Эпону снедало желание рассмеяться ему прямо в лицо, бросить вызов ему и всем запретам и ограничениям его – не ее! – народа и, если понадобится, до смертного конца сражаться за свою свободу. Сражаться до смертного конца, как ей следовало бы сражаться вместе с работавшими в поле селянами, когда на них напали скифы.
Однако она совсем не спешила перейти в другой мир. Даже когда обстоятельства складывались для нее неблагоприятно, она слишком любила эту жизнь, чтобы стремиться расстаться с ней; и ей всегда было любопытно, что произойдет на следующий день. В глубине души ей совсем не хотелось, чтобы Кажак выследил ее и Дасадаса и убил их обоих.
Она встречалась с Дасадасом в разных местах, и каждый раз на большом расстоянии от кочевья, обычно за каким-нибудь холмом или в лощине, где их не могли заметить посторонние глаза. Она очень быстро не только овладевала стрельбой из лука, но и стала не знающим промаха стрелком; ее успехи не только изумляли Дасадаса, но и были еще одним поводом для восхищения, которое он испытывал к Эпоне. Она сдержала и свое обещание, медленно и терпеливо объясняя ему учение друидов. В свое время она говорила с Кажаком как с равным, в полной уверенности, что он поймет ее объяснения, это была ошибка, и теперь она учила Дасадаса, как учила бы малое дитя, приводя ясные простые примеры, рассказывая о понятных всякому вещах.
И она была разочарована. Кажак проявлял нетерпение каждый раз, когда она говорила с ним о магии, едва слушал, но иногда между их умами протягивалась незримая нить, и тогда она была уверена, что он правильно все понимает. С Дасадасом же не происходило ничего подобного. Он морщил лоб, пытаясь понять ее объяснения, но ей скоро стало ясно, что он не обладает никаким даром. Он не мог понять, что она пытается ему растолковать. Он жаждал постичь тайное знание, магию, но у него не было никаких необходимых для этого способностей. Он не умел заглянуть в глубь своего духа, где только и рождается магия; он ждал от нее, что она научит его простым фокусам, типичным более для шаманов, нежели для друидов.
Между ними так и не установилось глубокой связи; Эпона и Дасадас никогда не встречались взглядами, их духи никогда не общались. И тут ничего нельзя было поделать. Эпона знала, что такое общение происходит самопроизвольно или вообще не происходит.
Без духовной близости не возникало и стремления к телесной близости. Когда Дасадас стоял рядом, пылая таким же осязаемым, как плоть и кровь, желанием, Эпона не чувствовала ничего подобного; и на его прикосновения отвечала только тем, что каждый раз отстранялась.
В конце концов, разочарованный таким отношением, он рассердился:
– Зачем ты встречаешься с Дасадасом, если избегаешь его прикосновений?
– Мы договорились о совместном обучении – и только. Кельты всегда держат свое слово.
– Да, конечно, договорились, но ведь это все не так просто. Ты… ты совершенно особенная женщина, не такая, как другие, ты понимаешь? И ты мне все время снишься, все время снишься, как этот волк.
Эпона оцепенела.
– Какой волк?
– Тот огромный волк, которого мы убили. Он все еще снится Дасадасу. Аксинья говорит, что ему тоже снится волк.
Эпона вздрогнула, словно в степи вдруг поднялся холодный ветер.
– Волк снится только вам с Аксиньей? – спросила она.
Дасадас был явно озадачен.
– Странное дело, только мы и видели волка в Карпатах, но Дасадас слышал, как два, может быть, три брата говорили, что и им тоже снится волк. Очень странное дело.
«Ничего удивительного, – подумала Эпона. – Мне следовало предвидеть, что так будет».
– Дасадас, я хочу, чтобы ты кое-что для меня сделал.
– Что? – В его голосе слышались мрачные отголоски неудовлетворенного вожделения, его по-прежнему томило желание обладать ею.
– Спроси у других людей, видели ли они серебристого волка. Спроси людей, которые не слышали о том, что случилось с нами в Карпатах.
– Если Дасадас сделает это для тебя, что ты сделаешь взамен для Дасадаса? – с хитрым видом спросил скиф. – Кельты – очень хорошие торговцы, какой же товар ты хочешь мне предложить?
Она затеяла эту игру бездумно, как ребенок, но она играла не с ребенком. Об этом ей сразу же напомнило учащенное дыхание Дасадаса, его требовательный взгляд. Настанет время, когда он потребует то, что хочет, и совесть не позволит ей уклониться, ибо их связывает хотя и не высказанный, но достаточно твердый уговор, и они оба это понимают. Но ее плоть не отзывалась и никогда не отзовется на голос его плоти. Теперь она это знала.
– Чего ты хочешь? – спросила она.
– Быть рядом с тобой.
– Ты и сейчас рядом со мной.
– Я хочу быть рядом с тобой все лето. Попроси Кажака, чтобы он отпустил тебя вместе со мной на летнее пастбище. Если Эпона попросит, Кажак ей не откажет.
Она была не уверена, что ей удастся убедить Кажака, да и не знала, захочет ли пробыть с Дасадасом долгое лето. То, что началось как недолгая забава, затеянная ею как вызов, лишь из гнева, во время солнечных летних дней и звездных ночей могло обернуться для них всех смертельной опасностью. Но если Дасадас говорит правду и гигантский волк и впрямь преследует во снах всех скифов, было бы хорошо иметь его на своей стороне как надежного союзника.
– Хорошо, я поговорю с Кажаком, – обещала она. – А ты опроси всех людей, узнай, многие ли видят во сне волка.
– Дасадас сделает это.
Дни становились длиннее, соответственно укорачивалось и время для приготовлений. Первые группы пастухов уже отправились в путь; сидя на лошадях, они громко щелкали кнутами, чтобы с самого начала полностью подчинить себе животных; за ними в кибитках следовали их жены и дети. Вначале распределяли самых слабых животных; лучших животных должны были раздавать в самом конце – Кажаку, другим ближайшим родственникам Колексеса и… шаманам, которым обещали породистых лошадей и здоровый молодой скот.
– Через три дня мы тоже уедем, – сказал Кажак Эпоне.
На следующее утро она поспешила на свидание с Дасадасом, но он сильно опоздал. А когда наконец появился, его красивое лицо было встревоженно.
– Волк снился всем, – сказал он, не спешиваясь. – Это очень неприятная история, Эпона. Все помалкивают, потому что у нас не принято рассказывать о кошмарных снах. Но, когда Дасадас спрашивает, ему отвечают. Этот волк, этот странный волк, который убил Басла, ночами часто бродит по кочевью. Очень часто. Это какой-то ужасный демон. Мы должны рассказать о нем шаманам; они должны прогнать его.
– Нет, – быстро сказала Эпона, кладя свою ладонь на руку молодого скифа. – Ничего не говори шаманам, Дасадас.
– Но почему?
Почему? Да потому что шаманы начнут интересоваться, откуда появился серебристый волк и почему он мучает по ночам спящих скифов. Цайгас и Миткеж – люди неглупые, они быстро смекнут, что кошмары начались как раз с приездом Эпоны. И тут же придут к выводу, что это кельтская женщина привела волка в Море Травы.
– Незачем говорить об этом шаманам, потому что я, своей магией, могу защитить людей от этого волка, – сказала Эпона Дасадасу. – Когда все разъедутся, никому уже не будет являться во снах этот демон.
Лицо Дасадаса озарилось еще более сильным, чем обычно, светом. Он ничуть не сомневался в том, что она выполнит то, что сказала.
– Ты можешь прогнать этого волка? Это будет просто чудо, Эпона. Но… почему ты не сделала этого раньше, когда мы ехали сюда, когда волк гнался за нами и убил Басла? Почему ты не защитила Басла своей магией?
– Возможности всякой магии ограничены, Дасадас, – объяснила она, надеясь, что на этот раз он все же ее поймет. – Я могу отогнать прочь волка от ваших людей, но я не хочу его убивать.
– Ты не можешь убить волка? Демона нельзя убить?
– Его можно уничтожить, – убежденно сказала Эпона, хотя ей почему-то стоило большого труда произнести эти слова. – Но я не стану это делать. Гораздо лучше сделать так, чтобы он покинул кочевье, и пусть все о нем позабудут.
– Дасадас верит в тебя, – сказал скиф, глядя на нее чуть ли не с преклонением. – А теперь ты должна сделать то, что обещала. Спроси Кажака, возьмет ли он с собой на летнее пастбище Дасадаса с его кибитками и стадами?
Выполнить это обещание было очень нелегко. Когда она заговорила об этом с Кажаком, первой его реакцией был гнев:
– Почему Дасадас хочет пасти своих лошадей вместе с моими? Пусть ищет свои пастбища.
– Вы всегда путешествовали вместе, – напомнила ему Эпона. – Каждое лето ваши с ним кибитки ехали по одной колее; вы всегда были братьями.
– Может быть, он хочет разделить со мной не только пастбища? – с подозрением спросил Кажак.
Тогда Эпона рассказала ему о том, что всем скифам снится по ночам огромный волк, умолчав, однако, что она узнала об этом от Дасадаса. Она намекнула, что об этом говорят женщины за чашами с травяным чаем или кобыльим молоком.
Кажак был удивлен.
– И многим снится этот сон?
– Похоже, что да. А ты никогда не слышал об этом?
Кажак на миг призадумался.
– После того как мы ранили волка там, в Карпатах, Кажак больше его не видел, ни во сне, ни наяву. Если этот демон приходит во сне к моим братьям, почему он не приходит к Кажак?
«Потому что ты спал под защитой моего костра, – мысленно ответила ему Эпона. – Костра, который согласно нашим обычаям я разожгла своими собственными руками, чтобы он охранял меня от всех опасностей. Священного ритуального костра».
«Поистине мудры обычаи народа, который научил тебя всему этому, – произнес ее дух. – Ты поступила глупо, повернувшись спиной к подобной мудрости».
Но сделанное уже нельзя было переделать. Она обратила свое лицо к востоку и должна поступать в соответствии с обстоятельствами. Она сделает все, что может, чтобы избавить от кошмаров племя Кажака. И она повторила ему то же самое, что сказала и Дасадасу: что сможет отогнать волка от остальных кочевников, он будет следовать только за его, Кажака, кибитками.
– Я думаю, что мы лучше сможем справиться с волком, ведь мы уже имели с ним дело, – сказала она. Но она предпочла не объяснять, что у них нет никакого выбора и чего именно хочет волк. – Было бы хорошо, если бы с нами были опытные воины, которые знают повадки этой твари. Этим летом для нас может оказаться очень ценной помощь Аксиньи и Дасадаса.
Кажак поморщился, услышав имя Дасадаса, но согласился с ее доводами.
– Хорошо, пусть будет так. Пусть с нами поедут те, кто уже сражался с волком. Ты сделаешь так, чтобы волк последовал за нами. Отвлечешь его от других, прежде чем о нем узнают шаманы; они сразу же будут обвинять Кажак, что это он привел его сюда. – Эту опасность он уже предвидел.
Тем не менее Кажак намеревался очень внимательно наблюдать за Дасадасом. Его стрелы и меч, несомненно, могут пригодиться, но он не допустит никаких заигрываний с Эпоной. В это лето он примет все меры предосторожности и против привидения, и против Дасадаса.
Последние шатры были разобраны, все вещи уложены в кибитки, последние семьи покинули кочевье.
Жены Колексеса уложили шатры и вещи в великолепную кибитку, раскрашенную в ярко-голубые и красные цвета; сюда же, рядом с прекрасными новыми войлочными коврами, по обе стороны были помещены и почетные трофеи – отрубленные головы. Летом даже князь следовал за своим племенем, забрав с собой самых отборных животных.
Он должен был взять с собой и не оставлявших его ни на миг шаманов.
Эпона с почти невыносимым нетерпением ожидала начала летней кочевки. Ей уже смертельно надоело кочевье с его удушающей скукой, надоели кибитки, общество одних лишь женщин; наконец-то она снова отправится в путь к новым горизонтам, наконец-то вокруг нее будет происходить хоть что-нибудь. Ей не терпелось попробовать в открытой степи свое новообретенное искусство стрельбы из лука, видеть, как кобылы вынашивают жеребят. Не терпелось полюбоваться, как дети серого жеребца будут делать свои первые неуверенные шаги в Море Травы.
И не такая уж беда, если серебристый волк последует за ней. Он ничего не может ей сделать, может только наблюдать за ее новой жизнью.
А вдали от кочевья, от толп этих смиренных женщин ей, конечно же, будет житься лучше.
Разумеется, она будет там не единственная женщина. Их будут сопровождать другие жены Кажака, а также жены Аксиньи и Дасадаса, но у нее не будет никаких забот: садись на своего рыжего и скачи под открытым небом, это и есть свобода.
Земля еще не окончательно высохла, когда по ней, поскрипывая, потянулись первые кибитки, но это не имело значения. Все были в заразительном возбуждении. Даже Кажак, казалось, был в лучшем настроении; Эпона видела, как он едет рядом с Дасадасом, по-братски с ним разговаривая, как бы даже не подозревая, что тот алчными глазами смотрит на его женщину.
Кажак разъезжал на одной из молодых лошадок, серого же коня он пустил в общее стадо, вожаком которого была мудрая старая кобыла, водившая стада еще до того, как серый конь сделал свои первые неуверенные шажки. Эпоне хотелось покататься на своем рыжем мерине, но ей надо было управлять кибиткой, нагруженной ее шатром и домашними принадлежностями. Она могла кататься на лошади только после того, как стада начнут мирно пастись; пока же длился переезд, сидя в кибитке, она должна была править парой паршивых, крупноголовых, туго соображающих кляч.
Теперь, когда женщин было не так много и они уже не находились под пристальным наблюдением шаманов, Эпоне разрешили вносить свою лепту в домашнюю работу. Когда они не могли найти хвороста, им приходилось собирать и сушить навоз. Если рядом оказывался какой-нибудь родник, именно на женщин возлагалась обязанность носить воду для питья и приготовления пищи.
Их обязанностью было также доить кобыл и коз и наблюдать за овцами с их непредсказуемым поведением. Надо было молоть зерно и печь хлеб, жесткий, как подошва, хлеб степей, не мягкий пышный хлеб Голубых гор. Предназначенное для изготовления кумыса, кобылье молоко надо было постоянно взбалтывать; некоторые женщины поручали эту тяжелую нудную работу своим старшим детям. Эпоне же приходилось выполнять ее самой.
Она знала, что женщины обсуждают ее узкую талию и плоский живот.
– Детей иметь не так-то просто, – сказала ей Ро-Ан. – Женщины нашего племени рожают нечасто. Может быть, пройдет много времени, прежде чем у тебя народится первый ребенок.
Среди кельтов ей не пришлось бы ждать так долго. Гутуитеры помолились бы, совершили жертвоприношение, дали ей отвары и смеси, способствующие плодовитости: но в пустынных степях не было никаких гутуитер.
Ребенок – плод любовной игры, а Эпона много дней под разными предлогами отказывалась от ласк своего мужа. В ней все еще полыхал гнев. Скифы имели странное предубеждение против месячных кровотечений, некоторое время она пользовалась этой отговоркой. Ни один скифский мужчина не хотел делить ложе с женщиной, которую считал «нечистой»: Эпону же этот обычай просто забавлял. Что может быть «нечистого» в крови, соке самой жизни? Во время месячных к кельтским женщинам относились с уважением, им даже приносили небольшие подарки и готовили для них особую еду, чтобы привлечь к ним благосклонное внимание духов, которые хотели бы вселиться в новорожденного.
Здесь же она пряталась в своей кибитке, не разрешая никому видеть ее лицо, а после окончания месячных ей приходилось еще подвергаться очистительным обрядам.
В терпеливом ожидании, пока Ро-Ан соскребет с ее тела остатки очистительной пасты, Эпона думала, что вообще-то это неплохая замена для купания.
Однако она не могла отделываться от Кажака неопределенно долгое время. Пока откочевывало стадо, он был все время занят, но после того, как поблизости от неглубокой реки было найдено хорошее пастбище, где обещала дать пышные всходы серебристая трава, он решил возвратиться к Эпоне. Он знал, что она давно уже сердится на него, и хотел как-нибудь унять ее гнев. Его удивляло собственное долготерпение.
Каждый раз, когда он глядел на нее, он вспоминал, какими были их отношения прежде: теплота, смех, задушевные разговоры – и ему хотелось вернуть их прежний дух товарищества.
Как странно испытывать подобные чувства к какой-то женщине! Но ведь Эпона отнюдь не «какая-то женщина».
Каждую ночь он спал теперь возле ее кибитки, сознательно пренебрегая традицией, требующей, чтобы муж спал подальше от «нечистой» женщины. Но в ту ночь, когда они достигли летнего пастбища, он сторожил объединенные стада и уже под самое утро засыпал прямо в седле.
И во сне видел, из теней выходит огромный серебристый волк и тихо направляется к стаду; и странное дело, казалось, что его бледная шкура поглощает, а не отражает звездный свет. Он наблюдал, не в силах пошевельнуться, как волк крадучись обошел кибитки Аксиньи и Дасадаса, затем остановился недалеко от кибитки Эпоны и, обнажая клыки, угрожающе зарычал. Он не подходил близко к небольшому костру, разложенному Эпоной сразу же по прибытии на пастбище, но было очевидно, что он проявляет особый интерес к ее кибитке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
Однако она совсем не спешила перейти в другой мир. Даже когда обстоятельства складывались для нее неблагоприятно, она слишком любила эту жизнь, чтобы стремиться расстаться с ней; и ей всегда было любопытно, что произойдет на следующий день. В глубине души ей совсем не хотелось, чтобы Кажак выследил ее и Дасадаса и убил их обоих.
Она встречалась с Дасадасом в разных местах, и каждый раз на большом расстоянии от кочевья, обычно за каким-нибудь холмом или в лощине, где их не могли заметить посторонние глаза. Она очень быстро не только овладевала стрельбой из лука, но и стала не знающим промаха стрелком; ее успехи не только изумляли Дасадаса, но и были еще одним поводом для восхищения, которое он испытывал к Эпоне. Она сдержала и свое обещание, медленно и терпеливо объясняя ему учение друидов. В свое время она говорила с Кажаком как с равным, в полной уверенности, что он поймет ее объяснения, это была ошибка, и теперь она учила Дасадаса, как учила бы малое дитя, приводя ясные простые примеры, рассказывая о понятных всякому вещах.
И она была разочарована. Кажак проявлял нетерпение каждый раз, когда она говорила с ним о магии, едва слушал, но иногда между их умами протягивалась незримая нить, и тогда она была уверена, что он правильно все понимает. С Дасадасом же не происходило ничего подобного. Он морщил лоб, пытаясь понять ее объяснения, но ей скоро стало ясно, что он не обладает никаким даром. Он не мог понять, что она пытается ему растолковать. Он жаждал постичь тайное знание, магию, но у него не было никаких необходимых для этого способностей. Он не умел заглянуть в глубь своего духа, где только и рождается магия; он ждал от нее, что она научит его простым фокусам, типичным более для шаманов, нежели для друидов.
Между ними так и не установилось глубокой связи; Эпона и Дасадас никогда не встречались взглядами, их духи никогда не общались. И тут ничего нельзя было поделать. Эпона знала, что такое общение происходит самопроизвольно или вообще не происходит.
Без духовной близости не возникало и стремления к телесной близости. Когда Дасадас стоял рядом, пылая таким же осязаемым, как плоть и кровь, желанием, Эпона не чувствовала ничего подобного; и на его прикосновения отвечала только тем, что каждый раз отстранялась.
В конце концов, разочарованный таким отношением, он рассердился:
– Зачем ты встречаешься с Дасадасом, если избегаешь его прикосновений?
– Мы договорились о совместном обучении – и только. Кельты всегда держат свое слово.
– Да, конечно, договорились, но ведь это все не так просто. Ты… ты совершенно особенная женщина, не такая, как другие, ты понимаешь? И ты мне все время снишься, все время снишься, как этот волк.
Эпона оцепенела.
– Какой волк?
– Тот огромный волк, которого мы убили. Он все еще снится Дасадасу. Аксинья говорит, что ему тоже снится волк.
Эпона вздрогнула, словно в степи вдруг поднялся холодный ветер.
– Волк снится только вам с Аксиньей? – спросила она.
Дасадас был явно озадачен.
– Странное дело, только мы и видели волка в Карпатах, но Дасадас слышал, как два, может быть, три брата говорили, что и им тоже снится волк. Очень странное дело.
«Ничего удивительного, – подумала Эпона. – Мне следовало предвидеть, что так будет».
– Дасадас, я хочу, чтобы ты кое-что для меня сделал.
– Что? – В его голосе слышались мрачные отголоски неудовлетворенного вожделения, его по-прежнему томило желание обладать ею.
– Спроси у других людей, видели ли они серебристого волка. Спроси людей, которые не слышали о том, что случилось с нами в Карпатах.
– Если Дасадас сделает это для тебя, что ты сделаешь взамен для Дасадаса? – с хитрым видом спросил скиф. – Кельты – очень хорошие торговцы, какой же товар ты хочешь мне предложить?
Она затеяла эту игру бездумно, как ребенок, но она играла не с ребенком. Об этом ей сразу же напомнило учащенное дыхание Дасадаса, его требовательный взгляд. Настанет время, когда он потребует то, что хочет, и совесть не позволит ей уклониться, ибо их связывает хотя и не высказанный, но достаточно твердый уговор, и они оба это понимают. Но ее плоть не отзывалась и никогда не отзовется на голос его плоти. Теперь она это знала.
– Чего ты хочешь? – спросила она.
– Быть рядом с тобой.
– Ты и сейчас рядом со мной.
– Я хочу быть рядом с тобой все лето. Попроси Кажака, чтобы он отпустил тебя вместе со мной на летнее пастбище. Если Эпона попросит, Кажак ей не откажет.
Она была не уверена, что ей удастся убедить Кажака, да и не знала, захочет ли пробыть с Дасадасом долгое лето. То, что началось как недолгая забава, затеянная ею как вызов, лишь из гнева, во время солнечных летних дней и звездных ночей могло обернуться для них всех смертельной опасностью. Но если Дасадас говорит правду и гигантский волк и впрямь преследует во снах всех скифов, было бы хорошо иметь его на своей стороне как надежного союзника.
– Хорошо, я поговорю с Кажаком, – обещала она. – А ты опроси всех людей, узнай, многие ли видят во сне волка.
– Дасадас сделает это.
Дни становились длиннее, соответственно укорачивалось и время для приготовлений. Первые группы пастухов уже отправились в путь; сидя на лошадях, они громко щелкали кнутами, чтобы с самого начала полностью подчинить себе животных; за ними в кибитках следовали их жены и дети. Вначале распределяли самых слабых животных; лучших животных должны были раздавать в самом конце – Кажаку, другим ближайшим родственникам Колексеса и… шаманам, которым обещали породистых лошадей и здоровый молодой скот.
– Через три дня мы тоже уедем, – сказал Кажак Эпоне.
На следующее утро она поспешила на свидание с Дасадасом, но он сильно опоздал. А когда наконец появился, его красивое лицо было встревоженно.
– Волк снился всем, – сказал он, не спешиваясь. – Это очень неприятная история, Эпона. Все помалкивают, потому что у нас не принято рассказывать о кошмарных снах. Но, когда Дасадас спрашивает, ему отвечают. Этот волк, этот странный волк, который убил Басла, ночами часто бродит по кочевью. Очень часто. Это какой-то ужасный демон. Мы должны рассказать о нем шаманам; они должны прогнать его.
– Нет, – быстро сказала Эпона, кладя свою ладонь на руку молодого скифа. – Ничего не говори шаманам, Дасадас.
– Но почему?
Почему? Да потому что шаманы начнут интересоваться, откуда появился серебристый волк и почему он мучает по ночам спящих скифов. Цайгас и Миткеж – люди неглупые, они быстро смекнут, что кошмары начались как раз с приездом Эпоны. И тут же придут к выводу, что это кельтская женщина привела волка в Море Травы.
– Незачем говорить об этом шаманам, потому что я, своей магией, могу защитить людей от этого волка, – сказала Эпона Дасадасу. – Когда все разъедутся, никому уже не будет являться во снах этот демон.
Лицо Дасадаса озарилось еще более сильным, чем обычно, светом. Он ничуть не сомневался в том, что она выполнит то, что сказала.
– Ты можешь прогнать этого волка? Это будет просто чудо, Эпона. Но… почему ты не сделала этого раньше, когда мы ехали сюда, когда волк гнался за нами и убил Басла? Почему ты не защитила Басла своей магией?
– Возможности всякой магии ограничены, Дасадас, – объяснила она, надеясь, что на этот раз он все же ее поймет. – Я могу отогнать прочь волка от ваших людей, но я не хочу его убивать.
– Ты не можешь убить волка? Демона нельзя убить?
– Его можно уничтожить, – убежденно сказала Эпона, хотя ей почему-то стоило большого труда произнести эти слова. – Но я не стану это делать. Гораздо лучше сделать так, чтобы он покинул кочевье, и пусть все о нем позабудут.
– Дасадас верит в тебя, – сказал скиф, глядя на нее чуть ли не с преклонением. – А теперь ты должна сделать то, что обещала. Спроси Кажака, возьмет ли он с собой на летнее пастбище Дасадаса с его кибитками и стадами?
Выполнить это обещание было очень нелегко. Когда она заговорила об этом с Кажаком, первой его реакцией был гнев:
– Почему Дасадас хочет пасти своих лошадей вместе с моими? Пусть ищет свои пастбища.
– Вы всегда путешествовали вместе, – напомнила ему Эпона. – Каждое лето ваши с ним кибитки ехали по одной колее; вы всегда были братьями.
– Может быть, он хочет разделить со мной не только пастбища? – с подозрением спросил Кажак.
Тогда Эпона рассказала ему о том, что всем скифам снится по ночам огромный волк, умолчав, однако, что она узнала об этом от Дасадаса. Она намекнула, что об этом говорят женщины за чашами с травяным чаем или кобыльим молоком.
Кажак был удивлен.
– И многим снится этот сон?
– Похоже, что да. А ты никогда не слышал об этом?
Кажак на миг призадумался.
– После того как мы ранили волка там, в Карпатах, Кажак больше его не видел, ни во сне, ни наяву. Если этот демон приходит во сне к моим братьям, почему он не приходит к Кажак?
«Потому что ты спал под защитой моего костра, – мысленно ответила ему Эпона. – Костра, который согласно нашим обычаям я разожгла своими собственными руками, чтобы он охранял меня от всех опасностей. Священного ритуального костра».
«Поистине мудры обычаи народа, который научил тебя всему этому, – произнес ее дух. – Ты поступила глупо, повернувшись спиной к подобной мудрости».
Но сделанное уже нельзя было переделать. Она обратила свое лицо к востоку и должна поступать в соответствии с обстоятельствами. Она сделает все, что может, чтобы избавить от кошмаров племя Кажака. И она повторила ему то же самое, что сказала и Дасадасу: что сможет отогнать волка от остальных кочевников, он будет следовать только за его, Кажака, кибитками.
– Я думаю, что мы лучше сможем справиться с волком, ведь мы уже имели с ним дело, – сказала она. Но она предпочла не объяснять, что у них нет никакого выбора и чего именно хочет волк. – Было бы хорошо, если бы с нами были опытные воины, которые знают повадки этой твари. Этим летом для нас может оказаться очень ценной помощь Аксиньи и Дасадаса.
Кажак поморщился, услышав имя Дасадаса, но согласился с ее доводами.
– Хорошо, пусть будет так. Пусть с нами поедут те, кто уже сражался с волком. Ты сделаешь так, чтобы волк последовал за нами. Отвлечешь его от других, прежде чем о нем узнают шаманы; они сразу же будут обвинять Кажак, что это он привел его сюда. – Эту опасность он уже предвидел.
Тем не менее Кажак намеревался очень внимательно наблюдать за Дасадасом. Его стрелы и меч, несомненно, могут пригодиться, но он не допустит никаких заигрываний с Эпоной. В это лето он примет все меры предосторожности и против привидения, и против Дасадаса.
Последние шатры были разобраны, все вещи уложены в кибитки, последние семьи покинули кочевье.
Жены Колексеса уложили шатры и вещи в великолепную кибитку, раскрашенную в ярко-голубые и красные цвета; сюда же, рядом с прекрасными новыми войлочными коврами, по обе стороны были помещены и почетные трофеи – отрубленные головы. Летом даже князь следовал за своим племенем, забрав с собой самых отборных животных.
Он должен был взять с собой и не оставлявших его ни на миг шаманов.
Эпона с почти невыносимым нетерпением ожидала начала летней кочевки. Ей уже смертельно надоело кочевье с его удушающей скукой, надоели кибитки, общество одних лишь женщин; наконец-то она снова отправится в путь к новым горизонтам, наконец-то вокруг нее будет происходить хоть что-нибудь. Ей не терпелось попробовать в открытой степи свое новообретенное искусство стрельбы из лука, видеть, как кобылы вынашивают жеребят. Не терпелось полюбоваться, как дети серого жеребца будут делать свои первые неуверенные шаги в Море Травы.
И не такая уж беда, если серебристый волк последует за ней. Он ничего не может ей сделать, может только наблюдать за ее новой жизнью.
А вдали от кочевья, от толп этих смиренных женщин ей, конечно же, будет житься лучше.
Разумеется, она будет там не единственная женщина. Их будут сопровождать другие жены Кажака, а также жены Аксиньи и Дасадаса, но у нее не будет никаких забот: садись на своего рыжего и скачи под открытым небом, это и есть свобода.
Земля еще не окончательно высохла, когда по ней, поскрипывая, потянулись первые кибитки, но это не имело значения. Все были в заразительном возбуждении. Даже Кажак, казалось, был в лучшем настроении; Эпона видела, как он едет рядом с Дасадасом, по-братски с ним разговаривая, как бы даже не подозревая, что тот алчными глазами смотрит на его женщину.
Кажак разъезжал на одной из молодых лошадок, серого же коня он пустил в общее стадо, вожаком которого была мудрая старая кобыла, водившая стада еще до того, как серый конь сделал свои первые неуверенные шажки. Эпоне хотелось покататься на своем рыжем мерине, но ей надо было управлять кибиткой, нагруженной ее шатром и домашними принадлежностями. Она могла кататься на лошади только после того, как стада начнут мирно пастись; пока же длился переезд, сидя в кибитке, она должна была править парой паршивых, крупноголовых, туго соображающих кляч.
Теперь, когда женщин было не так много и они уже не находились под пристальным наблюдением шаманов, Эпоне разрешили вносить свою лепту в домашнюю работу. Когда они не могли найти хвороста, им приходилось собирать и сушить навоз. Если рядом оказывался какой-нибудь родник, именно на женщин возлагалась обязанность носить воду для питья и приготовления пищи.
Их обязанностью было также доить кобыл и коз и наблюдать за овцами с их непредсказуемым поведением. Надо было молоть зерно и печь хлеб, жесткий, как подошва, хлеб степей, не мягкий пышный хлеб Голубых гор. Предназначенное для изготовления кумыса, кобылье молоко надо было постоянно взбалтывать; некоторые женщины поручали эту тяжелую нудную работу своим старшим детям. Эпоне же приходилось выполнять ее самой.
Она знала, что женщины обсуждают ее узкую талию и плоский живот.
– Детей иметь не так-то просто, – сказала ей Ро-Ан. – Женщины нашего племени рожают нечасто. Может быть, пройдет много времени, прежде чем у тебя народится первый ребенок.
Среди кельтов ей не пришлось бы ждать так долго. Гутуитеры помолились бы, совершили жертвоприношение, дали ей отвары и смеси, способствующие плодовитости: но в пустынных степях не было никаких гутуитер.
Ребенок – плод любовной игры, а Эпона много дней под разными предлогами отказывалась от ласк своего мужа. В ней все еще полыхал гнев. Скифы имели странное предубеждение против месячных кровотечений, некоторое время она пользовалась этой отговоркой. Ни один скифский мужчина не хотел делить ложе с женщиной, которую считал «нечистой»: Эпону же этот обычай просто забавлял. Что может быть «нечистого» в крови, соке самой жизни? Во время месячных к кельтским женщинам относились с уважением, им даже приносили небольшие подарки и готовили для них особую еду, чтобы привлечь к ним благосклонное внимание духов, которые хотели бы вселиться в новорожденного.
Здесь же она пряталась в своей кибитке, не разрешая никому видеть ее лицо, а после окончания месячных ей приходилось еще подвергаться очистительным обрядам.
В терпеливом ожидании, пока Ро-Ан соскребет с ее тела остатки очистительной пасты, Эпона думала, что вообще-то это неплохая замена для купания.
Однако она не могла отделываться от Кажака неопределенно долгое время. Пока откочевывало стадо, он был все время занят, но после того, как поблизости от неглубокой реки было найдено хорошее пастбище, где обещала дать пышные всходы серебристая трава, он решил возвратиться к Эпоне. Он знал, что она давно уже сердится на него, и хотел как-нибудь унять ее гнев. Его удивляло собственное долготерпение.
Каждый раз, когда он глядел на нее, он вспоминал, какими были их отношения прежде: теплота, смех, задушевные разговоры – и ему хотелось вернуть их прежний дух товарищества.
Как странно испытывать подобные чувства к какой-то женщине! Но ведь Эпона отнюдь не «какая-то женщина».
Каждую ночь он спал теперь возле ее кибитки, сознательно пренебрегая традицией, требующей, чтобы муж спал подальше от «нечистой» женщины. Но в ту ночь, когда они достигли летнего пастбища, он сторожил объединенные стада и уже под самое утро засыпал прямо в седле.
И во сне видел, из теней выходит огромный серебристый волк и тихо направляется к стаду; и странное дело, казалось, что его бледная шкура поглощает, а не отражает звездный свет. Он наблюдал, не в силах пошевельнуться, как волк крадучись обошел кибитки Аксиньи и Дасадаса, затем остановился недалеко от кибитки Эпоны и, обнажая клыки, угрожающе зарычал. Он не подходил близко к небольшому костру, разложенному Эпоной сразу же по прибытии на пастбище, но было очевидно, что он проявляет особый интерес к ее кибитке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49