– Нет, я никого из них не знаю.– Хм, – высказала недовольство пани Махачкова, – я тоже.Бубеничек с серьезным видом сообщил что-то девушке и крепышу. Говорил он шепотом; девушка пожала плечами, а парень нахмурился.– Вот ведь нервные люди пошли! – Бубеничек опять вернулся на стул рядом со мной.– И не говори, – кивнул я. – Однако дорого им обходится такая нервозность!Бубеничек улыбнулся.– Этот пижон посулил мне нож в спину. В следующий раз.– Тебе это, наверное, уже многие сулили?Бубеничек засмеялся:– Да уж, наобещали порядком.– Ты мужик хоть куда.– Иди ты к черту, Честик.– Да ладно, – сказал я, – я пошутил.Бубеничек озабоченно поглядел на компанию в противоположном конце бара, в которую входили крепыш, побитая девица и еще несколько типов.– Ты их знаешь?– Меня уже пани Махачкова спрашивала – нет, не знаю, – покачал я головой.– Не люблю новых людей, – пожаловался Бубеничек. – Старею, наверное. И что-то тошно все…– С чего это?– Да погода гнусная. Мне осенью всегда тошно. Не люблю зиму.– Понятно.Компания напротив собиралась уже расплатиться. Девица отгоняла назойливого крепыша, который пытался подать ей пальто.Я посмотрел на часы:– Наверное, никто не придет, а?– Куда они денутся? Да вот, пожалуйста, – слегка наклонившись. Бубеничек вслушивался в шум на лестнице. Они уже спускались…Бубеничек встал и дружески приветствовал ребят, а я, сидя к ним спиной, уткнулся в пустую рюмку.– Еще, Честик?Я кивнул, и пани Махачкова запустила руку под стойку. К своим завсегдатаям и знакомым она проявляла крайнее радушие. Это только посторонним да еще иностранцам случалось иногда – особенно при слабом наплыве посетителей – довольствоваться одним лишь красным французским или белым мозельским.– Не может быть, – рука, принадлежащая обладателю глубокого баса, похлопала меня по плечу.– Привет, – сказал я.Это был Бонди.– Кто бы мог подумать, – скорбно продолжил толстый менеджер и тяжело вздохнул.– Салют, – сказал Добеш.– Гляди-ка, Бичовский, – заголосил Милонь Пилат, соперник Зузанки по части зрительской любви и певческой славы.Я машинально заметил, что при появлении Пилата компания, которая совсем было собралась уходить, застыла на месте, в первую очередь, конечно, ее женская половина, и вскоре пальто как-то сами собой снова оказались на вешалке.Пилат был мой ровесник. И десять лет назад считался между знатоками звездой рока. Теперь же он пожинал славу, исполняя немудреные шлягеры, та-да-да-да-а и все такое. В отличие от Зузанки Черной Милоню на его крутой дороге вверх пришлось изрядно попотеть. Кроме этих троих, из спутников Бонди я знал еще Кодыша, музыкального редактора на радио, фолк-певицу Крутову, необычайно умную и уродливую девицу, и Томаша Гертнера.– Привет, а я думал, ты будешь с Анди. Он ведь к тебе помчался. – И я повернулся к Бубеничеку, который что-то нашептывал в мясистое ухо Бонди.Томаш в ужасе воздел руки.– Не надо о нем, прошу тебя. Я избегаю его изо всех сил, а этот псих меня везде преследует. Вы незнакомы?Рядом с Томом стоял седеющий щеголь в безупречного покроя пиджаке, рубашке в мелкую синюю и белую клетку и с лиловым платком вокруг шеи.– Это мой новый шеф.– Славик, главный редактор «Подружки».– Честя Бичовский, мой старый друг, – представил меня Гертнер.– А это моя жена. – Щеголь выловил из кружка, обступившего Пилата и Бонди, экзотически размалеванную красотку. Я решил, что эта парочка должна быть идеальной супружеской четой, если только красотке не мешает небольшая разница в возрасте. Лет эдак в тридцать.– Славикова, Богуна, – послышалось из-под грима и пудры, – очень приятно.Тон, каким были сказаны эти слова, оказывал то же действие, что анестезия у стоматолога. В кабинете вы ничего не ощущаете, а дома лезете на стенку. Она подала мне руку, и ее пожатие было подобно мине замедленного действия.– Би… Бичовский, – покраснел я.Нет, товарищ главный редактор вряд ли счастлив в браке – разве что страдает старческим маразмом и катарактой.Я заметил, как подмигнул мне Том.– Старый друг, новый шеф, – бодро вещал он, заполняя опасную паузу, когда я медленно и не без труда высвобождал свою руку из ладони пани Богунки. – Это знакомство надо отметить.Славик улыбнулся, кивнул, и мы сели. Нет, слеп он явно не был: жену вклинил между собой и Томом.– Честик, можно тебя на минутку? – остановился возле меня Добеш.– Да, – я поднялся со стула и заметил, что Бубеничек и Бонди исчезли.– Что это ты? – спросил Том и показал на мою наполненную рюмку.– Пока ничего. Я скоро приду, ладно? – улыбнулся я супругам Славиковым.Славик дружески кивнул, а Богуна прошептала: «Приходите». Так обольстительно это не выходило даже у Шарон Тэйт в известной комедии Поланского из жизни вампиров.– Пошли к Бонди, – озабоченно сказал Добеш, – чтобы нам не мешали.– Гм, – буркнул я.О Зузане пока не было сказано ни слова. Но в кабинете нас ждал Бонди, и вышибала наверняка сообщил ему какую-то очень грустную весть, потому что лицо Бонди странным образом напоминало жабу.– Так вот, – начал Бубеничек, – ты, кажется, хотел пообщаться с ребятами?Я снова хмыкнул. Добеш тер себе лоб, а Бонди свирепо сохранял все то же нечеловеческое выражение лица.– Меня допрашивали еще в субботу, – заговорил я, – вы ведь, наверное, знаете, что это я нашел Зузану?Добеш перестал тереть лоб и кивнул.– Ну а вас допрашивали сегодня, так? – Я вопросительно взглянул на Бонди.Но Бонди не реагировал; он продолжал гипнотизировать меня своими выпученными глазками, и ни один мускул не дрогнул на его лице, как будто это была маска мумии.– Да, – вынужден был отозваться Добеш, – нас туда сегодня вызывали. Всех.– Всех?– Ну, всех ребят из ансамбля, – объяснил Добеш. – Это кошмар, сплошной кошмар.– Иди ты к черту, – усмехнулся я, – вот я бы тебе мог порассказать…– Постой, – прервал меня Бубеничек, – тебе и невдомек, что имел в виду Добеш.– Да, – медленно произнес Добеш, – ты, наверное, не в курсе, Честмир. Замели Богоуша.– Колду?! – выкрикнул я.Бонди и Добеш промолчали, а Бубеничек иронически улыбнулся мне.– Мы с тобой как в воду глядели. Скажи? 9 Меня разбудило гудение пылесоса в соседней квартире. Интересно, сколько времени? Был полдень, двенадцать с минутами. Вставать не хотелось. Мне казалось, что я уснул только час назад и что все случившееся вчера еще продолжается; сон не принес необходимой передышки, не дал никакой надежды. Я несколько раз сглотнул, чтобы избавиться от неприятного вкуса во рту, и тем не менее закурил. Вдохнул едкий дым и закашлялся. Сколько раз я решал не курить на голодный желудок. Мне потом всегда плохо, когда-нибудь наживу себе язву и… Тут я разозлился на самого себя. Ипохондрик, эгоист! В такой момент, когда всего час назад… Но было воскресное утро, и то, что случилось, случилось вовсе не час назад. Все это было страшно давно, внушал я себе в отчаянии. Может, кто-нибудь позвонит…Я вспомнил, что отключил телефон. Никто не позвонит. Надежды на то, что это окажется неправдой, нет. Все случилось час назад. Я нашел Зузану. Мертвую. Милиция допрашивала меня.Страх. Они меня подозревают.Это не я.Кто же тогда?Вы не смеете так со мной разговаривать.Успокойтесь, пан Бичовский.Плевать я хотел на вашу болтовню!Тем более успокойтесь, Бичовский.Честмир Бичовский, тридцати лет, профессия – музыкант.Богема. Индивидуалист. Возможно, убийца.Но это не я!Успокойтесь!А тогда кто?Вы все равно узнаете. Мы с Зузаной уже расстались.И вы решили на прощание сыграть ей на скрипке…Вам не понять.А в восемь вы звонили…Кто это сделал?А потом вы уже не звонили, просто пришли…Это не я!День как всякий другой. Это Бонди аккомпанировал Зузане. Найдите Бонди. Может, в восемь ее уже не было в живых. Поэтому она и не подошла к телефону. Бонди обещал, что к восьми поспеет. Прослушайте эту запись. Они приехали, когда восьми еще не было, и репетировали. Нет, подумал я вяло, этого я капитану не говорил. Но он же дал мне телефон.Когда я встал с постели, у меня закружилась голова. Я потрогал лоб. Температура? Из аптечки в ванной я достал снотворное. Никому не стану звонить. Надо еще поспать. Завтра, может быть, завтра, посмотрим. Сигарета, которую я оставил на краю раковины, упала на пол. Я наклонился за ней. Из-под умывальника потянуло мышами. Но ведь здесь нет мышей…– Значит, я постоянно чего-то боюсь. Все время боюсь и…– Погоди, – перебила меня Зузана, – не передергивай.– А что я передергиваю?– Я про твой страх. Знаешь, это ненормально. Это патология.– Да ну?– Если ты никому не веришь, как же ты хочешь, чтобы люди верили тебе?Вера, человечество, вселенная! Где он, этот лексикон наших восемнадцати лет?! Давно забыт, и одна только Зузанка упрямо пользовалась им. Потому что когда человеку немногим меньше или немногим больше тридцати, он в первую очередь думает о себе, а не о человечестве. Например, о своей работе. О ее смысле. И дело было именно в том, что в минуты горького отрезвления я в своей работе никакого смысла не находил. Для отрезвления же многого не требовалось. Хватало одного взгляда на книжную полку. Но хуже всего было то, что Зузанка никогда не могла этого понять. Она в этом видела лишь необъяснимые комплексы. Совершенно необъяснимые, потому что не умела судить обо всем этом иначе, чем с позиций восемнадцати телячьих весен. В общем-то ей можно было позавидовать. То, что мы стали почти вдвое старше, она просто отказывалась принимать во внимание. Да ее никто и не принуждал. А я – я так не мог.Я знал, что не могу ничего поделать. Ведь мы были знакомы друг с другом именно с восемнадцати лет. А последние полгода здорово ссорились. Причем все время из-за одного и того же.– Так больше продолжаться не может, – мудро изрекла Зузана.Я знал это, конечно, знал и без нее. Расставаться с ней мне не хотелось. Но не мог ничего поделать с тем, из-за чего наша совместная жизнь стала невозможной.О Бонди и о своем тексте я капитану не сказал. Но он дал мне телефон, и я могу позвонить. Хоть завтра, прямо с утра.– Есть вещи нормальные, а есть ненормальные, – упорствовала Зузана.– Например?– Да хоть твой страх, например.– Он ненормальный?– Да, – уверенно ответила Зузанка, – нормальный страх – это, допустим, когда кто-то боится мышей.Я рассмеялся.– Я серьезно, – обиделась Зузанка, – а ты с твоим страхом – ненормальный.– Я? Извини, но, может, я тоже боюсь мышей?Под раковиной пахнет мышами. Это действительно ненормально. Ведь здесь городской микрорайон.– Если ты и бываешь нормальным, то ненадолго. – Она искоса взглянула на меня. – Почему мы с тобой больше не смеемся?– Странно, что мы выдержали вместе почти два года, – заключил я.– Сама удивляюсь.– Разве мы не любили друг друга?– Не знаю.– Вот как, не знаешь? – усмехнулся я.– Сначала я думала, что знаю, – тряхнула она головой, – правда, Честмир.(Когда она злилась, то всегда называла меня Честмиром.)– Но я люблю тебя.– Не любишь.– Если для тебя это так очевидно, то нам не о чем больше говорить.– Так собирай свои вещи и проваливай!– Только, пожалуйста, без истерик!Она зарылась головой в подушку и повторила:– Проваливай!(Таким Золотого Соловья не знал никто. Только я. В таком виде она никогда не показывалась на телеэкране. Хотя вполне могла бы стать актрисой. У нее были все данные. Мне всегда казалось, что когда она говорит, то слушает себя со стороны. В ней как бы совмещались артист и зритель. Первоклассный артист и благодарнейший зритель. Она даже оставляла паузы для аплодисментов. Жаль только, что, считая себя нормальной, так ни разу и не устроила себе овацию.)– Значит, расходимся.– Собирайся и уходи, ради бога, уходи! Сегодня ты не можешь здесь оставаться!Было уже далеко за полночь. Зузана, как обычно, вернулась после концерта поздно, веселая и болтливая, – а я ее ждал.Раньше она находила это восхитительным. Нормальным и естественным.– Пока ты ждешь, можешь согреть мне тапочки, – смеялась она.Неправда, что мы не были счастливы. Но когда все рушится, это в счет не идет. И из двоих всегда должен найтись кто-то один, кто отрекся бы от всего. Для того чтобы другой мог, с сожалением вспоминая, подводить итоги.– Ты еще здесь?– Ухожу, – сказал я.Я собирался идти спать. Но Зузана опередила меня, ворвалась в мою каморку и начала без разбору выбрасывать вещи, книги, пластинки, одежду.– Забирай все, забирай!– Ты с ума сошла!– Нет, я именно не хочу сойти с ума!– Завтра…– Я не хочу, чтобы у нас с тобой было еще какое-то завтра, ясно? И я отлично понимаю, почему твоя бывшая жена решила развестись с тобой!Тут наконец и мои нервы не выдержали.– Геду сюда, ради бога, не впутывай!(В ту ночь я, естественно, от Зузанки не переехал. Только через три дня.) 10 – Чего уставился? – вывел меня из оцепенения голос Бубеничека. Из бара сюда, в кабинет Бонди, доносился звук включенного на полную мощность магнитофона. Это пани Махачкова служила благодарственную мессу в честь маэстро Пилата.«Любовь… играет кровь… ты со мною вновь…» – пел Милонь.Вот для кого легко писать тексты! Главное, чтоб было побольше гласных, – и восторженные поклонницы будут штурмом брать прилавки в магазинах «Супрафона».– Не ожидал, – покачал я головой.Маска мумии на лице Бонди наконец ожила, и мешки на его щеках задвигались.– Что это Колда?– Ну да, – сказал Климеш, – мы тоже.– А это точно?Добеш печально взглянул на Бонди, и тот заговорил:– Помнишь, как ты позавчера договаривался с Зузаной?Я кивнул.– Вы договорились на восемь, верно?– Верно.– Так вот, мы поехали в «Беседу», – объяснял Бонди, – да только все сорвалось. Одна готовая песня отпала – ее уже успели записать для телевидения парни из Брно. Я про это не знал.– Ну и что?– А то, – сказал Бонди, – что эта песня шла в самом начале, понял 0 – Понял.– Так что понадобилось ее заменить.– И что дальше? – спросил я нетерпеливо.– Подожди. У Зузаны был на телевидении контракт на шесть концертов в месяц, и строили мы их всегда так, что в начале шло что-то новое, а потом выборка из старых программ.– Мгм, – я все еще не понимал.– В ту субботу мы в «Беседе» должны были только репетировать, – тянул Бонди, – и тут я узнаю, что нашу песню записали в Брно и что эта программа будет показана в том же месяце, но на две недели раньше нашей. Тогда мы решили пустить что-нибудь новенькое. Зузана сказала, что у нее есть одна твоя песня на музыку Добеша.– «День как любой другой»?– Да, – сказал Бонди. – Тот текст, что ты дал ей после обеда. Во вторник ожидалась еще одна репетиция, и я сказал, что делать нечего, отложим до вторника, а мы с Добешем еще взглянем, как это вышло, и распустил ребят.Понемногу до меня начинало доходить.Бонди поколебался.– Зузану отвез домой я… На своей машине. Приехали мы к ней где-то в полшестого. И без малого час я там пробыл. Зузана напела мне твою песню…– А ты ей подыгрывал на фоно, – перебил я Бонди.– Точно, – удивился он. – А ты откуда знаешь?– Не важно, – махнул я рукой. – Продолжай.Бонди невесело улыбнулся.– Это все. Потом я поехал домой, а милиция говорит, что убийство произошло между восемью и девятью.– Я звонил после восьми, – сказал я, – никто не подошел.– Это еще не означает, – хмуро возразил Добеш, – что у Зузаны в тот момент никого не было.– Даже если ее уже убили, – добавил Бонди.– За что взяли Колду?Бонди посмотрел на меня сочувственно.– Наверное, его подозревают.– Как и всех нас, я думаю, – усмехнулся я, – но вы-то, уважаемые, должны отлично знать, почему они подозревают Колду.– Должны, – повторил Добеш. – Должны.– Вы что, черт побери, не верите, что это не я убил Зузану?!Бонди и Добеш смущенно переглянулись.– Так верите вы мне или нет?!– Не в этом дело, – застенчиво произнес Бонди, – ты спросил, за что взяли Колду?– Да не тяни ты!– Я не все тебе сказал, – покраснел деликатный менеджер, – я не хотел тебя того… ранить.Глаза Бонди, которые он таращил на меня, были столь бесхитростны и совестливы, что я еле сдерживал желание врезать промеж них.– Но если ты хочешь это знать, – опять вмешался Добеш, – то Гуго тебе сейчас все скажет.– Так вот, – Бонди набрал воздуха и запыхтел, – почему я ушел от Зузаны…– В четверть седьмого или около того, – нетерпеливо кивнул я.– …потому, что кое-кто пришел, понял?Бонди по-жабьи сморщил лицо в гримасе сострадания и шумно вдохнул, чтобы запыхтеть вновь.– Колда?– Да, – подтвердил Добеш и предложил мне сигарету. – Извини, Честмир. Закуривай.Я взял у Добеша «Спарту», а Бонди услужливо поднес мне зажигалку.– Все это так глупо.– Ты должен понять, – сказал Добеш.Я считал про себя до ста.– За то, что вы, мальчики, так деликатны, большое вам спасибо. Но я, кажется, еще соображаю, что к чему. Зачем было вилять?– Ну знаешь, – обиделся Добеш, – я думал, мы с тобой старые друзья!Бубеничек, который молча нас слушал, должно быть, здорово веселился. Старые друзья! Красиво сказано, конечно, да мы-то скорее стареющие друзья, если быть точным и честным. Наше давнишнее знакомство ровным счетом ничего не значит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17