Наконец в 1836 году супруги переезжают в собст­венный дом в Староконюшенном переулке на Арбате. Сначала дом числился за Надеждой Васильевной Ре­пиной, «служащей при Императорском московском те­атре». В 1841 году, когда Верстовский и Репина офици­ально стали мужем и женой, дом этот сделался «соб­ственным домом» Верстовского. В арбатском особняке супруги прожили более двадцати лет.
Сюда приходили актеры Большого и Малого теат­ров, с которыми много занимался композитор, педа­гог, режиссер Верстовский. В этом доме часто устра­ивались репетиции. Бывали у Верстовского и знаме­нитые музыканты: Р. Шуман, Ф. Лист, Г. Берлиоз.
Последний из московских адресов Верстовского - уже упомянутый нами дом в Хлебном переулке.
Немного прожил Верстовский после того, как ото­шел от театральной деятельности. На пять лет пере­жила его Репина.
Он умер в 1862 году, словно бы переступив предел положенного ему времени и не дождавшись нового, когда прекрасные творения его - романс «Вот мчит­ся тройка почтовая...», «Черная шаль», «Цыганская пес­ня», опера «Аскольдова могила» и другие - обрели но­вую жизнь. Все, кажется, переменилось с тех пор, но так же мчится «вдоль по дороге столбовой» не сущест­вующая уже почтовая тройка с нежным своим коло­кольчиком...
Любимые певцы московской публики
Их, Булаховых, было трое: отец и два сына, и каждый из них оставил свой достаточно заметный след в истории отечественной музыкальной культуры.
В первой четверти XIX века на сцене Большого Петровского театра в Москве даются спектакли с му­зыкой Верстовского, Алябьева, Варламова.
Московская публика встречает и провожает апло­дисментами певца Петра Александровича Булахова (1793-1835), чарующего слушателей своим глубоким, приятного тембра тенором.
Дошедшие до нас отзывы современников, сохра­нившиеся на пожелтевших от времени полосах «Мос­ковских ведомостей», рассказывают, что Петр Алек­сандрович обладал превосходным голосом. «Первый певец в России и один из первых в Европе» с 1821 по 1832 год пел на сцене в операх русских, итальянских и французских композиторов, водевилях и дивертис­ментах.
В 1823 году в доме Пашкова П.А. Булахов впер­вые исполнил музыкальную балладу, или кантату, Верстовского на слова Пушкина «Черная шаль».
«Зрители с удовольствием заметили, что сия кантата, вопреки обыкновению, была пета в приличном костюме и с приличными декорациями», - писал из­вестный русский музыкальный критик и литератор В.Ф. Одоевский, подразумевая под определением «приличный» - «театральный», соответствующий роли актера.
В 1827 году уже со сцены Большого театра, от­крывшегося двумя годами раньше, любимый публи­кой певец исполнил впервые «Соловья» Алябьева, блистательно справившись со столь сложным вокаль­ным произведением.
«Московские ведомости» сообщают также о том, что виртуозные арии из опер итальянских и француз­ских композиторов, довольно часто ставившихся на сцене Большого театра, Булахов пел с такой же лег­костью, гибкостью и мягкостью, как и популярные романсы.
Восхищенные московские зрители не раз призна­вались, что никогда раньше сцена не украшалась пев­цом, подобным Булахову.
Московский Булахов, Петр Александрович, по сло­вам современников, терпеть не мог фантастических и сказочных опер. Будучи по характеру человеком ис­кренним, которому чужда была аффектированная театральность, он с трудом исполнял роли мелодрама­тических злодеев, ибо не мог поверить в их реальность. А ролей, где он сумел бы проявить всесторонне свой талант, в его время еще не было.
Но зато Петр Александрович Булахов сполна вы­разил себя в русских романсах, которые пел мастер­ски, с истинной лирической музыкальностью, но без ложной, фальшивой чувствительности. Он передал эту традицию благородного исполнения русских песен и романсов своему сыну - Павлу Петровичу, а также и А. О. Бантышеву.
Недолго - всего одиннадцать лет - ласкал слух московских любителей пения голос Петра Булахова: будучи еще довольно молодым, он заболел и умер.
Своим сыновьям Павлу и Петру Петр Александро­вич дал широкое музыкальное образование, заразил их истинной любовью к сцене, пению, пристрастил к русской национальной музыке.
В 50-х годах XIX столетия теперь уже в Петербурге, а не в Москве громким успехом у театральной публики пользовался «первый тенор» - Павел Петрович Була­хов (1824-1875), сын Петра Александровича.
Дебютировавший на сцене петербургского театра партией Собинина в опере Глинки «Жизнь за царя» («Иван Сусанин») в 1849 году, Павел Булахов имел осо­бый, неповторимый успех как лучший исполнитель бал­лады Финна в другой глинкинской опере - «Руслане и Людмиле», пел он также и партию Бояна.
«Много ли Финнов видели после Павла Петровича? Но он был лучшим Финном, и с тех пор, как он пере­стал петь его балладу, традиция хорошего, верного, на­стоящего исполнения этой превосходной баллады ис­чезла», - писал в «Петербургских ведомостях» 1875 го­да один из театральных критиков.
Талант Павла Петровича, младшего из Булаховых, критики характеризовали почти теми же словами, что и дарование старшего: «...чудесный был у него голос в молодости - бархатный, свежий, красивый, высокий. Он пел музыкально, с пониманием дела и вкусом, и ча­сто своим исполнением доставлял немалое удовольст­вие».
Певец высокой культуры и высокого вокального ма­стерства, Павел Булахов спел более пятидесяти партий в операх, поставленных на петербургской сцене за чет­верть века. Он был первым исполнителем партии Князя в опере Даргомыжского «Русалка».
Небезынтересно, что оба певца, отец и сын, сочиня­ли песни и романсы. Лирические, задушевные романсы и песни Павла Булахова «Крошка», «Колыбельная пес­ня», «Право, маменьке скажу...» были положены на ноты и дошли до наших дней.
Может, поэтому Павла Петровича Булахова - сочи­нителя романсов - нередко путают с его братом Пет­ром Петровичем, профессиональным композитором и вокальным педагогом, жившим и работавшим в Москве.
Петр Петрович Булахов (1822-1885) был автором множества романсов и песен, весьма популярных и рас­пространенных в музыкальном московском быту, лю­бимых и в наши дни. Они ограничиваются преимущест­венно любовно-лирической тематикой, отражающей весьма характерные интонации городской бытовой му­зыки тех дней: песня, цыганский романс, салонный вальс.
Такие романсы Петра Булахова, как «Тройка», «Вот на пути село большое...», «Тихо вечер догорает...», «Пре­лестные глазки», «Свидание», «Не хочу, не хочу...», «Нет, не тебя так пылко я люблю...», «Не пробуждай воспоминаний...», и сейчас входят в концертный репер­туар многих певцов.
Рассказ о певческой династии Булаховых был бы, наверное, неполным, если не упомянуть еще об одной талантливой представительнице этой фамилии. Речь идет о певице Анисье Александровне Булаховой (1831- 1920), урожденной Лавровой, жене Павла Петровича Булахова.
Анисья Булахова училась в Московском театраль­ном училище и дебютировала на сцене Большого театра в 1849 году, исполнив партию Изабеллы в опере Мейербера «Роберт-Дьявол». С 1852 года она пела в Мариинском театре. Выступлениям Булаховой на петербург­ской оперной сцене сопутствовал большой успех. Она была одной из трех певиц (две другие - М. Степанова и Е. Семенова), исполнявших партии Антониды и Люд­милы при жизни М. И. Глинки.
...Александр Олимпиевич Бантышев (1804-1860) на­чинал свой жизненный путь в сфере чиновничьей, весь­ма далекой от искусства, правда, смолоду испытывал тягу к пению и пел в частных хорах. Среди хористов он выделялся своим голосом, на него обратил внимание А.Н. Верстовский и предложил ему стать профессио­нальным актером на сцене Большого театра. Бантышев с радостью принял предложение Верстовского и в 1827 году был зачислен в театральную труппу.
Водевили, дивертисменты с музыкой Алябьева, Вер­стовского вполне отвечали вкусам и наклонностям мо­лодого Бантышева: он с блеском выступал с пением входивших тогда в моду романсов.
Он был замечательным исполнителем двух прослав­ленных романсов Алябьева - «Вечерком румяну зо­рю...» (на слова Н.П. Николева) и «Соловья» (на стихи А.А. Дельвига). Исполнив последний, он получил даже прозвище - «московский соловей». Композитор Алябь­ев вспоминал его пение в сибирской ссылке: «...прель­щался я, как и многие другие, слушая Бантышева».
«У него был голос чистый и мягкий, тенор с прият­ным тембром, - писала в своих воспоминаниях А.В. Щепкина, сестра Н.В. Станкевича. - Он пел живо и с увлечением. Даже небольшие романсы, пропетые им, вызывали в театре взрыв аплодисментов...»
Интересно, что Бантышев, выступая в концертах, пел и собственные песни: «Что ты, травушка...», «За­молчишь ли, сердце бедное...», «Ах, шли наши ребята из Ново-Города...» и др.
В начале артистической жизни Александра Банты­шева, в 1828 году, «Московский телеграф» отмечал, что «он имеет тенор очень приятный, но еще весьма мало обработанный». Однако уже в 1833 году музыкальный критик Одоевский писал о Бантышеве, что он певец «теперь лучший» в России, и отмечал при этом: «В игре Бантышева, как и в голосе его, главное достоинство простота, непринужденность..,»
Верстовский быстро распознал артистические воз­можности певца. Не раз говаривал Алексей Николаевич уже после создания «Аскольдовой могилы», что Торопку он писал, отлично представляя себе, как Бантышев будет исполнять его песни и арии.
Но до «Аскольдовой могилы» на сцене Большого те­атра шла первая опера Верстовского «Пан Твардов­ский», где Александр Бантышев прекрасно выступил в роли Гикши. Гикша стал в жизни Бантышева отличной пробой, экзаменом его актерских возможностей, кото­рый он с честью выдержал, вдохновив Верстовского на создание новых подобных ролей. Он сумел раскрыть характерные черты цыгана Гикши: огневой темпера­мент, находчивость, ловкость. Ну, а с исполнением пе­сен Гикши он справился с легкостью, ибо это было для него уже делом знакомым.
«Бантышев в роли Гикши порадовал нас. Для начи­нающего артиста он играл очень хорошо... С его прият­ным голосом и наружностью, каких успехов не может он обещать себе?» - писал С.Т. Аксаков.
Когда в Петербурге опера «Пан Твардовский» не имела никакого успеха, шла при пустом зале, многие были уверены: при участии Бантышева такого бы не случилось.
Сам Бантышев настолько сроднился с образом цы­гана Гикши, что и в других ролях не мог обходиться без его интонаций, жестов, прищура глаз. Артист, ви­димо, был рожден для исполнения таких острохарак­терных ролей.
В 1830 году «Московский телеграф» выступил со статьей об Александре Олимпиевиче Бантышеве. В ней говорилось, что актер, начиная свою театральную стезю, не имел других талантов, кроме вокального, по­этому «он занялся изучением музыки и испытывает свои силы во всех родах, для того чтобы узнать в точ­ности, который более для него приличен».
Со временем стало видно, что лирические и героиче­ские амплуа - не самая сильная сторона певца.
Удачной была для Бантышева роль в инсценировке «Цыган», положенных на музыку опять-таки Верстовским.
«Как свободен, как на месте тут был Бантышев! Как охотно пелось ему, как охотно нам слушалось! А почему? Потому, что не было рассчитанного искусст­ва, приемов выученных», - писал рецензент.
Судя по высказываниям рецензентов, Бантышев, как и его предшественник П.А. Булахов, не любил возвы­шенных, патетических, подчеркнуто театральных ро­лей. Лучшим творением Бантышева была роль Торопа Голована в «Аскольдовой могиле» Верстовского. Ис­полнение им этой роли вошло в историю Большого те­атра.
Когда «Аскольдова могила» была закончена, Верстовский немало часов провел наедине с певцом, ру­ководя его работой над ролью. Поскольку она создава­лась именно для Бантышева, с учетом его особенностей, актеру было нетрудно постигнуть образ Торопки Голо­вана.
История повторилась. Как прежде Гикша присут­ствовал во всех других ролях и актер ничего не мог с этим поделать, так теперь он сроднился с Голованом, старался играть его как можно чаще. И в других спек­таклях, с совсем иными персонажами, Бантышев все же очень походил на Торопа Голована. Это была его любимая роль.
Интересны воспоминания современника актера, от­носящиеся к 40-м годам. «Лет шесть тому назад я был в Москве в театре: давали «Аскольдову могилу», Бантышев пел «Заходили чарочки по столику», публика кричала «браво, браво!». Года четыре тому назад слу­чилось мне быть на бенефисе Бантышева. Бантышев играл Торопку и снова пел: «Заходили чарочки по сто­лику». Публика вопила: «браво-браво-брависсимо!» В 1844 г. снова бенефис Бантышева, он снова играет То­ропку. Какая удивительная и похвальная стойкость!.. Публика кричит: браво, браво! брависсимо!»
И действительно, артист не расставался с ролью, принесшей ему громкую известность, а в Москве, мож­но сказать, славу.
Стиль опер Верстовского с их куплетами, песнями, плясками отвечал яркому демократическому таланту Александра Олимпиевича Бантышева. Здесь кстати пришлась его манера петь, как на гулянье, - пританцо­вывая, разводя руками, подхваченная впоследствии другими профессиональными исполнителями русских народных песен.
Бантышев импонировал москвичам естественностью своего таланта, искренней, непосредственной манерой исполнения. «Прекрасный тенор, искупивший природ­ным богатством своего голоса недостатки... музыкаль­ного образования, славный комический актер... лучший певец для русской оперы, для русской песни... единст­венный актер, который так умел по-русски носить рус­ский кафтан и пропеть русскую песню. Главным тор­жеством Бантышева была русская песня: он пел ее, как, может быть, не удастся ее спеть никому другому», - писали в 1853 году «Ведомости московской городской полиции».
Самобытная, истинно русская певческая манера Бан­тышева была одной из сильных сторон его дарования.
Слушатели признавались: когда пел Бантышев, «что-то родное так живо отзывалось в сердце, что нельзя было удержаться от восторга».
Певцу, чье творчество было главным образом связа­но с операми Верстовского (Гикша в «Пане Твардов­ском», Торопка в «Аскольдовой могиле», Никанор в «Тоске по родине»), Бантышеву довелось участвовать и в постановке «Ивана Сусанина» Глинки: он успешно ис­полнил партию Собинина. И все-таки эту его работу ни­как нельзя было сравнить с исполнением роли Гикши, а еще более - Торопки, где дарование артиста раскры­лось полностью. Он был настолько захвачен музы­кальной образностью созданий Верстовского, что не мог уже перестроиться; воплотить глубину гениальных опер Глинки оказалось ему не под силу.
...Двадцать пять лет пел в Большом Петровском те­атре «московский соловей» - Александр Олимпиевич Бантышев. Он ушел со сцены в 1853 году.
Михаил Щепкин в водевилях и комических операх
С детских лет Михаил Щепкин страстно полюбил театр. Мише исполнилось всего семь лет, когда он в 1795 году увидел в домашнем театре графа Волькенштейна оперу «Новое семейство». Яркое зрелище, сопро­вождаемое оркестром, поразило восприимчивого, впе­чатлительного мальчика, и он с этой ранней поры уже не мыслил жизни без театра.
Семья Щепкиных находилась в крепостной зависи­мости у помещика Волькенштейна. Отец великого ак­тера Семен Щепкин, будучи способным, толковым че­ловеком, заслужил доверие своих хозяев и был произ­веден в чин управляющего графскими имениями. Та­ким образом, детство Миши протекало в сравнительно благоприятных условиях. Однако в первые десятилетия актерской деятельности Михаила Щепкина сознание своей подневольности, несвободы постоянно напомина­ло о себе, мешало развернуться проявившемуся с юно­сти таланту актера.
Долго тянулась весьма характерная для той поры драма - перехода на положение вольного человека, не принадлежащего никому, даже так называемым «доб­рым» господам Волькенштейнам.
Свою артистическую жизнь крепостной Михаил Щепкин начинал в курском театре, который возглавляли антрепренеры братья Барсовы. Под их руководст­вом Щепкин получает полезные уроки актерского ма­стерства.
В театре того времени была распространена манера французской классической игры; однако использова­лись и народные, балаганные традиции. Щепкин живо усваивал и едва появлявшиеся тогда проблески реали­стической, близкой к жизни игры на сцене.
Искусство братьев Барсовых, оперного и драматиче­ского артистов, которые умели «одушевлять публику простой и непосредственной игрой своей», было очень близко юному Щепкину. В своих записках Михаил Се­менович рассказывает, с каким трудом он добивался простоты исполнения той или иной роли.
«Как-то была репетиция мольеровской комедии «Школа мужей», где я играл Сганареля, - вспоминает Щепкин. - Так как ее много репетировали, и это мне наскучило, да и голова моя была занята в то время ка­кими-то пустяками, то я вел репетицию, как говорится, неглиже:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17