Ю. Лермонтов, П. А. Вяземский, А. И. Полежаев. При содействии Мерз­лякова состоялся литературный дебют его ученика Фе­дора Тютчева.
Вот что пишет М. А. Дмитриев в книге «Мелочи из запасов моей памяти»:
«Живое слово Мерзлякова и его неподдельная лю­бовь к литературе были столь действенны, что воспла­меняли молодых людей к той же неподдельной и бла­городной любви ко всему изящному, особенно к изящ­ной словесности.
Одна лекция приносила много и много плодов, ко­торые дозревали и без его пособия, его разбор какой-нибудь одной оды Державина или Ломоносова откры­вал так много тайн поэзии, что руководствовал к дру­гим дальнейшим открытиям законов искусства.
Он бросал семена столь свежие и в землю столь восприимчивую, что ни одно не пропадало и приносило плод сторицею».
«Учителем нашим был Мерзляков», - поясняет М. П. Погодин, говоря о литературных вкусах своего окружения.
А.Ф. Мерзляков родился в 1778 году в Далматове Пензенской губернии, в семье купца, учился в Перм­ском народном училище. Написанная им в годы учебы «Ода на заключение мира со шведами» решила даль­нейшую его судьбу: попечитель народных училищ И. И. Панаев передал оду Екатерине II, она была напе­чатана в «Российском магазине» (1792 г., ч. 1), а Алек­сей Мерзляков был переведен в гимназию при Москов­ском университете.
В 1795-1797 годах имя Мерзлякова встречается сре­ди отличившихся и получивших награды гимназистов. А в 1798 году его как первого, отмеченного за успехи в учебе золотой медалью среди так называемых казенно­коштных студентов, переводят в университет.
После окончания университета Мерзляков был оставлен на кафедре российского красноречия, стихо­творства и языка. В 1804 году он становится профессо­ром русской словесности.
Интерес к античной литературе, работа над пере­водами сблизили его с Н.И. Гнедичем, который в то время был еще учеником университетского пансиона. Вслед за В.К. Тредиаковским и А.Н. Радищевым, но прежде, чем Гнедич, Жуковский и Дельвиг, Мерзляков стал разрабатывать русский гекзаметр.
Мерзляков воспринимал литературу древнего мира как народную. Не случайно в переводах из Сафо он приходит к тому тоническому размеру, который при­сущ русской народной песне.
…Коренастый, широкоплечий, «поземистый», с резким провинциальным выговором на «о», со свежим от­крытым лицом, прилизанными волосами и доброй улыбкой - так описывали Алексея Федоровича Мерз­лякова его современники.
«Пишу, перевожу, выписываю, составляю, привожу в порядок, одним словом, хочу быть современным пут­ным профессором, - сообщает Мерзляков В.А. Жуков­скому осенью 1803 года, - с месяц уже не принимался за свою поэзию и живу теперь чужою».
С Жуковским Мерзлякова познакомил Александр Тургенев еще в Благородном пансионе. Мерзляков, как и Жуковский, вошел в Дружеское литературное обще­ство, организованное в 1801 году Андреем и Александ­ром Тургеневыми (братьями будущего декабриста Н. И. Тургенева). В Обществе определился интерес Мерзлякова к гражданственным стихам, к проблеме народности поэзии.
Мерзлякова и Жуковского многое объединяло в тот период. Однако довольно скоро между ними возникают споры, осложнившие их отношения.
Идейные расхождения начались с того, что Мерзля­ков не согласился с Жуковским, когда тот выступил против философов-просветителей, отдав предпочтение не разуму, а «надежде». Позднее пути их все более рас­ходятся, ибо Мерзляков, профессор-разночинец, вы­ступал против дворянской традиции в литературе, влияния Карамзина, против субъективизма и мисти­цизма - всего того, что было чрезвычайно близко Жуковскому. Однако в начале 1800-х годов они еще были связаны узами дружбы, тянулись друг к другу.
«Ты зовешь меня к себе в Белев - житье с тобой, ко­нечно, почитаю я выше, нежели житье с чинами и хло­потами: но, друг мой, у меня есть отец и мать, они не могут быть довольны одним романтическим житьем.
Итак, судьба заставляет меня искать, искать и ме­таться», - писал Мерзляков Жуковскому в 1803 году.
«Метался» Мерзляков и потому, что его снедала тоска по родным пермским местам, он часто ощущал свою неприкаянность в Москве.
Среди трудов, забот всечасных,
Чем рок меня обременил,
Возможно ль, чтоб, места прекрасны,
Я вас когда-нибудь забыл?
Современники вспоминали, что в чопорных собра­ниях Мерзляков был странен, неловок, молчалив. Но зато в небольшом обществе коротко знакомых людей, в дружеских беседах он отличался красноречием и до­бродушием, был необыкновенно прост и непринужден в обращении.
Жил Мерзляков на Никитской, против монастыря. У себя дома он устраивал вечера, которые проходили в беседах о литературе. В числе участников этих вече­ров были поэт Д.В. Веневитинов и писатель, литера­турный и музыкальный критик В.Ф. Одоевский.
У Мерзлякова на квартире жили студенты универ­ситета. Одно время пансионером Мерзлякова был бу­дущий декабрист И.Д. Якушкин. Жил у Мерзлякова и Д.Н. Свербеев, оставивший о нем воспоминания:
«Он был человек несомненно даровитый, отличный знаток и любитель древних языков, верный их пере­водчик в стихах несколько напыщенных, но всегда бла­гозвучных, беспощадный критик и в этом отношении смелый нововводитель, который дерзал, к соблазну сов­ременников, посягать на славу авторитетов того вре­мени, как например, Сумарокова, Хераскова, и за то подвергался не раз гонению литературных консервато­ров...»
Студенты, любившие лекции Мерзлякова, отмечали, что у него была способность импровизации, что он ни­когда не задумывался над фразой и даром, что немнож­ко заикался, «выражение его рождалось вдруг и... все­гда было ново, живо, сотворенное на этот раз и для этой мысли». Он умел вплести в канву своей лекции произведение любого автора, к примеру, даже басни Крылова не мешали ему говорить о лиризме.
В этом ученом муже всегда присутствовал поэт и, пожалуй, даже артист. Н.Н. Мурзакевич, воспоминания которого относятся к 1825 году, писал: «Сколько увле­кательны были импровизации воевавшего против ро­мантизма профессора Мерзлякова, бывшего в душе ро­мантиком...».
Недаром Мерзляков был дружен с театральными де­ятелями, с которыми постоянно встречался и в Обще­стве любителей российской словесности, председателем которого одно время был, и в домашнем театре Ко­кошкина, где блестяще читал публичные лекции. Об этих лекциях Кокошкин говорил Аксакову: «...ничего подобного Москва не слыхивала».
В то время, когда еще не был построен Боль­шой театр, особенное значение для культурной жизни Москвы имели концерты и театральные представления в частных домах, таких, например, как дом Кокошкина. Здесь ставились интересные спектакли с участием са­мого Федора Федоровича, проходили концерты, на ко­торых нередко звучали песни и романсы Мерзлякова и Кашина.
Мерзляков, нечасто посещавший светские гостиные своих знакомых, в доме Кокошкина чувствовал себя легко. Здесь, вне стен университета, в свободной теат­ральной атмосфере, он, вероятно, ощущал себя больше поэтом, нежели ученым мужем. Он покорял слуша­телей бесконечными экспромтами, на которые был ве­ликий мастер, стихами, рождавшимися мгновенно, вдруг и тут же сразу, без помарок, ложившимися на бумагу. И знаменитая его песня «Среди долины ровныя...» также родилась как блестящий экспромт.
Песню эту распевали в России от Москвы до Енисея. Она была настолько распространенной и близкой мно­гим, что мало кто задумывался об авторе, написавшем слова и этой прекрасной песни, и других, также зачис­ленных в разряд народных.
Песня была создана в 1810 году, лучшее для Мерзлякова время, когда он мечтал, увлекался, строил пла­ны и верил в их осуществление. В ту пору он подру­жился с дворянским семейством Вельяминовых-Зерно­вых, где все любили его за талант, доброту, необыкно­венное простодушие и природную беспечность.
Обычно летние месяцы это семейство проводило под Москвой, в сельце Жодочах, куда часто наведывался Мерзляков, питавший нежные чувства к А.Ф. Вельяминовой-Зерновой.
И вот в один такой приезд, как рассказывает М.А. Дмитриев, поэт растрогался оказанным ему при­емом, стал жаловаться на свое одиночество, а потом вдруг взял мел и на открытом ломберном столе напи­сал сразу почти половину песни.
Но в этой легкости, поспешности таился и недоста­ток: стихам Мерзлякова порой не хватало мастерской шлифовки.
В то же время как ученый-теоретик, как литератур­ный критик Мерзляков был весьма взыскателен и строг. Движимый любовью к литературе и обладая вы­соким художественным вкусом, он не боялся высказы­ваться напрямик и не слишком заботился об авторском самолюбии.
Аксаков рассказывает, как однажды на литератур­ном вечере Кокошкин читал свой перевод «Мизантро­па», желая, по видимости, услышать замечания. Критика одного из гостей, М.Т. Каченовского, была очень мягкой, умеренной, чего никак нельзя было сказать о высказываниях присутствовавшего на вечере Мерзлякова, который «нападал беспощадно на переводчика». Кокошкин, выведенный из терпения его бесконечными замечаниями, слышавший их не в первый раз, «поло­жил рукопись на стол, очень важно сложил руки и ска­зал: «Да помилуйте, Алексей Федорович, предоставьте же переводчику пользоваться иногда стихотворной вольностью».
На это Мерзляков возразил, что стихотворная воль­ность заключается, мол, в том, чтобы писать хорошо. Все присутствующие, услышав столь прямой ответ, одобрительно засмеялись.
Поведение Алексея Федоровича в данном случае дает представление о его характере - горячем, откры­том, о его серьезном, глубоком отношении к литера­туре.
«Но едва ли кто больше Мерзлякова пользовался так называемой стихотворной вольностью, в которой он так резко отказывал Кокошкину, - пишет Аксаков, - особенно в своих переводах Тасса, из которых отрывки он также иногда читывал у Кокошкина... и никто, кро­ме Каченовского, не делал ему замечаний, да и те были весьма снисходительны».
Заканчивает свой рассказ об этом эпизоде Аксаков такими словами: «Нет, однако, никакого сомнения, что перевод Кокошкина много обязан своим достоинством, правильностью и... чистотою языка строгим замечаниям Мерзлякова».
Далее Аксаков вспоминает, как сам слушал лекцию Мерзлякова, в которой тот анализировал «Дмитрия Донского» В.А. Озерова и вновь высказывал строгие и справедливые замечания. Но слушатели не желали соглашаться с таким разбором трагедии, он им казался пристрастным и даже недоброжелательным. Дело в том, что стихи Озерова после наскучивших трагедий Сумарокова и Княжнина нравились публике и она не желала выслушивать «несправедливые» замечания «ученого педанта». Естественно, что публика была в неистовстве от того, что с кафедры кто-то «смеет назы­вать стихи по большей части дрянными, а всю траге­дию - нелепостью...».
Несмотря на многообразие литературной и научной деятельности - поэт, переводчик, профессор - препода­ватель русской словесности, ученый-историк, - наибо­лее заметный след Мерзляков оставил, пожалуй, как автор песен.
Его вместе с композитором и собирателем фолькло­ра Данилой Никитичем Кашиным (позднее Кашин со­стоял капельмейстером при Большом Петровском теат­ре - А. С.) можно считать родоначальниками жанра русской песни.
«Как поэт он замечателен своими лирическими сти­хами, особенно русскими песнями, в коих он первый умел быть народным, как Крылов в своих баснях», - писал о нем М.А. Максимович в 1831 году.
На чрезвычайную распространенность мерзляков­ских песен указывал и Н.А. Полевой в «Московском телеграфе»: «Песни А.Ф. Мерзлякова потому еще бо­лее вошли в народный быт, что они извлечены из про­стонародных песен».
И на самом деле, многие песни Мерзлякова, особен­но те, музыка к которым написана Кашиным, прямо восходили к фольклорному тексту, а некоторые даже и начинались точно так же, как народные песни: «Я не думала ни о чем на свете тужить...», «Вылетала бедна пташка на долину...», «Ах, что же ты, голубчик, неве­сел сидишь...», «Чернобровый, черноглазый...».
Такая близость песен поэта к фольклорным источникам приводила к тому, что они быстро становились известными самым широким слоям городского населе­ния.
Впрочем, та же участь выпала на долю песен, не имевших непосредственной связи с фольклором, на­пример, всем знакомой, упоминавшейся уже «Среди долины ровныя...», а также «Велизария» («Малютка, шлем нося, просил...»).
Песня «Среди долины ровныя...» сочинена была поэтом на уже известную мелодию О. А. Козловского (к стихотворному тексту П.М. Карабанова «Лети к мо­ей любезной...»).
Создание стихотворений «на голос» было довольно частым явлением во второй половине XVIII и в начале XIX века. Ссылки «на голос», то есть на уже существу­ющие мелодии, встречаются при издании песен А.П. Су­марокова, Н.П. Николева, И.И. Дмитриева, псалмов М.В. Ломоносова («Хвалу всевышнему владыке...») и многих других.
Автором музыки другой известной песни Мерзлякова - «Велизарий» был композитор А. Д. Жилин, напи­савший более двадцати песен и романсов на слова Мерз­лякова, Дмитриева, Державина, Хераскова, Жуковско­го, Нелединского-Мелецкого и других.
Искренность песен Мерзлякова не могла не подку­пить. «...Какое глубокое чувство, какая неизмеримая то­ска в его песнях!»-писал в «Литературных мечтани­ях» В.Г. Белинский. Великий критик особенно выделял песни Мерзлякова «Чернобровый, черноглазый...», «Не липочка кудрявая...», «Ах, что ж ты, голубчик...», назы­вая их бессмертными: «Это не песенки, это не подделки под народный такт - нет. Это живое, естественное чув­ство, где все безыскусственно и естественно». «Это был талант мощный, энергический», - говорил Белинский о Мерзлякове.
Мерзляков использовал и собранные Кашиным пес­ни, при этом иногда существенно переделывая, чтобы усилить драматизм ситуации, а иногда лишь изменяя зачины и концовки, усиливая в них элементы народной поэтической лексики: «печальная победная головушка молодецкая», «грусть-злодейка», «забавушки - алы цве­тики».
Часто применял поэт смысловые и звуковые повто­ры:
Птичка пугана пугается всего!
Горько мучится для горя одного!
Включал и распространенные в народной песне па­раллелизмы:
Нельзя солнцу быть холодным,
Светлому погаснуть;
Нельзя сердцу жить на свете
И не жить любовью!
Одновременно с песнями поэт создает стихотворе­ния, запечатлевающие современную ему московскую жизнь. Мерзляков высмеивает черты московского бар­ства, того общества, где гордятся богатством и где поэт-разночинец чувствует себя затерянным, чужим:
Там, в кружке младых зевак,
В камнях, золоте дурак.
Мерзляков выводит в своих стихотворениях и «уче­ных шумных круг», имея в виду своих коллег по Мос­ковскому университету.
Тема затерянности, одиночества, так остро прозву­чавшая в знаменитой песне «Среди долины ровныя...», присутствует и во многих других стихотворениях Мерз­лякова.
Письмо друга Мерзлякова разночинца 3.А. Буринского к Н.И. Гнедичу точно раскрывает мотивы, побу­дившие поэта создавать подобные произведения:
«Люди нашего состояния, - пишет он, - живут в раб­стве обстоятельств и воли других... Сколько чувств и идей должны мы у себя отнять! Как должны переина­чить и образ мыслей, и волю желаний, и требований своих самых невинных, самых благородных склоннос­тей! Мы должны исказить самих себя, если хотим хоро­шо жить в этой свободной тюрьме, которую называют светом».
После 1812 года Мерзляков все меньше обращается в своем творчестве к прославившим его русским песням. Он больше пишет торжественные оды, много времени и сил отдает переводам. Работа его над переводом «Осво­божденного Иерусалима» Тассо продолжалась чуть ли не восемнадцать лет: начат он был еще перед войной 1812 года и появился в печати только в 1828 году.
Начиная с 20-х годов особенно заметен спад творче­ской активности Мерзлякова.
В одном из писем В.К. Кюхельбекер так выскажет­ся о поэте: «Мерзляков, некогда довольно счастливый лирик, изрядный переводчик древних, знаток языков русского и славянского... но отставший по крайней мере на 20 лет от общего хода ума человеческого».
В последние годы жизни Мерзлякову угрожает бед­ность. В письме Жуковскому он открыто жалуется на нужду, просит помочь: «Право, брат, старею и слабею в здоровье, уже не работается так, как прежде, и, кроме того, отягчен многими должностями по университету; время у меня все отнято или должностью, или частны­ми лекциями, без которых нашему брату-бедняку обой­тись неможно, а дети растут и требуют воспитания. Кто после меня издать может мои работы и будут ли они полезны для них, ничего не имеющих».
Умер Мерзляков в 1830 году совсем еще не ста­рым - ему было пятьдесят два года.
Примечательно, что именно в год смерти поэта уви­дела свет книга его «Песен и романсов». Она словно на­поминала о былой славе Мерзлякова, о времени созда­ния лучших его произведений, подготовивших почву для появления таких поэтов, как Николай Цыганов и Алексей Кольцов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17