»
— Здесь очень жарко, паш-ли на палубу, — встал Саблин.
Они выбрались из каюты. Караван судов приближался к камскому устью, река все расширялась, уже виднелся высокий меловой берег Волги. Вода приглушенно мерцала, разламываясь на гибкие пласты под пароходными колесами.
Облокотившись на перила, Ева любовалась Камой, ветерок раздувал полотняное платье, обнажая стройные ноги.
Саблин, ценивший в женщинах, как в лошадях, только стать, поступь, темперамент, покачиваясь, направился к Еве.
— Ух ты! Люблю! Особенно красотку нагую. Нагая красотка вооружена до зубов. — Саблин кинул потную ладонь на плечо Евы.
Девушка откачнулась и влепила ему оплеуху.
— Ах ты сучка!
Игнатий Парфенович и Дериглазов схватили за руки Саблина, на шум из каюты вышел Азин.
— Что тут происходит? — спросил он недобрым голосом, узнавая Саблина.
— Почему на пароходе бабье? Кто позволил военный корабль превратить в бордель? — перешел в наступление Саблин.
— Ты полегче на поворотах…
— Снять с парохода всех бабенок!
— Какое ты имеешь право приказывать мне?
— Я следователь особого отдела. Набрал в любовницы всяких потаскушек…
Азин надвинулся на Саблина, тот стал отступать, прижимаясь боком к поручням. Так продвигались они на корму. Азин — побелевший от оскорбленной гордости, Саблин — перепугавшийся собственной храбрости, — пока не дошли до трапа. Потеряв опору, Саблин чуть было не сорвался в воду.
Подбежала Ева, взяла под локоть Азина, успокаивающе поглаживая дрожащие его пальцы. Азин остановился на носу парохода, пересекавшего полосу слияния двух рек: светлые волжские струи сходились с желтыми камскими. Светло-рыжая полоса с пенными бурунчиками была словно отчетливая черта, за которой Азина и Еву ждала новая, еще более опасная жизнь.
17
В начале сентября Колчак бросил уральскую, уфимскую, волжскую, «партизанскую» армии, а также конный казачий корпус против армии Тухачевского. Пятую армию атаковали жаждавшие победы и мести враги, по тылам ее носилась казачья конница, громя штабы, захватывая обозы.
Красные упорно цеплялись за каждый полустанок, за каждую деревню, отбивали ожесточенные атаки противника, сами нападали на колчаковцев. Фронт с утра до вечера гудел сплошным гулом орудий, всполошенными криками, месил грязные осенние тропы.
На красных частях сказалось великое утомление от предшествовавших непрерывных сражений: уже полгода не знали они ни передышки, ни отдыха. Огромные потери ослабили все полки, и Тухачевский отдал приказ отступать за Тобол.
ЧЕРЧИЛЛЬ — КОЛЧАКУ
«Успех, который увенчал усилия армий вашего превосходительства, радует меня выше всяких слов…
Я глубоко сознаю, что это было достигнуто в столь тяжелых условиях только благодаря вашему непоколебимому мужеству и твердости…»
— От имени моего короля я поздравляю вас, сэр. — Генерал Нокс улыбался своей равнодушной, надменной улыбкой.
Колчак благодарно наклонил голову: из всех поздравлений телеграмма английского военного и морского министра была самой желанной.
Они сидели у камина из черного мрамора, вспыхивало в бокалах вино, в пепельницах дымились сигары. Было тепло и покойно. Барабанивший в окна дождь, волнистые разливы на стеклах усиливали уют, и покой, и сытое сочувствие солдатам, штурмующим в эту непогоду позиции красных.
— Хорошо, сокрушив врага, выпить бокал вина, — сказал Колчак.
— Мало одержать победу, надо удержать ее, сэр. Древние были хитрее нас, они лишили богиню Нике крыльев, и победа не улетала от них, — ответил Нокс.
Небрежная болтовня доставляла удовольствие обоим.
— Не скупитесь на раздачу наград, сэр. Мелкое тщеславие скорее умрет за орденок, чем за отечество, — весело посоветовал Нокс.
— Я и так посулил каждому солдату надел сибирской земли да по пятьсот золотых червонцев. Роздал вагон георгиевских крестов, произвел в генералы целую ораву полковников.
— Как в анекдоте, сэр? «Что есть генерал-майор?» — «Генерал-майор есть выживший из ума полковник», — отрывисто и сухо рассмеялся Нокс. Правда ли, что вы отдаете американцам весь бассейн реки Лены в концессию?
— Совершеннейшая правда.
— А кому вы передаете права на устройство пароходных линий между русским востоком и американским западом?
— Трансаляскинской пароходной компании.
— Что же остается англичанам, сэр?
— Бесконечно много. Урал, Северный морской путь, полиметаллические руды Алтая, лесные, рыбные, хлебные угодья. Можете выбрать концессии по вкусу.
— Благодарю, сэр, но я не делец, я военный. Мысль моя, как стрелка компаса, постоянно возвращается к войне. Хорошо, что ваши армии побеждают, но Черчилль в доверительном письме просит предупредить вас. — Нокс вынул из нагрудного кармана френча твердый белоснежный конверт. — Вот что пишет сэр Уинстон: «Надо принять все меры для достижения решительных результатов в этом году». Английские рабочие требуют увода наших войск из Сибири. Уход наш скоро станет неизбежным, потому надо победить большевиков быстрее. Избавьте мир от врагов человечества, и вы — Юлий Цезарь двадцатого века, сэр!
Нокс встал, прищелкнул каблуками и откланялся. Адмирал проводил его до двери, вернулся к столику, перелистал опять стопку телеграмм.
«Президент Соединенных Штатов Америки поздравляет и шлет материальную помощь…»
«Президент Франции радуется и обещает поддержку…»
«Японский император выражает восхищение…»
«Югославский посол счастлив…»
В груде поздравлений нет только телеграммы от чехов.
«После развенчания Гайды чехи уже не признают меня за верховного правителя. Ну и пусть, ну и бог с ними, чехи сделали свое дело, чехи могут уйти», — перефразировал адмирал известный афоризм.
По-прежнему барабанил сентябрьский дождь, но солнечное настроение не угасало. Взгляд адмирала упал на карту полярных путешествий. Долгушин нанес разноцветными линиями маршруты полярных экспедиций Нансена, Пири, Амундсена, Толля, Колчака.
«Так ли, иначе ли, но я бы обессмертил свое имя», — подумал Колчак в сослагательном наклонении. Он любил сослагательное: приятно думать о том, что ты мог бы сделать, если бы…
Вдруг, без всякой связи с этими мыслями и вопреки радужному настроению, он увидел себя на глухом морозном снегу: таежная ночь, хрусткий снег и он — в центре волчьего круга.
Видение было коротким, как далекая зарница.
— Барон Будберг в приемной, — доложил Долгушин.
— Что еще ему нужно?
— Барон пришел попрощаться.
— Просите.
Колчак неприязненно посмотрел на вошедшего барона.
— Не вспоминайте обо мне дурно, ваше превосходительство. Многие говорят, я постыдно бегу в час вашего торжества, — извинительно сказал барон.
— Я тоже так думаю. — Адмирал, поглаживая ладонью карту полярных путешествий, спросил: — Куда вы уезжаете?
— Пока в Харбин.
— Чем думаете заняться?
— Печально бытие без будущего. Большевики украли у меня все надежды, разбили все иллюзии, вряд ли я доживу до восстановления России.
— Вы сомневаетесь в успехе нашего оружия, а все радуются победе. В церквах служат благодарственные молебны.
— Это радость трусливеньких, ваше превосходительство. Обыватель славит тех, кто сегодня прогоняет грозные призраки. Завтра он так же будет ликовать, встречая красных.
— К чему чернить всех патриотов, барон? — недовольным тоном сказал Колчак.
— Обыватели — патриоты брюха! Да и кто теперь в нашем активе? Богачи, спекулянты, сибирские кулаки, гвардейские офицеры… Только те, что мечтают о возврате своих привилегий или ищут счастья в любых переворотах. Преторианцы из Охотного ряда, — добавил барон. — Красными армиями командуют решительные люди, а у нас нет мужей опыта и таланта, чтобы помогать вашему превосходительству.
— Я просто не верю вам, вы непостижимо озлоблены, — сказал Колчак. Сея зло, не соберешь урожая добра. Так чем же вы собираетесь заняться на досуге, барон?
— Начну писать что-нибудь вроде воспоминаний белогвардейца…
— Не пишите только воспоминаний без размышлений. Не подчищайте истории. Военные любят обращаться с историей как с продажной женщиной.
— Я, пожалуй, откажу в мученическом венце многим героям новой русской истории, — серьезно ответил барон.
— Деньги получили? — спросил Колчак, заканчивая неприятный для него разговор. — Я приказал выдать вам в золотой валюте.
— Благодарю вас и желаю великих успехов вашему превосходительству.
После ухода барона Колчак долго стоял в растерянности.
«Неужели он почувствовал близость моего конца? На этот раз старая крыса ошиблась. Боже, укрепи его ошибку!»
— Пригласите ко мне Пепеляева, — попросил он Долгушина.
В ожидании министра внутренних дел он вновь заходил по кабинету, все еще переживая радость победы. Груда поздравительных телеграмм тешила душу, — как все-таки высоко взлетел он на крыльях судьбы, властители мира потеснились, чтобы дать ему место. В уме опять прозвучала строчка любимого романса: «Гори, гори, моя звезда…» Адмирал остановился перед бюстом Александра Первого. Мраморный царь с холодным белым лбом был бесконечно далеким, непостижимым, страшным.
— Виктор Николаевич Пепеляев, — доложил Долгушин.
Адмирал резко спросил у министра:
— Я приказывал провести следствие о крестьянских волнениях в Канском уезде. Что нашла комиссия?
— Она нашла разбой и беззаконие, ваше превосходительство. На реке Ангаре каратели вешают людей совершенно без смысла, особенно безумствует атаман Красильников.
— Что же он такое делает?
— Вы объявили амнистию партизанам. Сто тридцать мужичков вернулись из тайги домой. Красильников тут же повесил их как большевиков.
— Этого не может быть!
— Простите, ваше превосходительство, но…
— Что еще вытворяет Красильников?
— Он расстреливает священников, сельских старост, жандармов, честно служивших нам. Лояльных к вашей власти людей величает потенциальными предателями. «Этот поп еще не изменил, но может изменить, посему попа лучше повесить». Красильников сжег даже нашу литературу, что рисовала ужасы красной России. «Эти книжонки порочат не красных, а наши белые войска».
— Его надо запереть в сумасшедший дом! — в бешенстве закричал Колчак.
— Но ведь он тот самый, который…
Колчак понял намек. Войсковой атаман Красильников и братья Пепеляевы привели к власти его самого. «Диктатура неизбежна, — значит, необходима», — эта фраза Красильникова стала в Сибири крылатой.
— Но и другие атаманы не лучше Красильникова, — успокаивал адмирала Пепеляев. — Анненков, Калмыков, Семенов, Унгерн. Безумие власти, страх перед потерей ее, ненависть к людям… То, что вытворяет на Алтае Анненков, непостижимо человеческому уму. Я могу показать вам документы о чудовищных пытках, применяемых Анненковым. Он, например…
— Не надо, не надо. — Чувство бессилья перед слепой силой им же развязанного террора шевельнулось в душе адмирала. — Поражая врага в сердце, незачем рубить ему руки, — пробормотал он тоскливо.
18
Красная метель мела над тайгой.
По Илиму плыли желтые, с темными прожилками березовые листья, бурые травинки, лимонной окраски лиственничная хвоя. Вода торопливо гасила многоцветные вороха листопада.
Андрею Шурмину казалось — мир охвачен неугасимым, бездымным пожаром, отблески его колыхаются в затонах, струятся в протоках, трепещут в звериных следах, полных дождевой воды, взлетают оранжевыми фонтанами. Сквозь желтую хвою было трудно разглядеть проталины неба, уже приобретшие седую чистоту первых заморозков.
С вершины кедра Андрей видел Илим, с ревом кативший валуны, переваливавший на своей волне коряги, но все же смирявшийся перед старинными башнями таежного городка.
Шурмин не знал, что Илимск воздвигнут первыми землепроходцами как крепость; когда-то воинственная, неприступная крепость теперь жила неприметно. С давних времен били илимцы соболя, белку да лису, собирали кедровый орех, мыли золотишко, рубили мачтовую сосну, крепкую, как сталь, желтую, словно масло. А по праздникам пили напропалую.
Так и дотянул Илимск до черного девятнадцатого года, когда все беды, все несчастья обрушились на илимцев.
Под метлу заметали у них провиант, пушнину и рухлядь, гнали чуть ли не всех в армию адмирала. За хулу белой власти пороли розгами, за тайную помощь партизанам вешали на триумфальной арке, воздвигнутой в честь трехсотлетия дома Романовых и все еще не убранной с базарной площади.
Пойманных партизан заставляли самих рыть себе могилы. На место казни их вели под колокольный звон, у триумфальной арки струнный оркестр играл похоронный марш, попы предлагали причастие приговоренным к смерти.
Тоскливо чувствовали себя илимцы в первое воскресенье сентября. В этот день, когда листопад заносил городок метелью, жителей вновь согнали на площадь: готовилась казнь граждан, помогавших партизанскому отряду Зверева.
— Так будет поступлено с каждым, кто противится верховному правителю. Сожалею, что здесь нет самого Зверева, а то бы увидел, какая участь его ожидает, — объявил комендант гарнизона.
Он ошибался. Зверев и Шурмин следили за казнью своих друзей с другого берега реки. Четверо суток пробирались они по таежным тропам к Илимску, но напасть на карателей пока не могли: не было средств для переправы.
Решили захватить паром, чтобы перебраться ночью. На захват парома вызвался Шурмин.
Он переплыл реку на бревне, поднялся по крутояру в городок. Прошел по улочкам, — на них еще торчали кедровые г, сосновые пни, — полюбовался медной пушкой землепроходцев. Церковь, срубленная из кедровых бревен, деревянные башни с бойницами изумили его: он даже ощупал стены с волнением человека, физически осязающего неторопливый бег времени.
Никто не обращал на Шурмина внимания, и он заглядывал во дворы, где отдыхали солдаты, примечал, в каких домах живут офицеры. Осторожно расспросил о родственниках казненных. Отец одного из повешенных оказался паромщиком. Андрей отправился к нему.
— Зравствуй, батя, — поздоровался он.
Паромщик поднял косматую голову, морщинистое, будто вырубленное из корня, лицо было отчужденным, но Андрей решил говорить начистоту.
— Видел я, батя, как твоего сынка казнили. Мы за него расквитаемся…
— Кто это мы? — спросил старик.
— Партизаны красные…
— До бога высоко, до партизан далеко.
— Партизаны на том берегу. Им паром нужен. Ночью переправимся, и увидишь, что будет с карателями. Поехали к партизанам, отец.
Старик угрюмо встал, скинул чалку, взошел на паром.
— К тебе депутация, Данил Евдокимыч.
Зверев откинулся от стола, закрыл спиной окно, в котором проносились желтые листья. В выбоинах улицы выросли рыжие бугры, тигровыми полосами листопада была осыпана триумфальная арка. Веревочную петлю на ней раскачивал ветер. Зверев зацепил мимолетным взглядом желтый холодный ландшафт, сказал Шурмину:
— Проси!
Их было трое — хилый учитель словесности, земский врач неопределенного возраста и поп с ускользающими глазами на рыхлом лице.
— С чем пожаловали, граждане? — спросил Зверев учителя словесности, угадывая в нем главаря.
— С протестом против казней. — Учитель подал петицию.
Зверев взял лист, исписанный каллиграфическим почерком, спросил строго:
— Что еще скажете?
— Расстрелы вредят восстановлению Советов на Ангаре, — проглатывая окончания слов, ответил учитель. — Власть должна быть великодушна, добра, справедлива…
— Воистину так, — перекрестился поп.
— Памятуя эти принципы власти, мы просим помиловать граждан, приговоренных к расстрелу, — сказал врач.
— И воцарится на земле мир, и пребудет в человецех благоволение, пробормотал поп.
— Значит, вы протестуете против казни людей, казнивших многих неповинных жителей Илимска? А вешали их вон на той триумфальной арке. Вы и тогда поднимали голос против этих казней, почтенные граждане? Приходили с такой же петицией к карателям? Протестовали? Требовали справедливости? Если так, ваш протест найдет отклик в моем сердце. Если так, созову партизан и скажу: вот честные, справедливые, бесстрашные люди, они не позволяли вешать своих сограждан, они не позволят и нам покарать других. Покажите вашу петицию на имя карателей.
Наступила длинная, томительная пауза.
— Нет у вас такой петиции! Нет и не могло быть! Это же вы осыпали цветами колчаковских бандитов, на банкетах пили за их здоровье. По вашему благословению, святой отец, звонили колокола перед казнью. — Зверев отступил на шаг. — А вы, господин врач, писали медицинское заключение, что повешение произведено по всем правилам. Я мог бы судить вас как пособников палачей, но я не сделаю этого. Шурмин, проводи их на улицу…
Зверев безмолвно смотрел на неутихающую красную метель листопада. А когда вернулся Шурмин, сказал ему:
— Учись отличать правдоподобие от правды. Ничто так не возмущает, как нарушение справедливости, но еще оскорбительней, когда справедливости требуют для палачей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77
— Здесь очень жарко, паш-ли на палубу, — встал Саблин.
Они выбрались из каюты. Караван судов приближался к камскому устью, река все расширялась, уже виднелся высокий меловой берег Волги. Вода приглушенно мерцала, разламываясь на гибкие пласты под пароходными колесами.
Облокотившись на перила, Ева любовалась Камой, ветерок раздувал полотняное платье, обнажая стройные ноги.
Саблин, ценивший в женщинах, как в лошадях, только стать, поступь, темперамент, покачиваясь, направился к Еве.
— Ух ты! Люблю! Особенно красотку нагую. Нагая красотка вооружена до зубов. — Саблин кинул потную ладонь на плечо Евы.
Девушка откачнулась и влепила ему оплеуху.
— Ах ты сучка!
Игнатий Парфенович и Дериглазов схватили за руки Саблина, на шум из каюты вышел Азин.
— Что тут происходит? — спросил он недобрым голосом, узнавая Саблина.
— Почему на пароходе бабье? Кто позволил военный корабль превратить в бордель? — перешел в наступление Саблин.
— Ты полегче на поворотах…
— Снять с парохода всех бабенок!
— Какое ты имеешь право приказывать мне?
— Я следователь особого отдела. Набрал в любовницы всяких потаскушек…
Азин надвинулся на Саблина, тот стал отступать, прижимаясь боком к поручням. Так продвигались они на корму. Азин — побелевший от оскорбленной гордости, Саблин — перепугавшийся собственной храбрости, — пока не дошли до трапа. Потеряв опору, Саблин чуть было не сорвался в воду.
Подбежала Ева, взяла под локоть Азина, успокаивающе поглаживая дрожащие его пальцы. Азин остановился на носу парохода, пересекавшего полосу слияния двух рек: светлые волжские струи сходились с желтыми камскими. Светло-рыжая полоса с пенными бурунчиками была словно отчетливая черта, за которой Азина и Еву ждала новая, еще более опасная жизнь.
17
В начале сентября Колчак бросил уральскую, уфимскую, волжскую, «партизанскую» армии, а также конный казачий корпус против армии Тухачевского. Пятую армию атаковали жаждавшие победы и мести враги, по тылам ее носилась казачья конница, громя штабы, захватывая обозы.
Красные упорно цеплялись за каждый полустанок, за каждую деревню, отбивали ожесточенные атаки противника, сами нападали на колчаковцев. Фронт с утра до вечера гудел сплошным гулом орудий, всполошенными криками, месил грязные осенние тропы.
На красных частях сказалось великое утомление от предшествовавших непрерывных сражений: уже полгода не знали они ни передышки, ни отдыха. Огромные потери ослабили все полки, и Тухачевский отдал приказ отступать за Тобол.
ЧЕРЧИЛЛЬ — КОЛЧАКУ
«Успех, который увенчал усилия армий вашего превосходительства, радует меня выше всяких слов…
Я глубоко сознаю, что это было достигнуто в столь тяжелых условиях только благодаря вашему непоколебимому мужеству и твердости…»
— От имени моего короля я поздравляю вас, сэр. — Генерал Нокс улыбался своей равнодушной, надменной улыбкой.
Колчак благодарно наклонил голову: из всех поздравлений телеграмма английского военного и морского министра была самой желанной.
Они сидели у камина из черного мрамора, вспыхивало в бокалах вино, в пепельницах дымились сигары. Было тепло и покойно. Барабанивший в окна дождь, волнистые разливы на стеклах усиливали уют, и покой, и сытое сочувствие солдатам, штурмующим в эту непогоду позиции красных.
— Хорошо, сокрушив врага, выпить бокал вина, — сказал Колчак.
— Мало одержать победу, надо удержать ее, сэр. Древние были хитрее нас, они лишили богиню Нике крыльев, и победа не улетала от них, — ответил Нокс.
Небрежная болтовня доставляла удовольствие обоим.
— Не скупитесь на раздачу наград, сэр. Мелкое тщеславие скорее умрет за орденок, чем за отечество, — весело посоветовал Нокс.
— Я и так посулил каждому солдату надел сибирской земли да по пятьсот золотых червонцев. Роздал вагон георгиевских крестов, произвел в генералы целую ораву полковников.
— Как в анекдоте, сэр? «Что есть генерал-майор?» — «Генерал-майор есть выживший из ума полковник», — отрывисто и сухо рассмеялся Нокс. Правда ли, что вы отдаете американцам весь бассейн реки Лены в концессию?
— Совершеннейшая правда.
— А кому вы передаете права на устройство пароходных линий между русским востоком и американским западом?
— Трансаляскинской пароходной компании.
— Что же остается англичанам, сэр?
— Бесконечно много. Урал, Северный морской путь, полиметаллические руды Алтая, лесные, рыбные, хлебные угодья. Можете выбрать концессии по вкусу.
— Благодарю, сэр, но я не делец, я военный. Мысль моя, как стрелка компаса, постоянно возвращается к войне. Хорошо, что ваши армии побеждают, но Черчилль в доверительном письме просит предупредить вас. — Нокс вынул из нагрудного кармана френча твердый белоснежный конверт. — Вот что пишет сэр Уинстон: «Надо принять все меры для достижения решительных результатов в этом году». Английские рабочие требуют увода наших войск из Сибири. Уход наш скоро станет неизбежным, потому надо победить большевиков быстрее. Избавьте мир от врагов человечества, и вы — Юлий Цезарь двадцатого века, сэр!
Нокс встал, прищелкнул каблуками и откланялся. Адмирал проводил его до двери, вернулся к столику, перелистал опять стопку телеграмм.
«Президент Соединенных Штатов Америки поздравляет и шлет материальную помощь…»
«Президент Франции радуется и обещает поддержку…»
«Японский император выражает восхищение…»
«Югославский посол счастлив…»
В груде поздравлений нет только телеграммы от чехов.
«После развенчания Гайды чехи уже не признают меня за верховного правителя. Ну и пусть, ну и бог с ними, чехи сделали свое дело, чехи могут уйти», — перефразировал адмирал известный афоризм.
По-прежнему барабанил сентябрьский дождь, но солнечное настроение не угасало. Взгляд адмирала упал на карту полярных путешествий. Долгушин нанес разноцветными линиями маршруты полярных экспедиций Нансена, Пири, Амундсена, Толля, Колчака.
«Так ли, иначе ли, но я бы обессмертил свое имя», — подумал Колчак в сослагательном наклонении. Он любил сослагательное: приятно думать о том, что ты мог бы сделать, если бы…
Вдруг, без всякой связи с этими мыслями и вопреки радужному настроению, он увидел себя на глухом морозном снегу: таежная ночь, хрусткий снег и он — в центре волчьего круга.
Видение было коротким, как далекая зарница.
— Барон Будберг в приемной, — доложил Долгушин.
— Что еще ему нужно?
— Барон пришел попрощаться.
— Просите.
Колчак неприязненно посмотрел на вошедшего барона.
— Не вспоминайте обо мне дурно, ваше превосходительство. Многие говорят, я постыдно бегу в час вашего торжества, — извинительно сказал барон.
— Я тоже так думаю. — Адмирал, поглаживая ладонью карту полярных путешествий, спросил: — Куда вы уезжаете?
— Пока в Харбин.
— Чем думаете заняться?
— Печально бытие без будущего. Большевики украли у меня все надежды, разбили все иллюзии, вряд ли я доживу до восстановления России.
— Вы сомневаетесь в успехе нашего оружия, а все радуются победе. В церквах служат благодарственные молебны.
— Это радость трусливеньких, ваше превосходительство. Обыватель славит тех, кто сегодня прогоняет грозные призраки. Завтра он так же будет ликовать, встречая красных.
— К чему чернить всех патриотов, барон? — недовольным тоном сказал Колчак.
— Обыватели — патриоты брюха! Да и кто теперь в нашем активе? Богачи, спекулянты, сибирские кулаки, гвардейские офицеры… Только те, что мечтают о возврате своих привилегий или ищут счастья в любых переворотах. Преторианцы из Охотного ряда, — добавил барон. — Красными армиями командуют решительные люди, а у нас нет мужей опыта и таланта, чтобы помогать вашему превосходительству.
— Я просто не верю вам, вы непостижимо озлоблены, — сказал Колчак. Сея зло, не соберешь урожая добра. Так чем же вы собираетесь заняться на досуге, барон?
— Начну писать что-нибудь вроде воспоминаний белогвардейца…
— Не пишите только воспоминаний без размышлений. Не подчищайте истории. Военные любят обращаться с историей как с продажной женщиной.
— Я, пожалуй, откажу в мученическом венце многим героям новой русской истории, — серьезно ответил барон.
— Деньги получили? — спросил Колчак, заканчивая неприятный для него разговор. — Я приказал выдать вам в золотой валюте.
— Благодарю вас и желаю великих успехов вашему превосходительству.
После ухода барона Колчак долго стоял в растерянности.
«Неужели он почувствовал близость моего конца? На этот раз старая крыса ошиблась. Боже, укрепи его ошибку!»
— Пригласите ко мне Пепеляева, — попросил он Долгушина.
В ожидании министра внутренних дел он вновь заходил по кабинету, все еще переживая радость победы. Груда поздравительных телеграмм тешила душу, — как все-таки высоко взлетел он на крыльях судьбы, властители мира потеснились, чтобы дать ему место. В уме опять прозвучала строчка любимого романса: «Гори, гори, моя звезда…» Адмирал остановился перед бюстом Александра Первого. Мраморный царь с холодным белым лбом был бесконечно далеким, непостижимым, страшным.
— Виктор Николаевич Пепеляев, — доложил Долгушин.
Адмирал резко спросил у министра:
— Я приказывал провести следствие о крестьянских волнениях в Канском уезде. Что нашла комиссия?
— Она нашла разбой и беззаконие, ваше превосходительство. На реке Ангаре каратели вешают людей совершенно без смысла, особенно безумствует атаман Красильников.
— Что же он такое делает?
— Вы объявили амнистию партизанам. Сто тридцать мужичков вернулись из тайги домой. Красильников тут же повесил их как большевиков.
— Этого не может быть!
— Простите, ваше превосходительство, но…
— Что еще вытворяет Красильников?
— Он расстреливает священников, сельских старост, жандармов, честно служивших нам. Лояльных к вашей власти людей величает потенциальными предателями. «Этот поп еще не изменил, но может изменить, посему попа лучше повесить». Красильников сжег даже нашу литературу, что рисовала ужасы красной России. «Эти книжонки порочат не красных, а наши белые войска».
— Его надо запереть в сумасшедший дом! — в бешенстве закричал Колчак.
— Но ведь он тот самый, который…
Колчак понял намек. Войсковой атаман Красильников и братья Пепеляевы привели к власти его самого. «Диктатура неизбежна, — значит, необходима», — эта фраза Красильникова стала в Сибири крылатой.
— Но и другие атаманы не лучше Красильникова, — успокаивал адмирала Пепеляев. — Анненков, Калмыков, Семенов, Унгерн. Безумие власти, страх перед потерей ее, ненависть к людям… То, что вытворяет на Алтае Анненков, непостижимо человеческому уму. Я могу показать вам документы о чудовищных пытках, применяемых Анненковым. Он, например…
— Не надо, не надо. — Чувство бессилья перед слепой силой им же развязанного террора шевельнулось в душе адмирала. — Поражая врага в сердце, незачем рубить ему руки, — пробормотал он тоскливо.
18
Красная метель мела над тайгой.
По Илиму плыли желтые, с темными прожилками березовые листья, бурые травинки, лимонной окраски лиственничная хвоя. Вода торопливо гасила многоцветные вороха листопада.
Андрею Шурмину казалось — мир охвачен неугасимым, бездымным пожаром, отблески его колыхаются в затонах, струятся в протоках, трепещут в звериных следах, полных дождевой воды, взлетают оранжевыми фонтанами. Сквозь желтую хвою было трудно разглядеть проталины неба, уже приобретшие седую чистоту первых заморозков.
С вершины кедра Андрей видел Илим, с ревом кативший валуны, переваливавший на своей волне коряги, но все же смирявшийся перед старинными башнями таежного городка.
Шурмин не знал, что Илимск воздвигнут первыми землепроходцами как крепость; когда-то воинственная, неприступная крепость теперь жила неприметно. С давних времен били илимцы соболя, белку да лису, собирали кедровый орех, мыли золотишко, рубили мачтовую сосну, крепкую, как сталь, желтую, словно масло. А по праздникам пили напропалую.
Так и дотянул Илимск до черного девятнадцатого года, когда все беды, все несчастья обрушились на илимцев.
Под метлу заметали у них провиант, пушнину и рухлядь, гнали чуть ли не всех в армию адмирала. За хулу белой власти пороли розгами, за тайную помощь партизанам вешали на триумфальной арке, воздвигнутой в честь трехсотлетия дома Романовых и все еще не убранной с базарной площади.
Пойманных партизан заставляли самих рыть себе могилы. На место казни их вели под колокольный звон, у триумфальной арки струнный оркестр играл похоронный марш, попы предлагали причастие приговоренным к смерти.
Тоскливо чувствовали себя илимцы в первое воскресенье сентября. В этот день, когда листопад заносил городок метелью, жителей вновь согнали на площадь: готовилась казнь граждан, помогавших партизанскому отряду Зверева.
— Так будет поступлено с каждым, кто противится верховному правителю. Сожалею, что здесь нет самого Зверева, а то бы увидел, какая участь его ожидает, — объявил комендант гарнизона.
Он ошибался. Зверев и Шурмин следили за казнью своих друзей с другого берега реки. Четверо суток пробирались они по таежным тропам к Илимску, но напасть на карателей пока не могли: не было средств для переправы.
Решили захватить паром, чтобы перебраться ночью. На захват парома вызвался Шурмин.
Он переплыл реку на бревне, поднялся по крутояру в городок. Прошел по улочкам, — на них еще торчали кедровые г, сосновые пни, — полюбовался медной пушкой землепроходцев. Церковь, срубленная из кедровых бревен, деревянные башни с бойницами изумили его: он даже ощупал стены с волнением человека, физически осязающего неторопливый бег времени.
Никто не обращал на Шурмина внимания, и он заглядывал во дворы, где отдыхали солдаты, примечал, в каких домах живут офицеры. Осторожно расспросил о родственниках казненных. Отец одного из повешенных оказался паромщиком. Андрей отправился к нему.
— Зравствуй, батя, — поздоровался он.
Паромщик поднял косматую голову, морщинистое, будто вырубленное из корня, лицо было отчужденным, но Андрей решил говорить начистоту.
— Видел я, батя, как твоего сынка казнили. Мы за него расквитаемся…
— Кто это мы? — спросил старик.
— Партизаны красные…
— До бога высоко, до партизан далеко.
— Партизаны на том берегу. Им паром нужен. Ночью переправимся, и увидишь, что будет с карателями. Поехали к партизанам, отец.
Старик угрюмо встал, скинул чалку, взошел на паром.
— К тебе депутация, Данил Евдокимыч.
Зверев откинулся от стола, закрыл спиной окно, в котором проносились желтые листья. В выбоинах улицы выросли рыжие бугры, тигровыми полосами листопада была осыпана триумфальная арка. Веревочную петлю на ней раскачивал ветер. Зверев зацепил мимолетным взглядом желтый холодный ландшафт, сказал Шурмину:
— Проси!
Их было трое — хилый учитель словесности, земский врач неопределенного возраста и поп с ускользающими глазами на рыхлом лице.
— С чем пожаловали, граждане? — спросил Зверев учителя словесности, угадывая в нем главаря.
— С протестом против казней. — Учитель подал петицию.
Зверев взял лист, исписанный каллиграфическим почерком, спросил строго:
— Что еще скажете?
— Расстрелы вредят восстановлению Советов на Ангаре, — проглатывая окончания слов, ответил учитель. — Власть должна быть великодушна, добра, справедлива…
— Воистину так, — перекрестился поп.
— Памятуя эти принципы власти, мы просим помиловать граждан, приговоренных к расстрелу, — сказал врач.
— И воцарится на земле мир, и пребудет в человецех благоволение, пробормотал поп.
— Значит, вы протестуете против казни людей, казнивших многих неповинных жителей Илимска? А вешали их вон на той триумфальной арке. Вы и тогда поднимали голос против этих казней, почтенные граждане? Приходили с такой же петицией к карателям? Протестовали? Требовали справедливости? Если так, ваш протест найдет отклик в моем сердце. Если так, созову партизан и скажу: вот честные, справедливые, бесстрашные люди, они не позволяли вешать своих сограждан, они не позволят и нам покарать других. Покажите вашу петицию на имя карателей.
Наступила длинная, томительная пауза.
— Нет у вас такой петиции! Нет и не могло быть! Это же вы осыпали цветами колчаковских бандитов, на банкетах пили за их здоровье. По вашему благословению, святой отец, звонили колокола перед казнью. — Зверев отступил на шаг. — А вы, господин врач, писали медицинское заключение, что повешение произведено по всем правилам. Я мог бы судить вас как пособников палачей, но я не сделаю этого. Шурмин, проводи их на улицу…
Зверев безмолвно смотрел на неутихающую красную метель листопада. А когда вернулся Шурмин, сказал ему:
— Учись отличать правдоподобие от правды. Ничто так не возмущает, как нарушение справедливости, но еще оскорбительней, когда справедливости требуют для палачей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77