– Думаешь, мы оба не чувствуем то же самое, что и ты? – Энни придвинулась поближе к Оливии.
Оливия встряхнула головой:
– Это не то же самое.
– Почему? – спросила Энни.
– Потому что сделала это я, а не вы, – сказала Оливия и вздохнула.
Коронер вынес вердикт: смерть в результате несчастного случая. Через неделю после дознания состоялись похороны, на которых из членов семьи отсутствовал только Джим. Как доложила Кэри, над могилой звучали речи, превозносившие заслуги покойного перед семьей и отечеством.
Человека в черном кожаном пиджаке так и не нашли.
23
Дьюксфилд-Фелл, 4 июля 1996 года
Это было почти через десять месяцев после всех трагических событий, потрясших основы семьи Ариасов.
– Как вы думаете, – спросила Оливия, когда они стояли на знакомом, продуваемом ветром, испещренном морщинами склоне холма, – правильно ли мы поступали?
– А ты? – сказала Энни.
– Я первая спросила. Энни задумалась.
– Да, – произнесла она наконец, – в сложившихся обстоятельствах мы вели себя правильно.
– Джимми? – спросила Оливия.
– Ты и так знаешь, что я думаю.
– Я хотела бы услышать это еще раз. Здесь, на этом самом месте.
Джим кивнул:
– Хорошо. Нет, я не думаю, что мы всегда поступали правильно. Потому что справедливость так и не восторжествовала. – Он немного помолчал, прислушиваясь к свисту ветра, трепавшему его волосы. – Но я думаю, мы сделали все, что могли.
– Ливви? – Энни вопросительно взглянула на Оливию.
Зеленые глаза Оливии смотрели куда-то вдаль, губы сжались в прямую, жесткую линию.
– Мне просто противно об этом думать, – сказала она. – Хуан Луис избежал наказания и Майкл…
– Но Майкл не избежал наказания, – сказала Энни.
– Нет, избежал, – возразила Оливия. – Именно это он и сделал. И для меня это ужасно. А еще ужаснее то, что Джимми до сих пор чувствует себя ответственным за все, что сделали эти два человека. Не возражай, Джимми, – я вижу это в твоих глазах. Но все же…
– Но все же? – Джим нежно смотрел на нее.
– Но все же я знаю: мы сделали все, что могли. – Оливия устремила взгляд на землю, на то место, где смерть настигла ее родителей. – И наверное, этого достаточно.
Они действительно сделали все, что могли. Ради детей Питера они поддались на мольбы Луизы хранить молчание. Взамен Луиза согласилась продать часть коллекции с торгов и направить выручку в адрес благотворительного фонда Артура Сегала. Остальные картины она решила от имени Имануила Ротенберга передать в музеи Нью-Йорка, Берлина, Парижа, Тель-Авива и Цюриха.
Они действительно сделали что могли, но при всем желании они не могли восстановить истинную справедливость, потому что было уже поздно. Джим страдал от этого больше, чем остальные, уверовав в свою причастность к преступлениям, совершенным членами его семьи. Оливия и Энни вновь и вновь напоминали ему о том, как они его любят, о том, как глупо испытывать чувство вины за чужие грехи, но он так и не смог окончательно избавиться от этого чувства. Он пытался объяснить им, что ему просто необходимо раздать все, что у него есть, чтобы изничтожить даже следы проклятых денег, которые помогли ему сделаться тем, что он есть.
– Ради бога, Джимми, – нетерпеливо говорила Оливия в телефонную трубку накануне Дня благодарения, – ты же не монах, черт побери. Брось это самобичевание и живи нормальной жизнью.
– То же самое мне на прошлой неделе сказала Кэри, – признался Джим.
– В последнее время вы что-то слишком много общаетесь, – заметила Оливия. Она никак не могла перестать ревновать Джима к бывшей жене.
– Мы иногда приглашаем друг друга на ленч, – пустился в объяснения Джим. – Теперь, когда ее развод с Питером официально оформлен, мы можем себе это позволить.
Оливия замолчала, а Энни все это время задавала себе один и тот же вопрос: почему мужчины так глупо себя ведут?
– Как бы то ни было, – наконец произнесла Оливия, – Кэри права. Тебе следовало бы прислушаться к ее советам и перестать терзать себя.
– Наверное, – сказал Джим, но и Оливия, и Энни чувствовали, что он просто хочет, чтобы от него отстали.
– Мне кажется, – сказала Энни, несколько дней спустя позвонив Оливии, – тебе пора вытрясти из него эту блажь.
– Как? Если уж даже наши совместные усилия ни к чему не привели, то что я могу сделать одна?
– Ты знаешь как.
– Что ты имеешь в виду? – насторожилась Оливия.
– Просто будь честной, – сказала Энни. – Не скрывай своих чувств к нему. – Она ненадолго умолкла. – По-моему, вам обоим пора признать тот факт, что вы любите друг друга.
– Откуда ты знаешь?
– Не будь дурочкой, Оливия, – ответила Энни. – Я это уже давно поняла.
Оливия вздохнула.
– Ничего не выйдет, Энни, – произнесла она наконец. – Джимми считает, что не заслуживает любви, не заслуживает ничего хорошего в жизни.
– Я уверена, ты найдешь способ его вылечить, – не терпящим возражения тоном произнесла Энни.
Оливии помог Пол Остерман. В течение нескольких месяцев она вела розыски и в начале декабря узнала, что его жена умерла два года назад, а сын до сих пор живет в Филадельфии со своей семьей. Она написала Саймону Остерману и получила в ответ теплое письмо, в котором он приглашал ее в гости вместе с Джимом и Энни.
Они поехали в Филадельфию в марте. Энни взяла с собой Эдварда с детьми. Они много и долго говорили о том, как тяжело было Полу Остерману уходить в могилу с сознанием невыполненного долга, говорили о торжестве справедливости, грехе и возмездии. Саймон Остерман дал Джиму простой совет – сосредоточить разум на неоспоримых достоинствах собственного отца, а не на подлости остальных родственников. Остерман ясно видел – Джим сын своего отца. И ко времени отъезда Джим немного оттаял и стал не так уж безнадежно смотреть в будущее.
– А как насчет вас двоих? – спросила в прощальный вечер жена Остермана, приветливая женщина с легким и открытым характером. – Когда вы, наконец, поженитесь?
– Не сейчас, – осторожно ответила Оливия, и взгляд, который бросил на нее Джим, взгляд, выражавший удивление, растерянность и неподдельную любовь, сказал Оливии так много, что она с трудом удержалась от торжествующего возгласа.
Джим потянулся к ее руке.
– Не сейчас, но скоро, – сказал он.
Этой ночью они наконец занимались любовью, и это было совсем не так, как много лет назад в Бостоне, и не так, как представлял себе каждый из них в те изнурительные дни и ночи в Брюсселе, когда их так тянуло друг к другу. И страсть, и желание остались, но голод, так давно терзавший их, был удовлетворен. В их объятиях было больше нежности и мирной радости, чем необузданного вожделения. Эта ночь стала зароком долгого счастливого будущего. Они поженились в мае.
А 4 июля они все трое снова стояли – как и десять лет назад – на склоне Дьюксфилд-Фелл, в том месте, где погибли их родители, и снова дул прохладный летний ветер, насыщенный запахом трав, и они снова держались за руки и вспоминали.
– Иногда мне приходит в голову, – сказала Оливия, – что лучше бы я никогда не открывала этого ящика.
– Но тогда бы мы ничего не узнали, – проговорила Энни.
– Разве мы стали лучше оттого, что узнали? – спросила Оливия. – Мы или другие люди?
– Я думаю, да, – сказал Джим. – Мне кажется, Антон Ротенберг был бы нами доволен.
– Хотелось бы верить, – сказала Оливия.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36