать показаний против самого себя. Но иной индивид — да вот как тот же Миранда — может и не знать такой своей конституционной свободы. А посему полиция обязана была его о том проинформировать — и еще до того, как он вообще откроет рот.
Доехало это дело — «Миранда против штата Аризона» — до самого Верховного суда Соединенных Штатов Америки. Где верховный судья — тогдашнее светило набиравшего силу либерализма — Эрл Уоррен постановил, что любой подозреваемый в совершении преступления должен быть четко информирован о том, что он имеет право на молчание — а также право на адвоката, который его уже научит, когда и на какую тему ему акустический аппарат распахивать. В противном случае арестовавшим его полицейским рекомендуется подтереться их собственным рапортом, а защищенного теперь по всем параметрам вора, грабителя, насильника или убийцу следует немедленно выпустить. Как выпустили и самого Эрнесто Миранду, чье имя стало нарицательным для тогда же разработанной обязательной формулы.
Тут, кстати — в этом совершенно отдельном случае — интересный поворот событий произошел. Вскоре после освобождения херувима из-под стражи в полицию явилась его собственная родная супруга. Которая и показала — без всякого на то принуждения — как муженек ее хвастался тем, что и дело сделал, и полиции нос утер. Посвятив жену — нет, воля ваша, никак не тянет у меня этот мерзавец Миранда на херувима — во все детали действительно имевшего место изнасилования.
При таком раскладе, конечно, заарестовали его снова — по всей уже форме. Судили — и даже впаяли срок. «От десяти до двадцати лет» — гибкая такая формулировка, которая на самом деле еще гибче, чем кажется, ибо отсидел Миранда всего пятерик, после чего и был комиссией по условному освобождению признан достойным индивидом, более обществу не угрожающим.
Что опять-таки оказалось не совсем правдой. Через пару лет этот достойный индивид спровоцировал драчку в каком-то баре в Фениксе, выхватил нож — и был двумя не менее достойными, но более подвижными индивидами зарезан насмерть. А вот тут — ах, какая же великолепная космическая ирония! — приехавшие полицейские, надевая на убийц наручники, честь по чести прочитали им «миранду», прежде чем волочь в каталажку.
И если учтем мы тот факт, что каждый арест, после которого негодяя приходится освобождать, пятном в личное дело полицейского ложится — то нетрудно понять, что очень уж страстного порыва выкорчевывать вредные элементы из общества у стражей порядка может и не быть. Такой вот глобальный урок из этой ситуации получается.
А к чисто профессиональным занятиям возвращаясь, так помимо общегосударственных и стратегических уроков местные полицейские власти там и сям свои занятия еще присовокупят — тоже из архинасущных (стилистический поклон Владимиру Ильичу). Как вот, скажем, в Нью-Хейвене, где шеф городской полиции Николас Пасторе обязал всех слушателей полицейской школы проходить подготовку по части изящных искусств. С классами, включавшими в себя историю живописи, уроки акварели и… балет.
Потом, правда, господина Пасторе из полиции поперли — за связь с проституткой (и что поразительно, с проституткой ЖЕНСКОГО пола — через призму всех этих изящных искусств и особенно балета мне, честно говоря, как-то иной вариант представлялся). Но не слышал я, чтобы одновременно и схему занятий они там перекроили. Так что, может, и продолжают скакать бравые курсанты в пачках да на пуантах…
И когда ж тут во всем этом раскладе получается до пистолета? Никак тут не до него выходит. Может, оно у них так предполагается, что пистолет — или там револьвер — штука все-таки нехитрая, что при нужде какой ты его только вынь, а он уж себе сам как-нибудь выстрелит? Если такая теория в их талантливых недрах родилась, так это я сразу скажу — работает. Его только вынь. А уж дальше он, пистолет, свое дело знает.
В отличие от полицейского, у которого этот пистолет на боку болтается. Вот такой вот неутешительный суммарный портрет стража порядка у нас и нарисовался. Излишком интеллекта не отягощен. Профессиональные навыки в состоянии эмбриональном. Приватизировать не принадлежащую ему собственность готов без особых угрызений совести. Отношение к работе самое неприязненное, где негативная эмоция варьируется от принципиальной настроенности на неколебательный похренизм до откровенно агрессивной по отношению к той же работе ненависти, доходящей до сутяжнических исков. Склонность со все возрастающим мастерством подменять нормальную работу видимостью яростной, но абсолютно пустопорожней активности. И постоянный риторический вопрос, в глазах читающийся: «Мне что, больше всех надо?»
Смотри, о читатель, внимательно. Да не сюда смотри — книжка эта уже к концу своему подрулила, и ничему новому ты из нее больше не научишься, даже если бы такой процесс в теории был и возможен. Ты в зеркало гляди. Понимаю, что неприятно, особенно со вчерашнего. Но уж сделай над собой необходимое усилие.
И скажи, что из всего, изложенного выше, исключительно к бездельнику-полицейскому относится — а не к тому типу, что из-под опухших век на тебя пялится. Себе скажи. Мне не надо, поскольку я сейчас с таким же точно сам разбираюсь. И не пытайся на деталях в свою пользу чего передернуть. Дескать, и по живым людям с носком на руке тот тип в зеркале из пушки не палил, и у собачек трахающихся на страже не стоял в полном обмундировании, и даже с конторой родной на миллион-другой долларов не судился. Поскольку все это может быть наикристальнейшей правдой — но суть от того не поменяется ни на йоту.
А по сути — все тот же набор мелодий получается, чего ни коснись. Скажем, на ту же амбразуру этот хмурый индивид бросаться особо не настроен. (Откуда я знаю? Да оттуда, что амбразур не только не уменьшилось, но очень даже наоборот — а упомянутый индивид не просто жив, но еще слегка и с похмелья. Значит, ежели где какая амбразура и затыкалась, то явно не его утомленным телом.) И на более бескровный героизм трудовых свершений настрой вряд ли чтобы таким уж ключом бил — а иначе не пришлось бы все, от телевизора до презерватива, в Новой Гвинее закупать. И талант к подмене работы ее же, работы, видимостью в нас во всех еще с древних доперестроечных времен не просто развит, но даже и гипертрофирован. А уж если под теми же опухшими веками в зеркале не читается вечный вопрос «Мне что, больше всех надо?» — то я уж тогда и не знаю, к какому биологическому виду тебя отнести.
И по части интеллекта ни хрена из твоих возражений путного не получается. Ну и что, что кандидат наук? И даже без пяти минут доктор? Во-первых, от остепененных идиотов планета уже воем воет, поскольку именно они, остепененные, к такому ее невиданному расцвету в основном и приложились. А во-вторых, если на более конкретные рельсы это дело ставить, ты мне лучше вот что насчет своего гигантского интеллекта поведай. Ведь это ж ты был — и не надо так-то руками махать возмущенно — не на том собрании, так, значит, на том вот еще митинге. Где радостно — с тысячами таких же, автора этих строк включая — вопил, что вот, дескать, сперва все порушим, а потом уж так заживем, так заживем…
Вот тебе и оценка нашего с тобой суммарного гигантского интеллекта. Потому как это ж действительно гением надо быть, чтобы предположить, что разрушением макаронной фабрики можно добиться невиданного увеличения количества и качества вермишели в торговой сети. (Каковой тезис мы с гениальным же блеском экстраполировали на все — от космоса до уже упомянутых презервативов.) Так что ты себе, конечно, можешь и дальше с книжкой тестов имени профессора Айзенка утешаться. Но лучше уж за закрытыми дверями. Поскольку предаваясь онанизму — хоть даже и интеллектуальному — двери закрывать рекомендуется.
Посему и по поводу собственных выдающихся умственных способностей не получается на бедолагу-полицейского с такого уж занебесного высока взирать. Так вот и глядим друг на друга — глаза в глаза. Интересуясь вежливо: а вы, извините, из какой палаты?
Только и остается, что удивляться — как этот тип из зеркала всюду поспевает. Он тебе и в полиции, и в кабинете врача, и в тоге судьи или адвоката, и с маской на небритой физиономии в банке или магазине, и за учительским столом, и в редакторском кресле, и на телеэкране, и у телеэкрана. И даже — ежели в полной алкогольной отключке или в приступе маниакального психоза, не говоря об этих двух факторах сочетании — в политике.
А надежда — теплится. На то, что, может, не так уж я был неправ в начале этой книжки, когда предлагал каждому поглядеть суровым взглядом на этого гомо, пардон, сапиенса в зеркале и сурово же произнести: «Сегодня чтобы без глупостей!» Ну почему — ну почему вдруг нельзя? Ты же вот можешь, дорогой ты мой читатель? Можешь. И я постараюсь.
Хоть одним болваном чтобы меньше — и хоть на один чтобы день. И тут не о цепной реакции речь — это я уж сколько страниц тому назад к разряду утопий не без сожаления причислил. Но даже один день — оно ведь тоже победа. Как вот у Анонимных Алкоголиков заведено: по дню за раз.
Чтобы потом, какие-то там уж годы спустя, посмотреть на афоризм, в самое начало этой книги вынесенный, и, пожав плечами, заметить: «Странное даже какое-то сравнение. Водорода-то — неизмеримо больше.»
А пока это светлое будущее маячит на чрезвычайно далеком горизонте струйкой призрачной надежды — мы с ними (нами?) еще разок-другой пообщаемся. Поскольку вот ведь еще скольких их (нас?) вблизи предстоит рассмотреть:
— учителей и школьников,
— врачей и ученых,
— судей и адвокатов,
— художников и киношников,
— банкиров и миллионеров,
— звезд спорта, поп-культуры и даже культуры как таковой,
и так далее, и тому подобное. Встретимся неспешно, рассмотрим неторопливо, посмеемся снисходительно (до первого к зеркалу похода).
Когда? Да вот как только вы хором эту вот самую книженцию раскупите (включая, конечно, дополнительный тираж). Поскольку заготовки для всех последующих уже на тот самый верстак помещены — и ваш покорный слуга только и ждет одобрительного свистка из издательства, чтобы с безотказным рефлексом собаки имени Павлова и со скоростью венгерского виртуоза по фамилии Лист тут же на клавиатуру своего компьютера наброситься. С целью создания второго, третьего — и всех последующих — бессмертных томов.
Пока же — давайте все-таки попробуем, как и договорились. По дню за раз. Чтобы не только без глупостей вроде тех, что в данном томе представлены, но и вообще. Чтобы даже в будничном нашем существовании того же элемента не множить. В принципе. По дню за раз. Да вот вам такого моего тезиса невеликая иллюстрация.
Это когда муж приходит домой и застает жену в постели с абсолютно голым и абсолютно посторонним мужчиной. Которого он, муж, протирая запотевшие мгновенно очки, и спрашивает:
— А вы, извините, что тут делаете?
И жена, лениво поворачиваясь к любовнику:
— Ну, видишь? Я же тебе говорила — идиот.
Так вот, чтобы и это — не про нас.
В тексте использованы материалы из следующих книг:
Энциклопедический Словарь, изд. Брокгауза и Ефрона (С-Петербург, 1890-1907);
Reader's Digest Book of Facts (London, 1985);
The 20th Century by David Wallechinsky et al. (New York, 1995);
Panati's Extraordinary Endings of Practically Everything and Everybody by Charles Panati (New York, 1989);
Isaac Asimov's Book of Facts by Isaac Asimov (New York, 1979);
Odd and Eccentric People (Time-Life Books, 1992);
Felton Fowler's Best, Worst and Most Unusual (New York, 1975);
The Rich Are Different (New York, 1996);
Says Who? by Jonathon Green (London, 1988);
Political Babble by David Olive (New York, 1991);
The Broadview Book of Medieval Anecdotes by Richard Kay (London, 1988);
The Book Of Lists '90s by David Wallechinsky et al. (Boston — New York — Toronto — London, 1995);
Oxford Dictionary Of Humorous Quotations (Oxford Press, 1995),
газет и журналов:
Вестник Древней Истории;
Atlanta Journal;
Boston Globe;
Chicago Tribune;
Columbia Tribune;
Detroit Free Press;
Houston Chronicle;
Los Angeles Times;
Miami Herald;
Newsweek;
New York Post;
Ottawa Citizen;
San Francisco Examiner;
San Jose Mercury News;
Toronto Globe and Mail;
Toronto Sun;
Washington Post;
Washington Times,
интернет— публикаций:
News of the Weird by Chuck Sheperd;
Ovi's World of the Bizzare ,
а также многих других книг и периодических изданий.
Михаил Вершовский (из досье):
Родился в прошлом веке в Грозном, но в еще очень сопливом возрасте переехал с родителями в станицу Карабулакская в Ингушетии (впоследствии поселок Карабулак, а ныне, кажется, уже и город), которую и считает своей малой и главной родиной.
Перепробовал, как и положено индивиду, родившемуся под знаком Близнецов, несчетное множество занятий, побывав среди прочего студентом, грузчиком, слесарем, музыкантом, снова студентом, океанологом, нефтяником, диск-жокеем, драматургом, тунеядцем, переводчиком и инженером компьютерных систем.
В 1992 году перебрался в Канаду, где и присягнул на верность Ее Величеству королеве Елизавете II (которой при этом в Канаде почему-то не было).
В настоящее время живет в Бостоне (что в соседних Соединенных Штатах), за умеренную зарплату ковыряясь в компьютерных программах.
В прошлой эсэсэровской жизни неоднократно уличался в антисоветской деятельности теми, кто тогда со щитом и мечом стоял на страже завоеваний Октября, а ныне трудится на ниве новорусской охраны. Однако не сидел. Впрочем, еще не вечер, а поплатиться за язык не так уж сложно и по месту нынешнего проживания (хотя сам он предпочел бы Канаду, где тюрьмы не в пример комфортабельнее).
Терпимость (или, выражаясь более наукообразным языком, толерантность) по отношению к любым проявлениям идиотизма резко пониженная. (Отчего предыдущий абзац смотрится вполне реалистично.)
ПОПРАВКА НА ВРЕМЯ (книга вышла уж три с лишком года назад):
Место проживания — уже не Бостон (хороший город, но страна, в которой этот славный город располагается, энтузиазма в последнее время ох как не вызывает). Могла бы быть давно ставшая уютным домом Оттава, но на текущий момент, на пока — славный град Петров на берегах величавой и капризной Невы. («На пока»? Кгм… Всё в руках Божьих. Может статься, что и надолго…)
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49