Ты же сам это слышал, Владмир.
– В страхе люди забывают обо всем, что слышали, – сказал Владмир. – Они не будут спорить с шаманами. Они привыкли исполнять повеления Колексеса, теперь будут выполнять повеления шаманов, не все ли равно, говорят они. Все лучше, чем умереть.
– Они не хотят быть свободными? – выпалил Кажак. Владмир недоуменно уставился на него.
– Свободными от чего, Кажак? Человек всегда вынужден кому-нибудь или чему-нибудь подчиняться.
Кажак, пошатываясь, вышел из шатра своего друга, боясь, что на него могут подействовать курения, которые подтачивают людскую волю, как бы лишают позвоночника.
Он вернулся к Эпоне.
– Шаманы не теряли времени даром, – сказал он. Она была потрясена его видом: казалось, за один этот день он состарился. – Они уже все знают о серебристом волке, обвиняют в его появлении Кажака. Восстанавливают братьев против Кажака. Даже Колексес…
– Иди ко мне, – мягко сказала Эпона, раскрывая объятия, как мать, желающая утешить уставшего ребенка.
Он потянулся к ней, но в последний миг откачнулся назад.
– Нет, нет. Кажак очень силен, он не нуждается в подбадривании, – заверил он, стараясь, чтобы его голос звучал искренне и уверенно. – Кажак не позволит шаманам и демонам одержать над ним верх. Он останется, будет говорить с братьями, постарается перетянуть их на свою сторону. Ты увидишь. Наблюдай внимательно, Эпона.
– Но если окажется, что шаманы слишком сильны? Ты будешь ждать, пока они тебя убьют?
Кажак сжал кулаки и ударил ими по бедрам.
– Нет, Кажак не хочет попадать в деревянный дом. Кажак – лихой наездник; если он видит, что битва проиграна, он скачет прочь. Главное – оставаться живым, чтобы начинать борьбу заново. Но эта битва не проиграна. Кажак останется и будет бороться.
– Зачем? Для чего тебе оставаться, если ты знаешь, что они замышляют погубить тебя?
– Среди моего народа отца почитают как святого, – хриплым голосом произнес Кажак. – Кажак допустил, чтобы шаманы разлучили сына с отцом. Это была большая ошибка. Кажак рассердился и уехал вместе с братьями, он не остался, чтобы защитить отца. Кажак опозорил отца. И Колексес теперь вправе отвернуться от меня. Кажак может вновь обрести свое имя, только если будет бороться за Колексеса, добиваться его прощения. Если будет спасать его от шаманов. – Его плечи поникли под тяжестью взваленного на них бремени, и, отвернувшись от Эпоны, он вышел в ночь, ища серого жеребца. Сегодня он будет спать вместе со своим любимцем.
«Как велико могущество духов, – печально подумала Эпона. – Они могут подарить полную корзину хлеба и фруктов, и они же могут сразить своим мечом самого сильного человека».
Проснувшись, она обнаружила, что меч угрожает ей самой. В ее шатре находились две незнакомые женщины, у входного отверстия стоял мужчина с ассирийским мечом в руке и закрытым бронзовым македонским шлемом на голове. Он, очевидно, был готов подавить сопротивление, если оно будет оказано.
В свободной руке он держал кинжал Эпоны, выкраденный из ее вещей, пока она спала. Когда она увидела, что у нее отнято это изделие Гоиббана, у нее опустились руки.
– Кельтская Эпона, – сказала женщина. – Мы твои служанки.
– Мне не нужны служанки.
– Шаманы говорят, что ты чародейка, – сказал мужчина, – и что к тебе надо относиться с большим уважением. Они оказывают тебе высокую честь, кельтская женщина. Служанки одно из проявлений их почтения.
Она оцепенела, подозревая самое худшее.
– Где Кажак? Он знает обо всем этом?
– Это дело не касается Кажака, – ответил мужчина.
Женщины подошли ближе к Эпоне.
Одна поднесла ей чашу, по края полную какой-то темной жидкостью.
– Пей, – повелительно сказала она.
Эпона отпрянула назад. Сделав один большой шаг, мужчина оказался возле нее, он обхватил рукой ее голову, в то время как женщины попытались открыть ее сжатый рот и влить жидкость. Она сопротивлялась, но втроем они были сильнее ее, и часть жидкости все-таки попала ей в горло. Она почувствовала в этом месте онемение.
Женщины отошли и стали за ней наблюдать, ожидая, пока напиток подействует.
В шатер вошел Миткеж. Заглянув в глаза Эпоны, он понял, что она борется с действием снадобья, но он был уверен в его силе. Даже сильный шаман не мог бороться с действием скифской руты. В скором времени дух женщины утратит всякую силу, и она будет отвечать на все задаваемые ей вопросы. Он выяснит все, что она знает о магии своего народа, о ее возможностях, об обрядах. Из многочисленных полученных сведений можно будет выудить и кое-что пригодное для использования самими шаманами.
А когда из нее выжмут все полезное, как выжимают кровь из жертвенного покрывала, они найдут для нее подходящее занятие. Подходящее занятие для глупой женщины, которая не только кичится своим мнимым могуществом, но и смеет бросать вызов самим шаманам.
Теперь они ее не боялись. Теперь они держали в своих руках все племя и могли не бояться женщины, способной вызывать грозу или бурю. Ну что такое гроза или буря? Они куда менее опасны, чем хищники, рыскающие вокруг кочевья, и, конечно, не внушают такого ужаса, как гигантский волк, которого привел с собой Кажак.
Но Тайлга должна разогнать всех демонов. Жертвоприношение белого коня, которое они должны совершить по-новому, по-особому, даст несравненное преимущество тем, кто его совершит.
Наблюдая, как Эпона медленно перестает сопротивляться и погружается в полудрему, Миткеж улыбнулся.
– Пошли за Цайгасом, – приказал он стражнику. – Время уже настало.
Эпона слышала их голоса как бы издали. Они звали ее по имени, задавали вопросы. И к своему удивлению, она отвечала на них, точно сонный ребенок. Она пыталась закрыть рот, чтобы слова не могли вылетать из него, но ее тело не слушалось повелений ее духа.
Шаманы задавали все новые и новые вопросы. Она смутно сознавала, что даже в таком беспомощном состоянии, в каком она находилась, они обращались с ней достаточно заботливо и уважительно. А ведь они никогда еще ни к одной женщине не относились с уважением. Кое-чего она все же достигла.
Наконец они ушли. А может быть, и не ушли, просто этот мир ушел прочь от нее, и Эпона почувствовала уже знакомое ей чувство погружения, соскальзывания в другие миры.
Другие миры, где она могла обрести спасение.
Другие миры, где она могла назвать заветные имена и надеяться на помощь.
В серой сумеречной круговерти она воззвала к духам своего народа. Сознавая, что отделена от них большим пространством и бесконечно долгим временем, она все же звала, отчаянно звала, надеясь услышать знакомый отклик.
Откуда-то, из дальнего далека, до нее наконец донесся голос. Резкий металлический голос.
– Эпона, – сказал Кернуннос.
Вздрогнув, она прекратила всякое сопротивление.
Очнулась она уже в другом шатре и, когда ее сознание, хоть и с трудом, прояснилось, поняла, что связана по рукам и ногам. Улыбаясь лживой улыбкой, над ней стояла одна из «служанок».
– Ты чувствуешь себя лучше, кельтская женщина? – спросила она.
– Где я?
– В безопасном месте… Человек без имени ищет тебя, но не найдет здесь. Он не увидит тебя до самой Тайлги.
«Тайлга. Это имеет отношение к тебе», – предостерег ее дух.
Эпоне хотелось закрыть глаза и снова уснуть, только уснуть, но дух воспрепятствовал этому.
– Что должно произойти во время Тайлги? – спросила она по его велению.
«Служанка» опустила глаза.
– Женщинам не разрешают присутствовать на жертвоприношении.
– Но ведь ты же знаешь… – спросила Эпона льстивым медоточивым голосом. – Ты любимица шаманов.
Женщина самодовольно ухмыльнулась.
– Да. Я первая рабыня Цайгаса. Грею его постель, пробую все, что он ест: нет ли там яда.
– Значит, ты должна знать о жертвоприношении. Женщины обычно знают больше, чем можно предположить с их слов.
Ухмылка превратилась в улыбку, как если бы они вдруг стали сестрами.
– Да. Говорят, что это будет совершенно особая Тайлга. Последняя Тайлга праздновалась как раз перед твоим приходом; она оказалась не очень удачной. Приношение было недостаточно щедрым. Но сейчас у нас есть две великолепные лошади: черная, чтобы умилостивить злых духов, и белая, которая будет послана к Табити, чтобы на следующий год она даровала здоровье князю.
«Стало быть, Колексес все еще жив», – облегченно вздохнула Эпона. Кажак был бы рад это слышать – вот только как ему сообщить об этом.
– Белая лошадь будет принесена в жертву ради здоровья Колексеса? – спросила она, чтобы удостовериться точнее.
– Повелителя племени, – сдержанно ответила женщина. – Жертвоприношение совершается и с другой целью. Во время Тайлги, перед жертвоприношением, белому коню предлагается женщина. Если конь примет ее, значит, в новом году племя будет процветать. С тех пор как Кажак привел демона-волка, чтобы угрожать Колексесу, у женщин нашего племени рождается недостаточно детей. Это тело, – она погладила свой плоский живот, – должно было зачать ребенка от шамана, но оно пусто. Цайгас обещал, что после Тайлги в моем чреве появится новый шаман.
– Ты сказала, белому коню предлагается женщина, что это значит?
Женщина ухмыльнулась, представляя себе зрелище будущего приношения.
– Шаманы дадут возбуждающее снадобье белому коню. Такое возбуждающее, что, выпив его, он полезет на женщину, которую будут держать для него. Через эту женщину плодовитость коня передастся всему племени.
– А что будет с женщиной? – спросила Эпона, с ужасом воображая себе громадный член жеребца.
– Женщина умрет, но зато племя станет быстро размножаться. Для этого жертвоприношения у шаманов есть совершенно особая женщина.
«Это ты выбрана для жертвоприношения, Эпона», – сказал беззвучный голос духа.
ГЛАВА 29
На какое-то время женщины оставили Эпону одну, но она была по-прежнему связана, а у входа стоял вооруженный стражник. Эпона была вся в поту от ужаса. Ее воображение все время рисовало описанную ей картину. Какому позорному унижению намереваются они подвергнуть прекрасное животное! Какое оскорбление его совокупление с женщиной нанесет Матери-Земле! Злые, подлые люди эти шаманы. Магия, которой они занимаются, вопреки мнению племени, не белая, а черная. И она, Эпона, беспомощна против них.
«Нет, не беспомощна», – сказал дух.
Крепко стиснув зубы и зажмурив глаза, она заставила себя сосредоточиться. Не погружаясь в сон, одним лишь усилием воли, она призвала серый клубящийся туман, тьму, которая уступила затем место свету. На этот раз ее не устрашит ничто, что бы она ни увидела.
«Духи моего народа, – воззвала она. – Будьте со мной».
«Эпона», – произнес голос.
«Я слушаю».
Она не видела ничего, кроме света и тени. Но чувствовала вокруг себя проявления жизни, не заключенной в какую-либо телесную оболочку, и тем не менее более насыщенной, чем существование плоти и крови; эта жизнь двигалась, трепеща и обжигая своим жаром. Сверкающая, ликующая жизнь.
Сквозь ее сомкнутые веки просочились редкие слезы радости.
«Духи моего народа, – шепнула она. – Помогите мне. Помогите Кажаку: он хороший человек».
«Ты в долгу перед нами», – послышалось в ответ.
«Да, – сказала она, признавая наконец правоту духов. – Я обязана вам своей жизнью».
В клубящемся тумане ее коснулось что-то мягкое, и на миг она увидела искаженное мохнатое лицо с совершенно безумными желтыми глазами. Она в ужасе отпрянула, чувствуя, как напряглась нить, связующая ее с покоящимся в скифском шатре телом.
Затем ее тело подпрыгнуло, глаза открылись. Переход был таким резким, таким болезненно-мучительным, что она не сразу поняла, где находится. Затем она услышала завывания ветра, причитания шаманов и поняла.
Услышав совсем рядом какой-то шорох, она попробовала приподняться, но крепкие путы на ногах и руках помешали ей это сделать. Но она продолжала эти попытки, напрягая все свои силы, чтобы хоть немного их ослабить.
– Тише, Эпона. Кто-нибудь может услышать. – Кажак наклонился над ней с кельтским кинжалом в руке.
Глаза Эпоны наполнились радостью и облегчением. Какое-то мгновение он наслаждался лучившимся из них теплом, затем, обернувшись, посмотрел через плечо на безжизненное тело стражника, которое он втащил в шатер.
– У нас мало времени, – шепнул он. – Скоро шаманы придут за тобой… и моим конем.
– За твоим конем. – Она как будто разучилась говорить, так слабо звучал ее голос.
– Шаманы хотят использовать его для жертвоприношения белого коня. В прошлом году он был слишком темного для них цвета, но с годами серая лошадь белеет. Но сейчас… – Он прикусил язык, так и недоговорив. – У них ничего не выйдет, – только и сказал он.
Перерезав путы на ее руках, Кажак склонился к ее лодыжкам.
– Как ты меня нашел?
– Произошла странная вещь. Ты вдруг исчезла, Кажак спрашивал о тебе везде, но никто не знал. Или не хотел сказать. Я не мог обыскать все шатры, меня в них не пускали. И вот тогда Кажак увидел волка, громадного волка, с изуродованной мордой. Так же отчетливо, как вижу тебя сейчас. Волк посмотрел прямо на меня и побежал к этому шатру. Кажак – за ним. Стражник хотел меня остановить, но Кажак загнал свой кинжал ему в горло, он даже не успел закричать.
Наконец она была свободна, и он помог ей встать. Влитое ей в рот снадобье все еще продолжало действовать, у нее кружилась голова, но с каждым вдохом она быстро приходила в себя.
– Где сейчас волк? – выдавила она. Кажак осмотрелся кругом.
– Исчез, – просто сказал он.
Шум снаружи все усиливался. Кроме ритуальных причитаний шаманов и воя заполнявшего собой все вокруг ветра, можно было слышать крики людей, клацанье костей и скрип давно уже припасенных сучьев, которые стаскивали на центральную площадь, чтобы развести жертвенный костер.
– Быстрее, – поторопил ее Кажак. – Ты должна сейчас же уехать на моем жеребце, или шаманы принесут в жертву вас обоих.
Он потащил ее за собой, но Эпона сопротивлялась, упираясь пятками в землю.
– Я не оставлю тебя. Я хочу остаться, чтобы помочь тебе, Кажак. Ты не должен отсылать меня теперь, когда ты больше всего нуждаешься в моей помощи.
– Самое лучшее, что ты можешь сделать для меня, это уехать, забрав с собой моего серого, – сказал ей Кажак. – Я выращивал этого коня с самого его рожденья. Научил его всему, что он умеет. Он был для меня все равно что родной брат. Шаманы это знают. Они знают, что убить моего коня – все равно что вырвать мое сердце. Если ты будешь в безопасности и мой конь будет в безопасности, мне будет гораздо легче.
– Но что ты будешь делать?
– Попытаюсь убедить моих братьев не слушать шаманов. Попытаюсь увидеть Колексеса, если он все еще жив.
– Они убьют и тебя, Кажак. Ты должен ехать вместе со мной. Тогда мы оба останемся живы.
Он горько улыбнулся.
– Я знаю, что кельты очень дорожат своей честью. Кажак опозорит себя, если уедет, оставив отца – я надеюсь, он еще жив – в руках у шаманов. Кажак должен остаться и сделать все, что может, для Колексеса, иначе он будет обесчещен.
И он вновь потащил ее за собой. Стало быть, у нее не будет возможности помериться своими силами с шаманами, она убежит из скифского кочевья, как воровка, забрав с собой серого жеребца и бросив на произвол судьбы смелого человека, который хочет исполнить свой долг перед тем, кто даровал ему жизнь.
Ее глаза жгли слезы. Теперь она может плакать, ведь она кельтская женщина.
– Я не могу уехать без тебя, Кажак, – сказала она. – Сердце Эпоны не выдержит разлуки с тобой.
– Я не приказываю тебе. Только прошу.
Их взгляды встретились в безмолвии, где только слышались голоса их духов.
Эпона первая опустила глаза.
– Куда мне ехать? – спросила она так тихо, что он с трудом расслышал ее слова.
– На запад, – сказал он. – Тебя будет сопровождать Дасадас, он поможет тебе вернуться в Голубые горы, если ты этого хочешь.
– Дасадас? – Она не поверила своим ушам.
– Он убережет тебя от всех бед, какие могут случиться, – убежденно сказал Кажак. – С ним ты будешь в большей безопасности, чем с кем бы то ни было. Кажак предпочитает, чтобы ты жила с Дасадасом, чем умерла во славу шаманов.
– Но я не боюсь смерти, Кажак.
С его лица не сходила горькая усмешка.
– Всегда ты споришь. Сейчас не время для споров. Может быть, ты и не боишься смерти, Эпона, но Кажак очень боится за тебя. Что, если жизнь не продолжается вечно, как ты думаешь? Неужели это кельтское золото, – он поднял прядь ее волос и пощупал, – навсегда исчезнет… Поезжай с Дасадасом, Эпона. Он ждет тебя вместе с моим конем. Если мы будем очень осторожны, возможно, мы сумеем незаметно добраться до него.
Он схватил ее за руку и потащил за собой. Переступая через тело стражника, она заметила, что он лежит в луже крови, и была этому рада.
В самом центре кочевья был разведен огромный костер, его разжиганием, казалось, было занято все племя. Все, кто только мог, стаскивали к костру все способное гореть, включая обломки кибиток, принадлежавших умерщвленным шаманами людям.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
– В страхе люди забывают обо всем, что слышали, – сказал Владмир. – Они не будут спорить с шаманами. Они привыкли исполнять повеления Колексеса, теперь будут выполнять повеления шаманов, не все ли равно, говорят они. Все лучше, чем умереть.
– Они не хотят быть свободными? – выпалил Кажак. Владмир недоуменно уставился на него.
– Свободными от чего, Кажак? Человек всегда вынужден кому-нибудь или чему-нибудь подчиняться.
Кажак, пошатываясь, вышел из шатра своего друга, боясь, что на него могут подействовать курения, которые подтачивают людскую волю, как бы лишают позвоночника.
Он вернулся к Эпоне.
– Шаманы не теряли времени даром, – сказал он. Она была потрясена его видом: казалось, за один этот день он состарился. – Они уже все знают о серебристом волке, обвиняют в его появлении Кажака. Восстанавливают братьев против Кажака. Даже Колексес…
– Иди ко мне, – мягко сказала Эпона, раскрывая объятия, как мать, желающая утешить уставшего ребенка.
Он потянулся к ней, но в последний миг откачнулся назад.
– Нет, нет. Кажак очень силен, он не нуждается в подбадривании, – заверил он, стараясь, чтобы его голос звучал искренне и уверенно. – Кажак не позволит шаманам и демонам одержать над ним верх. Он останется, будет говорить с братьями, постарается перетянуть их на свою сторону. Ты увидишь. Наблюдай внимательно, Эпона.
– Но если окажется, что шаманы слишком сильны? Ты будешь ждать, пока они тебя убьют?
Кажак сжал кулаки и ударил ими по бедрам.
– Нет, Кажак не хочет попадать в деревянный дом. Кажак – лихой наездник; если он видит, что битва проиграна, он скачет прочь. Главное – оставаться живым, чтобы начинать борьбу заново. Но эта битва не проиграна. Кажак останется и будет бороться.
– Зачем? Для чего тебе оставаться, если ты знаешь, что они замышляют погубить тебя?
– Среди моего народа отца почитают как святого, – хриплым голосом произнес Кажак. – Кажак допустил, чтобы шаманы разлучили сына с отцом. Это была большая ошибка. Кажак рассердился и уехал вместе с братьями, он не остался, чтобы защитить отца. Кажак опозорил отца. И Колексес теперь вправе отвернуться от меня. Кажак может вновь обрести свое имя, только если будет бороться за Колексеса, добиваться его прощения. Если будет спасать его от шаманов. – Его плечи поникли под тяжестью взваленного на них бремени, и, отвернувшись от Эпоны, он вышел в ночь, ища серого жеребца. Сегодня он будет спать вместе со своим любимцем.
«Как велико могущество духов, – печально подумала Эпона. – Они могут подарить полную корзину хлеба и фруктов, и они же могут сразить своим мечом самого сильного человека».
Проснувшись, она обнаружила, что меч угрожает ей самой. В ее шатре находились две незнакомые женщины, у входного отверстия стоял мужчина с ассирийским мечом в руке и закрытым бронзовым македонским шлемом на голове. Он, очевидно, был готов подавить сопротивление, если оно будет оказано.
В свободной руке он держал кинжал Эпоны, выкраденный из ее вещей, пока она спала. Когда она увидела, что у нее отнято это изделие Гоиббана, у нее опустились руки.
– Кельтская Эпона, – сказала женщина. – Мы твои служанки.
– Мне не нужны служанки.
– Шаманы говорят, что ты чародейка, – сказал мужчина, – и что к тебе надо относиться с большим уважением. Они оказывают тебе высокую честь, кельтская женщина. Служанки одно из проявлений их почтения.
Она оцепенела, подозревая самое худшее.
– Где Кажак? Он знает обо всем этом?
– Это дело не касается Кажака, – ответил мужчина.
Женщины подошли ближе к Эпоне.
Одна поднесла ей чашу, по края полную какой-то темной жидкостью.
– Пей, – повелительно сказала она.
Эпона отпрянула назад. Сделав один большой шаг, мужчина оказался возле нее, он обхватил рукой ее голову, в то время как женщины попытались открыть ее сжатый рот и влить жидкость. Она сопротивлялась, но втроем они были сильнее ее, и часть жидкости все-таки попала ей в горло. Она почувствовала в этом месте онемение.
Женщины отошли и стали за ней наблюдать, ожидая, пока напиток подействует.
В шатер вошел Миткеж. Заглянув в глаза Эпоны, он понял, что она борется с действием снадобья, но он был уверен в его силе. Даже сильный шаман не мог бороться с действием скифской руты. В скором времени дух женщины утратит всякую силу, и она будет отвечать на все задаваемые ей вопросы. Он выяснит все, что она знает о магии своего народа, о ее возможностях, об обрядах. Из многочисленных полученных сведений можно будет выудить и кое-что пригодное для использования самими шаманами.
А когда из нее выжмут все полезное, как выжимают кровь из жертвенного покрывала, они найдут для нее подходящее занятие. Подходящее занятие для глупой женщины, которая не только кичится своим мнимым могуществом, но и смеет бросать вызов самим шаманам.
Теперь они ее не боялись. Теперь они держали в своих руках все племя и могли не бояться женщины, способной вызывать грозу или бурю. Ну что такое гроза или буря? Они куда менее опасны, чем хищники, рыскающие вокруг кочевья, и, конечно, не внушают такого ужаса, как гигантский волк, которого привел с собой Кажак.
Но Тайлга должна разогнать всех демонов. Жертвоприношение белого коня, которое они должны совершить по-новому, по-особому, даст несравненное преимущество тем, кто его совершит.
Наблюдая, как Эпона медленно перестает сопротивляться и погружается в полудрему, Миткеж улыбнулся.
– Пошли за Цайгасом, – приказал он стражнику. – Время уже настало.
Эпона слышала их голоса как бы издали. Они звали ее по имени, задавали вопросы. И к своему удивлению, она отвечала на них, точно сонный ребенок. Она пыталась закрыть рот, чтобы слова не могли вылетать из него, но ее тело не слушалось повелений ее духа.
Шаманы задавали все новые и новые вопросы. Она смутно сознавала, что даже в таком беспомощном состоянии, в каком она находилась, они обращались с ней достаточно заботливо и уважительно. А ведь они никогда еще ни к одной женщине не относились с уважением. Кое-чего она все же достигла.
Наконец они ушли. А может быть, и не ушли, просто этот мир ушел прочь от нее, и Эпона почувствовала уже знакомое ей чувство погружения, соскальзывания в другие миры.
Другие миры, где она могла обрести спасение.
Другие миры, где она могла назвать заветные имена и надеяться на помощь.
В серой сумеречной круговерти она воззвала к духам своего народа. Сознавая, что отделена от них большим пространством и бесконечно долгим временем, она все же звала, отчаянно звала, надеясь услышать знакомый отклик.
Откуда-то, из дальнего далека, до нее наконец донесся голос. Резкий металлический голос.
– Эпона, – сказал Кернуннос.
Вздрогнув, она прекратила всякое сопротивление.
Очнулась она уже в другом шатре и, когда ее сознание, хоть и с трудом, прояснилось, поняла, что связана по рукам и ногам. Улыбаясь лживой улыбкой, над ней стояла одна из «служанок».
– Ты чувствуешь себя лучше, кельтская женщина? – спросила она.
– Где я?
– В безопасном месте… Человек без имени ищет тебя, но не найдет здесь. Он не увидит тебя до самой Тайлги.
«Тайлга. Это имеет отношение к тебе», – предостерег ее дух.
Эпоне хотелось закрыть глаза и снова уснуть, только уснуть, но дух воспрепятствовал этому.
– Что должно произойти во время Тайлги? – спросила она по его велению.
«Служанка» опустила глаза.
– Женщинам не разрешают присутствовать на жертвоприношении.
– Но ведь ты же знаешь… – спросила Эпона льстивым медоточивым голосом. – Ты любимица шаманов.
Женщина самодовольно ухмыльнулась.
– Да. Я первая рабыня Цайгаса. Грею его постель, пробую все, что он ест: нет ли там яда.
– Значит, ты должна знать о жертвоприношении. Женщины обычно знают больше, чем можно предположить с их слов.
Ухмылка превратилась в улыбку, как если бы они вдруг стали сестрами.
– Да. Говорят, что это будет совершенно особая Тайлга. Последняя Тайлга праздновалась как раз перед твоим приходом; она оказалась не очень удачной. Приношение было недостаточно щедрым. Но сейчас у нас есть две великолепные лошади: черная, чтобы умилостивить злых духов, и белая, которая будет послана к Табити, чтобы на следующий год она даровала здоровье князю.
«Стало быть, Колексес все еще жив», – облегченно вздохнула Эпона. Кажак был бы рад это слышать – вот только как ему сообщить об этом.
– Белая лошадь будет принесена в жертву ради здоровья Колексеса? – спросила она, чтобы удостовериться точнее.
– Повелителя племени, – сдержанно ответила женщина. – Жертвоприношение совершается и с другой целью. Во время Тайлги, перед жертвоприношением, белому коню предлагается женщина. Если конь примет ее, значит, в новом году племя будет процветать. С тех пор как Кажак привел демона-волка, чтобы угрожать Колексесу, у женщин нашего племени рождается недостаточно детей. Это тело, – она погладила свой плоский живот, – должно было зачать ребенка от шамана, но оно пусто. Цайгас обещал, что после Тайлги в моем чреве появится новый шаман.
– Ты сказала, белому коню предлагается женщина, что это значит?
Женщина ухмыльнулась, представляя себе зрелище будущего приношения.
– Шаманы дадут возбуждающее снадобье белому коню. Такое возбуждающее, что, выпив его, он полезет на женщину, которую будут держать для него. Через эту женщину плодовитость коня передастся всему племени.
– А что будет с женщиной? – спросила Эпона, с ужасом воображая себе громадный член жеребца.
– Женщина умрет, но зато племя станет быстро размножаться. Для этого жертвоприношения у шаманов есть совершенно особая женщина.
«Это ты выбрана для жертвоприношения, Эпона», – сказал беззвучный голос духа.
ГЛАВА 29
На какое-то время женщины оставили Эпону одну, но она была по-прежнему связана, а у входа стоял вооруженный стражник. Эпона была вся в поту от ужаса. Ее воображение все время рисовало описанную ей картину. Какому позорному унижению намереваются они подвергнуть прекрасное животное! Какое оскорбление его совокупление с женщиной нанесет Матери-Земле! Злые, подлые люди эти шаманы. Магия, которой они занимаются, вопреки мнению племени, не белая, а черная. И она, Эпона, беспомощна против них.
«Нет, не беспомощна», – сказал дух.
Крепко стиснув зубы и зажмурив глаза, она заставила себя сосредоточиться. Не погружаясь в сон, одним лишь усилием воли, она призвала серый клубящийся туман, тьму, которая уступила затем место свету. На этот раз ее не устрашит ничто, что бы она ни увидела.
«Духи моего народа, – воззвала она. – Будьте со мной».
«Эпона», – произнес голос.
«Я слушаю».
Она не видела ничего, кроме света и тени. Но чувствовала вокруг себя проявления жизни, не заключенной в какую-либо телесную оболочку, и тем не менее более насыщенной, чем существование плоти и крови; эта жизнь двигалась, трепеща и обжигая своим жаром. Сверкающая, ликующая жизнь.
Сквозь ее сомкнутые веки просочились редкие слезы радости.
«Духи моего народа, – шепнула она. – Помогите мне. Помогите Кажаку: он хороший человек».
«Ты в долгу перед нами», – послышалось в ответ.
«Да, – сказала она, признавая наконец правоту духов. – Я обязана вам своей жизнью».
В клубящемся тумане ее коснулось что-то мягкое, и на миг она увидела искаженное мохнатое лицо с совершенно безумными желтыми глазами. Она в ужасе отпрянула, чувствуя, как напряглась нить, связующая ее с покоящимся в скифском шатре телом.
Затем ее тело подпрыгнуло, глаза открылись. Переход был таким резким, таким болезненно-мучительным, что она не сразу поняла, где находится. Затем она услышала завывания ветра, причитания шаманов и поняла.
Услышав совсем рядом какой-то шорох, она попробовала приподняться, но крепкие путы на ногах и руках помешали ей это сделать. Но она продолжала эти попытки, напрягая все свои силы, чтобы хоть немного их ослабить.
– Тише, Эпона. Кто-нибудь может услышать. – Кажак наклонился над ней с кельтским кинжалом в руке.
Глаза Эпоны наполнились радостью и облегчением. Какое-то мгновение он наслаждался лучившимся из них теплом, затем, обернувшись, посмотрел через плечо на безжизненное тело стражника, которое он втащил в шатер.
– У нас мало времени, – шепнул он. – Скоро шаманы придут за тобой… и моим конем.
– За твоим конем. – Она как будто разучилась говорить, так слабо звучал ее голос.
– Шаманы хотят использовать его для жертвоприношения белого коня. В прошлом году он был слишком темного для них цвета, но с годами серая лошадь белеет. Но сейчас… – Он прикусил язык, так и недоговорив. – У них ничего не выйдет, – только и сказал он.
Перерезав путы на ее руках, Кажак склонился к ее лодыжкам.
– Как ты меня нашел?
– Произошла странная вещь. Ты вдруг исчезла, Кажак спрашивал о тебе везде, но никто не знал. Или не хотел сказать. Я не мог обыскать все шатры, меня в них не пускали. И вот тогда Кажак увидел волка, громадного волка, с изуродованной мордой. Так же отчетливо, как вижу тебя сейчас. Волк посмотрел прямо на меня и побежал к этому шатру. Кажак – за ним. Стражник хотел меня остановить, но Кажак загнал свой кинжал ему в горло, он даже не успел закричать.
Наконец она была свободна, и он помог ей встать. Влитое ей в рот снадобье все еще продолжало действовать, у нее кружилась голова, но с каждым вдохом она быстро приходила в себя.
– Где сейчас волк? – выдавила она. Кажак осмотрелся кругом.
– Исчез, – просто сказал он.
Шум снаружи все усиливался. Кроме ритуальных причитаний шаманов и воя заполнявшего собой все вокруг ветра, можно было слышать крики людей, клацанье костей и скрип давно уже припасенных сучьев, которые стаскивали на центральную площадь, чтобы развести жертвенный костер.
– Быстрее, – поторопил ее Кажак. – Ты должна сейчас же уехать на моем жеребце, или шаманы принесут в жертву вас обоих.
Он потащил ее за собой, но Эпона сопротивлялась, упираясь пятками в землю.
– Я не оставлю тебя. Я хочу остаться, чтобы помочь тебе, Кажак. Ты не должен отсылать меня теперь, когда ты больше всего нуждаешься в моей помощи.
– Самое лучшее, что ты можешь сделать для меня, это уехать, забрав с собой моего серого, – сказал ей Кажак. – Я выращивал этого коня с самого его рожденья. Научил его всему, что он умеет. Он был для меня все равно что родной брат. Шаманы это знают. Они знают, что убить моего коня – все равно что вырвать мое сердце. Если ты будешь в безопасности и мой конь будет в безопасности, мне будет гораздо легче.
– Но что ты будешь делать?
– Попытаюсь убедить моих братьев не слушать шаманов. Попытаюсь увидеть Колексеса, если он все еще жив.
– Они убьют и тебя, Кажак. Ты должен ехать вместе со мной. Тогда мы оба останемся живы.
Он горько улыбнулся.
– Я знаю, что кельты очень дорожат своей честью. Кажак опозорит себя, если уедет, оставив отца – я надеюсь, он еще жив – в руках у шаманов. Кажак должен остаться и сделать все, что может, для Колексеса, иначе он будет обесчещен.
И он вновь потащил ее за собой. Стало быть, у нее не будет возможности помериться своими силами с шаманами, она убежит из скифского кочевья, как воровка, забрав с собой серого жеребца и бросив на произвол судьбы смелого человека, который хочет исполнить свой долг перед тем, кто даровал ему жизнь.
Ее глаза жгли слезы. Теперь она может плакать, ведь она кельтская женщина.
– Я не могу уехать без тебя, Кажак, – сказала она. – Сердце Эпоны не выдержит разлуки с тобой.
– Я не приказываю тебе. Только прошу.
Их взгляды встретились в безмолвии, где только слышались голоса их духов.
Эпона первая опустила глаза.
– Куда мне ехать? – спросила она так тихо, что он с трудом расслышал ее слова.
– На запад, – сказал он. – Тебя будет сопровождать Дасадас, он поможет тебе вернуться в Голубые горы, если ты этого хочешь.
– Дасадас? – Она не поверила своим ушам.
– Он убережет тебя от всех бед, какие могут случиться, – убежденно сказал Кажак. – С ним ты будешь в большей безопасности, чем с кем бы то ни было. Кажак предпочитает, чтобы ты жила с Дасадасом, чем умерла во славу шаманов.
– Но я не боюсь смерти, Кажак.
С его лица не сходила горькая усмешка.
– Всегда ты споришь. Сейчас не время для споров. Может быть, ты и не боишься смерти, Эпона, но Кажак очень боится за тебя. Что, если жизнь не продолжается вечно, как ты думаешь? Неужели это кельтское золото, – он поднял прядь ее волос и пощупал, – навсегда исчезнет… Поезжай с Дасадасом, Эпона. Он ждет тебя вместе с моим конем. Если мы будем очень осторожны, возможно, мы сумеем незаметно добраться до него.
Он схватил ее за руку и потащил за собой. Переступая через тело стражника, она заметила, что он лежит в луже крови, и была этому рада.
В самом центре кочевья был разведен огромный костер, его разжиганием, казалось, было занято все племя. Все, кто только мог, стаскивали к костру все способное гореть, включая обломки кибиток, принадлежавших умерщвленным шаманами людям.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49