А если не исходить из самозащиты, надо мыслить иначе. Тогда, может быть, ты что-то вспомнишь, что-то такое, что тебе пока кажется не стоящим внимания, малозначительным, но что на самом деле и есть главное.– И как же мне действовать?– Представь себе, – предложила Геда, – что ты мог это сделать. Теоретически. Ты, как любой другой. И сопоставляй свои возможности и свои мотивы с шансами всех других.– Но я это и делаю!– Нет, – сказала Геда, – ты подозревал то Бонди, то Колду. А когда оказалось, что зря, попал в тупик. Тебе больше некого подозревать. Нет, это никуда не годится.– Точно, – горячо поддержал ее я.– Постой, – не дала сбить себя Геда. – Пойми меня правильно. Я хочу убедить тебя, – она запнулась, – в твоих же интересах, разумеется… рассуждать иначе. Объективно.– Это не так легко, – возразил я. – Ведь передо мной скорая и единственная перспектива быть арестованным, если я…– Именно, – сказала Геда, – убийство вообще-то вещь немудреная, но далеко не всегда. Сегодня вторник, а это случилось в субботу. Завтра тебя вряд ли арестуют. Ухватись за то, что побуждает тебя задуматься, что вызывает малейшее сомнение. Это единственно разумное Решение.И я принялся прикидывать:– Убийца, конечно, не я, ну да ладно. Прежде всего, когда я пришел к Зузане, было заперто. Других ключей, кроме тех, что милиция забрала у меня, в квартире не нашли. Значит, у кого ключи, тот и убийца, потому что у Зузаны, насколько мне известно, были только две связки. Ту, что держал у себя я, она хотела получить у меня обратно.– Не бог весть что, – оценила Геда. – Скажу тебе точь-в-точь как этот твой капитан. Убийца забрал Зузанины ключи, запер дверь, выбросил их во Влтаву и спокойно пошел спать.– Не то чтобы капитан сказал именно это, – усмехнулся я, – но…– Но смысл такой. Я же, Честмир, знаю, что ты невиновен.Честмиром Геда называла меня в те давно прошедшие времена в знак особой любви. Она усвоила, что усечение моего имени мне не по нутру. Впрочем, может, и не от любви. Чем-чем, а тактом Геда не обделена.– Ну ладно, положим, эта версия не годится. Но Колда… Что значат его слова – а я, конечно, не верю, что так сказала Зузана…– Какие слова?– Будто она меня боится.– А, ну да.– Все осложняется тем, что это подтвердил Бонди. Но ведь они могли сговориться, и Бонди покрывает Колду.– Погоди, – встрепенулась Геда, – а может, дело в Бонди? Вдруг это Колда покрывает Бонди? Что, если Бонди вызвался – ведь он же был при этом! – раз Богоуш занят, побыть с Зузаной? Какое у Бонди, собственно, алиби?– Вот-вот, – обрадовался я, – похоже на то. Причем легко найти причины, по которым Колда может покрывать Бонди. Например, я. Ненависть ко мне. Скажем, Зузанка думала со мной помириться…– Гм, – нахмурилась Геда, – тебе виднее.– Что еще? – вслух размышлял я. – Ну, убийцу-психопата я исключаю. Тут моя фантазия бессильна.Геда кивнула.– С другой стороны, – продолжал я, – если Бонди и Колда не лгут, то от семи до без пятнадцати восемь к Зузане мог прийти кто-то третий.– Да, – поддержала мою мысль Геда, – если эти двое не лгут, то, может, Зузана после ухода Колды позвонила кому-нибудь и позвала его, сказав, что не хочет быть с тобою наедине.– Либо она позвонила еще при них обоих или же только при Колде, который это отрицает, по каким-то соображениям решив молчать.– Ну что же, – согласилась Геда, – примерно так все, наверное, и было. Но cui bono? – кому на пользу? От чего мы ушли, к тому и вернулись…– Послушай-ка, тут мы, правда, оказываемся в области головокружительных домыслов, но все же… Группа Добеша – это высший класс, так? Не в пример, скажем, той, где играю я с Камилом. Ну а в «Ротонду» в понедельник вечером Бонди и Добеш пришли с Милонем…– С Пилатом?– С кем же еще! Вот и подумай. Новым солистом группы наверняка станет Милонь. Чем тебе не cui bono? И мало того, Пилат завел со мною невнятный разговор – перед тем, правда, здорово набравшись, – что, мол, он-то знает о смерти Зузаны побольше, чем все другие, вместе взятые.– Но зачем нужна Пилату группа Добеша? – возразила Геда. – Это скорее Бонди…– Да хоть бы и так, – улыбнулся я. Для меня не были тайной экономические итоги менеджерской деятельности Бонди. Пилат за свои зарубежные гастроли никогда не загребал столько, сколько под началом Бонди имела Зузанка.– Бонди и Колда, – сказала Геда, поднимая трубку зазвонившего телефона, – вот кем тебе надо заняться.– Займусь, – пообещал я.– А вы уверены, что дело так серьезно? – спросила испуганно Геда после достаточно продолжительной паузы, нарушаемой лишь сочувственным поддакиванием.Я встал. У Геды были часы ее телефонных аудиенций, а у «подружек» – свои проблемы.– Если, конечно, он и впрямь такой садист… – говорила возмущенно Геда.– Пока, – шевельнул я губами.Она прикрыла трубку:– Позвони!Уже в дверях я услышал:– Нет, такого позволять нельзя. В случае чего вызывайте милицию. 21 – Все, уважаемые, успокойтесь, – грозно произнес Камил, – не то у меня лопнет терпение.У ребят возникли разные мнения насчет нашего конкурсного репертуара. Единодушны они были лишь в неприятии идей Камила. Наконец мы сошлись на компромиссе. Этот компромисс был интересен для меня тем, что на период фестиваля я фактически оказался свободен. А если верно истолковал недомолвки Камила, то, возможно, не только на период фестиваля. На кой черт возражать и сопротивляться? Все еще остались, а я ушел. Никто меня не удерживал. Был вторник, полвосьмого вечера. Меня интересовали Бонди и Колда. Помнится, в кабинете у капитана Колда говорил, что вечером будет в «Букашке». «Б-клуб» имел многолетнюю историю. До войны в подвальчике на Малой Стране выступал, бывало, Э. А. Лонген, захаживал сюда Карел Ламач и прочая киношная братия. Здесь сменяли друг друга литературные кабаре. Едва ли не во всех мемуарных сочинениях поминался этот подвальчик. Сегодняшний «Б-клуб», однако, не имел почти ничего общего с традициями литературного кабаре. Почти. Ибо с вездесущими дискотеками здесь за место под солнцем сражалась клубная культура высокого класса, поощряемая Союзом молодежи, который стал шефом «Б-клуба». Мим Бридлер – на него я наткнулся перед входом в толпе юнцов – был из тех энтузиастов, которые верили, что эта публика, штурмующая сегодня дискотеки, будет спустя год, а то и раньше, рваться на поэзию и пантомиму. Почему бы и нет, в конце концов? Я видел программу Бридлера в память недавно умершего русского клоуна Енгибарова: в «Букашке» был, можно сказать, аншлаг.– Чего это тебя занесло сюда сегодня? – поинтересовался я вместо приветствия.– Салют! – Бридлер широко улыбнулся. Все внесценическое поведение и облик этого обладающего необычайным носом, большеротого и бледного человека казались частью то ли задуманного, то ли исполняемого этюда. – В девять я тут выступаю.– Как это? – изумился я. – Мне казалось, сегодня дискотека.– Да, – сказал Бридлер, – но с двадцатиминутной порцией культуры.– А-а, – протянул я. Вот ведь что выдумали, ловкачи! Яд культуры, вливаемый по каплям, должен исподволь подорвать всеобщее обожание однообразного, доводящего до идиотизма хаоса децибелов.– Нам бы еще внутрь попасть, – кивнул я на запертую входную дверь с табличкой «Билеты проданы».– Разрешите. – Бридлер прокладывал путь среди покуривающих подростков, которые как будто ожидали, что произойдет чудо и они окажутся внутри, а я шел за ним.Бух, бух! Звонка не было, так что Бридлер стучал кулаком, а подростки смотрели на него полными надежды глазами. По ступеням шумно поднялся собрат Бубеничека Саша Лютых, один из первых горячих популяризаторов каратэ в Чехии. Комментариев это, очевидно, не требует. Узнав нас, он помахал, развел руками и потопал по лестнице вниз.– Забыл ключи, – коротко перевел мне мим на язык слов жестикуляцию вышибалы.– Возьмите меня с собой… – попросила Бридлера озябшая девчушка лет шестнадцати в мини-юбке и с густо накрашенными губками – настоящее яичко к Пасхе.– А что скажут папа с мамой? – ласково осадил ее мим. Губки ответили грубостью, и девица исчезла в толпе позади нас.Лютых повернул ключ, приоткрыл дверь, и мы проскользнули в щель. Старания нескольких акселератов проникнуть вслед за нами были наперед обречены на неудачу. Мастер каратэ Саша Лютых знал свое дело.– Что, Колда здесь? – спросил я, пока мы спускались по винтовой лестнице. На стене, которая в прежние времена, насколько мне помнилось, была декорирована конвертами от пластинок, теперь красовались рисунки какого-то молодого художника.– Здесь, – кивнул Саша, – в кабинете у шефа. Шефом в «Букашке» был Вашек Крапива. Если к подвальчику начала потихоньку возвращаться память о его лучших днях, то это во многом было заслугой Вашека. Перед директорским кабинетом мы разошлись. Бридлер направился в гримерную, а Саша в бар, где, впрочем, в отличие от «Ротонды», подавали только безалкогольные напитки. Я постучал и открыл дверь. Крапива и Колда были в кабинете не одни. Возле низкого столика сидел на ящике еще один мой знакомый – Добеш.– Привет.Все трое смотрели на меня как на привидение. Первым опомнился Крапива.– Как, ты еще жив?– А ты меня похоронил?– Ребята сказали мне, – Крапива мотнул головой в сторону Добеша и Колды, – что тебя замели.– То же самое Добеш говорил мне вчера о Колде, – усмехнулся я.Добеш расхохотался:– Эх вы, душегубы, хоть бы руки друг другу подали!– Дурацкая шутка, – запротестовал Колда.– Я того же мнения, – согласился я. – Бонди не придет?– А что? – забавлялся Добеш. – Настал его черед?– В каком смысле?– Я про ваш гангстерский синдикат.Черный юмор Добеша заметно нервировал Богоуша.– Ты надолго?Я кивнул:– Да, побуду… Так что Бонди?– Не знаю, – пожал Колда плечами, – может, посидим в баре? – предложил он как бы невзначай.– Ладно, – сказал я, а Добеш крикнул нам вслед, когда мы выходили из кабинета:– Смотрите там поосторожнее с певицами, не то я останусь без ансамбля.В углу бара стояли три столика для исполнителей. Я сел за один из них, а через минуту ко мне присоединился Колда с двумя стаканами лимонада. Я ждал, когда он начнет.– Злишься на меня? – осторожно спросил он. – Мы с тобой никогда не говорили об этом, но…– Погоди, – сказал я, – из-за чего мне злиться? Из-за твоих показаний?– Нет, потому что я увел у тебя Зузану.– Распространяться об этом не имеет смысла, – я глотнул лимонада, – про все это сейчас можно смело забыть.– Ладно… – с заметным облегчением отозвался Колда.– Принимаю просто как факт. Ведь мы все равно разошлись с Зузаной, уже полгода тому назад, ты же знаешь. Но, так сказать, остались друзьями.– А я с ней… встречался… три месяца.– То-то и оно. Ты, конечно, думал, что я с ней разделался из ревности?Богоуш кивнул:– Кто же еще мог ее убить?– А выходит, мы с тобой в одинаковом положении, – сказал я. – Да, я смирился с тем, что потерял Зузану. Но что привело меня в бешенство, так это как ты подставил меня, бессовестно наврав, будто Зузана меня боялась.Колда обиженно завертел головой:– Нет, не наврал, спроси у Бонди.– Похоже, вы с Бонди сговорились вырыть мне яму!– Да точно она так сказала, – настаивал Колда.– Тогда будь любезен передать все дословно.– Я стоял в дверях, когда об этом зашел разговор. То есть… надо было забрать из машины пакет с нотами. Зузана его там забыла.– Почему же не пошел Бонди? – подозрительно спросил я. – Ведь это его машина.– Ты же знаешь, у него одышка от подъема по лестнице!– Понятно.– А Зузана и говорит: в восемь придет Бичовский. Взять свои вещи и поболтать. Ты останешься, Богоуш? Я ей сказал, что не могу, что в семь меня ждут.– А Зузана?– Разозлилась. Что, мол, я буду делать одна с этим психом, – Колда, извиняясь, пожал плечами, – боюсь оставаться с ним с глазу на глаз.– Так в точности и сказала?– Так и сказала. А я ей – ну ладно, я тебе звякну и, если он вздумает приставать к тебе, приду и хорошенько врежу ему… А потом я спустился к машине Бонди, она напротив дома была, на другой стороне, там, где разрешена стоянка.– А когда вернулся?– О тебе мы больше не говорили. Бонди наигрывал на фоно ту твою песню, а Зузана пела.– И они записали ее на магнитофон.– Может быть, – сказал Колда, – я не знаю, я читал. Но очень может быть, потому что еще в «Беседе» Бонди обещал Добешу, что он это потом сможет послушать.– Но запись оставил у Зузаны, – отметил я вскользь, скорее для себя. – А дальше?– Ну, Бонди ушел, а я…– А вы с Зузаной занялись любовью, – помог я Колде выйти из затруднения.– Верно, – целомудренно опустил глаза Богоуш. -Потом я тоже ушел.– А пока ты был у Зузаны, не звонила она кому-нибудь? Понимаешь, Богоуш, я вот что подумал: раз она меня боялась и не хотела остаться со мной наедине, может, позвала кого-то еще?– Нет, не звонила она, – покачал головой Колда, – пока я там был – не звонила.– А не вышло ли у нее с кем-нибудь в последнее время ссоры или, скажем, скандала? Ведь у того, кто это сделал, должна же быть, черт побери, причина!– Не знаю, – Колда выглядел потерянным, – насколько мне известно – нет.Внезапно его осенило:– А знаешь, Честмир, кажется, нам так все время и придется ходить в подозреваемых!– Ясное дело, – сказал я скептически. – У тебя хоть есть твердое алиби на время после семи вечера.– Это верно, – покраснел Богоуш.– Слушай, а что это за алиби?– А разве тебе капитан не сказал? – Лоб Богоуша покрылся капельками пота.– Не-ет.– Ну, я это… Зузане сказал, что буду в «Ротонде», и если что, так она туда может позвонить… но в «Ротонде» не был… я… нет, капитан тебе и впрямь не говорил?– Да нет же, он сказал только, что твое алиби подтвердили трое. И что это алиби – с семи до полуночи.– Я был у Пилата, – выдавливал из себя Колда, – мы договорились… устроить вечеринку…До меня понемногу стало доходить. О бурной личной жизни Милоня Пилата ходило множество темных легенд.– А ваши… гм… дамы – кто они?– Одну ты должен знать. Это Богунка.– Славикова?!– Мне… – Богоуш сглотнул, – мне очень стыдно, поверь, Честмир!– Знаешь, что я о тебе думаю?То-то бы ликовал сейчас Томаш Гертнер! Гнусный тип. Таков был его диагноз.– Честмир! – взмолился Богоуш.– Ладно, – устало сказал я, – а о Зузанином заграничном контракте ты ничего не знаешь?– Ничего, – воспрянул Колда, обрадованный переменой темы. – А что такое?Он явно не притворялся. А я с огорчением подумал, что и сам мало что знаю. И забыл спросить у Геды – может, она что выведала?– Да так, ничего.– Ну, Честмир, твою руку в знак того, что ты больше не злишься!Но рука Колды повисла в воздухе, в полосе отчуждения, отделявшей меня от него. Это было выше моих сил. 22 – С тех пор как у вас на шее оказалось это убийство, вы что-то приуныли, мальчики, – цинично подкалывал нас Добеш.Мы сидели в зале, где еще не отзвучали аплодисменты в адрес завершившего свое выступление Бридлера. Сигаретный дым в снопах света, заливавшего подмостки, создавал душную фиолетовую завесу. За этой завесой кланялся мим. Рядом с нами остановился Крапива.– Ну, ребята, что скажете?Я понимал, что его вопрос относится не к выступлению Бридлера, а к реакции публики.– Хорошо, – сказал я, – просто предел мечтаний.Детишки в зале едва не отбили себе ладони.– Пусть после этого скажут, что такого не бывает.– Бывает, – Вашек польщенно заулыбался, попыхивая трубкой, – еще как бывает!Добеш и Колда не возражали. На сцене меж тем появились ведущий Коубек и его коллега Мертлик. Эта пара выделялась на фоне диск-жокеев типа Анди Арношта своей интеллигентностью. Шоу любой ценой не было их целью. Они без суеты вели свою юную публику, которой годились чуть ли не в отцы (в отличие от кудрявого Кубы Коубека Мертлик даже щеголял солидной лысиной), туда, куда считали нужным. И куда считал нужным Вашек Крапива. И Бридлер. Мне это было по душе. Они выдумали для дискотеки веселое название «свистопляска». И этот термин постепенно входил в обиход. Свистопляска – это встряскадуш и тел, и наш дуэтей дает зеленый свет… «Букашку» осветили попеременно загорающиеся огни цветных ламп, и молодежь мигом вскочила с мест. А Мертлик и Коубек, как нарочно, начали с Фирманова. Мне вспомнился Бубеничек:– Зузанка выступала тут как-то со стариком Фирмановым…Фирманов был родом из России. Он еще после войны пел вместе с Влахом – исключительно на английском, потому что по-чешски не умел. А потом Мертлик поставил «Эмброуз систерз». Старый, добрый свинг. За роялем – Чарли Кунц. Подростки были явно озадачены и оживились, только когда настал черед тоже в свое время шестнадцатилетнего Поля Анки и старины Билла Хейли с их «Роком вокруг часов». Тут-то они завелись, но их танцевальные телодвижения были всего лишь имитацией буги-вуги, танца, которого они вовсе не знали и знать не могли. И в моей памяти всплыл один из первых перенятых нами образцов рока того же Хейли с текстом моего, двумя годами старше, товарища Эди: Мой сладкий сон растаял вмиг:милая звонилаи поехать на пикникс нею заманила… Ну и так далее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17