«...Воспомни, милый граф, счастли­вы времена, когда нас юношей увидела Двина», - обра­щался к нему поэт в одном из стихотворений.
Дружеские отношения связывали Михаила Юрьеви­ча с Гоголем. Знаменитое письмо Гоголя о живописце А.А. Иванове было адресовано Виельгорскому. Извест­но, что на руках у Гоголя умер от туберкулеза в 1839 году в Риме двадцатидвухлетний сын Виельгор­ского Иосиф.
В 1838 году Виельгорский совместно с Жуковским организует выкуп из крепостной неволи великого поэта Т.Г. Шевченко.
...В 1826 году Виельгорский переехал в Петербург. В доме у Михаила Юрьевича «раза два, три в неделю собирались не только известные писатели, музыканты и живописцы, но также и актеры и начинающие карье­ру газетчики, - вспоминает зять Виельгорского писа­тель В.А. Соллогуб. - Почти каждую неделю на полови­не самого графа, то есть в его отдельном помещении, устраивались концерты, в которых принимали участие все находившиеся в то время в Петербурге знаменито­сти».
Для приезжих артистов это была как бы генеральная репетиция, первая «апробация» перед публичными кон­цертами. Слушательская аудитория домашних концер­тов у Виельгорского превышала триста человек.
Вскоре эти собрания приняли характер государст­венной отборочной театральной комиссии, тем более что сам граф Виельгорский с 1827 по 1829 год был чле­ном комитета по управлению казенными театрами.
Много было сделано для пропаганды серьезной симфонической и камерной музыки в России Виельгорским, популяризировавшим произведения Моцарта, Гайдна, Керубини, Вебера и других крупных музыкантов. В доме Виельгорских прозвучали концерты историче­ского цикла «от Глюка до Беллини».
Этот дом в Петербурге посещали такие знаменито­сти музыкального мира, как Лист, Берлиоз, Р. и К. Шу­ман, П. Виардо-Гарсиа.
Виельгорский, который слушал Листа еще в 1839 го­ду в Риме, первым из русских музыкантов сказал о нем: «Это - царь пианистов».
О своем пребывании в 1844 году у братьев Виельгор­ских писал Г. Берлиоз: «Я был им (Мих. Ю. Виельгор­ским. - А. С.) представлен находившимся у них заме­чательным лицам, виртуозам и литераторам». Известно, что на одном из домашних концертов у братьев дири­жировал своей симфонией Шуман, который называл Виельгорского «гениальнейшим дилетантом».
Серьезные, обоюдно уважительные отношения свя­зывали Виельгорского с Глинкой. Считая Глинку выда­ющимся национальным композитором, он относился к его творчеству с особым интересом и взыскательностью, разбирая как знающий музыкальный критик все напи­санное композитором, не оставляя вне своего внимания ни единого нюанса.
Вскоре после премьеры глинкинского «Ивана Суса­нина», которая оказалась возможной во многом благо­даря хлопотам Виельгорского, 13 декабря 1836 года был устроен товарищеский завтрак, на котором прозвуча­ли прославляющие композитора куплеты «Пой в вос­торге, русский хор...». Михаил Виельгорский выступил автором слов наряду с такими прославленными поэта­ми, как Вяземский, Жуковский, Пушкин... Музыку к стихам написал В. Одоевский.
Какое собрание разнообразных талантов, умов было в ближайшем окружении Виельгорского! И каждый тя­нулся к общению с ним, больше того, считался с его мнением, суждением, жаждал услышать от него отзыв.
И хотя, может быть, не так уж заметен след, кото­рый оставил Виельгорский в искусстве как компози­тор, но возможно ль оценить его вклад как слушателя, вдохновителя, знатока, первооткрывателя шедевров?
Годы долго щадили Виельгорского; несмотря на поч­тенный возраст, он оставался общительным, живым, любознательным человеком.
«Ученейшим из музыкантов нашего времени» назы­вал его Одоевский. Он вспоминал: «В графе Михаиле Юрьевиче было не только глубокое знание музыки, какое я редко встречал в первейших композиторах и гармонистах, но в нем был развит эстетический элемент в высшей степени. Счастливое сопряжение всех душев­ных способностей давало графу Михаилу Юрьевичу та­кой верный взгляд на искусство, которым едва ли кто ныне обладает».
А Михаил Иванович Глинка после смерти Виельгор­ского писал, что «граф М. Ю. принадлежал именно к разряду тех немногих людей, которым, кажется, никог­да умирать не следовало».
Первый музыкальный критик
«Да, он наш, природный москвич, Московитянин и даже Московский вестник со всеми нашими, для других странными, для нас любезными отпечатками, со всеми нашими родимыми пятнами»,- сказал о Владимире Федоровиче Одоевском Погодин, когда в 1862 году тот вернулся из Петербурга в Москву. «Одним из патриар­хов Москвы» называл его И.С. Тургенев.
Действительно, лучшие, деятельные годы Одоевско­го падают на Петербург, но своими вкусами, привычка­ми, привязанностями он оставался москвичом. В Мос­кве он родился, учился в Московском университетском пансионе, в Москве формировалась личность Одоев­ского, его взгляды, интересы, наклонности, дружест­венные связи.
Писатель, философ, журналист, музыкант, музы­кальный критик, педагог, ученый, просветитель... И можно было бы продолжить перечисление его много­численных творческих амплуа. Однако музыка на про­тяжении всей его жизни была самой главной страстью, которой он не изменял до конца.
«...Музыка: в этой высшей сфере человеческого ис­кусства человек забывает о бурях земного странствова­ния; в ней, как на высоте Альпов, блещет безоблачное солнце гармонии; одни ее неопределенные, безгранич­ные звуки обнимают беспредельную душу человека; лишь они могут совокупить воедино стихии грусти и радости, разрозненные падением человека, - лишь ими младенчествует сердце и переносит нас в первую не­винную колыбель первого невинного человека.
Не ослабевайте же, юноши! Молитесь, сосредоточи­вайте все познания ума, все силы сердца на усовершен­ствование орудий сего дивного искусства...»
Так Одоевский признается в своей любви к музыке в повести «Себастиян Бах».
Только музыке дано величайшее умение передать и самые сложные чувства, и самые сложные коллизии че­ловеческой мысли, считал Одоевский. Поэтому всю свою жизнь он не только сам в многообразных формах служил этому искусству, но и старался приобщать к нему как можно больше людей. Казалось, что и повести о музыкантах Одоевским написаны лишь для того, что­бы постичь секрет высочайшего из искусств - музыки, раскрыть, как сейчас говорят, психологию творчества ее создателей.
«Иногда мне на четыре ноты приходится писать це­лый том комментарий, и все-таки эти четыре ноты яс­нее моего тома говорят для того, кто умеет понимать их» - это тоже из «Себастияна Баха». Иоганн Себасть­ян Бах - любимый композитор Одоевского. Его глубо­кой, серьезной натуре близка была строгая и величест­венная музыка Баха, ее философичность.
Именно в лице Одоевского музыка Баха нашла своего первого и лучшего ценителя и истолкователя в России. Свою великую любовь к Баху, его органной музыке Одоевский выразил и в изобретательской деятельно­сти: он сконструировал орган, названный им «Себа­стианом».
В повести «Последний квартет Бетховена» Одоевский со свойственной романтикам яркостью и напря­женностью красок дает трагическую картину последних дней жизни великого композитора. Белинский назвал его произведение «биографией таланта». Одоевский, рассказывая о Бетховене, следует мысли: кажущаяся странность, отрешенность великих людей закономерна и естественна как органичное проявление их художни­ческой натуры.
«Пушкин весьма доволен твоим Квартетом Бетхове­на... Он находит, что ты в этой пьесе доказал истину весьма для России радостную: а именно, что возникают у нас писатели, которые обещают стать наряду с про­чими европейцами, выражающими мысли нашего века», - писал в 1831 году Одоевскому бывший «любо­мудр» А.И. Кошелев.
Влияние Пушкина на молодого писателя, его роль в жизни Одоевского были велики. Пушкин привлек Одо­евского к сотрудничеству в «Современнике». Когда Пушкин погиб, именно Одоевский произнес незабывае­мые слова: «Солнце русской поэзии закатилось...»
Цикл повестей «Русские ночи» (в него вошли и «Себастиян Бах», и «Последний квартет Бетховена») про­низывает мысль о необходимости совершенствования жизни, поисков путей к ее гармонизации. Героев пове­стей, вошедших в «Русские ночи», объединяет неудов­летворенность, мятежность души, стремление к вопло­щению своей мечты.
Широкий диапазон интересов, талантов Одоевского нашел отражение в его «Русских ночах»: психолог, же­лающий разобраться в тайнах человеческой натуры; знаток теории и истории музыки; ученый, проникаю­щий во многие области естественных и гуманитарных наук; философ, решающий нравственные, религиозные, мировоззренческие проблемы.
Аналитический ум в сочетании с безбрежностью воображения, фантазии, энциклопедическими познания­ми - вот что, пожалуй, делало Одоевского весьма за­метным писателем пушкинской плеяды, произведения которого находят своего благодарного читателя и в наши дни.
Владимир Федорович Одоевский родился в 1804 году. Матерью Одоевского, Рюриковича по отцу, была быв­шая крепостная крестьянка. После смерти отца в 1808 году Владимир Одоевский жил у родственников в Камергерском переулке (ныне пр. Художественного театра, 3, здание МХАТа - дом перестроен).
В 1816-1822 годах Одоевский учился в университет­ском Благородном пансионе, где имя его осталось на мраморной доске рядом с именами В.А. Жуковского, А.И. Тургенева, А.И. Писарева и других.
В 1823 году в Москве организовалось Общество лю­бомудрия, председателем которого стал Одоевский - в его доме и происходили собрания, секретарем - Вене­витинов. В Общество вошли также А.И. Кошелев, И.В. Киреевский, Н.М. Рожалин. Целью «любомудров» была выработка цельного философского мировоззрения на основе современной им немецкой философии, в осо­бенности же - философии Шеллинга; они интересова­лись и естественными науками, и социальными пробле­мами, и вопросами художественного творчества, лите­ратурой и искусством.
А в 1824 году Одоевский вместе с Вильгельмом Кю­хельбекером приступает к изданию альманаха «Мнемозина». Всего за два года вышло четыре книги.
Бесспорно, и на Общество, и на альманах не могла не оказывать влияние идеология декабристов (декаб­рист А.И. Одоевский, двоюродный брат В.Ф. Одоевско­го, был очень дружен с ним). Так, «Мнемозина» горячо выступала за самобытность и народность русской лите­ратуры. Заметим, что и в дальнейшем, всю свою жизнь Одоевский будет борцом за национальное искусство в России. Программной для альманаха стала статья Кю­хельбекера «О направлении нашей поэзии, особенно ли­рической, в последнее десятилетие», где содержался призыв к поэзии большого гражданского содержания, поэзии, исполненной чувства патриотизма.
В «Мнемозине» в январе 1825 года появился первый отзыв о бессмертной комедии Грибоедова «Горе от ума» (Одоевский выступит в защиту «Горя от ума» от реак­ционных критиков еще раз - в майском номере «Мос­ковского телеграфа»).
Молодой Одоевский находится в центре культурной жизни Москвы. Вот он в салоне Зинаиды Волконской, где «можно было встретить и все, что только было име­нитого на русском Парнасе. Пушкин и Вяземский, Бора­тынский и Дельвиг были постоянными ее посетителя­ми. Кн. Одоевский, столько же преданный музыке, как и поэзии... не пропускал ни одного ее вечера...» (А. Н. Муравьев). Вот - в доме Грибоедова на Новин­ской площади, среди поэтов и музыкантов: Александра Алябьева, Вильгельма Кюхельбекера, Михаила Виельгорского, Алексея Верстовского...
Несмотря на юный возраст, Одоевский - уже глубо­кообразованный музыкант, без труда читающий с листа и исполняющий самые сложные произведения. Его ум, художественное чутье будущего выдающегося критика, основоположника классического музыковедения в Рос­сии, уже сейчас заставляют прислушиваться к его вы­сказываниям и советам, дорожить его мнением.
Общаясь с подающими надежды музыкантами, впер­вые Одоевский понимает возрастающее значение совре­менной ему молодой русской музыки, он не может сми­риться с пренебрежением к ней, свойственным высшей аристократии: «По старинному пристрастию к иностран­цам, - пишет он в 1825 году, - эти люди не могут поверить, что русский может написать такую симфонию, ка­кова, например, симфония гр. Виельгорского; не могут понять, к какому роду музыки относятся кантаты Верстовского; не постигают, что оперы Алябьева ничем не хуже французских комических опер».
Одоевский детально описывает театрализованное представление «Черной шали» Верстовского. Он видел в творчестве молодого композитора и яркий националь­ный характер, и сильные проявления чувств, и новизну музыкального мышления, и, кроме того, простоту и вы­разительность.
По случаю открытия Большого театра Одоевский выступает со статьей «Петровский театр», где востор­женно отзывается о музыке Алябьева и Верстовского, написанной к этому торжеству.
Статьи в «Вестнике Европы» и затем в «Московском телеграфе» Н. Полевого, где он становится руководите­лем отдела музыкального фельетона, привлекают вни­мание к имени Одоевского, выделяют его среди музы­кальных критиков Москвы.
Одоевский пробует свои силы и как композитор - сочиняет музыку к водевилям, идущим на сцене Боль­шого театра.
События 14 декабря на Сенатской площади и после­довавшие за ними репрессии положили конец и изда­нию «Мнемозины», и Обществу любомудрия. «Живо помню, как после этого несчастного числа князь Одоев­ский нас созвал и с особенной торжественностью пре­дал огню в своем камине и устав и протоколы нашего Общества любомудрия», - пишет Кошелев. А вот сви­детельство Е.Д. Львовой: «Владимир... был сумрачен, но спокоен, только говорил, что заготовил себе мед­вежьи шубу и сапоги на случай дальнего путешествия. Однако его не тронули».
«Время фантазии прошло; дорого заплатили мы ей за нашу к ней доверенность» - так прозвучат отголо­ски юности Одоевского в «Русских ночах».
Впоследствии он будет много хлопотать по де­лам Александра Одоевского и Вильгельма Кюхельбе­кера...
С переездом Одоевского в Петербург в 1826 году свя­заны его женитьба и поступление на государственную службу - в министерство внутренних дел (комитет иностранной цензуры). Одоевский будет занимать так­же должности помощника директора Публичной биб­лиотеки и директора Румянцевского музея, примет уча­стие в создании Русского музыкального общества и пер­вых в России консерваторий - Петербургской и Мос­ковской.
Современники утверждали, что в Петербурге в те годы существовало четыре знаменитых дома: Олени­ных, Карамзиных, Виельгорских и Одоевских. Недаром Шевырев обмолвился, что вся русская литература очу­тилась на диване у Одоевского.
В доме Одоевского «сходились веселый Пушкин и отец Иакинф с китайскими, сузившимися глазками, толстый путешественник, тяжелый немец - барон Шиллинг, возвратившийся из Сибири, и живая, мило­видная графиня Ростопчина, Глинка и профессор химии Гесс, Лермонтов и неуклюжий, но многознающий архео­лог Сахаров, Крылов, Жуковский, Вяземский были по­стоянными посетителями. Здесь впервые явился на сце­ну большого света и Гоголь...» - вспоминал М.П. По­годин. «Глинка расспрашивал графа Виельгорского про разрешение контрапунктных задач; Даргомыжский за­мышлял новую оперу и мечтал о либреттисте. Тут пре­бывали все начинающие и подвизающиеся в области науки и искусства - и посреди их хозяин дома то при­слушивался к разговору, то поощрял дебютанта, то ти­хим своим добросердечным голосом делал свои замечания, всегда исполненные знания и незлобия», - вторит ему В.А. Соллогуб.
Когда произошло знакомство Одоевского с Глинкой, им обоим было по двадцать два года. И хотя Глинка в то время еще был малоизвестным композитором, Одо­евский очень скоро оценил его выдающееся дарова­ние. Дружба между ними завязалась сразу и на всю жизнь.
Попав в дом Одоевского, Михаил Иванович Глинка очутился в самом центре музыкальной жизни. Он лю­бил в этом доме сесть за орган и часами музицировать. Много времени проводили Одоевский и Глинка в бесе­дах о развивающейся русской музыке.
Вернувшись из-за границы в 1834 году, Глинка сра­зу же навестил друга. Он был буквально начинен мо­тивами, вариациями, и ему хотелось скорее перенести их на нотную бумагу. Вначале он намеревался создать лишь сценическую ораторию на тему «Иван Сусанин». Одоевский писал В.В. Стасову: «...он хотел ограничить­ся лишь тремя картинами: сельской сценой, сценой польской и окончательным торжеством. В этом виде с первого раза проиграл он мне всю оперу, рассказывал содержание, припевая и импровизируя, чего недоста­вало на листках».
Итак, музыка оперы уже появилась, а либретто еще не существовало. Одоевский развернул бурную дея­тельность, похожую на хлопоты Аксакова о либретто для первой оперы Верстовского.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17