И странная короткая записка от отца Джима, датированная 4 июня. Месяц до катастрофы. Она была написана от руки шариковой ручкой, неровным торопливым почерком, в телеграфном стиле:
«Дорогой Артур!
Потрясен и взволнован известием о том, что ваши подозрения, возможно, небезосновательны. Нам надо поскорее увидеться.
Карлос Ариас».
Тем же вечером Оливия рассказала Энни о записке в телефонном разговоре.
– Мне кажется, это что-то важное. Что ты по этому поводу думаешь?
– Ты имеешь в виду, следует ли спрашивать об этом Джима? – Сегодня Энни казалась более спокойной, возможно благодаря транквилизаторам, которыми снабдила ее двоюродная сестра.
– Как ты считаешь?
– Я бы не стала.
– Почему?
– Потому что это может означать все, что угодно. Джим сейчас уже ничего не сможет сделать и только будет зря беспокоиться.
– Может, ты и права, – пробормотала Оливия.
– Но ты не уверена.
– Не совсем, – призналась Оливия. – Понимаешь, я сунула нос в частные дела своих родителей, и вдруг всплыл отец Джима. Я не знаю, имею ли я право это от него скрывать.
– Что скрывать, Ливви? Это же просто записка. Она точно ничего не значит.
– Не похоже, чтобы она ничего не значила.
– Когда ее писали – может быть, – тихо проговорила Энни. – Но сейчас она точно ничего не значит.
Оливия ничего не сказала Джиму, и записка была надолго забыта. В следующий раз трое друзей встретились в августе на общей поминальной службе в церкви Всех Святых в Лондоне. Благодарственная молитва возносилась в честь всех погибших в катастрофе – пилота, человека из Эдинбурга по имени Джон Уилкс, Карлоса Ариаса, Артура и Эмили Сегалов, Франклина и Грейс Олдричей.
Присутствовали коллеги, партнеры по бизнесу, двоюродные братья и сестры, дядья и тетки. Оливия и Энни обратили внимание на Питера и Майкла Ариасов.
– Настоящие красавцы, правда? – Оливия рассматривала братьев Джима. – У Майкла очень характерная внешность, правда? Экзотическая.
– А Питер даже красивее Джима, – прошептала Энни, с облегчением окунаясь в легкую болтовню после печальной службы. – Он немного похож на Алана Алду, тебе не кажется?
– Слишком уж лощеный, – заметила Оливия. – Смотри, смотри, они оба надевают солнечные очки прямо в церкви. – Она с трудом подавила желание расхохотаться. – Они похожи на испанских мафиози.
– Действительно, похожи. – Энни поправила свою черную шляпку бессознательно-изящным жестом, унаследованным от Грейс Олдрич. – А вот Джим не похож, правда?
Оливия покачала головой:
– Джим гораздо элегантнее, он больше похож на Карлоса.
Ей пришло в голову, что, возможно, ее влечет к Джиму Ариасу, но он был таким доброжелательным и приветливым со всеми, что невозможно было понять, выделяет ли он ее из остальных. А теперь, когда каждый из них должен был пойти своим путем, она могла так никогда и не узнать ответа на этот вопрос.
Они медленно продвигались к выходу. Их останавливали, с ними разговаривали, жали им руки, целовали в щеки. Наконец они вместе с Джимом вышли на улицу, и на них сразу навалился гул транспорта, а в глаза ударил яркий солнечный свет. Люди, безучастные к их трагедии, продолжали суетиться, занимались обычными будничными делами.
– Мне так жалко миссис Уилкс, – вдруг произнес Джим.
– Кого? – непонимающе переспросила Оливия.
– Жену пилота, – сказала Энни.
– Ах да, конечно.
– У нее был такой печальный вид, – проговорил Джим. – И виноватый.
– Но ведь его ни в чем не обвиняют, правда? – спросила Энни.
– Разумеется, нет, – сказала Оливия. – Технические неполадки. Он ни в чем не виноват.
– И все равно ее ужасно жалко, – пробормотала Энни, – бедняжка.
Оливия взглянула на Энни. Лицо Энни было совсем бледным, и Оливия вспомнила, какое отрешенное, безжизненное лицо было у Энни на вечере у Орбахов.
– Энни, с тобой все в порядке? – мягко спросила она.
– Не совсем. А с тобой?
– Нет, – призналась Оливия. – Думаю, что нет.
– Разве может быть по-другому? – сказал Джим. Оливия помолчала в нерешительности, потом спросила:
– Что вы делаете послезавтра? Вы будете заняты?
– Нет, – ответил Джим. – Я уезжаю только в следующий понедельник.
– Энни?
– Нет, я тоже не занята.
– Я думаю, мы должны туда съездить, – сказала Оливия.
– Куда? – спросил Джим, хотя прекрасно понимал, о чем она говорит.
– Туда, где это случилось. – Оливия немного помолчала. – Только мы, и никого больше. Я хочу там быть, хочу сказать «до свидания». Мне кажется, это нам поможет.
– Боюсь, я этого не выдержу, – задумчиво проговорила Энни.
– А мне кажется, мы должны туда подняться, – настаивала Оливия.
– Нам понадобится альпинистское снаряжение, – вставил Джим. – Там довольно высоко.
– Тебе необязательно ехать, Энни, – добавила Оливия. – Это просто идея, ничего больше.
– Можно я подумаю? – отозвалась Энни.
Два дня спустя они поехали на север, вырвавшись из объятий сочувствующих родственников и знакомых. Они добрались поездом до Ньюкасла и наняли машину. Справляясь с картой местных автомобильных дорог, проехали столько, сколько смогли, а потом пешком совершили восхождение на Дьюксфилд-Фелл. И Оливия, и Джим не спускали глаз с Энни, зная, что из них троих она наиболее уязвима в эмоциональном отношении. Но в тот день она полностью владела собой и, казалось, была готова к тому, что их ожидало, не хуже остальных.
Взобравшись наверх, они увидели одновременно и очень мало, и очень много. Там не было ни единого обломка, ни кусочка металла или стекла, ни пятнышка крови. Но осталась воронка, образовавшаяся от падения вертолета, осталась искореженная и опаленная земля вокруг нее.
Был август, был разгар лета, был ясный солнечный день, но всем троим казалось, что птицы вокруг молчат, что на вершине царят холодные ноябрьские сумерки. Когда они видели кадры хроники, когда присутствовали на дознании – даже когда они видели, как комья земли падают в могилы, – жестокая истина смерти не вполне доходила до их сознания. Но здесь было то самое место, где жизнь покинула их родителей, где жаркое пламя пыталось поглотить бесчувственные тела, пока его не погасил холодный дождь Нортумбрии.
– Наверное, мне лучше уйти, – через некоторое время проговорила Энни.
– Хорошо, – отозвалась Оливия.
– Я могу пойти одна, если вы с Джимом хотите остаться.
– Нет, не можешь, – быстро возразил Джим. – Нам надо держаться вместе. Я тоже готов идти. – Он взглянул на Оливию. – А ты?
– Я еще немного задержусь. Вы идите.
– Мы далеко не уйдем, – сказал Джим. – Ты уверена, что с тобой все будет в порядке?
– Конечно, – ответила Оливия.
Она дождалась, пока они уйдут, потом села на землю. Она был рада, что они пошли вместе с ней, но теперь она была рада, что осталась одна. Теперь она могла сделать то, чего ей так хотелось, – приникнуть к земле, чтобы оказаться как можно ближе к тому месту, где погибли ее родители, и попрощаться с ними как должно.
Она положила ладони на прохладную землю, закрыла глаза. Она думала о своих родителях. Она думала об Эмили Сегал – враче, жене, матери, яркой личности, об Артуре Сегале – филантропе, муже, отце, собирателе воспоминаний и красивых вещей. Они были такими занятыми людьми, жили полной, насыщенной жизнью, но всегда находили время друг для друга и для дочери. Они давали ей так много – любовь и утешение, дружбу и совет. Это жестоко, думала Оливия, им пришлось умереть такими молодыми, когда они еще так много могли сделать. Но здесь, на этом месте она вдруг поняла, что у них по крайней мере не было времени испугаться смерти и что ушли они из жизни вместе, как и жили.
Все трое остановились на ночь в деревенской гостинице, потому что не особенно спешили возвращаться в Лондон – им и так недолго оставалось быть вместе. Джим собирался поступить в Гарвардскую школу бизнеса, Оливия должна была уехать в Париж изучать французский язык в Сорбонне, а Энни ничего не оставалось, как зализывать раны в доме Олдричей в Сан-Франциско. С неожиданно острым чувством грядущей утраты они поняли, что это их последний шанс побыть втроем.
Они пообедали в ресторане, было много вина – даже Энни выпила целый бокал, – потом поднялись в номер Оливии, потому что он был самым большим. Оливия и Джим пили еще коньяк, к которому они не привыкли. Неожиданно они начали говорить, говорить открыто и честно о своих чувствах, о своих страхах. Они отчетливо понимали, что основа, на которой формировались их личности, рухнула, люди, которые были готовы ради любви к ним сделать все, что угодно, исчезли.
– Мы поссорились, – вдруг раздался голос Энни, сидевшей в углу.
Оливия вздрогнула от неожиданности:
– Кто?
– Мы с отцом.
Энни вскинула голову, в глазах ее блестели слезы. Оливия вдруг поняла, что говорили только она и Джим и только сейчас вступила молчавшая до этого Энни.
– Когда я видела отца в последний раз, мы жутко поссорились.
Джим, сидевший на кровати, и Оливия, устроившаяся на полу, молчали. Они оба чувствовали, что любое слово может спугнуть Энни.
– Все произошло из-за того вечера, – продолжала Энни. – Просто глупый спор. Он не хотел, чтобы я туда пошла, а я сказала, что мне уже восемнадцать и он не имеет права меня не пускать. Он уступил, и я была ужасно рада, что все кончилось, потому что до этого мы почти никогда не ссорились. Но потом он опять принялся за свое – что я должна надеть, да как туда добираться, да как и когда вернуться домой.
– Все отцы так себя ведут, – заметила Оливия, поставив рюмку с коньяком на ковер.
– Я знаю, – сказала Энни, – но раньше меня это не задевало. Просто в тот день со мной что-то случилось, я вышла из себя и никак не могла остановиться. Мы спорили и спорили. Даже когда он говорил вполне разумные вещи, я находила возражения.
– Я думаю, он понимал, что с тобой творится, – проговорил Джим.
– Нет, – покачала головой Энни. По щекам у нее покатились слезы. – Он ничего не мог понять. Я это видела по его лицу. У него был такой огорченный вид.
Я тогда решила, что нам обоим пойдет на пользу, если я раз в жизни постою за себя. Она умолкла.
– И тебе не представился случай с ним помириться, – наконец проговорила Оливия.
Энни кивнула:
– Мама вернулась от парикмахера. Она постаралась сгладить ситуацию, потому что думала, что все это – буря в стакане воды.
– Она была права, – сказал Джим.
– Но мы так и не помирились, – прошептала Энни. – У него было такое расстроенное лицо, а я ушла в свою комнату. Потом мама попросила его помочь ей собрать вещи в дорогу. Когда они уезжали, я была в ванной. Я могла бы выйти и поцеловать его на прощанье, но я этого не сделала. Мама заглянула в ванную, послала мне воздушный поцелуй и пожелала мне хорошенько повеселиться. И все.
Оливия взглянула на Джима, потом снова на Энни.
– И ты все это время грызешь себя.
– Да. – Энни взяла носовой платок, протянутый ей Джимом, и стала вытирать слезы. – Да, конечно.
– Тогда, Энни Олдрич, ты просто дурочка. Я уверена, что отец тебя простил. Он наверняка забыл обо всем этом еще до того, как они сели в вертолет. – Оливия немного помолчала. – Он ведь знал, что ты его любишь?
– Думаю, что да.
– Перестань, ты это отлично знаешь!
– Оливия права, – вставил Джим. – Твоему отцу совсем не понравилось бы, если бы он узнал, что ты изводишь себя из-за пустяковой ссоры, которые частенько случаются между родителями и детьми.
– Я знаю.
– Ты так говоришь, – с мягким упреком проговорила Оливия, – но твои глаза говорят совсем другое.
Энни сидела, глотая слезы.
– Наверное, это просто потому, что мне очень плохо.
– Нам всем плохо, – сказал Джим. – Я думаю, нам будет плохо еще довольно долго.
– Но по крайней мере, – сказала Оливия, – мы можем искать поддержку друг в друге.
– Какая поддержка? – жалобно спросила Энни. – Ты едешь в Париж, Джим в Гарвард. Я буду от вас за тысячу миль.
– Расстояние – это ерунда, – твердо проговорила Оливия. Она встала, налила себе и Джиму коньяку. – Мы можем писать письма, звонить и навещать друг друга. Мы все не ограничены в средствах – можно в любой момент взять и сесть на самолет.
– И все-таки это не то же самое, что жить в одном городе, – задумчиво произнес Джим. – Я знаю, что мне будет чудовищно не хватать вас обеих.
– Странно, – проговорила Оливия, садясь рядом с ним на кровать с рюмкой в руке. – Мы дружили в школе, но только сейчас я почувствовала, как крепко мы связаны друг с другом.
– Это неудивительно, – сказал Джим, – если принять во внимание обстоятельства.
– Ты имеешь в виду несчастье? – спросила Энни. Оливия помотала головой:
– Я думаю, мы просто осознали, что никто в целом свете не сможет лучше нас самих понять, через что нам пришлось пройти. Эта катастрофа изменила наши жизни, и мы тоже изменились.
– Я понимаю, о чем ты говоришь, – согласился Джим. – Когда мы сегодня стояли на Дьюксфилд-Фелл, я ощутил… Я говорю правду, я действительно почувствовал, что каждая из вас думает. Я не имею в виду, что я читал ваши мысли, просто… – Он пожал плечами, не в силах найти нужные слова.
– Мне кажется, я тоже понимаю, – робко проговорила Энни. – Хотя было бы неправдой сказать, что я чувствовала это там, наверху. Я была слишком поглощена своим горем и на вас почти не обращала внимания.
– Мы все были поглощены своим горем, – сказала Оливия. – Именно поэтому мне и захотелось на время остаться одной. – Она немного помолчала. – Но я все равно знала, что вы близко, и мне от этого было легче.
Некоторое время все молчали.
– Как вы думаете, мы действительно будем часто писать друг другу? – наконец заговорил Джим. – Я имею в виду, ведь у нас у всех будет новая жизнь… Я не говорю, что мы не захотим писать или видеть друг друга, просто…
– Просто ты реалист, – подсказала Энни.
– Не важно, будем ли мы писать друг другу письма, – сказала Оливия. – Важно, чтобы сохранялась какая-то связь. Например, я охотнее берусь за телефонную трубку, чем за ручку, или я могу посылать телеграммы.
– Хорошая мысль, – поддержал ее Джим.
– И Ливви права насчет того, что у нас есть возможность ездить друг к другу в гости, – добавила Энни.
Оливия отпила еще глоток, поставила рюмку.
– И все-таки это не главное, – с расстановкой, задумчиво проговорила она.
– А что же главное? – спросила Энни.
– Когда-нибудь, просто по закону вероятности, с каждым из нас может снова случиться беда, и нам будет нужна помощь. – Оливия встала. Если в ее крови еще играла смесь вина с коньяком, то голова работала на удивление ясно. – Я считаю, что мы должны принести клятву. Мы всегда придем на помощь друг другу, где бы мы ни были, что бы с нами ни стало.
Энни глубоко вздохнула.
– Да, – проговорила она. – Мне бы этого очень хотелось.
– Джим? – Оливия вопросительно взглянула на него.
– Конечно. – Он тепло улыбнулся в ответ. – Ты хочешь, чтобы мы поклялись поддерживать связь и делать друг для друга все, что в наших силах?
– Нет. – Оливия покачала головой. – Не просто «делать все, что в наших силах». Люди часто произносят эту фразу просто из вежливости, не вкладывая в нее никакого смысла. Я говорю о настоящей нерушимой клятве. Если кто-нибудь из нас окажется в беде, остальные бросят все и придут на помощь.
Энни тоже встала.
– Как семья?
– Именно как семья. – Джим поднялся на ноги. – Как поступили бы наши родители, если бы мы в них нуждались.
– In loco parentis, – улыбнулась Энни. – Моему отцу это понравилось бы.
– Им всем понравилось бы, – тихо проговорила Оливия. Она ощущала тепло, которое не имело никакого отношения к действию алкоголя, она чувствовала, как в ней пробуждаются новые силы и надежды.
– Надо выпить за наш союз, – сказал Джим. Они разыскали рюмки, встали рядом и подняли их.
– За то, чтобы мы всегда были рядом друг с другом в нужную минуту, – произнес Джим.
– Что бы ни случилось, – добавила Энни.
– Наперекор судьбе, – сказала Оливия и осушила рюмку.
В течение следующих десяти лет, пока они взрослели, работали, жили собственной жизнью, друзья обменивались письмами, телефонными звонками и встречались лишь изредка. Например, они воссоединились в 1981 году в Лондоне, когда Энни выходила замуж за банкира по имени Эдвард Томас, а на следующий год Энни и Джим поехали в Нью-Йорк, где жила Оливия, чтобы отпраздновать ее помолвку. Спустя пять месяцев им пришлось выразить ей сочувствие по поводу расторжения помолвки. Правда, оказалось, что ни в каком сочувствии она не нуждается, а, напротив, рассматривает происшедшее как счастливое избавление. В 1985-м – к тому времени и Оливия, и Джим уже побывали на крестинах троих детей Энни – они собрались вместе в Бостоне по случаю женитьбы Джима на Кэролайн Бомон, восходящей звезде в мире рекламы. А 4 июля 1986-го они снова совершили восхождение на Дьюксфилд-Фелл. Это была десятая годовщина смерти их родителей.
Ни одно из этих воссоединений – даже последнее – не подпадало под категорию «спешить на помощь». В течение этих десяти лет они были достаточно счастливы, чтобы не нуждаться в помощи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
«Дорогой Артур!
Потрясен и взволнован известием о том, что ваши подозрения, возможно, небезосновательны. Нам надо поскорее увидеться.
Карлос Ариас».
Тем же вечером Оливия рассказала Энни о записке в телефонном разговоре.
– Мне кажется, это что-то важное. Что ты по этому поводу думаешь?
– Ты имеешь в виду, следует ли спрашивать об этом Джима? – Сегодня Энни казалась более спокойной, возможно благодаря транквилизаторам, которыми снабдила ее двоюродная сестра.
– Как ты считаешь?
– Я бы не стала.
– Почему?
– Потому что это может означать все, что угодно. Джим сейчас уже ничего не сможет сделать и только будет зря беспокоиться.
– Может, ты и права, – пробормотала Оливия.
– Но ты не уверена.
– Не совсем, – призналась Оливия. – Понимаешь, я сунула нос в частные дела своих родителей, и вдруг всплыл отец Джима. Я не знаю, имею ли я право это от него скрывать.
– Что скрывать, Ливви? Это же просто записка. Она точно ничего не значит.
– Не похоже, чтобы она ничего не значила.
– Когда ее писали – может быть, – тихо проговорила Энни. – Но сейчас она точно ничего не значит.
Оливия ничего не сказала Джиму, и записка была надолго забыта. В следующий раз трое друзей встретились в августе на общей поминальной службе в церкви Всех Святых в Лондоне. Благодарственная молитва возносилась в честь всех погибших в катастрофе – пилота, человека из Эдинбурга по имени Джон Уилкс, Карлоса Ариаса, Артура и Эмили Сегалов, Франклина и Грейс Олдричей.
Присутствовали коллеги, партнеры по бизнесу, двоюродные братья и сестры, дядья и тетки. Оливия и Энни обратили внимание на Питера и Майкла Ариасов.
– Настоящие красавцы, правда? – Оливия рассматривала братьев Джима. – У Майкла очень характерная внешность, правда? Экзотическая.
– А Питер даже красивее Джима, – прошептала Энни, с облегчением окунаясь в легкую болтовню после печальной службы. – Он немного похож на Алана Алду, тебе не кажется?
– Слишком уж лощеный, – заметила Оливия. – Смотри, смотри, они оба надевают солнечные очки прямо в церкви. – Она с трудом подавила желание расхохотаться. – Они похожи на испанских мафиози.
– Действительно, похожи. – Энни поправила свою черную шляпку бессознательно-изящным жестом, унаследованным от Грейс Олдрич. – А вот Джим не похож, правда?
Оливия покачала головой:
– Джим гораздо элегантнее, он больше похож на Карлоса.
Ей пришло в голову, что, возможно, ее влечет к Джиму Ариасу, но он был таким доброжелательным и приветливым со всеми, что невозможно было понять, выделяет ли он ее из остальных. А теперь, когда каждый из них должен был пойти своим путем, она могла так никогда и не узнать ответа на этот вопрос.
Они медленно продвигались к выходу. Их останавливали, с ними разговаривали, жали им руки, целовали в щеки. Наконец они вместе с Джимом вышли на улицу, и на них сразу навалился гул транспорта, а в глаза ударил яркий солнечный свет. Люди, безучастные к их трагедии, продолжали суетиться, занимались обычными будничными делами.
– Мне так жалко миссис Уилкс, – вдруг произнес Джим.
– Кого? – непонимающе переспросила Оливия.
– Жену пилота, – сказала Энни.
– Ах да, конечно.
– У нее был такой печальный вид, – проговорил Джим. – И виноватый.
– Но ведь его ни в чем не обвиняют, правда? – спросила Энни.
– Разумеется, нет, – сказала Оливия. – Технические неполадки. Он ни в чем не виноват.
– И все равно ее ужасно жалко, – пробормотала Энни, – бедняжка.
Оливия взглянула на Энни. Лицо Энни было совсем бледным, и Оливия вспомнила, какое отрешенное, безжизненное лицо было у Энни на вечере у Орбахов.
– Энни, с тобой все в порядке? – мягко спросила она.
– Не совсем. А с тобой?
– Нет, – призналась Оливия. – Думаю, что нет.
– Разве может быть по-другому? – сказал Джим. Оливия помолчала в нерешительности, потом спросила:
– Что вы делаете послезавтра? Вы будете заняты?
– Нет, – ответил Джим. – Я уезжаю только в следующий понедельник.
– Энни?
– Нет, я тоже не занята.
– Я думаю, мы должны туда съездить, – сказала Оливия.
– Куда? – спросил Джим, хотя прекрасно понимал, о чем она говорит.
– Туда, где это случилось. – Оливия немного помолчала. – Только мы, и никого больше. Я хочу там быть, хочу сказать «до свидания». Мне кажется, это нам поможет.
– Боюсь, я этого не выдержу, – задумчиво проговорила Энни.
– А мне кажется, мы должны туда подняться, – настаивала Оливия.
– Нам понадобится альпинистское снаряжение, – вставил Джим. – Там довольно высоко.
– Тебе необязательно ехать, Энни, – добавила Оливия. – Это просто идея, ничего больше.
– Можно я подумаю? – отозвалась Энни.
Два дня спустя они поехали на север, вырвавшись из объятий сочувствующих родственников и знакомых. Они добрались поездом до Ньюкасла и наняли машину. Справляясь с картой местных автомобильных дорог, проехали столько, сколько смогли, а потом пешком совершили восхождение на Дьюксфилд-Фелл. И Оливия, и Джим не спускали глаз с Энни, зная, что из них троих она наиболее уязвима в эмоциональном отношении. Но в тот день она полностью владела собой и, казалось, была готова к тому, что их ожидало, не хуже остальных.
Взобравшись наверх, они увидели одновременно и очень мало, и очень много. Там не было ни единого обломка, ни кусочка металла или стекла, ни пятнышка крови. Но осталась воронка, образовавшаяся от падения вертолета, осталась искореженная и опаленная земля вокруг нее.
Был август, был разгар лета, был ясный солнечный день, но всем троим казалось, что птицы вокруг молчат, что на вершине царят холодные ноябрьские сумерки. Когда они видели кадры хроники, когда присутствовали на дознании – даже когда они видели, как комья земли падают в могилы, – жестокая истина смерти не вполне доходила до их сознания. Но здесь было то самое место, где жизнь покинула их родителей, где жаркое пламя пыталось поглотить бесчувственные тела, пока его не погасил холодный дождь Нортумбрии.
– Наверное, мне лучше уйти, – через некоторое время проговорила Энни.
– Хорошо, – отозвалась Оливия.
– Я могу пойти одна, если вы с Джимом хотите остаться.
– Нет, не можешь, – быстро возразил Джим. – Нам надо держаться вместе. Я тоже готов идти. – Он взглянул на Оливию. – А ты?
– Я еще немного задержусь. Вы идите.
– Мы далеко не уйдем, – сказал Джим. – Ты уверена, что с тобой все будет в порядке?
– Конечно, – ответила Оливия.
Она дождалась, пока они уйдут, потом села на землю. Она был рада, что они пошли вместе с ней, но теперь она была рада, что осталась одна. Теперь она могла сделать то, чего ей так хотелось, – приникнуть к земле, чтобы оказаться как можно ближе к тому месту, где погибли ее родители, и попрощаться с ними как должно.
Она положила ладони на прохладную землю, закрыла глаза. Она думала о своих родителях. Она думала об Эмили Сегал – враче, жене, матери, яркой личности, об Артуре Сегале – филантропе, муже, отце, собирателе воспоминаний и красивых вещей. Они были такими занятыми людьми, жили полной, насыщенной жизнью, но всегда находили время друг для друга и для дочери. Они давали ей так много – любовь и утешение, дружбу и совет. Это жестоко, думала Оливия, им пришлось умереть такими молодыми, когда они еще так много могли сделать. Но здесь, на этом месте она вдруг поняла, что у них по крайней мере не было времени испугаться смерти и что ушли они из жизни вместе, как и жили.
Все трое остановились на ночь в деревенской гостинице, потому что не особенно спешили возвращаться в Лондон – им и так недолго оставалось быть вместе. Джим собирался поступить в Гарвардскую школу бизнеса, Оливия должна была уехать в Париж изучать французский язык в Сорбонне, а Энни ничего не оставалось, как зализывать раны в доме Олдричей в Сан-Франциско. С неожиданно острым чувством грядущей утраты они поняли, что это их последний шанс побыть втроем.
Они пообедали в ресторане, было много вина – даже Энни выпила целый бокал, – потом поднялись в номер Оливии, потому что он был самым большим. Оливия и Джим пили еще коньяк, к которому они не привыкли. Неожиданно они начали говорить, говорить открыто и честно о своих чувствах, о своих страхах. Они отчетливо понимали, что основа, на которой формировались их личности, рухнула, люди, которые были готовы ради любви к ним сделать все, что угодно, исчезли.
– Мы поссорились, – вдруг раздался голос Энни, сидевшей в углу.
Оливия вздрогнула от неожиданности:
– Кто?
– Мы с отцом.
Энни вскинула голову, в глазах ее блестели слезы. Оливия вдруг поняла, что говорили только она и Джим и только сейчас вступила молчавшая до этого Энни.
– Когда я видела отца в последний раз, мы жутко поссорились.
Джим, сидевший на кровати, и Оливия, устроившаяся на полу, молчали. Они оба чувствовали, что любое слово может спугнуть Энни.
– Все произошло из-за того вечера, – продолжала Энни. – Просто глупый спор. Он не хотел, чтобы я туда пошла, а я сказала, что мне уже восемнадцать и он не имеет права меня не пускать. Он уступил, и я была ужасно рада, что все кончилось, потому что до этого мы почти никогда не ссорились. Но потом он опять принялся за свое – что я должна надеть, да как туда добираться, да как и когда вернуться домой.
– Все отцы так себя ведут, – заметила Оливия, поставив рюмку с коньяком на ковер.
– Я знаю, – сказала Энни, – но раньше меня это не задевало. Просто в тот день со мной что-то случилось, я вышла из себя и никак не могла остановиться. Мы спорили и спорили. Даже когда он говорил вполне разумные вещи, я находила возражения.
– Я думаю, он понимал, что с тобой творится, – проговорил Джим.
– Нет, – покачала головой Энни. По щекам у нее покатились слезы. – Он ничего не мог понять. Я это видела по его лицу. У него был такой огорченный вид.
Я тогда решила, что нам обоим пойдет на пользу, если я раз в жизни постою за себя. Она умолкла.
– И тебе не представился случай с ним помириться, – наконец проговорила Оливия.
Энни кивнула:
– Мама вернулась от парикмахера. Она постаралась сгладить ситуацию, потому что думала, что все это – буря в стакане воды.
– Она была права, – сказал Джим.
– Но мы так и не помирились, – прошептала Энни. – У него было такое расстроенное лицо, а я ушла в свою комнату. Потом мама попросила его помочь ей собрать вещи в дорогу. Когда они уезжали, я была в ванной. Я могла бы выйти и поцеловать его на прощанье, но я этого не сделала. Мама заглянула в ванную, послала мне воздушный поцелуй и пожелала мне хорошенько повеселиться. И все.
Оливия взглянула на Джима, потом снова на Энни.
– И ты все это время грызешь себя.
– Да. – Энни взяла носовой платок, протянутый ей Джимом, и стала вытирать слезы. – Да, конечно.
– Тогда, Энни Олдрич, ты просто дурочка. Я уверена, что отец тебя простил. Он наверняка забыл обо всем этом еще до того, как они сели в вертолет. – Оливия немного помолчала. – Он ведь знал, что ты его любишь?
– Думаю, что да.
– Перестань, ты это отлично знаешь!
– Оливия права, – вставил Джим. – Твоему отцу совсем не понравилось бы, если бы он узнал, что ты изводишь себя из-за пустяковой ссоры, которые частенько случаются между родителями и детьми.
– Я знаю.
– Ты так говоришь, – с мягким упреком проговорила Оливия, – но твои глаза говорят совсем другое.
Энни сидела, глотая слезы.
– Наверное, это просто потому, что мне очень плохо.
– Нам всем плохо, – сказал Джим. – Я думаю, нам будет плохо еще довольно долго.
– Но по крайней мере, – сказала Оливия, – мы можем искать поддержку друг в друге.
– Какая поддержка? – жалобно спросила Энни. – Ты едешь в Париж, Джим в Гарвард. Я буду от вас за тысячу миль.
– Расстояние – это ерунда, – твердо проговорила Оливия. Она встала, налила себе и Джиму коньяку. – Мы можем писать письма, звонить и навещать друг друга. Мы все не ограничены в средствах – можно в любой момент взять и сесть на самолет.
– И все-таки это не то же самое, что жить в одном городе, – задумчиво произнес Джим. – Я знаю, что мне будет чудовищно не хватать вас обеих.
– Странно, – проговорила Оливия, садясь рядом с ним на кровать с рюмкой в руке. – Мы дружили в школе, но только сейчас я почувствовала, как крепко мы связаны друг с другом.
– Это неудивительно, – сказал Джим, – если принять во внимание обстоятельства.
– Ты имеешь в виду несчастье? – спросила Энни. Оливия помотала головой:
– Я думаю, мы просто осознали, что никто в целом свете не сможет лучше нас самих понять, через что нам пришлось пройти. Эта катастрофа изменила наши жизни, и мы тоже изменились.
– Я понимаю, о чем ты говоришь, – согласился Джим. – Когда мы сегодня стояли на Дьюксфилд-Фелл, я ощутил… Я говорю правду, я действительно почувствовал, что каждая из вас думает. Я не имею в виду, что я читал ваши мысли, просто… – Он пожал плечами, не в силах найти нужные слова.
– Мне кажется, я тоже понимаю, – робко проговорила Энни. – Хотя было бы неправдой сказать, что я чувствовала это там, наверху. Я была слишком поглощена своим горем и на вас почти не обращала внимания.
– Мы все были поглощены своим горем, – сказала Оливия. – Именно поэтому мне и захотелось на время остаться одной. – Она немного помолчала. – Но я все равно знала, что вы близко, и мне от этого было легче.
Некоторое время все молчали.
– Как вы думаете, мы действительно будем часто писать друг другу? – наконец заговорил Джим. – Я имею в виду, ведь у нас у всех будет новая жизнь… Я не говорю, что мы не захотим писать или видеть друг друга, просто…
– Просто ты реалист, – подсказала Энни.
– Не важно, будем ли мы писать друг другу письма, – сказала Оливия. – Важно, чтобы сохранялась какая-то связь. Например, я охотнее берусь за телефонную трубку, чем за ручку, или я могу посылать телеграммы.
– Хорошая мысль, – поддержал ее Джим.
– И Ливви права насчет того, что у нас есть возможность ездить друг к другу в гости, – добавила Энни.
Оливия отпила еще глоток, поставила рюмку.
– И все-таки это не главное, – с расстановкой, задумчиво проговорила она.
– А что же главное? – спросила Энни.
– Когда-нибудь, просто по закону вероятности, с каждым из нас может снова случиться беда, и нам будет нужна помощь. – Оливия встала. Если в ее крови еще играла смесь вина с коньяком, то голова работала на удивление ясно. – Я считаю, что мы должны принести клятву. Мы всегда придем на помощь друг другу, где бы мы ни были, что бы с нами ни стало.
Энни глубоко вздохнула.
– Да, – проговорила она. – Мне бы этого очень хотелось.
– Джим? – Оливия вопросительно взглянула на него.
– Конечно. – Он тепло улыбнулся в ответ. – Ты хочешь, чтобы мы поклялись поддерживать связь и делать друг для друга все, что в наших силах?
– Нет. – Оливия покачала головой. – Не просто «делать все, что в наших силах». Люди часто произносят эту фразу просто из вежливости, не вкладывая в нее никакого смысла. Я говорю о настоящей нерушимой клятве. Если кто-нибудь из нас окажется в беде, остальные бросят все и придут на помощь.
Энни тоже встала.
– Как семья?
– Именно как семья. – Джим поднялся на ноги. – Как поступили бы наши родители, если бы мы в них нуждались.
– In loco parentis, – улыбнулась Энни. – Моему отцу это понравилось бы.
– Им всем понравилось бы, – тихо проговорила Оливия. Она ощущала тепло, которое не имело никакого отношения к действию алкоголя, она чувствовала, как в ней пробуждаются новые силы и надежды.
– Надо выпить за наш союз, – сказал Джим. Они разыскали рюмки, встали рядом и подняли их.
– За то, чтобы мы всегда были рядом друг с другом в нужную минуту, – произнес Джим.
– Что бы ни случилось, – добавила Энни.
– Наперекор судьбе, – сказала Оливия и осушила рюмку.
В течение следующих десяти лет, пока они взрослели, работали, жили собственной жизнью, друзья обменивались письмами, телефонными звонками и встречались лишь изредка. Например, они воссоединились в 1981 году в Лондоне, когда Энни выходила замуж за банкира по имени Эдвард Томас, а на следующий год Энни и Джим поехали в Нью-Йорк, где жила Оливия, чтобы отпраздновать ее помолвку. Спустя пять месяцев им пришлось выразить ей сочувствие по поводу расторжения помолвки. Правда, оказалось, что ни в каком сочувствии она не нуждается, а, напротив, рассматривает происшедшее как счастливое избавление. В 1985-м – к тому времени и Оливия, и Джим уже побывали на крестинах троих детей Энни – они собрались вместе в Бостоне по случаю женитьбы Джима на Кэролайн Бомон, восходящей звезде в мире рекламы. А 4 июля 1986-го они снова совершили восхождение на Дьюксфилд-Фелл. Это была десятая годовщина смерти их родителей.
Ни одно из этих воссоединений – даже последнее – не подпадало под категорию «спешить на помощь». В течение этих десяти лет они были достаточно счастливы, чтобы не нуждаться в помощи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36