Ее скаты могли служить защитой от ветра, и здесь не было больших деревьев, которые, падая, могли бы их придавить.
Скифы прежде всего позаботились о своих лошадях, найдя для них лучшее, какое было поблизости, убежище.
– Говорят, здешних местах ветер иногда валит волов, – объяснил Кажак Эпоне. – Здесь сильные, очень сильные бури, сильнее людей. Ваш рогатый жрец называл бы их священными, да? Сильнее людей.
Эпона помогала ему развьючивать встревоженного жеребца.
– Буря – это просто одно из проявлений настроения Матери-Земли, – ответила она. – Поэтому не надо бояться бурь: в моем племени есть люди, которые умеют их обуздывать и даже использовать в своих целях.
Кажак поднял брови.
– Ты шутишь?
– Я говорю правду.
– А сама ты умеешь это делать? – Впервые она уловила нотки уважения в его голосе. Ее так и подмывало сказать, да, умею. Ведь она обладает прирожденным даром друидки. Так, по крайней мере, считают друиды.
– Нет, – ответила она. – Я не умею управлять погодой. Это могут делать лишь друиды, но даже и их власти над погодой есть границы.
– Кажак не может менять погоду, – сказал он Эпоне, вынимая какой-то сверток из вьюка, – но он может останавливать дождь. – Он поднял промасленную шкуру, такую тонкую, что ее можно было складывать как ткань. Из этой шкуры и валяющихся на земле сучьев он быстро соорудил шатер и показал жестом Эпоне, чтобы она воспользовалась этим укрытием. Такие же шатры сооружали вокруг них и другие скифы.
Буря уже настигла их, и начался ливень.
– Ходи внутрь, – сказал Кажак девушке. – Обсыхай.
Она вползла в шатер на четвереньках, и он последовал за ней. Им было тесно вдвоем в маленьком шатре, но Кажак был прав. После того как они укрылись еще и медвежьей шкурой, которую носила Эпона, они были надежно защищены от дождя. Большие капли, стучавшие по шатру, так и не могли проникнуть внутрь.
Кажак облегченно вздохнул.
– Хорошо?
Их тела в этом маленьком пространстве были тесно прижаты друг к другу. Его тело своим жаром гнало прочь холод и сырость. Лежать рядом с ним было все равно, что лежать рядом с прикрытым валежником костром.
Мокрые одежды прилипли к телу Эпоны, казалось, она продрогла до самых костей. Чтобы согреться, она прильнула плотнее к скифу. Дождь захлестал еще сильнее. Яростно завывал ветер, но Кажак так умело поставил шатер, что ветер так и не мог сорвать его кожаную крышу.
Эпона остро ощущала близость Кажака: сейчас он переполнял собой весь ее внутренний мир. Она и сама не знала, что чувствует по отношению к нему. Благодаря ему она спаслась от жизни, которую ведут друиды, но что ее ждет впереди, какая жизнь?
Кажак не похож ни на одного из знакомых ей мужчин. Его обычно веселый, жизнерадостный вид обманчив, нередко им владеют мрачные мысли, а бурный темперамент прорывается дикими вспышками гнева. Бывает, уходит в себя и по полдня сидит на коне, не оборачиваясь, не делясь ни своими мыслями, ни чувствами, и тогда Эпоне кажется, будто она держится не за живого человека, а за деревянного истукана.
Но сейчас в этом маленьком шатре он отнюдь не походил на деревянного истукана, и в нем не было никакого отчуждения. У него было большое – больше, чем она думала, – теплое тело, живая плоть и кровь.
– Ты теперь тепло? – спросил он тоном, полным искренней заботы.
– Да, твой дух щедр и великодушен.
Он не понял смысла этих благодарственных слов.
– Дух? Нет никакой дух. Есть только тело. Твое теплое тело. Мое теплое тело. В холодный дождь каждому человеку нужен брат, чтобы согреться.
«Брат?» – мысленно удивилась она.
– Я тебе не брат, – сказала она.
Кажак сказал так тихо, что в шуме дождя она едва его расслышала, хотя он и поднес губы к самому ее уху.
– Ты смотришь прямо глаза Кажаку, Кажак смотрит твои глаза. И оба что-то чувствуем. Такое бывает только с братьями. С друзьями. Это то, что ты называешь «священным». – Он неловко переменил положение тела. – Ты… Кажак не понимает, – сказал он, и она почувствовала недоумение в его голосе.
Эпона с сожалением взглянула на этого человека, столь озадаченного тем естественным обстоятельством, что его дух общается с другим духом.
– В моем племени, – сказала она, – мужчины и женщины часто встречаются глазами и тоже что-то чувствуют.
– Но женщина не может быть братом, – сказал он, упрямо повторяя то, в чем был полностью уверен.
– В этой жизни я рождена женщиной, – ответила она, – но, если ты согласишься, я могу быть и твоим другом. Всех своих друзей я оставила в Голубых горах.
Кажак, однако, стремился вернуться к понятным ему темам. Он предпочитал иметь дело с Эпоной только как с женщиной.
– Тебе не нужны друзья. А если тебе захочется поговорить, ты сможешь поговорить с другими женщинами, – резко сказал он, завершая разговор.
И, не произнося больше ни слова, он перекатился на нее.
ГЛАВА 16
Эпона полагала, что знает, чего ей ожидать. Всю свою жизнь она видела, как совокупляются люди и как совокупляются животные. Менялись позы, менялась длительность, но сам процесс – такой же простой, как еда или питье, оставался неизменным.
Так, по крайней мере, она думала.
Кажак был тяжел и настойчив, но не груб. Он не пытался причинить ей боль. Его руки ощупывали ее тело с уверенностью мужчины, привыкшего иметь дело с женщинами, он как будто обследовал ее, как путешественники, искатели приключений, осматривают незнакомые им места. Это была женщина из племени кельтов, длинноногая, с молочно-белой кожей, с твердыми мускулами там, где тела его соплеменниц были мягкими, как переспелые фрукты. Когда он сунул руку между ее ног, чтобы раздвинуть их, он ощутил, как сильны ее бедра, и помедлил, наслаждаясь непривычным для себя ощущением.
Пальцы у него были грубые, даже заскорузлые, но Эпона наслаждалась их ласковыми прикосновениями, столь созвучными ее внутренней сути.
Его тело прижало ее к земле, дыхание стало тяжелым. Эпона даже не представляла себе, что прикосновение чужого тела может доставлять такое удовольствие. Она стремилась быть еще ближе к нему, но это было невозможно.
И все же сближение их тел было еще неполным. Внезапно он вошел в нее одним ловким движением, которое изумило ее, потому что его член был куда больше, чем она могла ожидать. Пока ее тело приспосабливалось к новому для нее ощущению, она чувствовала какое-то неудобство, но, как обещали гутуитеры, никакой боли не было. Постепенно, с нарастающей силой ее охватывало приятное томление, вызываемое движением бедер Кажака над ее бедрами; это томление напоминало голод, который требует утоления, в мучительном предвкушении скорого пиршества.
Она начала двигаться вместе с ним.
Так вот она какова, любовная игра.
Кажак, привыкший к пассивному соучастию обитательниц Моря Травы, почти перестал двигаться.
– Ты все хорошо? – спросил он, опасаясь, что у нее какой-то приступ.
– Да, – ответила она, теснее прижимаясь к нему. «Не останавливайся, – мысленно взмолилась она. – Только не сейчас!»
Он не останавливался. Оба они все приближались и приближались к…
И вот этот момент наступил. Она почувствовала, как все его тело пронизывают конвульсии, и казалось, испытывала то же самое наслаждение, которое, переливаясь в ее тело, наполняло его сладостным теплом и негой. Ааахх!..
Во второй раз все будет лучше. Так говорили, собравшись вокруг очага, мудрые старые женщины. В первый раз может быть не так хорошо, получается как-то неловко, но во второй раз наверняка будет лучше.
Ригантона права: понять можно только, когда испытаешь сама.
Думая о том, каков он будет, этот второй раз, Эпона мысленно улыбнулась в полутьме.
Ливень прекратился, ветер утих. Поправляя одежды, Кажак выполз из их убежища. Эпона продолжала расслабленно лежать, томимая чувством незавершенности; ее тело жаждало его возвращения, но снаружи послышался его резкий приказ.
– Буря окончилась, едем дальше, – грубо сказал он и начал разбирать шатер. Надо было немедленно возобновить движение, по-прежнему скакать на юг.
Кажак также надеялся, что движение поможет подавить ему беспокойные чувства, которых он прежде никогда не испытывал. Эта кельтская женщина была совершенно непохожа на тех, кого он знал. С самого начала он смутно опасался, что она может причинить ему много беспокойства. Он только намеревался получить короткое наслаждение, пока длилась буря. Но неожиданная, захлестнувшая его нежность отозвалась в нем странным смущением и досадой на самого себя. Подобные чувства ослабляют настоящего мужчину. Вероятно, самое разумное – продать ее какому-нибудь встречному торговцу, который пожелает приобрести такую невольницу. Вечером, когда все уселись вокруг костра, Эпона пой– мала на себе пристальный взгляд Кажака. Он не проронил ни слова и не опустил глаза. В них полыхали отблески огня.
В эту ночь первую стражу нес Аксинья, он ходил вокруг их бивака и каждый раз, когда до него доносилось отдаленное завывание волков, клал руку на меч; Кажак и Эпона лежали рядом, положив головы на шею серого коня.
Они лежали рядом, но на этот раз ничего не произошло. Ей было приятно чувствовать исходившее от него тепло, чувствовать, как ее обвивают его сильные руки, но она мечтала, чтобы он вновь вошел в ее тело, тогда как он, казалось, размышлял о чем-то своем. Разочарованная, она тесно прильнула к нему, и тут он вдруг шепнул ей на ухо:
– Видишь его?
– Кого? – Она оглянулась, но не увидела ничего, кроме большого туловища коня и крохотных багровых глаз умирающего костра, возле которого спали со своими лошадьми Басл и Дасадас.
– Кто-то наблюдает за нами, – приглушенным голосом ответил Кажак.
– Я никого не вижу.
– Кто-то здесь есть. Кажак чувствует. Кожей своей шеи. Прикоснись вот сюда. – Он взял ее руку и положил пальцами на заднюю часть шеи, под волосами. Короткие волоски на шее стояли торчком.
– Кто-то наблюдает, – повторил скиф.
Его тон насторожил Эпону. Вглядываясь в ночную тьму, мимо них ходил Аксинья; Кажак что-то ему сказал и встал. Продолжали караулить они уже вместе, а когда устали, то разбудили Басла и Дасадаса.
Но те никого не увидели и не услышали ничего, кроме дальнего волчьего воя.
Утром они отправились в дальнейший путь по широкой равнине.
Горы остались позади, хотя на вопрос Эпоны Кажак ответил, что им придется пересечь еще одну горную гряду, последнюю, отделяющую их от Моря Травы. Они отвернули в сторону от Дуная, приближаясь к другой реке – Кажак сказал, что она называется Тиса.
Кругом было множество крестьянских домов, но скифы воздерживались от каких-либо набегов. Некоторые из деревень выглядели так, словно уже много раз подвергались нападениям, другие, процветающие, надежно охранялись хорошо вооруженными воинами; эта добыча была явно не по зубам четырем скифам. Скифы ехали с миролюбивым видом, а местные жители бдительно следили за ними.
Эпона с интересом наблюдала за обитателями здешних мест. По понятию кельтов, они были люди небогатые; одежда из некрашеной шерсти, слишком мало драгоценных украшений.
Заметно было, что здешняя земля, плодородная земля, но местные жители занимались не только земледелием, но и скотоводством. Эпона видела, что они пасли маленьких, короткошерстных овец. Был у них и крупный рогатый скот, более длинноногий, чем волы кельтов, охраняемый косматыми темными собаками, которые с громким вызовом лаяли на проезжающих скифских лошадей. А одна женщина была окружена стаей жирных нелетающих птиц, которые сновали вокруг ее ног, склевывая разбрасываемое ею зерно. «За такими птицами не надо охотиться с копьем, как было бы хорошо завести их в кельтском селении», – подумала Эпона. Несколько раз она замечала огромные, похожие на дома с соломенной крышей, стога и каждый раз задумывалась над тем, сколько корма для скота производит эта земля. Такого количества хватило бы прокормить многих животных, и их можно было держать дома, в этом случае отпала бы всякая надобность в охоте. Кернуннос, вероятно, протестовал бы против подобного нововведения.
«Не вспоминай о Кернунносе», – предостерег ее дух.
Эпона хотела спросить Кажака, к какому народу принадлежат местные жители, но он был не в духе и ничего бы ей не ответил. Его что-то беспокоило.
Кажак начал охотиться еще совсем мальчиком. Он остро чувствовал ту взаимосвязь, что существует между хищником и его добычей; и теперь у него было такое ощущение, будто за ним охотится какое-то хитрое, опасное существо. Не очень приятное ощущение. Он не мог определить, ни что это за существо, ни где оно прячется, только всем своим примитивным инстинктом чувствовал, что его кто-то преследует и что преследователь все ближе и ближе.
Прежде чем это существо, каково бы оно ни было, достигнет его, Кажак надеялся вернуться в свои родные края, в Море Травы.
Его нервное напряжение передалось и всем остальным. Эпона ощущала непонятное беспокойство. Может быть, подумала Эпона, все дело в том, что она так далеко от дома и с каждым шагом коня отдаляется от него все больше и больше. Тогда лучше не терзаться воспоминаниями о счастливой жизни в Голубых горах, о подругах, обо всем, что она знала и любила, но оставила с такой беззаботностью, точно понарошке играла в детскую игру, которую при желании можно переиграть хоть завтра.
Но ту игру, что она затеяла, бежав из родного дома, переиграть завтра нельзя. Завтра она будет в пути вместе со скифами и их лошадьми, не имея никакого понятия о том, что ее ожидает в Море Травы.
В этот вечер небо было ясное, ярко сверкали низко висящие звезды. Скифы ехали вплоть до самой тьмы, затем остановились на ночлег с подветренной стороны холма, увенчанного искривленными от постоянных ветров деревьями.
Никому из них почему-то не спалось. Эпона слышала, как мужчины переговариваются тихими голосами. Ночь постепенно сгущалась, приобретая темно-лиловый оттенок; ее наполнял характерный для этих мест сладостный запах пыли. Эпона всегда думала, что только горы прекрасны, но теперь она стала находить своеобразную красоту и во всхолмленных равнинах. Это новый лик Матери-Земли, который следует любить и почитать, она должна научиться его ценить.
Скифы, однако, не замечали красоты ночи.
– Ты не видел эту тварь, с тех пор как мы остановились? – допытывался Кажак у Дасадаса.
Дасадас кивнул головой в знак отрицания.
– Нет. Но вон за той лощиной слышится приближающийся вой.
– Возьми свой лук, выследи ее и убей, пока она не убила нас, – велел Кажак. – В такую ясную ночь ты можешь видеть далеко, тем более что ты вырос в Море Травы и у тебя должен быть взгляд как у орла. Возьми с собой Басла.
Кажак и Аксинья остались с Эпоной, которая пыталась уснуть, к досаде серого, ворочаясь с боку на бок. Она не понимала, почему скифы разговаривают так тихо.
Кажак вдруг хлопнул в ладоши.
– Слышишь? Это поют стрелы Дасадаса.
Через некоторое время ушедшие вернулись с пустыми руками.
– Вы видели эту тварь? – нетерпеливо спросил Кажак.
– Мы видели какое-то животное, серебристое, похожее на волка. Самого большого, какого нам доводилось встречать. Мы выстрелили в него с близкого расстояния.
– Значит, вы убили его?
Они повесили головы, пристыженные.
– Нет, не убили. Мы выстрелили, но волк не упал. Он убежал. Наши стрелы, кажется, попали прямо в него, но он убежал и унес с собой наши стрелы.
Кажак удивленно уставился на них.
– Вы упустили волка? Да еще вместе со стрелами?
– Я думаю, что мы тяжело его ранили, – предположил Басл.
Кажак призадумался.
– Если вы его ранили, то он больше не будет беспокоить нас этой ночью. Давайте отдыхать. Завтра мы уедем отсюда, а этот раненый волк пусть околевает.
Он говорил с напускной уверенностью. Волк – или какое-то другое существо – преследует их уже много дней, при этом он ведет себя совсем не так, как животное, повадки которого он знает: все время прячется, но с каждым днем подбирается к ним все ближе и ближе. Все они видели его мельком, но никто не смог рассмотреть как следует.
И они не могли его убить.
Кажак лег рядом с Эпоной и обнял ее.
– Около нашего лагеря бродило дикое животное? – спросила она. – Твои люди его убили?
– Скифы очень хорошие охотники, никогда не промахиваются, – ответил он. Прикосновение к ее телу успокаивало его; она так доверчиво и покорно льнула к нему. Он настоящий мужчина, который позаботится о ней. Он Князь Всадников, сын Повелителя Лошадей, он позаботится о них всех.
Теперь уже более уверенный в себе, он начал все теснее прижиматься к ней, нежно лаская. На этот раз она с готовностью откликнулась на его ласки, всем своим пробужденным существом отдаваясь трепету новых, еще не изведанных чувств. И когда он вошел в нее, то нашел уже увлажненной, готовой к его приходу; она жадно пила из источника его страсти, почти не требуя от него максимальной отдачи.
Пожилые женщины, собирающиеся вокруг домашнего очага, оказались правы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
Скифы прежде всего позаботились о своих лошадях, найдя для них лучшее, какое было поблизости, убежище.
– Говорят, здешних местах ветер иногда валит волов, – объяснил Кажак Эпоне. – Здесь сильные, очень сильные бури, сильнее людей. Ваш рогатый жрец называл бы их священными, да? Сильнее людей.
Эпона помогала ему развьючивать встревоженного жеребца.
– Буря – это просто одно из проявлений настроения Матери-Земли, – ответила она. – Поэтому не надо бояться бурь: в моем племени есть люди, которые умеют их обуздывать и даже использовать в своих целях.
Кажак поднял брови.
– Ты шутишь?
– Я говорю правду.
– А сама ты умеешь это делать? – Впервые она уловила нотки уважения в его голосе. Ее так и подмывало сказать, да, умею. Ведь она обладает прирожденным даром друидки. Так, по крайней мере, считают друиды.
– Нет, – ответила она. – Я не умею управлять погодой. Это могут делать лишь друиды, но даже и их власти над погодой есть границы.
– Кажак не может менять погоду, – сказал он Эпоне, вынимая какой-то сверток из вьюка, – но он может останавливать дождь. – Он поднял промасленную шкуру, такую тонкую, что ее можно было складывать как ткань. Из этой шкуры и валяющихся на земле сучьев он быстро соорудил шатер и показал жестом Эпоне, чтобы она воспользовалась этим укрытием. Такие же шатры сооружали вокруг них и другие скифы.
Буря уже настигла их, и начался ливень.
– Ходи внутрь, – сказал Кажак девушке. – Обсыхай.
Она вползла в шатер на четвереньках, и он последовал за ней. Им было тесно вдвоем в маленьком шатре, но Кажак был прав. После того как они укрылись еще и медвежьей шкурой, которую носила Эпона, они были надежно защищены от дождя. Большие капли, стучавшие по шатру, так и не могли проникнуть внутрь.
Кажак облегченно вздохнул.
– Хорошо?
Их тела в этом маленьком пространстве были тесно прижаты друг к другу. Его тело своим жаром гнало прочь холод и сырость. Лежать рядом с ним было все равно, что лежать рядом с прикрытым валежником костром.
Мокрые одежды прилипли к телу Эпоны, казалось, она продрогла до самых костей. Чтобы согреться, она прильнула плотнее к скифу. Дождь захлестал еще сильнее. Яростно завывал ветер, но Кажак так умело поставил шатер, что ветер так и не мог сорвать его кожаную крышу.
Эпона остро ощущала близость Кажака: сейчас он переполнял собой весь ее внутренний мир. Она и сама не знала, что чувствует по отношению к нему. Благодаря ему она спаслась от жизни, которую ведут друиды, но что ее ждет впереди, какая жизнь?
Кажак не похож ни на одного из знакомых ей мужчин. Его обычно веселый, жизнерадостный вид обманчив, нередко им владеют мрачные мысли, а бурный темперамент прорывается дикими вспышками гнева. Бывает, уходит в себя и по полдня сидит на коне, не оборачиваясь, не делясь ни своими мыслями, ни чувствами, и тогда Эпоне кажется, будто она держится не за живого человека, а за деревянного истукана.
Но сейчас в этом маленьком шатре он отнюдь не походил на деревянного истукана, и в нем не было никакого отчуждения. У него было большое – больше, чем она думала, – теплое тело, живая плоть и кровь.
– Ты теперь тепло? – спросил он тоном, полным искренней заботы.
– Да, твой дух щедр и великодушен.
Он не понял смысла этих благодарственных слов.
– Дух? Нет никакой дух. Есть только тело. Твое теплое тело. Мое теплое тело. В холодный дождь каждому человеку нужен брат, чтобы согреться.
«Брат?» – мысленно удивилась она.
– Я тебе не брат, – сказала она.
Кажак сказал так тихо, что в шуме дождя она едва его расслышала, хотя он и поднес губы к самому ее уху.
– Ты смотришь прямо глаза Кажаку, Кажак смотрит твои глаза. И оба что-то чувствуем. Такое бывает только с братьями. С друзьями. Это то, что ты называешь «священным». – Он неловко переменил положение тела. – Ты… Кажак не понимает, – сказал он, и она почувствовала недоумение в его голосе.
Эпона с сожалением взглянула на этого человека, столь озадаченного тем естественным обстоятельством, что его дух общается с другим духом.
– В моем племени, – сказала она, – мужчины и женщины часто встречаются глазами и тоже что-то чувствуют.
– Но женщина не может быть братом, – сказал он, упрямо повторяя то, в чем был полностью уверен.
– В этой жизни я рождена женщиной, – ответила она, – но, если ты согласишься, я могу быть и твоим другом. Всех своих друзей я оставила в Голубых горах.
Кажак, однако, стремился вернуться к понятным ему темам. Он предпочитал иметь дело с Эпоной только как с женщиной.
– Тебе не нужны друзья. А если тебе захочется поговорить, ты сможешь поговорить с другими женщинами, – резко сказал он, завершая разговор.
И, не произнося больше ни слова, он перекатился на нее.
ГЛАВА 16
Эпона полагала, что знает, чего ей ожидать. Всю свою жизнь она видела, как совокупляются люди и как совокупляются животные. Менялись позы, менялась длительность, но сам процесс – такой же простой, как еда или питье, оставался неизменным.
Так, по крайней мере, она думала.
Кажак был тяжел и настойчив, но не груб. Он не пытался причинить ей боль. Его руки ощупывали ее тело с уверенностью мужчины, привыкшего иметь дело с женщинами, он как будто обследовал ее, как путешественники, искатели приключений, осматривают незнакомые им места. Это была женщина из племени кельтов, длинноногая, с молочно-белой кожей, с твердыми мускулами там, где тела его соплеменниц были мягкими, как переспелые фрукты. Когда он сунул руку между ее ног, чтобы раздвинуть их, он ощутил, как сильны ее бедра, и помедлил, наслаждаясь непривычным для себя ощущением.
Пальцы у него были грубые, даже заскорузлые, но Эпона наслаждалась их ласковыми прикосновениями, столь созвучными ее внутренней сути.
Его тело прижало ее к земле, дыхание стало тяжелым. Эпона даже не представляла себе, что прикосновение чужого тела может доставлять такое удовольствие. Она стремилась быть еще ближе к нему, но это было невозможно.
И все же сближение их тел было еще неполным. Внезапно он вошел в нее одним ловким движением, которое изумило ее, потому что его член был куда больше, чем она могла ожидать. Пока ее тело приспосабливалось к новому для нее ощущению, она чувствовала какое-то неудобство, но, как обещали гутуитеры, никакой боли не было. Постепенно, с нарастающей силой ее охватывало приятное томление, вызываемое движением бедер Кажака над ее бедрами; это томление напоминало голод, который требует утоления, в мучительном предвкушении скорого пиршества.
Она начала двигаться вместе с ним.
Так вот она какова, любовная игра.
Кажак, привыкший к пассивному соучастию обитательниц Моря Травы, почти перестал двигаться.
– Ты все хорошо? – спросил он, опасаясь, что у нее какой-то приступ.
– Да, – ответила она, теснее прижимаясь к нему. «Не останавливайся, – мысленно взмолилась она. – Только не сейчас!»
Он не останавливался. Оба они все приближались и приближались к…
И вот этот момент наступил. Она почувствовала, как все его тело пронизывают конвульсии, и казалось, испытывала то же самое наслаждение, которое, переливаясь в ее тело, наполняло его сладостным теплом и негой. Ааахх!..
Во второй раз все будет лучше. Так говорили, собравшись вокруг очага, мудрые старые женщины. В первый раз может быть не так хорошо, получается как-то неловко, но во второй раз наверняка будет лучше.
Ригантона права: понять можно только, когда испытаешь сама.
Думая о том, каков он будет, этот второй раз, Эпона мысленно улыбнулась в полутьме.
Ливень прекратился, ветер утих. Поправляя одежды, Кажак выполз из их убежища. Эпона продолжала расслабленно лежать, томимая чувством незавершенности; ее тело жаждало его возвращения, но снаружи послышался его резкий приказ.
– Буря окончилась, едем дальше, – грубо сказал он и начал разбирать шатер. Надо было немедленно возобновить движение, по-прежнему скакать на юг.
Кажак также надеялся, что движение поможет подавить ему беспокойные чувства, которых он прежде никогда не испытывал. Эта кельтская женщина была совершенно непохожа на тех, кого он знал. С самого начала он смутно опасался, что она может причинить ему много беспокойства. Он только намеревался получить короткое наслаждение, пока длилась буря. Но неожиданная, захлестнувшая его нежность отозвалась в нем странным смущением и досадой на самого себя. Подобные чувства ослабляют настоящего мужчину. Вероятно, самое разумное – продать ее какому-нибудь встречному торговцу, который пожелает приобрести такую невольницу. Вечером, когда все уселись вокруг костра, Эпона пой– мала на себе пристальный взгляд Кажака. Он не проронил ни слова и не опустил глаза. В них полыхали отблески огня.
В эту ночь первую стражу нес Аксинья, он ходил вокруг их бивака и каждый раз, когда до него доносилось отдаленное завывание волков, клал руку на меч; Кажак и Эпона лежали рядом, положив головы на шею серого коня.
Они лежали рядом, но на этот раз ничего не произошло. Ей было приятно чувствовать исходившее от него тепло, чувствовать, как ее обвивают его сильные руки, но она мечтала, чтобы он вновь вошел в ее тело, тогда как он, казалось, размышлял о чем-то своем. Разочарованная, она тесно прильнула к нему, и тут он вдруг шепнул ей на ухо:
– Видишь его?
– Кого? – Она оглянулась, но не увидела ничего, кроме большого туловища коня и крохотных багровых глаз умирающего костра, возле которого спали со своими лошадьми Басл и Дасадас.
– Кто-то наблюдает за нами, – приглушенным голосом ответил Кажак.
– Я никого не вижу.
– Кто-то здесь есть. Кажак чувствует. Кожей своей шеи. Прикоснись вот сюда. – Он взял ее руку и положил пальцами на заднюю часть шеи, под волосами. Короткие волоски на шее стояли торчком.
– Кто-то наблюдает, – повторил скиф.
Его тон насторожил Эпону. Вглядываясь в ночную тьму, мимо них ходил Аксинья; Кажак что-то ему сказал и встал. Продолжали караулить они уже вместе, а когда устали, то разбудили Басла и Дасадаса.
Но те никого не увидели и не услышали ничего, кроме дальнего волчьего воя.
Утром они отправились в дальнейший путь по широкой равнине.
Горы остались позади, хотя на вопрос Эпоны Кажак ответил, что им придется пересечь еще одну горную гряду, последнюю, отделяющую их от Моря Травы. Они отвернули в сторону от Дуная, приближаясь к другой реке – Кажак сказал, что она называется Тиса.
Кругом было множество крестьянских домов, но скифы воздерживались от каких-либо набегов. Некоторые из деревень выглядели так, словно уже много раз подвергались нападениям, другие, процветающие, надежно охранялись хорошо вооруженными воинами; эта добыча была явно не по зубам четырем скифам. Скифы ехали с миролюбивым видом, а местные жители бдительно следили за ними.
Эпона с интересом наблюдала за обитателями здешних мест. По понятию кельтов, они были люди небогатые; одежда из некрашеной шерсти, слишком мало драгоценных украшений.
Заметно было, что здешняя земля, плодородная земля, но местные жители занимались не только земледелием, но и скотоводством. Эпона видела, что они пасли маленьких, короткошерстных овец. Был у них и крупный рогатый скот, более длинноногий, чем волы кельтов, охраняемый косматыми темными собаками, которые с громким вызовом лаяли на проезжающих скифских лошадей. А одна женщина была окружена стаей жирных нелетающих птиц, которые сновали вокруг ее ног, склевывая разбрасываемое ею зерно. «За такими птицами не надо охотиться с копьем, как было бы хорошо завести их в кельтском селении», – подумала Эпона. Несколько раз она замечала огромные, похожие на дома с соломенной крышей, стога и каждый раз задумывалась над тем, сколько корма для скота производит эта земля. Такого количества хватило бы прокормить многих животных, и их можно было держать дома, в этом случае отпала бы всякая надобность в охоте. Кернуннос, вероятно, протестовал бы против подобного нововведения.
«Не вспоминай о Кернунносе», – предостерег ее дух.
Эпона хотела спросить Кажака, к какому народу принадлежат местные жители, но он был не в духе и ничего бы ей не ответил. Его что-то беспокоило.
Кажак начал охотиться еще совсем мальчиком. Он остро чувствовал ту взаимосвязь, что существует между хищником и его добычей; и теперь у него было такое ощущение, будто за ним охотится какое-то хитрое, опасное существо. Не очень приятное ощущение. Он не мог определить, ни что это за существо, ни где оно прячется, только всем своим примитивным инстинктом чувствовал, что его кто-то преследует и что преследователь все ближе и ближе.
Прежде чем это существо, каково бы оно ни было, достигнет его, Кажак надеялся вернуться в свои родные края, в Море Травы.
Его нервное напряжение передалось и всем остальным. Эпона ощущала непонятное беспокойство. Может быть, подумала Эпона, все дело в том, что она так далеко от дома и с каждым шагом коня отдаляется от него все больше и больше. Тогда лучше не терзаться воспоминаниями о счастливой жизни в Голубых горах, о подругах, обо всем, что она знала и любила, но оставила с такой беззаботностью, точно понарошке играла в детскую игру, которую при желании можно переиграть хоть завтра.
Но ту игру, что она затеяла, бежав из родного дома, переиграть завтра нельзя. Завтра она будет в пути вместе со скифами и их лошадьми, не имея никакого понятия о том, что ее ожидает в Море Травы.
В этот вечер небо было ясное, ярко сверкали низко висящие звезды. Скифы ехали вплоть до самой тьмы, затем остановились на ночлег с подветренной стороны холма, увенчанного искривленными от постоянных ветров деревьями.
Никому из них почему-то не спалось. Эпона слышала, как мужчины переговариваются тихими голосами. Ночь постепенно сгущалась, приобретая темно-лиловый оттенок; ее наполнял характерный для этих мест сладостный запах пыли. Эпона всегда думала, что только горы прекрасны, но теперь она стала находить своеобразную красоту и во всхолмленных равнинах. Это новый лик Матери-Земли, который следует любить и почитать, она должна научиться его ценить.
Скифы, однако, не замечали красоты ночи.
– Ты не видел эту тварь, с тех пор как мы остановились? – допытывался Кажак у Дасадаса.
Дасадас кивнул головой в знак отрицания.
– Нет. Но вон за той лощиной слышится приближающийся вой.
– Возьми свой лук, выследи ее и убей, пока она не убила нас, – велел Кажак. – В такую ясную ночь ты можешь видеть далеко, тем более что ты вырос в Море Травы и у тебя должен быть взгляд как у орла. Возьми с собой Басла.
Кажак и Аксинья остались с Эпоной, которая пыталась уснуть, к досаде серого, ворочаясь с боку на бок. Она не понимала, почему скифы разговаривают так тихо.
Кажак вдруг хлопнул в ладоши.
– Слышишь? Это поют стрелы Дасадаса.
Через некоторое время ушедшие вернулись с пустыми руками.
– Вы видели эту тварь? – нетерпеливо спросил Кажак.
– Мы видели какое-то животное, серебристое, похожее на волка. Самого большого, какого нам доводилось встречать. Мы выстрелили в него с близкого расстояния.
– Значит, вы убили его?
Они повесили головы, пристыженные.
– Нет, не убили. Мы выстрелили, но волк не упал. Он убежал. Наши стрелы, кажется, попали прямо в него, но он убежал и унес с собой наши стрелы.
Кажак удивленно уставился на них.
– Вы упустили волка? Да еще вместе со стрелами?
– Я думаю, что мы тяжело его ранили, – предположил Басл.
Кажак призадумался.
– Если вы его ранили, то он больше не будет беспокоить нас этой ночью. Давайте отдыхать. Завтра мы уедем отсюда, а этот раненый волк пусть околевает.
Он говорил с напускной уверенностью. Волк – или какое-то другое существо – преследует их уже много дней, при этом он ведет себя совсем не так, как животное, повадки которого он знает: все время прячется, но с каждым днем подбирается к ним все ближе и ближе. Все они видели его мельком, но никто не смог рассмотреть как следует.
И они не могли его убить.
Кажак лег рядом с Эпоной и обнял ее.
– Около нашего лагеря бродило дикое животное? – спросила она. – Твои люди его убили?
– Скифы очень хорошие охотники, никогда не промахиваются, – ответил он. Прикосновение к ее телу успокаивало его; она так доверчиво и покорно льнула к нему. Он настоящий мужчина, который позаботится о ней. Он Князь Всадников, сын Повелителя Лошадей, он позаботится о них всех.
Теперь уже более уверенный в себе, он начал все теснее прижиматься к ней, нежно лаская. На этот раз она с готовностью откликнулась на его ласки, всем своим пробужденным существом отдаваясь трепету новых, еще не изведанных чувств. И когда он вошел в нее, то нашел уже увлажненной, готовой к его приходу; она жадно пила из источника его страсти, почти не требуя от него максимальной отдачи.
Пожилые женщины, собирающиеся вокруг домашнего очага, оказались правы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49