В связи с этой последней проблемой я встретился в марте с австралийским премьер-министром Мензисом во время его поездки в Лондон, и мы урегулировали с этим весьма рассудительным человеком вопрос по существу. После чего губернатор Сото вел переговоры с австралийцами и от моего имени заключил вполне конкретное соглашение, приняв все меры предосторожности против возможного посягательства на суверенитет Франции.
Вскоре мы узнали, что Таиланд начал военные операции в долине реки Меконг, и несмотря на серьезное поражение на суше и на море, ему все-таки удалось получить территории, которых он добивался, благодаря грубому японскому давлению в Сайгоне и Виши, именуемому "посредничеством". Позже Япония взяла контроль над Индокитаем в свои руки. Ни одна держава, имеющая интересы в бассейне Тихого океана, не выступила против этого и даже не заявила протеста. С этого момента стало ясно, что вступление Японии в мировую войну лишь вопрос времени.
По мере того как необходимость совместных действий становилась все яснее, отношения между французами и англичанами делались все более тесными. Со временем мы, впрочем, ближе узнали друг друга. Я считаю своим долгом сказать, что руководители Англии полностью завоевали мое уважение, и мне казалось, что со своей стороны они испытывали ко мне подобное же чувство. Прежде всего король, который являлся для всех примером и был в курсе всех дел, королева и все члены королевской семьи при каждой представившейся возможности стремились показать мне свое расположение.
Среди министров официальные и неофициальные отношения у меня установились прежде всего, конечно, с Черчиллем. В тот период во время деловых встреч и дружеских бесед мне нередко приходилось видеться с Иденом, сэром Джоном Андерсоном, Эмери, сэром Эдвардом Григгом, Александером, сэром Арчибальдом Синклером, лордом Ллойдом, лордом Крэнборном, лордом Хенки, сэром Стаффордом Криппсом, Эттли147, Дафф Купером, Далтоном, Бевином, Моррисоном, Бивеном, Батлером, Бренден-Брэкеном. Я очень часто встречался с высокопоставленными гражданскими и военными деятелями: сэром Робертом Ванситтартом, сэром Александром Кадоганом, Стрэнгом, Мортоном, генералом сэром Джоном Диллом, генералом Исмеем, адмиралом сэром Дадли Паундом, маршалом авиации Порталом. Но будь то члены правительства, видные военачальники, высокопоставленные чиновники или известные парламентарии, журналисты, экономисты и т. п., все они с такой лояльностью и так твердо защищали английские интересы, что это вызывало чувства изумления и уважения.
Конечно, эти люди отнюдь не были лишены критицизма и даже фантазии. Сколько раз сам я мог оценить юмор, с каким, несмотря на переутомление, они обсуждали людей и события в тот тяжелый период, когда набежавшая волна войны швыряла нас, как прибрежную гальку! Но всех их объединяла общность цели и преданность каждого общественному долгу. Все это говорило о сплоченности руководящих деятелей страны, часто вызывавшей у меня зависть и восхищение.
Но мне и на себе самом приходилось чувствовать эту сплоченность. И как трудно было сопротивляться британской машине, когда ее пускали в ход, чтобы что-либо навязать! Только убедившись на собственном опыте, можно представить себе, какую целеустремленность, какое разнообразие приемов, какую настойчивость, сначала любезную, затем требовательную и, наконец, угрожающую, могли проявить англичане для достижения поставленной цели.
Начиналось это с намеков, брошенных то здесь, то там и поражавших своей согласованностью, чтобы постепенно подготовить нас. Это заставляло нас настораживаться. Затем во время одной из обычных бесед какое-либо ответственное лицо неожиданно обращалось с просьбой или выдвигало требование англичан. Если мы не соглашались идти по предложенному пути - а должен сказать, что это бывало часто, - то пускалась в ход "машина давления". Все, кто нас окружал, независимо от ранга и положения, пытались на нас воздействовать. Во время официальных и неофициальных бесед в самых различных сферах нас в зависимости от обстоятельств заверяли в дружбе, выражали чувства симпатии или опасения. Оказывала свое воздействие и пресса, которая умело освещала существо разногласия и создавала вокруг нас атмосферу нетерпимости и порицания. Люди, с которыми мы находились в личном контакте, словно сговорившись, старались убедить нас. Отовсюду на нас обрушивались упреки, сетования, обещания и негодование.
Нашим английским партнерам помогала в этом присущая французам склонность уступать иностранцам и не ладить между собою. Для тех из нас, кто по долгу службы так или иначе соприкасался с вопросами внешней политики, идти на уступки вошло в привычку и чуть ли не стало руководящим принципом. Долгая жизнь в условиях неустойчивого режима приучила многих считать, что Франция никогда не говорит: "Нет!" Вот почему всякий раз, когда я оказывал сопротивление английским требованиям, я видел, что это вызывало даже среди моего окружения удивление, беспокойство и тревогу. Я слышал закулисный шепот и читал во взглядах вопрос: "Куда же он намеревается идти?" Как будто не соглашаться с чем-нибудь является чем-то сверхъестественным. Что же касается той части французской эмиграции, которая не поддерживала нас, то эти эмигранты почти автоматически выступали против нас. Многие представители этого политического направления, которое с самого своего зарождения считало, что Франция всегда не права, когда она занимает твердую позицию, осуждали де Голля за его, как они выражались, диктаторскую непоколебимость, противоречащую духу самопожертвования, свойственного, по их мнению, духу республики!
После того как до конца были использованы все формы давления, внезапно наступало затишье. Англичане создавали вокруг нас некую пустоту. Прекращались беседы и переписка; ни визитов, ни приемов. Вопросы оставались неразрешенными. Прекращались телефонные звонки. Англичане, с которыми нам все же случалось встречаться, были мрачны и непроницаемы. Нас не замечали, будто бы наше сотрудничество и наша жизнь окончились. В самом сердце Англии, которая была тверда и непоколебима, нас окутывал леденящий холод.
И вот наступала решительная атака. Неожиданно созывалось торжественное англо-французское совещание. В ход пускались все средства, приводились все аргументы, высказывались все упреки, звучали все мелодии. Хотя и не все высокопоставленные лица в Англии в одинаковой степени владели сценическим мастерством, каждый из них великолепно играл свою роль. В течение долгих часов патетические сцены сменялись тревожными. В том случае, если мы не уступали, предлагалось закрыть совещание.
Через некоторое время наступал, наконец, эпилог. Из различных английских источников сообщали о наметившейся разрядке. Являлись посредники и заявляли, что, по-видимому, произошло недоразумение. Влиятельные лица интересовались моим самочувствием. В газетах проскальзывала доброжелательная заметка. Наконец рождался английский проект по урегулированию спорного вопроса. Этот проект очень походил на то, что мы сами ранее предлагали. Поскольку условия становились приемлемыми, вопрос, по крайней мере внешне, быстро разрешался на одном из совещаний, проходивших в дружеской обстановке. Конечно, в порыве вновь обретенного согласия наши партнеры не упускали возможности при случае добиться какого-либо преимущества. Затем вновь устанавливались прежние отношения, хотя по существу положение оставалось неясным; ведь для Великобритании никогда не было вполне решенных вопросов.
В начале марта 1941 я уже не сомневался, что в ближайшее время война вызовет крупные столкновения с противником на Востоке и в Африке, упорное сопротивление Виши и серьезные разногласия с нашими союзниками. Необходимо было принимать соответствующие решения на месте, и я решил отправиться туда.
Перед отъездом я провел конец недели в Чекерсе у премьер-министра, и он мне на прощание сообщил о двух вещах. 9 марта рано утром Черчилль разбудил меня и, буквально танцуя от радости, сообщил, что американский конгресс принял "закон о ленд-лизе", который обсуждался уже несколько недель. Действительно, радоваться было чему, и не только потому, что участники войны были теперь уверены, что они получат необходимую боевую технику из США, но также потому, что, превращаясь, по словам Рузвельта, в "арсенал демократических стран", Америка делала огромный шаг по пути к войне. Тогда же, желая, несомненно, воспользоваться моим хорошим настроением, Черчилль сделал мне и второе сообщение: "Я знаю, - сказал он, - что вы недовольны Спирсом как начальником нашей службы связи при вас. Все же я убедительно прошу вас оставить его на этом посту и взять с собой на Восток. Этим вы окажете мне личную услугу". Я не мог отказать, и на этом мы расстались.
14 марта, улетая к экватору, я чувствовал на этот раз, что у "Свободной Франции" был уже крепкий костяк. Наш Совет обороны империи, несмотря на разбросанность своих членов по всему миру, представлял собой единое и монолитное целое, и к тому же 24 декабря 1940 он был признан английским правительством. В Лондоне окрепло наше центральное руководство, основу которого составляли такие даровитые люди, как Кассен, Плевен, Палевски, Антуан, Тиссье, Дежан, Альфан, Денири, Бори, Антье и другие. С другой стороны, наши штабы пополнились такими опытными офицерами, как прибывшие из Южной Америки, где они находились по делам службы, полковники: Пети, Анжено, Дассонвиль, Броссэ, полковник Бюро, переведенный из Камеруна, и полковник авиации Вален, приехавший к нам из Бразилии. В твердых руках находились дела на Востоке у Катру, в Африке у Лармина. Гарро-Домбаль в Соединенных Штатах, Леду в Южной Америке, Сустель в Центральной Америке, д'Аржанлье и де Мартен-Превель в Канаде во многом способствовали появлению нашего представительства во всех уголках Нового света. Наши комитеты за границей продолжали укрепляться, несмотря на противодействие на местах со стороны представителей Виши, на недоброжелательное отношение большинства высокопоставленных французов и распри, столь свойственные нашим соотечественникам. Орден Освобождения, учрежденный мной 10 ноября 1940 в Браззавиле и получивший окончательный статут в Лондоне 29 января 1941, вызвал здоровое соревнование среди свободных французов. Наконец, мы чувствовали, как из-за моря Франция обращает к нам свои взоры.
Об этих успехах "Свободной Франции", об ее прочности и росте ее сил я мог уже судить в пути по поведению английских губернаторов, у которых я останавливался, в Гибралтаре, Батерсте, Фритауне, Лагосе. Раньше их отношение ко мне было сердечным, сейчас они проявляли глубокое уважение. Проезжая затем по Французской Экваториальной Африке, я нигде не чувствовал и тени неуверенности или беспокойства. Теперь все, преисполненные веры и надежды, обращали взоры к нам, надеясь увидеть, наконец, как наша мощь развернется, вырастет благодаря новым пополнениям, нанесет удары по противнику и приблизится к Франции.
Глава шестая.
Восток
На Востоке меня ждали сложные проблемы. Мысли же, которые приходили мне в голову во время полета, были просты и ясны. Я знал, что в сложной и запутанной обстановке должны разыграться важные события, в которых нужно принять участие. Я знал, что ключом всех действий союзников был Суэцкий канал, потеря которого открыла бы державам оси путь в Малую Азию и Египет, в то время как обладание им позволило бы организовать наступление с востока на запад, на Тунис, Италию и Южную Францию. Это означало, что мы должны непременно участвовать в битве за канал. Я знал, что война разожгла и обострила политические, расовые и религиозные страсти и стремления как в районе Триполи - Каир - Иерусалим - Дамаск - Багдад, так и в районе Александрия - Джидда - Хартум - Джибути - Найроби; я знал также, что союзники старались подорвать позиции Франции и вытеснить ее из этого района. Было ясно, что Франция не смогла бы сохранить свои позиции, если бы повела себя пассивно в этот ответственный период, когда все было поставлено на карту. Здесь, как и в других регионах, нашим долгом было действовать вместо тех, кто этого не делал.
Что касается средств, которыми располагала здесь Франция, то они состояли прежде всего из уже находившихся в моем распоряжении действующих войск и формирующихся резервов; кроме того, мы владели территорией Чад, что давало нам возможность развернуть действия на южном направлении в Ливии, а также позволяло союзнической авиации перебрасывать самолеты с побережья Атлантики к Нилу по воздуху, вместо того чтобы перевозить их морем, вокруг африканского континента, через Кейптаун. С другой стороны, правительство Виши теряло некоторые козыри: страны Леванта, куда выходил нефтепровод и где уже находилась армия "Свободной Франции", колонию Джибути и эскадру в Александрии. Если бы по тактическим соображениям или по необходимости я счел в то время возможным не учитывать в войне тот или иной из этих факторов, даже если бы я принял во внимание, что выжидательная позиция исполнителей зачастую вполне простительна и объясняется их слепым повиновением, то и это не изменило бы моего решения подчинить их себе как можно скорее. Перед отъездом из Лондона я к тому же посоветовался с членами Совета обороны по поводу того, что следовало предпринять, если бы перед лицом непосредственной угрозы Германии Англия и Турция решили овладеть Сирией и Ливаном. Короче говоря, я направлялся на Восток, решив не жалеть усилий, чтобы, с одной стороны, шире развернуть военные действия, а с другой - сохранить позиции Франции.
Я приземлился в Хартуме, являющемся базой сражения в Эритрее и Судане. Этой базой успешно руководил генерал Плат, энергичный и расторопный командир, незадолго до этого выбивший итальянцев с занимаемых ими позиций на высотах Керен. В этой операции отличилась бригада полковника Монклара и авиагруппа майора Астье де Вийата. Хотя генералу Лежантийому удалось установить связи с войсками в Джибути, они не определили ясно свою позицию, а губернатор Ноайлетас всеми средствами, включая смертную казнь, пресекал малейшее стремление присоединиться к "Свободной Франции".
Для того чтобы гарнизон Джибути вновь вступил в войну, не приходилось рассчитывать на его добровольное присоединение. С другой стороны, я не собирался проникнуть в Джибути силой оружия. Оставалась блокада, способная, конечно, образумить колонию, снабжение которой осуществлялось морским путем из Адена, Аравии и с Мадагаскара. Однако нам так и не удалось добиться от англичан, чтобы они сделали все необходимое для организации блокады.
Конечно, английское военное командование в принципе благоприятно относилось к переходу на нашу сторону вишистских войск, что давало новые подкрепления. Но другие английские инстанции с этим не торопились. Они, по-видимому, думали: "Если соперничество, которое в течение 60 лет стал кивает у истоков Нила интересы Великобритании, Италии и Франции, окончится полной победой англичан и если после окончательного разгрома итальянцев выяснится, что французы пассивны и беспомощны, какое исключительно благоприятное положение создастся для Англии во всем этом районе: в Абиссинии, Эритрее, Сомали, Судане! Стоит ли отказываться от такой перспективы ради нескольких батальонов из Джибути, которые приняли бы участие в битве, исход которой почти что решен?" Подобное настроение, довольно широко распространенное среди англичан, объясняет, с моей точки зрения, почему вишистским властям удавалось в течение двух лет снабжать колонию Сомали и держать ее в пагубном повиновении.
Недостаток в вооружении французских войск, сражавшихся в Эритрее, придавал их подвигу еще большее значение. Я направился в войска, рассчитывая пробыть там два дня - 29 и 30 марта. Французский самолет доставил меня на аэродром в Агордат, оттуда я прибыл в район восточнее Корена, где наша бригада вместе с индийской дивизией занимала левый фланг союзных войск. Наши войска были великолепны! После взятия Кюб-Кюб они, проведя операцию по прорыву и охвату правого фланга итальянских войск, внесли значительный вклад в победу под Кереном. Мне был представлен отличившийся в этой операции подполковник Женэн. Чтобы соединиться с нами, он, выступив из Алжира, пересек Африку и сразу же после прибытия вступил в бой. "Теперь вы видели, Женэн, как тут обстоят дела? Что вы думаете?" "Если бы все по ту сторону могли видеть это, все было бы в порядке!"
На следующий день после моего посещения войск генерал Плат начинал наступление и командир французской бригады повел свои войска на Массауа столицу и укрепленный пункт Эритреи. После того как наши части захватили Монтекульо и Форт-Умберто, 7 апреля Иностранный легион стремительно ворвался в Массауа, смешавшись с толпой беспорядочно отступающих итальянцев, вступил в порт, захватил адмиралтейство, и полковник Монклар принял капитуляцию командующего неприятельским флотом на Красном море.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101