Местный охотник повел было Мамаева в обход болота.
— Напрямик нельзя, что ли? — спросил прапорщик.
— Напрямик — гнус задушит.
— Гнуса бояться — за партизанами не охотиться, — отшутился Мамаев.
Скоро, однако, он пожалел об этой легкомысленной шутке. Серый туман мошкары опустился на солдат, как только они вышли на болото. Мошкара набивалась в рот, в ноздри, уши, глаза, облепляла головы и руки. Все исцарапались, искровенились, давя жгучих насекомых.
Каратели, заляпанные вонючей жижей, лишь после полудня выбрались из болота. Соскребли с себя грязь, разлеглись под соснами.
Шурмин был совершенно разбит переходом: в голове шумело, ноги налились свинцом. Померкло и его поэтическое представление о первобытной красоте тайги: она оказалась и грубой и страшной.
Андрей лежал у костра, чадящего смолью сосновых корней. В тусклом тумане времени вставали перед ним Азин, Пылаев, Лутошкин. Виделись мутная от половодья Вятка, берега Камы в цветущей черемухе. Где теперь его боевые друзья, какой уральский завод или город штурмуют сейчас азинцы? Все, чем жил Андрей еще недавно — шестьдесят дней назад, — как бы поросло травой забвения.
— Чего мы медлим, чего ждем? — шепнул он Звереву, сидевшему рядом.
— Не наступил час, — тоже шепотом ответил тот, вороша сучком угли костра. — Придем в Паново, посмотрим, где партизаны, на кого из крестьян опереться можно.
Единомышленников вербовали осторожно. Большевиков в отряде оказалось не много; все они вошли в штаб подготовляемого мятежа. Левым эсерам, анархистам Зверев не доверял. Опасался.
Через двое суток проводник вывел карателей к рыбачьей заимке на реке Илиме. Мамаев первым делом отобрал у рыбаков лодки, провиант и немудрящее их оружие — берданки, кремневки, даже рогатины.
— Для чего рогатины-то? — удивился Зверев.
Мамаев посмотрел на его внимательным, тягучим взглядом.
— Медведям брюхо вспарывать…
На вертлявых лодчонках каратели плыли вниз по Илиму. Три дня крутил лодки по тайге непроницаемый неприютный Илим. На четвертое утро он вынес их на быструю, просторную Ангару. Вечером каратели топтали прибрежный песок в Панове.
Здесь Мамаев узнал, что капитан Рубцов уплыл в низовья Ангары, усмирять восставших на приисках рабочих. Вместе с ним отправилась и группа иркутских бойскаутов, прозванных «желтыми ласточками».
О бойскаутах Шурмину рассказал благообразный мужичок, с которым Андрей познакомился на улице.
— Это что же за «желтые ласточки»? — спросил он.
— Сынки золотопромышленников, скототорговцев, ишшо якутских князьков — тойонов. Про Александровский централ слыхал? Там восстание было — каторжников тьма-тьмущая разбеглась… Энти «желтые ласточки» живут на берегу Ангары, в вежах, в землянках. Кто по Ангаре вверх-вниз плывет перехватывают. Ежели кто большевикам сочувствует — камень на шею и в Ангару. Не сочувствуй…
— Ты не боишься так говорить? Я ведь из белых тоже, — сказал Шурмин.
— У тебя, парень, глаза чистые. У меня на это нюх, как у лайки.
— Ошибиться легко.
— За такие ошибки собственной башкой расплатишься, — согласился мужик. — Прощевай покудова, а надумаешь в гости — милости прошу. Изба третья с краю, спросить Гаврюху.
Андрей рассказал о своем знакомстве Звереву.
— Остерегись, возможно, твой новый знакомец провокатор, — предупредил Зверев.
17
Кежма привольно раскинулась по крутому берегу Ангары.
Избы, темные, несокрушимые, как и кедры, из которых построили их, смотрели широкими окнами на реку. На крутояре толпились кузни, бани, амбары, сараюшки. За огородами сразу начиналась тайга.
С древних пихт свешивались пегие бородищи мха, кедры лезли в небо. Тайга казалась непроходимой: местами завалы из погибших деревьев громоздились, как баррикады, сопревшая хвоя зыбко выгибалась под ногами. Кое-где торчали обгорелые пни. Рассеянный свет слабо подсвечивал зеленую крышу тайги.
Пустынную тишину Кежмы нарушали только ребячий свист да собачий брёх. Но была эта тишина кажущейся, обманной — в Кежме началась с недавних пор новая, потаенная жизнь. Село стало местопребыванием партизанского отряда Бурлова.
Николай Ананьевич Бурлов создал партизанский отряд из жителей таежных деревень. В отряде были охотники, рыбаки, землепашцы; некоторые были вооружены дедовскими кремневыми ружьями, пули и порох они носили в бараньих роговицах.
Самому Бурлову шел тридцать пятый год, но, обросший бородой, он казался пятидесятилетним. Высокий, темно-русый, кареглазый, с неторопливой походкой следопыта, Николай Ананьевич являл собою образ коренного сибиряка-чалдона. Малограмотный, но жадный до знаний, он обладал ясностью мысли и строгостью нравственных правил. Принимая новичков в отряд, Бурлов предупреждал:
— Ежели грабить мужиков станешь, расстреляю.
В прошлом, восемнадцатом году колчаковские милиционеры приехали собирать налог. Крестьяне отказались платить, милиционеры выпороли многих шомполами — оскорбление не знавшему крепостного ига сибирскому мужику страшное.
Бурлов с пятью товарищами устроил милиционерам засаду и перестрелял их. На усмирение бунтовщиков прибыл карательный отряд. Бурлов с товарищами скрылся в тайге. Каратели поймали лишь одного из группы Бурлова. Захваченного раздели догола и обливали на морозе водой, пока он не превратился в статую.
Поступок Бурлова нашел отклик по всей приангарской тайге. К нему в отряд стали стекаться мужики.
Кежму партизаны избрали своим опорным пунктом. Когда за ними гонялись карательные отряды, они уходили в тайгу.
Особым упорством в преследовании партизан прославился капитан Белоголовый — худой, одноглазый офицер. От Братска до Панова его прозвали «кровавым мальчиком»; он вырезал звезды на лбах пленных партизан, вешал их вниз головой на воротах, живыми бросал в костер.
Все лето Белоголовый гонялся за партизанами, но каждый раз они ускользали.
В жаркий день Бурлов беседовал с рыженьким благообразным мужичком из Панова. Они сидели за столом, покрытым суровой скатертью, пили густой кирпичный чай.
Отхлебывая из блюдца, Гаврюха рассказывал:
— К нам, значицца, прибыл из Иркутска отряд карателей прапорщика Мамаева. Поручение властями дано — вырвать твой партизанский корень, как черемшу. Уже десять дён живут в селе. Но, по моему разумению, люди там разные. — Гаврюха взял крупинку желтого сахара. — Я поглазел на них какие-то не такие они. И подался к тебе, Миколай.
— А капитан Рубцов еще не вернулся?
— Дак ведь он где-то в ваших местах шландает. Беглых ловит, рабочих на приисках смиряет. И «желтые ласточки» с ним.
— Новые солдаты, говоришь, не такие? А какие они?
— Они кабыть вроде нас, мужики в шинелях. На сенокосе помогают, вдове-солдатке избу сработали. Не бесчинствуют. Правда, сам Мамаев волком глядит. Ко мне пятерых лбов на постой пригнали.
— Что они про партизан говорят? — поинтересовался Бурлов.
— Зашел я как-то в горенку, а на повети солдаты промеж себя разговаривали. — Гаврюха поставил блюдце на скатерть. — Толкуют, значицца, что разобьют в пух-прах красные колчаковцев и снова в Сибири Совдепы будут.
— Ладно, хорошо. — Бурлов встал из-за стола. — Иди в стайку, Гавря, поспи.
Бурлов ходил по избе, обдумывая возникшую мысль: была она соблазнительной и опасной. Все же он решил послать карательному отряду письмо. Нелегко далась ему коротенькая записка: «Мы — партизаны, воюем за Советскую республику. Чего вы ждете? Уничтожайте своих офицеров, переходите к нам. Мы вас не тронем, в этом даем свое партизанское слово».
Вечером он позвал к себе Гаврюху.
— Это письмо, Гавря, передай тем солдатам, что про красных толкуют. Но запомни: попадет письмецо прапорщику Мамаеву — висеть тебе на осине. Преаделенно так!
Гаврюха спрятал письмо в картуз.
— Жди меня дён через пять. Не вернусь — издох в дороге.
На легкой лодчонке он унесся по Ангаре. Бурлов ночью не мог уснуть, выходил из избы к залитой лунным сиянием Ангаре, прислушивался к шуму воды, тайги, совиным оглашенным крикам. Томился, неясное беспокойство овладело им. Было предчувствие какой-то неотвратимой беды.
На рассвете разбудили его громкие крики. Полуодетый, с наганом в руке, выскочил он на улицу. Из-за обрыва на ангарскую быстрину выплывали шитики.
К Кежме подходил капитан Рубцов с отрядом карателей.
— Партизаны разгромили отряд Рубцова. Сам капитан бежал. Завтра я выхожу на усмирение партизан, в Панове остается одна рота. — Мамаев говорил без обычных легкомысленных шуточек. Уже не только пановские мужики, свои солдаты казались замаскированными партизанами.
Зверева обожгла радость: «Вот он, желанный час! Пора подниматься на восстание!» У него четырнадцать единомышленников. После ухода Мамаева в селе остается полсотни солдат.
— А где бойскауты? — решил уточнить Зверев.
— Верст пятнадцать отсюда по реке. Рубцов на Ангаре партизанского лазутчика перехватил. Нашему отряду воззвание вез. Когда лазутчика стали пытать на глазах у бойскаутов, один из мальчишек рехнулся.
— А где воззвание?
— Откуда я знаю? — взъерепенился Мамаев, сказал сердитым тоном: — Вы, поручик, наравне с фельдфебелем несете ответственность за отряд. Не дай бог, ежели что! Поняли, поручик?
— Так точно, понял, — поспешно ответил Зверев.
Улучив момент, он шепнул Шурмину:
— После ухода Мамаева начинаем восстание. Предупреди своих.
Шурмин ходил по избам, где стояли участники заговора. Мечтавший о неожиданном, необычном, невероятном, он опять попадал в фантастический водоворот событий. Но все произошло просто, без романтического ореола.
После ухода Мамаева фельдфебель собрал на поверку солдат. На ангарском обрыве, на виду у собравшихся, Зверев пристрелил фельдфебеля.
— Мы, красноармейцы и командиры, попавшие в плен, возвращаемся под знамена революции, — сказал он оторопевшим солдатам. — Кто желает сражаться с Колчаком, пусть присоединяется к нам. Не теряя времени, догоним карателя Мамаева и покончим с ним. Тебе, Андрей, — продолжал он, обращаясь к Шурмину, — придется в Кежму плыть. Письмо к партизанам везти. Бурлову все объяснишь на словах. Так объясни, чтобы он поверил в правду твоих слов.
Шурмину дали лодку, провианта на неделю. А вообще-то путь до Кежмы по Ангаре недолгий.
— Ты учти, Бурлов — чалдон, — наставлял Андрея Зверев. — Они тут из другого теста, чем крестьяне Центральной России. Если чалдон одет в волчью доху, то он и осторожен как лесной волк.
— А что значит «чалдон»?
— Человек с Дона. Слово-то еще со времен Ермака живет. Вместе с донскими казаками в Сибири появилось, а смысл приобрело новый. Чалдон — и свободный человек и сибирский старожил. Ну, счастливого пути!
Шумела Ангара, в волнах плыли вырванные с корнями деревья. На обрывах берега кедры раскачивали запутавшееся в них солнце, облака шли в небе, блещущем ледяной голубизною. Таежный простор велик, могуч. Первозданная красота земли вновь овладела сердцем Андрея, и тайга уже не казалась ему страшной.
Когда солнце скрылось за пиками гор, река в сумерках стала еще более широкой, еще более грозной. Шурмин причалил к берегу, не рискуя плыть ночью по Ангаре. Вздул костер, вскипятил воды, заварил смородиновым листом. Он пил крутой, пахнущий таежной свежестью чай и сам себе казался жалким, затерявшимся в таинственной тишине ночи.
Всходила луна, волоча по реке серебристые полосы. В восточной стороне стояло дымное, притушенное сиянием облако, западная часть небосвода погрузилась в совершенную темноту. Где-то на границе света и угольной тьмы был Андрей со своим слабым костром да поблескивающим рядом, убегающим в ночь потоком.
«Где я? Что я? Как соразмерить меня-с этими сопками, тайгой, реками? Вот нападет зверь, обрушится дерево или буря опрокинет лодку, и воспоминание обо мне проживет не дольше дождевой капли». Мысль эта ввергла Андрея в отчаяние. Он сидел, опустив голову, глядя на гнедые языки костра.
На рассвете, когда заря убрала все таинственные покровы, Андрей опять мчался по Ангаре. Проходили час за часом, а берега были все так же пустынны; лишь изредка сохатый провожал лодку непугаными глазами да глухарь, грузно взмахивая крыльями, перелетал поодаль через реку.
Ангара повернула на запад блистающей подковой; на правом берегу реки Шурмин увидел дымки. С берега на прибрежный песок сбежали двое, прыгнули в лодку, помчались наперерез ему.
Старик в болотных бахилах и веснушчатый курносый паренек быстро настигли Андрея. Старик зацепил лодку багром, паренек потребовал поднять руки. На берегу старик обыскал Шурмина, отобрал письмо.
— Шшенок, видать, из «желтых ласточек». Морда не деревенская, сказал он.
— Кильчаковец, сукин сын! — определил паренек. — У него и ружье-то аглицкой выделки.
— Верни письмо, — потребовал Андрей. — Я отдам его только в руки самого Бурлова. Смотри, борода, за письмо ты теперь в ответе.
— Ладно. Мне оно без надобности, я грамоты не разумею.
С обрыва на берег спускались люди с алыми бантами на картузах, с охотничьими ножами на поясах. Осматривали с любопытством Андрея, спрашивали у старика:
— Што за парень? Откедова?
— Шпиён-кильчаковец…
— Да че ты, ну!
— Вот те и ну — полозья гну! Стою и гадаю, как его Бурлов сказнит, рассловоохотился старик.
— А че гадать-то? Можно петлю на шею, можно камень к ногам.
— Эк сколько охотников на чужую жизнь расплодилось!
— А кильчаки с нами целуются? Пирогами нас угощают, да? Забыл про капитана-карателя? Он с моим братом Васькой че сотворил? — спрашивал похожий на цыгана мужик, оттесняя плечом старика. — Он сердце у братана вырезал и на осине повесил. Еще бахвалился: «Так я и самого Бурлова подвешу».
— Что-то я не слышал про такую похвальбу.
— Ты не слышал, а люди свидетелями были. Проведал Николай Ананьич про вырезанное сердце брательника моего, захотел сам познакомиться с капитаном. Вдвоем с дружком под видом охотников отправились они в деревню, где капитан-каратель стоял. Прибыли, значицца, а офицер в поповском доме гуляет. Как выманить зверя из логова? Николай Ананьич дружка у лодки оставил, а сам к поповскому дому. Вошел в горенку, низкий поклон отбил.
«Тебе чего, борода?» — спрашивает капитан-каратель. — «Медведя, ваше благородие, завалил, в подарок привез». — «Волоки ко мне». — «Чижол, дьявол, не под силу». А поповна капитану: «Хочу на лесного зверя позыркать». Капитан-каратель фуражку на лоб, поповну под ручку — и на улицу. А у реки Бурлов наган из кармана — и под ребро капитану:
«Ну, здравствуй, сучья душа! Хотел, значицца, мое сердце из груди вынуть? Оксти лоб — и до встречи на том свете. Камень на шею его благородию…»
Ни рассказчик, ни слушатели не знали, так было дело или не так, народная фантазия исказила подлинность события, но люди верили легенде больше, чем правде.
— А вот и Николай Ананьевич, — сказал кто-то.
Андрей быстро обернулся, увидел бородатого мужчину, размашисто шагавшего по прибрежному песку.
— Шпиёна изловили! — прокричал радостно курносый парень, подбегая к Бурлову.
— Откуда тебе известно, что шпиён? — Бурлов отодвинул в сторону паренька, подозрительно прощупал охотничьим взглядом Андрея. — Ты кто такой?
— Посыльный командира повстанческого отряда Зверева Данилы Евдокимовича, — стараясь казаться спокойным, ответил Андрей. — Привез письмо, да вот отобрали ваши…
Старик протянул Бурлову письмо.
— Прочти-ка, парень, сам. — Бурлов передал пакет Андрею.
Прослушав обращение Зверева, он постоял в задумчивости, чертя палкой фигуры по сырому песку.
— Коли это преаделенная правда, то вы молодцы! Обломали рога сохатому. Дзюгай, ребята, по лодкам, пойдем к эфтому Звереву, — сказал Бурлов.
Командиром объединенного отряда стал Бурлов, его помощником — Зверев.
Сибирь поднималась на борьбу с адмиралом.



ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
1
Летом девятнадцатого года бои на Восточном фронте достигли самого высокого накала.
Красные дрались с войсками адмирала на Вятке, на Каме, в предгорьях Урала, в Уфимских и Оренбургских степях. Вторая армия перешла Каму. Третья освободила Пермь, а Южная группа войск, под командованием Фрунзе, стремилась к Уфе.
В Южную группу входили Туркестанская, Первая, Четвертая и Пятая армии. Колчак прорвал фронт и успешно наступал, нанося удары по Пятой армии, которая прикрывала уфимское направление — самый центр Восточного фронта.
В апреле командующим Пятой армией был назначен Михаил Тухачевский.
Фрунзе, а с ним и Тухачевский трезво оценивали обстановку. Они знали: войска белых обескровлены, боевой дух падает, коммуникации растянулись на сотни верст. Насильно мобилизованные мужики и рабочие убивали офицеров и перебегали на сторону красных. Все это вселяло веру в удачное контрнаступление.
Операция Фрунзе по разгрому белых под Уфой — одна из самых блестящих в истории гражданской войны. Фрунзе задумал ударить армиями правого фланга по растянувшемуся левому флангу противника с выходом в его тыл.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77