По головам мертвых всадников хлестал дождь, с копыт мертвых лошадей стекали струи воды.
Дождь обтекал тела мертвых, а затем его поглощала Мать-Земля, в чьих недрах вызревала новая жизнь.
«Так было и будет всегда», – произнес дух.
Утомление животных все усиливалось и усиливалось, они тощали, хотя во время коротких остановок и съедали непомерно большое количество корма. Устали и женщины в кибитках, они были в сварливом настроении; дети стали капризничать и плакать больше обычного. Когда Кажак первый заметил вдалеке одну из тех больших лошадиных ярмарок, которых в это время года бывало довольно много, все наконец облегченно вздохнули. Теперь-то они смогут остановиться и отдохнуть. Их семьи, окруженные многочисленными искусными воинами, смогут наконец насладиться безопасностью.
Лошадиная ярмарка объединяла в некий свободный союз разные кочевые племена; обмен лошадьми с целью улучшения своих стад отодвигал на второй план все прочие интересы. Загоны для кобыл были сооружены из редкого ценного дерева и окружены торговыми рядами, где были выставлены яркие, пестрые ковры, различные принадлежности для кибиток и упряжи. Загон окружило множество стоянок. Проезжая мимо них, Эпона с удивлением заметила, что привыкла ко многому, чего не хотела прежде принять, даже была уверена, что никогда не примет. Например, к отрубленным головам. Ухмыляющимся, тронутым тлением, испускающим тошнотворный запах. Но ведь считалось, что эти головы защищают от всех напастей. Это был символ доблести, который она приучилась уважать; ее глаза расширялись от восхищения, когда она видела особенно замечательный трофей или шатер, увешанный множеством черепов. Она бессознательно восприняла убеждение скифов в том, что голова как бы представляет собой человека; и теперь она была успокоена видом многочисленных бестелесных воинов, охраняющих всю территорию ярмарки.
Торговля шла бойко. Мужчины сидели на расстеленных на земле чепраках и, не обращая внимания на клубящуюся пыль, добродушно переругивались или, яростно жестикулируя и сверкая глазами, упорно торговались. Когда один из торговцев чувствовал, что другой берет над ним верх, он возносил к небесам общепринятую у скифов молитву:
– Этот человек принадлежит к старейшему народу на земле. Но этот человек страдает. Почему? Кто избавит его от вора, который хочет вытащить все зубы у него из головы?
Кажак и его люди разбили стоянку в удобном месте; скоро вокруг них собралась целая толпа: все восхищались лошадьми, хотя и подмечали их худобу, но еще большее восхищение вызывало кельтское оружие, которое каждый скиф носил на поясе: кинжал и меч; с этим оружием они никогда не расставались. Из уважения к Кажаку Эпона почти не покидала своей кибитки, хотя иногда, плотно завернувшись с головой, так чтобы никто не мог видеть ее золотые волосы, она осматривала выставляемых лошадей, наблюдала за скачками и состязаниями, слушала похвальбы и сетования. Стоя в толпе зрителей, она наблюдала, как Дасадас договаривался об обмене четырех превосходных кобыл, такого же количества скота и всех своих овец на молодого гнедого жеребца, который еще никак не проявил себя ни в скачках, ни в спаривании.
– Что за дурацкий обмен, Дасадас, – проворчал Кажак. – На что тебе этот конь? Чтобы покрывать своих кобыл, ты можешь пользоваться моим жеребцом, лучше его все равно не найти.
– У этого коня ноги даже длиннее, чем у твоего жеребца, – оправдывался Дасадас. – Может быть, он будет крупнее и даже быстрее. И он уже приучен к седлу. Это верховой конь; Дасадас больше не будет ездить на мерине.
– Кажак ездит на жеребце, поэтому и Дасадас хочет ездить на жеребце, – фыркнул Кажак. – Ты не можешь иметь все, что у меня есть, Дасадас. – Они обменялись сердитыми взглядами, ощетинившись, словно два пса, на негнущихся ногах ходящие по кругу, норовя вцепиться друг в друга.
Эпона встала между ними.
– Вы братья, – напомнила она, – а братья должны стоять вместе. У вас один общий враг.
Ссора была улажена, но не забыта.
Кажак был разочарован тем, что его лошади не пользуются таким же успехом, как в прошлые годы; на этот раз они были не в очень хорошем состоянии и не привлекали большого внимания. И все же, глядя на них, Эпона думала, что это самые великолепные существа на земле. Казалось, они принадлежат к совсем другому роду, чем маленькие, приземистые тягловые животные – неказистые косматые пони, впрягаемые в фургоны и телеги на западе. Она смотрела, как Кажак восседает на своем сером жеребце; наблюдала, как он и другие участвуют в скачках, разыгрывают потешные сражения на конях, чтобы показать их боевую выучку, – и понимала то, в чем впоследствии убедятся враги: всадник на великолепном скифском скакуне – новое существо, более крупное, чем любое другое, способное преодолеть все горизонты. Существо непобедимое.
Они покинули ярмарку раньше, чем обычно это делали, и когда Аксинья начал ворчать, Кажак сказал ему:
– Мы не должны оставаться слишком долго на одном месте. Это неразумно. Ведь торговля идет у нас не слишком хорошо. Что тебе предлагали за твоих лучших лошадей, Аксинья?
Аксинья сплюнул на землю, и Кажак мотнул головой в знак согласия с выраженным им таким способом мнением.
– Мы поедем дальше. Может быть, на следующий год нам повезет больше. Если от нас отвяжется этот проклятый демон. С тех пор как нас преследует этот волк, наши дела идут не слишком хорошо.
Чем больше раздумывал Кажак, тем сильнее он убеждался, что именно волк виноват в неудачах, преследующих его в последнее время. Несмотря на его частые посещения, Эпона так и не зачала, а это дурной знак. Беспокоят его своими жалобами и другие женщины; Аксинья переговорил с Кажаком, а тот, в свой черед, высказал свое недовольство Эпоне.
– Ты слишком много говоришь с женщинами о том, чего они не могут понять, – сказал он. – Своими разговорами ты вселяешь в них беспокойство. Это нехорошо, Эпона. Ты говоришь, что у них есть право на то, на это. Но ведь они только женщины, у них нет никаких прав. Ты только создаешь для них ненужные трудности.
– Но я же не хочу создавать для них затруднения, только рассказываю им о кельтских обычаях, о том, что женщина у нас считается равноправной с мужчиной и имеет свою личную собственность.
Лицо Кажака было встревожено.
– Мужчины упрекают меня за то, что я позволяю тебе распускать язык, Эпона. Другие женщины обучены правильному поведению, а ты нет. Кажак будет потерять поддержку своих братьев. А ему нужны сейчас все братья, если мы хотим избавить наше племя от дурного влияния шаманов.
– А это возможно?
– Кажак надеется, – ответил он. – Но может быть, уже слишком поздно; может быть, было уже слишком поздно, когда Кажак покидал Море Травы. Но мы не можем сдаться без борьбы; поэтому не настраивай братьев против Кажака, а когда ты говоришь с их женами о свободе, ты именно это и делаешь.
– Стало быть, ты собираешься присоединиться ко всему княжескому племени в зимнем кочевье, даже если волк будет по-прежнему преследовать нас?
– Да. Мы обязательно должны присутствовать на Тайлге, приношении лошадей в жертву. В прошлом году Кажак отсутствовал; это была большая ошибка. Кажак непременно должен бывать на великом празднестве, которое укрепляет положение князя. Ради всего племени.
Опять эти слова. Ради всего племени. Дух предостерег Эпону, чтобы она не оспаривала этих слов, поэтому она молча потупилась. «Да, Кернуннос, – подумала она. – Ради всего племени». Но Кажак хорошо знал, что уступка в одном деле еще не означает согласия со всеми его требованиями.
– Ты должна обещать, Эпона, что больше не будешь говорить с женщинами о свободе.
– Но ведь они только-только начинают интересоваться. Задают вопросы, Кажак, как ты задаешь мне вопросы. Что я должна им отвечать?
– Ничего. От этих разговоров о свободе только одни неприятности.
– Ты мне приказываешь?
– Прошу тебя, Эпона. Кажак нуждается в твоей помощи.
Она не могла ему отказать. Как не могла отказать себе в удовольствии в последний раз ткнуть его локтем в ребра.
– А как насчет тебя, Кажак? И с тобой тоже я не должна говорить о свободе? – Уголки ее губ искривила улыбка, она наблюдала за ним из-под опущенных ресниц.
– Кажак свободный человек! – провозгласил он. – Кажак на коне – самый свободный из всех людей.
Но это была неправда, о чем можно было хорошо судить по приему, оказанному Кажаку и его людям, когда он возвратился в зимнее кочевье. Многие из княжеских шатров уже стояли на своих местах; и кругом царило оживление, знакомое Эпоне еще по минувшей зиме. Но была одна существенная перемена. Обилие трофейных голов, отличавшее жилище Колексеса от других, теперь венчало шатер чуть поменьше; обиталище же старого князя было занято шаманами, которые при появлении Кажака сразу же выглянули наружу.
Их размалеванные щеки стали еще более пухлыми. Пока все находились на летних пастбищах, Цайгас и Миткеж хорошо отъелись; в их животы попало немало откормленных овец. После короткого обмена приветствиями они сразу же стали допрашивать Кажака, насколько увеличилось его стадо, сколько родилось жеребят, какие выгодные сделки он заключил.
– Кажак расскажет обо всем самому Колексесу, – процедил скиф сквозь сжатые губы. – Эти лошади принадлежат князю; только он и имеет право знать все это.
– Мы ему все передадим, – сказал Цайгас масленым от бараньего жира голосом. – Теперь он поручает нам распределять головы скота по семьям. Он слишком стар, слишком утомлен, чтобы его можно было беспокоить.
Кажак продолжал сидеть на своем сером жеребце.
– Кажак должен видеть сам, – упрямо повторил он.
Цайгас сверкнул глазами.
– Это невозможно. Князь находится под покровом благого тальтоса, белого тальтоса, а вместе с тобой к нему могут войти демоны. Мы слышали, да, мы слышали. Кажак не может видеть Колексеса.
Высокими истошными голосами шаманы завели какое-то свое песнопение, при звуках которого лошади прижимали уши к голове и беспокойно перебирали ногами. Краешком глаза Эпона увидела, как скифы, вышедшие было приветствовать Кажака, тотчас же разошлись: отправились к своим стадам и кибиткам.
Кажак также увидел это. Положение было еще хуже, чем он опасался. Шаманы всецело завладели Колексесом и никого к нему не допускали. Возможно, он даже мертв, его преемник не провозглашен, и шаманы забрали всю власть, так что никто не решится бросить им вызов. Кажак подумал, что ему еще придется выяснить, насколько они укрепились: конечно, не всех его братьев смогли запугать их угрозы, их невнятные пророчества, демоны и ужасы, порожденные конопляным дымком.
Неожиданно Кажак ухмыльнулся – своей характерной широкой ухмылкой.
– Вы хотите сказать, что Кажак вернулся с демонами? Да нет. Кажак вернулся со стадом и братьями, Кажак вернулся с чародейкой, доброй женщиной, которая умеет исцелять больных лошадей.
Голос Миткежа напоминал северный шатер, холодный, режущий:
– Все знают в Море Травы, что Кажака сопровождает волк-демон. Мы даже знаем, что он был здесь, с тобой в прошлую зиму. Мы приняли необходимые меры для защиты нашего народа. Колексес, в его великой мудрости, объявил, что отныне Кажак не его сын, ибо Кажак поклялся на очаге отца, что будет лишь прославлять имя своего повелителя и обогащать племя. Кажак нарушил этот обет. Кажак принес зло своему племени. Шаманы знают, как карать клятвопреступника.
Кажак сидел на своей лошади, ошеломленный. Кровь отхлынула от его лица.
– Колексес сказал… что Кажак отныне ему не сын? Этого не может быть. Кажак хороший сын. Колексес дал ему взаймы много золота, много лошадей, он делил с ним еду…
– Колексес не называет тебя по имени, – сказал Миткеж. – Никто не должен произносить твое имя, как имена мертвецов. После Тайлги мы покараем тебя; белый тальтос, благой тальтос достойно накажет клятвопреступника. – Он самозабвенно завел песнопение, покачиваясь и кружась, так что его метелки из конского хвоста летали по воздуху.
Потом заговорил Цайгас, присовокупив свои угрозы к угрозам Миткежа.
– Пока можешь разбить свой шатер, безымянный человек. Твоих животных сосчитают, прежде чем влить их в княжеское стадо. После Тайлги, по внутренностям жертвы, мы сможем определить, какое наказание тебе назначить… Мы совершим торжественный обряд, чтобы защитить наш народ от привезенного тобой демона, безымянный человек. Только шаманы смогут помочь нашему народу. А теперь уходи. Прочь с глаз Цайгаса. Ты оскорбляешь нас своим присутствием.
Шаман повернулся и вошел в большой шатер, где прежде жил князь почитающего лошадей народа. Эпона заметила, как маленький мальчик – виночерпий Колексеса – откинул закрывающую дверь занавеску, пропуская Цайгаса, и низко поклонился при этом.
Глядя на выражение лица Кажака, Эпона испытывала такое чувство, будто в ее собственную грудь вонзилась стрела. Она попробовала как-то его утешить, но он отмахнулся от нее. Боль, стиснувшая его сердце, была слишком сильна, чтобы он мог открыть ей свои мысли.
Чтобы как-нибудь отвлечься, Эпона присоединилась к женщинам, устанавливавшим шатры. И на этот раз Кажак не возражал против ее участия в этой работе; он был слишком поглощен своими переживаниями, чтобы заметить это. Скиф разъезжал по кочевью, приветствуя его обитателей, пытаясь выяснить, скольких братьев шаманы успели восстановить против него.
Многие его избегали, но кое-кто приветствовал, как всегда, и даже приглашал к себе в шатер. Эти немногочисленные люди вселили в Кажака кое-какую надежду. Они тоже осуждали шаманов за наглый захват всего огромного княжеского богатства.
Владмир, коренастый скиф, которого сломанное и так и не зажившее бедро вынудило на постоянную жизнь в шатре, выразил общее мнение этих людей:
– Колексес всегда был суров, но справедлив, Кажак. Оказывал помощь всем нуждающимся. Шаманы никому не помогают. Только берут и требуют еще больше. И каждый день они придумывают новые правила и говорят, что эти правила обязательны для всех. Но люди не понимают их правил и нарушают по незнанию. Тогда шаманы их наказывают. Они забирают у нас все, вплоть до мелочей, но не удовлетворяются даже этим, требуют еще.
– Они захватили шатер Колексеса, – сказал Кажак. За то короткое время, что он провел в кочевье, его глаза, казалось, глубоко запали.
– Да, – подтвердил Владмир. – Они захватили и все золото.
Кажак был потрясен.
– Золото Колексеса? Богатство всего племени? Но золото – это кровь Табити; оно должно храниться у князя. Золото – символ его власти, нашего княжеского происхождения. Если золото в руках шаманов, кто даст нам его, если оно нам понадобится?
– Чтобы охранять золото, шаманы поставили стражников, – сказал Владмир. – Все они предупреждены: если кто-нибудь уснет на посту, он будет задушен, а затем с него сдерут кожу.
– Уже многие казнены, Кажак. Мы уже никогда не увидим этих братьев. Некоторым шаманы обещали награды, они польстились на это. Стоят на стороне шаманов. Шаманы сами подсчитывали количество скота, пригнанного каждой семьей. Если Цайгас и Миткеж считали, что скота мало, эти подкупленные люди убивали своих братьев. Все имущество убитых забирали шаманы, чтобы умилостивить демонов. Так, по крайней мере, они говорят.
– Почему вы не сопротивлялись? – спросил Кажак.
Владмир поднял руки ладонями кверху.
– Это делалось понемногу. С каждым, кто возвращался, прежде чем он успевал поговорить с братьями. Скоро страх охватил все кочевье. Его сразу же ощущали все возвращавшиеся. Этот страх – точно демон. Он бродит среди шатров, заставляя всех прятаться.
«Как серебристый волк», – подумал Кажак.
– Но кто-то же должен выступить против шаманов, громко призвать всех братьев объединиться против шаманов.
Владмир растянул губы, показывая почерневшие пеньки зубов. Протянув руку, он подсыпал в стоявшую рядом жаровню горсть конопляных семян, чтобы опьяняющим дымком рассеять мрачные мысли.
– Кто же? Ты, Кажак? Нет. Мало кто откликнется на твой призыв. Люди боятся за свои шкуры… Шаманы владеют теперь большим богатством, у них есть на что подкупать слабых людей. Такие люди не вспомнят, что Кажак – их брат. Они выслушают слова шаманов и пойдут по кочевью, настраивая всех против Кажака. Они скажут, что Кажак плохой сын, скажут, что он привез с собой в Море Травы демона, чтобы убить Колексеса и занять его место.
– Но ты-то этому не веришь?
– Нет. Но кое-кто верит.
– Жив ли еще Колексес? – спросил Кажак, опасаясь услышать отрицательный ответ.
– Мы думаем, да, но никто не видел. Все думают, что, когда он умрет, шаманы скажут, что он выбрал нового князя, но о своем выборе сообщил только им. Новый князь не будет сильным князем, это будет кто-нибудь, кем шаманы смогут управлять.
– Все братья знают, что Колексес много раз говорил, что назначает своим преемником Кажака.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
Дождь обтекал тела мертвых, а затем его поглощала Мать-Земля, в чьих недрах вызревала новая жизнь.
«Так было и будет всегда», – произнес дух.
Утомление животных все усиливалось и усиливалось, они тощали, хотя во время коротких остановок и съедали непомерно большое количество корма. Устали и женщины в кибитках, они были в сварливом настроении; дети стали капризничать и плакать больше обычного. Когда Кажак первый заметил вдалеке одну из тех больших лошадиных ярмарок, которых в это время года бывало довольно много, все наконец облегченно вздохнули. Теперь-то они смогут остановиться и отдохнуть. Их семьи, окруженные многочисленными искусными воинами, смогут наконец насладиться безопасностью.
Лошадиная ярмарка объединяла в некий свободный союз разные кочевые племена; обмен лошадьми с целью улучшения своих стад отодвигал на второй план все прочие интересы. Загоны для кобыл были сооружены из редкого ценного дерева и окружены торговыми рядами, где были выставлены яркие, пестрые ковры, различные принадлежности для кибиток и упряжи. Загон окружило множество стоянок. Проезжая мимо них, Эпона с удивлением заметила, что привыкла ко многому, чего не хотела прежде принять, даже была уверена, что никогда не примет. Например, к отрубленным головам. Ухмыляющимся, тронутым тлением, испускающим тошнотворный запах. Но ведь считалось, что эти головы защищают от всех напастей. Это был символ доблести, который она приучилась уважать; ее глаза расширялись от восхищения, когда она видела особенно замечательный трофей или шатер, увешанный множеством черепов. Она бессознательно восприняла убеждение скифов в том, что голова как бы представляет собой человека; и теперь она была успокоена видом многочисленных бестелесных воинов, охраняющих всю территорию ярмарки.
Торговля шла бойко. Мужчины сидели на расстеленных на земле чепраках и, не обращая внимания на клубящуюся пыль, добродушно переругивались или, яростно жестикулируя и сверкая глазами, упорно торговались. Когда один из торговцев чувствовал, что другой берет над ним верх, он возносил к небесам общепринятую у скифов молитву:
– Этот человек принадлежит к старейшему народу на земле. Но этот человек страдает. Почему? Кто избавит его от вора, который хочет вытащить все зубы у него из головы?
Кажак и его люди разбили стоянку в удобном месте; скоро вокруг них собралась целая толпа: все восхищались лошадьми, хотя и подмечали их худобу, но еще большее восхищение вызывало кельтское оружие, которое каждый скиф носил на поясе: кинжал и меч; с этим оружием они никогда не расставались. Из уважения к Кажаку Эпона почти не покидала своей кибитки, хотя иногда, плотно завернувшись с головой, так чтобы никто не мог видеть ее золотые волосы, она осматривала выставляемых лошадей, наблюдала за скачками и состязаниями, слушала похвальбы и сетования. Стоя в толпе зрителей, она наблюдала, как Дасадас договаривался об обмене четырех превосходных кобыл, такого же количества скота и всех своих овец на молодого гнедого жеребца, который еще никак не проявил себя ни в скачках, ни в спаривании.
– Что за дурацкий обмен, Дасадас, – проворчал Кажак. – На что тебе этот конь? Чтобы покрывать своих кобыл, ты можешь пользоваться моим жеребцом, лучше его все равно не найти.
– У этого коня ноги даже длиннее, чем у твоего жеребца, – оправдывался Дасадас. – Может быть, он будет крупнее и даже быстрее. И он уже приучен к седлу. Это верховой конь; Дасадас больше не будет ездить на мерине.
– Кажак ездит на жеребце, поэтому и Дасадас хочет ездить на жеребце, – фыркнул Кажак. – Ты не можешь иметь все, что у меня есть, Дасадас. – Они обменялись сердитыми взглядами, ощетинившись, словно два пса, на негнущихся ногах ходящие по кругу, норовя вцепиться друг в друга.
Эпона встала между ними.
– Вы братья, – напомнила она, – а братья должны стоять вместе. У вас один общий враг.
Ссора была улажена, но не забыта.
Кажак был разочарован тем, что его лошади не пользуются таким же успехом, как в прошлые годы; на этот раз они были не в очень хорошем состоянии и не привлекали большого внимания. И все же, глядя на них, Эпона думала, что это самые великолепные существа на земле. Казалось, они принадлежат к совсем другому роду, чем маленькие, приземистые тягловые животные – неказистые косматые пони, впрягаемые в фургоны и телеги на западе. Она смотрела, как Кажак восседает на своем сером жеребце; наблюдала, как он и другие участвуют в скачках, разыгрывают потешные сражения на конях, чтобы показать их боевую выучку, – и понимала то, в чем впоследствии убедятся враги: всадник на великолепном скифском скакуне – новое существо, более крупное, чем любое другое, способное преодолеть все горизонты. Существо непобедимое.
Они покинули ярмарку раньше, чем обычно это делали, и когда Аксинья начал ворчать, Кажак сказал ему:
– Мы не должны оставаться слишком долго на одном месте. Это неразумно. Ведь торговля идет у нас не слишком хорошо. Что тебе предлагали за твоих лучших лошадей, Аксинья?
Аксинья сплюнул на землю, и Кажак мотнул головой в знак согласия с выраженным им таким способом мнением.
– Мы поедем дальше. Может быть, на следующий год нам повезет больше. Если от нас отвяжется этот проклятый демон. С тех пор как нас преследует этот волк, наши дела идут не слишком хорошо.
Чем больше раздумывал Кажак, тем сильнее он убеждался, что именно волк виноват в неудачах, преследующих его в последнее время. Несмотря на его частые посещения, Эпона так и не зачала, а это дурной знак. Беспокоят его своими жалобами и другие женщины; Аксинья переговорил с Кажаком, а тот, в свой черед, высказал свое недовольство Эпоне.
– Ты слишком много говоришь с женщинами о том, чего они не могут понять, – сказал он. – Своими разговорами ты вселяешь в них беспокойство. Это нехорошо, Эпона. Ты говоришь, что у них есть право на то, на это. Но ведь они только женщины, у них нет никаких прав. Ты только создаешь для них ненужные трудности.
– Но я же не хочу создавать для них затруднения, только рассказываю им о кельтских обычаях, о том, что женщина у нас считается равноправной с мужчиной и имеет свою личную собственность.
Лицо Кажака было встревожено.
– Мужчины упрекают меня за то, что я позволяю тебе распускать язык, Эпона. Другие женщины обучены правильному поведению, а ты нет. Кажак будет потерять поддержку своих братьев. А ему нужны сейчас все братья, если мы хотим избавить наше племя от дурного влияния шаманов.
– А это возможно?
– Кажак надеется, – ответил он. – Но может быть, уже слишком поздно; может быть, было уже слишком поздно, когда Кажак покидал Море Травы. Но мы не можем сдаться без борьбы; поэтому не настраивай братьев против Кажака, а когда ты говоришь с их женами о свободе, ты именно это и делаешь.
– Стало быть, ты собираешься присоединиться ко всему княжескому племени в зимнем кочевье, даже если волк будет по-прежнему преследовать нас?
– Да. Мы обязательно должны присутствовать на Тайлге, приношении лошадей в жертву. В прошлом году Кажак отсутствовал; это была большая ошибка. Кажак непременно должен бывать на великом празднестве, которое укрепляет положение князя. Ради всего племени.
Опять эти слова. Ради всего племени. Дух предостерег Эпону, чтобы она не оспаривала этих слов, поэтому она молча потупилась. «Да, Кернуннос, – подумала она. – Ради всего племени». Но Кажак хорошо знал, что уступка в одном деле еще не означает согласия со всеми его требованиями.
– Ты должна обещать, Эпона, что больше не будешь говорить с женщинами о свободе.
– Но ведь они только-только начинают интересоваться. Задают вопросы, Кажак, как ты задаешь мне вопросы. Что я должна им отвечать?
– Ничего. От этих разговоров о свободе только одни неприятности.
– Ты мне приказываешь?
– Прошу тебя, Эпона. Кажак нуждается в твоей помощи.
Она не могла ему отказать. Как не могла отказать себе в удовольствии в последний раз ткнуть его локтем в ребра.
– А как насчет тебя, Кажак? И с тобой тоже я не должна говорить о свободе? – Уголки ее губ искривила улыбка, она наблюдала за ним из-под опущенных ресниц.
– Кажак свободный человек! – провозгласил он. – Кажак на коне – самый свободный из всех людей.
Но это была неправда, о чем можно было хорошо судить по приему, оказанному Кажаку и его людям, когда он возвратился в зимнее кочевье. Многие из княжеских шатров уже стояли на своих местах; и кругом царило оживление, знакомое Эпоне еще по минувшей зиме. Но была одна существенная перемена. Обилие трофейных голов, отличавшее жилище Колексеса от других, теперь венчало шатер чуть поменьше; обиталище же старого князя было занято шаманами, которые при появлении Кажака сразу же выглянули наружу.
Их размалеванные щеки стали еще более пухлыми. Пока все находились на летних пастбищах, Цайгас и Миткеж хорошо отъелись; в их животы попало немало откормленных овец. После короткого обмена приветствиями они сразу же стали допрашивать Кажака, насколько увеличилось его стадо, сколько родилось жеребят, какие выгодные сделки он заключил.
– Кажак расскажет обо всем самому Колексесу, – процедил скиф сквозь сжатые губы. – Эти лошади принадлежат князю; только он и имеет право знать все это.
– Мы ему все передадим, – сказал Цайгас масленым от бараньего жира голосом. – Теперь он поручает нам распределять головы скота по семьям. Он слишком стар, слишком утомлен, чтобы его можно было беспокоить.
Кажак продолжал сидеть на своем сером жеребце.
– Кажак должен видеть сам, – упрямо повторил он.
Цайгас сверкнул глазами.
– Это невозможно. Князь находится под покровом благого тальтоса, белого тальтоса, а вместе с тобой к нему могут войти демоны. Мы слышали, да, мы слышали. Кажак не может видеть Колексеса.
Высокими истошными голосами шаманы завели какое-то свое песнопение, при звуках которого лошади прижимали уши к голове и беспокойно перебирали ногами. Краешком глаза Эпона увидела, как скифы, вышедшие было приветствовать Кажака, тотчас же разошлись: отправились к своим стадам и кибиткам.
Кажак также увидел это. Положение было еще хуже, чем он опасался. Шаманы всецело завладели Колексесом и никого к нему не допускали. Возможно, он даже мертв, его преемник не провозглашен, и шаманы забрали всю власть, так что никто не решится бросить им вызов. Кажак подумал, что ему еще придется выяснить, насколько они укрепились: конечно, не всех его братьев смогли запугать их угрозы, их невнятные пророчества, демоны и ужасы, порожденные конопляным дымком.
Неожиданно Кажак ухмыльнулся – своей характерной широкой ухмылкой.
– Вы хотите сказать, что Кажак вернулся с демонами? Да нет. Кажак вернулся со стадом и братьями, Кажак вернулся с чародейкой, доброй женщиной, которая умеет исцелять больных лошадей.
Голос Миткежа напоминал северный шатер, холодный, режущий:
– Все знают в Море Травы, что Кажака сопровождает волк-демон. Мы даже знаем, что он был здесь, с тобой в прошлую зиму. Мы приняли необходимые меры для защиты нашего народа. Колексес, в его великой мудрости, объявил, что отныне Кажак не его сын, ибо Кажак поклялся на очаге отца, что будет лишь прославлять имя своего повелителя и обогащать племя. Кажак нарушил этот обет. Кажак принес зло своему племени. Шаманы знают, как карать клятвопреступника.
Кажак сидел на своей лошади, ошеломленный. Кровь отхлынула от его лица.
– Колексес сказал… что Кажак отныне ему не сын? Этого не может быть. Кажак хороший сын. Колексес дал ему взаймы много золота, много лошадей, он делил с ним еду…
– Колексес не называет тебя по имени, – сказал Миткеж. – Никто не должен произносить твое имя, как имена мертвецов. После Тайлги мы покараем тебя; белый тальтос, благой тальтос достойно накажет клятвопреступника. – Он самозабвенно завел песнопение, покачиваясь и кружась, так что его метелки из конского хвоста летали по воздуху.
Потом заговорил Цайгас, присовокупив свои угрозы к угрозам Миткежа.
– Пока можешь разбить свой шатер, безымянный человек. Твоих животных сосчитают, прежде чем влить их в княжеское стадо. После Тайлги, по внутренностям жертвы, мы сможем определить, какое наказание тебе назначить… Мы совершим торжественный обряд, чтобы защитить наш народ от привезенного тобой демона, безымянный человек. Только шаманы смогут помочь нашему народу. А теперь уходи. Прочь с глаз Цайгаса. Ты оскорбляешь нас своим присутствием.
Шаман повернулся и вошел в большой шатер, где прежде жил князь почитающего лошадей народа. Эпона заметила, как маленький мальчик – виночерпий Колексеса – откинул закрывающую дверь занавеску, пропуская Цайгаса, и низко поклонился при этом.
Глядя на выражение лица Кажака, Эпона испытывала такое чувство, будто в ее собственную грудь вонзилась стрела. Она попробовала как-то его утешить, но он отмахнулся от нее. Боль, стиснувшая его сердце, была слишком сильна, чтобы он мог открыть ей свои мысли.
Чтобы как-нибудь отвлечься, Эпона присоединилась к женщинам, устанавливавшим шатры. И на этот раз Кажак не возражал против ее участия в этой работе; он был слишком поглощен своими переживаниями, чтобы заметить это. Скиф разъезжал по кочевью, приветствуя его обитателей, пытаясь выяснить, скольких братьев шаманы успели восстановить против него.
Многие его избегали, но кое-кто приветствовал, как всегда, и даже приглашал к себе в шатер. Эти немногочисленные люди вселили в Кажака кое-какую надежду. Они тоже осуждали шаманов за наглый захват всего огромного княжеского богатства.
Владмир, коренастый скиф, которого сломанное и так и не зажившее бедро вынудило на постоянную жизнь в шатре, выразил общее мнение этих людей:
– Колексес всегда был суров, но справедлив, Кажак. Оказывал помощь всем нуждающимся. Шаманы никому не помогают. Только берут и требуют еще больше. И каждый день они придумывают новые правила и говорят, что эти правила обязательны для всех. Но люди не понимают их правил и нарушают по незнанию. Тогда шаманы их наказывают. Они забирают у нас все, вплоть до мелочей, но не удовлетворяются даже этим, требуют еще.
– Они захватили шатер Колексеса, – сказал Кажак. За то короткое время, что он провел в кочевье, его глаза, казалось, глубоко запали.
– Да, – подтвердил Владмир. – Они захватили и все золото.
Кажак был потрясен.
– Золото Колексеса? Богатство всего племени? Но золото – это кровь Табити; оно должно храниться у князя. Золото – символ его власти, нашего княжеского происхождения. Если золото в руках шаманов, кто даст нам его, если оно нам понадобится?
– Чтобы охранять золото, шаманы поставили стражников, – сказал Владмир. – Все они предупреждены: если кто-нибудь уснет на посту, он будет задушен, а затем с него сдерут кожу.
– Уже многие казнены, Кажак. Мы уже никогда не увидим этих братьев. Некоторым шаманы обещали награды, они польстились на это. Стоят на стороне шаманов. Шаманы сами подсчитывали количество скота, пригнанного каждой семьей. Если Цайгас и Миткеж считали, что скота мало, эти подкупленные люди убивали своих братьев. Все имущество убитых забирали шаманы, чтобы умилостивить демонов. Так, по крайней мере, они говорят.
– Почему вы не сопротивлялись? – спросил Кажак.
Владмир поднял руки ладонями кверху.
– Это делалось понемногу. С каждым, кто возвращался, прежде чем он успевал поговорить с братьями. Скоро страх охватил все кочевье. Его сразу же ощущали все возвращавшиеся. Этот страх – точно демон. Он бродит среди шатров, заставляя всех прятаться.
«Как серебристый волк», – подумал Кажак.
– Но кто-то же должен выступить против шаманов, громко призвать всех братьев объединиться против шаманов.
Владмир растянул губы, показывая почерневшие пеньки зубов. Протянув руку, он подсыпал в стоявшую рядом жаровню горсть конопляных семян, чтобы опьяняющим дымком рассеять мрачные мысли.
– Кто же? Ты, Кажак? Нет. Мало кто откликнется на твой призыв. Люди боятся за свои шкуры… Шаманы владеют теперь большим богатством, у них есть на что подкупать слабых людей. Такие люди не вспомнят, что Кажак – их брат. Они выслушают слова шаманов и пойдут по кочевью, настраивая всех против Кажака. Они скажут, что Кажак плохой сын, скажут, что он привез с собой в Море Травы демона, чтобы убить Колексеса и занять его место.
– Но ты-то этому не веришь?
– Нет. Но кое-кто верит.
– Жив ли еще Колексес? – спросил Кажак, опасаясь услышать отрицательный ответ.
– Мы думаем, да, но никто не видел. Все думают, что, когда он умрет, шаманы скажут, что он выбрал нового князя, но о своем выборе сообщил только им. Новый князь не будет сильным князем, это будет кто-нибудь, кем шаманы смогут управлять.
– Все братья знают, что Колексес много раз говорил, что назначает своим преемником Кажака.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49