Ради Зузаны. Чтобы ей помочь. Но только я думал, что это и впрямь будут концерты, выступления… а не пение в баре! А именно так все и обернулось. Это я и объяснял Зузане в Либерце в тот вечер. И она пообещала, что послушается меня и аннулирует свою подпись. Так она в понедельник и поступила.– Менеджер-филантроп, – усмехнулся я, – а как же твои деньги?Бонди сделал обиженное лицо:– Деньги сюда, пожалуйста, не впутывай. Но могу тебя заверить, что Зузана вовсе не хотела отказываться от контракта, хотя я и сказал ей, какая гадость ее ждет.– И я должен тебе верить?– Да, – сказал Бонди, – я откровенен. Добрый дядюшка Бонди повел себя как филантроп. 30 Перед кинотеатром никого не было. А я вышел из трамвая около статуи святого Вацлава в двадцать семь минут шестого. Я разозлился. Скорее всего, потому, что обманул самого себя. Закурив, я стал рассматривать кинорекламу. Что хоть идет? Оказалось, французский фильм, экранизация какого-то детектива с парадоксальным названием «Без мотива». Могу ли я верить Бонди? Может, нужно было позвонить капитану Грешному и все ему рассказать? Не лгал ли мне Бонди, был ли он действительно откровенен?Без двадцати шесть я докурил сигарету. Ждать дольше явно не имело смысла. Все билеты проданы, около касс толпилось еще немало желающих. Может, Яна пошутила. Может, вчера у нее никаких билетов еще не было и она сказала мне о кино просто так. Только потому, что я собирался сбежать из кондитерской.– Какой ты милый!Я обернулся. Она вовсе не выглядела запыхавшейся. На ней была короткая белая шубка.– Ты не слишком рано? – раздраженно спросил я и показал ей на часы. Она вытащила из сумки билеты. Мы молча прошли через вестибюль. Места наши были на балконе, да еще и в Последнем ряду. Двое влюбленных, усмехнулся я. Навязанные этой веснушчатой девушкой правила игры просто приводили меня в отчаяние.Когда мы проходили мимо буфета, я не удержался:– Тебе мороженого или леденцов?Она молча взглянула на меня, и я осекся: у нее в глазах стояли слезы.– Извини, – пробормотал я.Наши места были в середине, и нам пришлось ждать конца документального фильма. Журнал уже показали, а этот фильм рассказывал о каком-то затерявшемся возле Австралии островном рае.Я попытался успокаивающе положить Яне руку на плечо, но она вывернулась и стала искать что-то в сумочке.Наконец зажегся свет, и я заметил, что Яна уже успела надеть очки. Мы уселись.– В очках ты выглядишь совершенно по-другому, – примирительно заметил я.– Еще противнее, да?Руки она сложила на коленях, села неестественно прямо и стала мять в пальцах платочек. Она и раньше тайком утирала им слезинки, но все было бесполезно. Глаза у нее опять повлажнели.– Я думал, – тихо сказал я, – что это детектив. Но, наверное, нам покажут мелодраму… Раз ты заранее плачешь… Ты это уже видела, да?Свет снова погас. Пока шли титры, я украдкой попытался взять девушку за руку. Она не сопротивлялась. Но ее рука лежала в моей холодная и мертвая. Я быстро отпустил ее.– И вовсе ты не стала противнее в этих очках, – прошептал я, – они тебе, кстати, идут.Она ничего не ответила. И мы, невзирая на места в последнем ряду балкона и на поведение некоторых парочек, сидевших рядом с нами, стали смотреть фильм. Что касается меня, то мне он понравился. Когда фильм кончился, то нам – благодаря удобным местам в середине – пришлось выстоять длинную очередь в гардеробе.– Ты сердишься? – спросил я.Яна покачала головой.– Мне только неприятно, что…Она не договорила и передернула плечами.Мы с ней составляли исключение, потому что в очереди стояли в основном мужчины, а женщины ждали в сторонке у зеркал, где прихорашивались или с вызовом зевали. Семейные и влюбленные пары. Она стояла рядом со мной.– Что тебе неприятно?– Ты вчера тоже опоздал. И больше, чем я… – сказала она с упреком.– Ладно, – примирительно ответил я. Но прикоснуться к ней уже не решился.Я помог Яне одеться, и мы вышли на улицу. Я закурил. Курю я вообще-то не много, но после кино меня всегда тянет к сигарете. Прохожие торопились на трамваи и на ужин. Было около восьми.– Что дальше? – спросил я.Она так и сжалась в своей шубке.– Что же еще… Мне очень жаль, что я опоздала… Ну, пока.Быстро сунув мне руку, она пошла на остановку.– Подожди!Она даже не оглянулась и продолжала идти. Мне пришлось догнать ее.– Я так обидел тебя?– Я не сержусь, – сказала Яна, – и оставь меня. Я еду домой, я…– Ты торопишься? – спросил я. – Но ведь еще не очень поздно… Восемь. Ты что, к восьми должна быть дома?– Это зависит от того, – строго сказала Яна, – с кем я и где, понимаешь?С меня было достаточно. Не хотелось больше играть роль жестокого обидчика.– Ах, вот как? – сказал я. – Родители, значит, отпускают тебя гулять хоть на всю ночь, но с условием, что кто-нибудь надает тебе в «Ротонде» пощечин, так ведь получается?Она рванулась к подъезжающему трамваю, но я схватил ее за руку.– Пусти. Больно!Как только трамвай отъехал, я ее отпустил.– Уй, – сказала она с досадой, растирая запястье. – Ты что, псих?– Не знаю, – сказал я, – мне еще этого никто не говорил. Но если хочешь, могу на эту тему подумать. – Я усмехнулся.– Вчера было холодно тебе, а сегодня мне. Пойдем со мной, может, я и расскажу кое-что об этом. Но не здесь, здесь дует.– А где? – спросила она осторожно.– Есть масса возможностей, – я огляделся по сторонам. – Только не говори, что ты ужинала.– Нет, – улыбнулась Яна, – но сбитых сливок мне не хочется.– Как это? – подозрительно взглянул я на нее.– Я просто болтаю, – она снова улыбнулась, – да и вообще все кондитерские уже закрыты.До меня наконец дошло. 31 Мы поужинали в «Ядране», недалеко от Карловой площади, и выпили две бутылки розового югославского вина.– У тебя была девушка, а у меня парень, – простодушно сказала Яна. – Или ты думал, что я девственница?– Постой! – торопливо перебил ее я. – Мы же не о том говорили…– Я думала, что тебе это важно.– Теленок ты, – резюмировал я, – сущий теленок.– Мне уже…– Знаю, – не дал я ей договорить, – тебе девятнадцать, и никакой ты не теленок… Я говорил о том, что название было неподходящим.– Они же и впрямь никак не могли докопаться до мотива, – сказала Яна, – значит, все правильно.– Но докопались, – не сдавался я, – и, по-моему, все было ясно почти с самого начала.– А по мне, конец был неожиданный, – сообщила Яна.– Надуманный, – сказал я, – абсолютно надуманный.– Так всегда бывает в детективах, – возразила Яна, – настоящие убийства обычно примитивные.– Ты думаешь? – Я был ироничен.Она кивнула.– Парень убил свою подружку… Другой разрешил все проблемы топором… Еще одна отравила его и себя… А у кого-то увели девчонку, и он пустил в ход нож… – Яна усмехнулась. – Ты что, не читаешь «Черную хронику»?– Читаю, – сказал я, – но я не говорю сейчас о всяких элементарных убийствах… А в детективах всегда есть своя логика: там, например, преступник должен пару раз появиться и в середине, а не только в самом конце, правильно?– Конечно, – сказала Яна и посмотрела на часы.– Тебе пора? – спросил я.Она завертела головой:– Нет, но, может, я тебя задерживаю?Я улыбнулся.В глубине зала мелькнула фигура старушки, продающей гвоздики.– Хочешь?– Не-е, – сморщила Яна нос.Я купил ей букетик из трех гвоздик.– Спасибо, – улыбнулась она мне.Я поднял свою рюмку.– За что? – спросила она.– За… – я помедлил, – да нет, фильм вообще-то был хороший, но вот…– Это такой тост? – Она с упреком наморщила лоб. – Я знаю, ты думаешь о настоящем убийстве…– О каком убийстве? – удивленно перебил я Яну.– Об убийстве Зузанки Черной, – спокойно сказала она, – а что, разве не так?– Ты-то что об этом знаешь? – спросил я.– Как ни странно, немало.– Да уж, странно. Яна улыбнулась:– Но ты же этого не делал… Правда, Честмир, ты ведь не имеешь к этому никакого отношения?Я покачал головой.– Но откуда ты знаешь?… Тебе рассказал об этом в понедельник Пилат?Она пожала плечами.– Я много чего знаю. – Яна сказала это очень многозначительно и, подняв рюмку, чокнулась со мной: – Все будет хорошо.Эта девушка очень быстро вторглась, вернее, втерлась в мою жизнь. И не то чтобы меня это раздражало. Скорее забавляло.– А что же ты еще обо мне знаешь?– Мы больше не будем говорить о детективах? – спросила она с усмешкой.– Я тебе задал вопрос.– Ну а я, может быть, не желаю на него отвечать, – сказала она. – Ты что-нибудь имеешь против?– Почему же?– Вот видишь, – сказала Яна, – так что давай сменим тему.– Да нет, – сказал я, – «почему» не в том смысле, что я не против, если ты не ответишь… Наоборот… Я имел в виду, что не понимаю, почему ты не можешь мне ответить.Я пригубил вино, в ресторанчике тихо играла музыка, и Яна спросила:– Это ты с Зузанкой Черной ходил в ту кондитерскую?– Нет, – покачал я головой, – не с ней.– Много же у тебя было женщин.Я снова покачал головой:– Ошибаешься, теленок.– Будь любезен, не называй меня так, – помрачнела она.– Хорошо, – поправился я, – не теленок.– Ас кем же ты туда ходил?– Со своей бывшей женой, но это было давно.– Все равно, у тебя были женщины, так что ты не можешь меня упрекать.– А я тебя разве кем-то попрекал?– Тем парнем в «Букашке».– Я вовсе не попрекал, – вежливо объяснил я, – я просто спросил.– Да, – настаивала Яна, – у каждого из нас свое прошлое, ведь так?… У каждого человека есть какое-то прошлое, и, по-моему, надо его уважать.– Это зависит еще и от того, – усмехнулся я, – в каком возрасте человек начинает приобретать себе прошлое.– Ты это о чем? – с беспокойством спросила Яна. – О том, сколько лет тебе, а сколько мне?– Да хотя бы и об этом.– Глупости, – сказала она неуверенно, – мы же взрослые люди, правда?– Тебе виднее, насколько ты взрослая, – улыбнулся я.– Значит, я не ошиблась, когда записала тебя в итальянцы, – Яна горестно покачала головой, – еще тогда, в понедельник, в «Ротонде».– Да что же, черт возьми, во мне итальянского?– Ты никогда не смотрел итальянских фильмов?– Конечно, смотрел, ну и что?…– Итальянцы тоже ужасно ревнивы, – объяснила мне Яна. – Сами вытворяют что хотят, но если девчонка потеряет невинность, так…Я рассмеялся, и Яна обиделась.– Ты! – блеснула она гневно глазами. – С этим не цепляйся ко мне больше, ладно?– Хорошо, – согласился я, – не буду к тебе цепляться. Но мне все еще непонятно, откуда ты обо мне столько всего знаешь.– И с этим тоже ко мне не цепляйся, – отрезала Яна. – Если не хочешь, чтобы я сию же минуту ушла, давай говорить о чем-нибудь другом.– А ты думаешь, – усмехнулся я, – мне не стоит хотеть, чтобы ты ушла?Она покраснела, но набралась-таки смелости:– Да, думаю, что не стоит.– Звучит многообещающе, – сказал я раздумчиво, – и даже обязывающе.Ее лицо окончательно залил пурпур.– Перестань, Честмир, а то я и правда уйду.– Моя жена, – сказал я, – всегда называла меня Честмиром, когда особенно любила.– Зузанка Черная?– Нет, Геда, та, с которой я развелся. Зузанка, наоборот, звала меня Честмиром, когда злилась.– Интересно, – саркастически сказала Яна. – А как звучит имя Честмир у меня?Я пожал плечами.– Откуда я знаю? Время покажет.– Ты что-то слишком самоуверен.– Да нет, – сказал я, – ничего подобного. Но ведь всем известно, что рано или поздно тайное становится явным.– Как же, как же, – сказала студентка первого курса философского факультета, – даже кантовская «вещь в себе» познаваема в тех отношениях, в каких она является нам.– Очень может быть, – сказал я, пожав плечами. – Я-то учился на юридическом…– И окончил?– Нет.– Почему?– Потому что мне было неинтересно.– А то, чем ты занимаешься, тебе интересно?– А чем таким я занимаюсь? – спросил я осторожно.– Ты играешь и пишешь тексты, – сказала Яна, – насколько мне известно. И это, значит, тебе интересно.– Этого я не говорил. Но ты, кажется, знаешь обо мне все.– Не все, – сказала Яна, – но кое-что. Совсем немного. Не знаю, например, сколько девушек было у тебя до меня.– А ты моя девушка?– Не знаю, – рассудительно сказала Яна, – не знаю, стану ли ею.– Уф, – выдохнул я, – для меня это слишком. – Я посмотрел на свою пустую рюмку. – Закажем еще?– А что, – Яна осторожно отодвинула обе наши рюмки, – у тебя дома разве нечего выпить? 32 – Да у тебя целая куча клевых записей! – радовалась Яна, стоя на коленях и роясь в ящике, который обычно был засунут под тахту.– Хочешь потанцевать?После того провокационного вопроса, который она задала мне в «Ядране», мы практически больше не сказали друг другу ни слова. Дальше шло все четко и в быстром темпе. Я расплатился, мы взяли в гардеробе наши пальто и поехали ко мне на Петршины. В такси я попытался обнять Яну. Она не протестовала, пока моя рука лежала на ее плечах, но, когда эта рука попыталась соскользнуть на талию, Яна меня оттолкнула.С одной стороны, я был раздражен, с другой – не понимал, чего эта девица добивается.– Так ты танцуешь?– Ну конечно, – сказал я.– Тогда я врублю Джеймса Ласта? – Она вопросительно обернулась ко мне.– Но это же совершенно тупая музыка, – устало возразил я. – Она тебе нравится?Записей у меня и впрямь было много. Кассета с Ластом оказалась среди них только потому, что я переводил для Пилата два его текста.– Но под нее хорошо танцевать.– А ты действительно хочешь танцевать? – удивился я. – Здесь?Моя однокомнатная квартирка подходила для чего угодно, но все-таки до танцзала ей было далеко.– А ты нет? – Яна разочарованно вложила кассету и включила магнитофон.Когда мы вышли из такси, она спросила только:– Вот, значит, где ты живешь?– Да, – ответил я, – микрорайон Петршины, дом гостиничного типа, и мы должны вести себя тихо. Дом панельный, а у меня кошмарные соседи.Я вспомнил об инженере Визнере.– Над чем ты смеешься? – спросила в лифте Яна.– Ты меня, наверное, не поймешь, – сказал я. – Просто иногда человеку может очень пригодиться то, что у него любопытные и вредные соседи.– Уже десять, – посмотрел я на часы, – во сколько ты должна быть дома?– Не бери в голову.– Ты же мне рассказывала, какая ты примерная дочь.Лифт остановился на моем девятом этаже. К сожалению (на случай, если бы мне на этот вечер тоже понадобилось алиби), мы никого не встретили.– Как у тебя противно! – провозгласила решительно Яна, едва я зажег свет.– Это же почти общежитие, пойми, – сказал я.– Все равно противно, – настаивала она. – А что мы будем пить?С воскресенья я пополнил запасы в холодильнике.– Розового нет, но, может, ты выпьешь красного?– Гм. – Она опять приняла крайне глубокомысленный вид. – Я бы выпила виски.Тем не менее для начала она решила потанцевать.– Сделай тише, – попросил я.Под белой шубкой на Яне был брючный твидовый костюм, а под жакетом – облегающий жилет; шею охватывал металлический обруч.– Ну, иди же, – сказала она и протянула ко мне руки.Безо всякого энтузиазма я поднялся с кресла и обнял веснушчатого распорядителя бала.– Яна…– Не прижимайся ко мне, – нахмурилась она, – это глупая музыка, я поставлю что-нибудь быстрое…Она выскользнула из моих объятий и стала возиться с магнитофоном. Ко мне подбиралась усталость, которую усугубляла активность этой девицы.– У тебя такой вид, будто ты хочешь спать… И ты зевнул, – обиделась она.– Ну и что? – буркнул я. – Может, я действительно устал, и, может, есть целая куча причин, чтобы…Это была быстрая мелодичная музыка, и мы не касались друг друга.– Может быть, – сказала Яна. – В твоем почтовом ящике что-то лежит, если это тебя интересует.– Ты вычислила мой почтовый ящик? – искренне удивился я.– Пока ты искал ключ от лифта, – пожала Яна плечами, – я на него взглянула.– А вдруг там что-то страшно важное? – нахмурился я.– Так иди посмотри.– А когда тебе надо домой? – намекнул я и вновь откровенно зевнул.– Не сейчас, – сказала Яна, – так что не волнуйся и иди. Я подожду.Я пошел. И опять ни на лестнице, ни внизу в вестибюле никого не встретил. Теперь я уже обращал внимание на такие детали. В ящике лежала сложенная телеграмма. Неужели опять от Геды? Нет, не от Геды. На этот раз от Камила. «В пятницу в десять запись на радио.Я покрутил головой. Вылетать из группы Камила как раз тогда, когда она наконец-то начинает записываться… Мятую телеграмму я сунул в карман и поехал наверх. Дверь я оставил полуоткрытой. Как будто ничего не изменилось. Я видел узкую щель, но в квартире было темно. Может, Яна убежала, пока я поднимался на лифте?– Я здесь, – раздалось из темноты. – Не зажигай свет.Я закрыл дверь и услышал шорох. На кресле лежал твидовый костюм, а тахта была расстелена. Медленно, ни о чем не думая, я разделся.– Нет, – прошептала Яна.Я влез к ней под одеяло и тут же попытался ее обнять.– Расскажи мне что-нибудь интересное, – сказала она тихо и отодвинулась к стене, – и веди себя хорошо. 33 Проснулся я не очень поздно, но рядом со мной никого не было. Часы показывали восемь. На столе все еще стояли две рюмки. Когда же она ушла? Выбравшись из-под одеяла, я в недоумении застыл на ковре. Между рюмками лежали ручка и салфетка, на которой было написано: «Люблю, ты вел себя хорошо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17