Процессия прошла под нашими окнами – не знаю, случайно ли. Впервые за много месяцев я увидел, что внимание Джема чем-то привлечено. Волоча за собой кресло, он подтащился к окну и оперся подбородком об оконницу. Единственный открытый глаз его выразил удивление, потом – бессмысленную веселость и под конец – гнев. Вблизи – потому что я тоже смотрел в окно – мне показалась отвратительной эта одноглазая физиономия с закушенной нижней губой, с звериным бешенством во взгляде, лишавшим его последнего сходства с человеком. Тем не менее я почувствовал глубоко-глубоко подо всем этим человеческую боль. Вернее, обиду.
Я тоже ощущал ее. Отчего на землях Венгрии и Боснии не выказали своей отваги столь жадные до побед римляне? Не слишком ли просто кидать грязью в загримированных бедняков? «Эй вы! – хотелось мне крикнуть толпе. – Покажите-ка себя в сражении!»
Засмотревшись, я не заметил, что Джем поднялся с кресла. Он надавливал двумя руками, всем туловищем на окно, и оттащил его я чуть не в последнюю минуту – он хотел выдавить стекло и выбраться наружу. Джем боролся неловко, вырывался, отталкивал меня ладонями, головой. Так дерутся вконец пьяные люди. Мне стало противно от запаха прелости и пота, хриплого рычанья, от прикосновения этих холодных, липких рук.
Я повалил его. Джем смотрел на меня с удивлением – еще никогда не применял я к нему силы. «Ха! Ты, да?» – прохрипел он. Остального я не слышал. Повернулся и вышел из комнаты. Мало мне того что есть, не хватало еще ощутить омерзение к самому себе!
Я запер дверь на задвижку, как будто Джем мог погнаться за мной. Немного погодя я услышал, что он пробует открыть дверь. Я молчал. Джем бормотал что-то – не со злостью, а жалобно, с мольбой. «Баязид им зa это покажет, Саади, помяни мое слово! Баязид, мой брат, мой старший брат! Он всех их ткнет мордой в собачьи зады! Первым расколошматит он Иннокентия, потом – Корвина и Каитбая, а под конец всех перемолотит, до еди-но-го! Будут знать, как водить правоверных связанными! Мой брат Баязид…»
Джем кричит эти слова в замочную скважину, первые слова, с которыми он обратился ко мне за много-много времени, а я молчу. Мне противно. Боже милостивый, зачем избрал ты столь неприглядный жребий для поэта Саади!
4. III. I 492
Нет, он не совсем безумен. Прежде всех в Риме Джем догадался, что его старший брат переходит в наступление. Да, самое время для этого, но христианство решило, что обладает чудодейственным талисманом против турецкой угрозы.
Никогда еще христианские государи не чувствовали себя в такой безопасности от Турции, как в те последние три года, что Джем находится в Риме. Мол, в любой миг они могут пригрозить Баязиду крестовым походом, возглавляемым Джемом!
Вот оно как! Они решили, будто мы то же самое, что вымазанная краской римская голытьба, которую можно побивать каменьями за поденную плату. Нет, милейшие! Мы не завоевали бы пол-Европы, если бы, помимо силы, не обладали еще и разумом, если бы не сражались против чрезвычайно близорукого врага. Неужели вы полагаете, что один-единственный человек (даже оставайся Джем под вашей опекой, имеющей целью превратить его в животное) будет вечно укрощать нашу силу? Десятилетним миром с Турцией вы обязаны только тому, что Баязид – человек ограниченный, трусливый и подловатый – подозревал у вас наличие здравого смысла. Как всякий мелкий подлец, Баязид действует только наверняка; уверенность в там, что он ничем не рискует, он приобрел как раз после собора, где проявилось и ваше «единомыслие», и способность к «единым действиям». Святейший ваш собор развязал Баязиду руки.
Уже несколько недель большой османский флот находится в Адриатике, Венеция трепещет, под угрозой Дубровник. Баязид собственной персоной повел свои войска на Венгрию, вступает в Хорватию. Это уже владения Габсбургов, нож приставлен к горлу, любезнейшие наши хозяева, – посмотрим, что будет дальше! Ведь торговля вокруг Джема и Баязидова золота была для вас важнее, чем порабощение турками половины Европы (потому что вы наживаетесь на другой половине), – теперь выходите-ка из положения! Испытайте на собственной шкуре все то, что испытали греки, болгары, сербы, боснийцы, венгры, – ведь вы находили, что их страдания значат меньше, чем ежегодные сорок пять тысяч дукатов?
– Джем! – Не помню уже, сколько времени я не обращался к нему. – Джем, наши выступили в поход!
Ему требуется время, чтобы выплыть из тумана гашиша. С мучительной досадой поднимает он ко мне лицо: чего я хочу от него, зачем зову?
– Джем! – Я обнимаю его мягкие плечи, содрогаясь от жалости, ибо помню, какими были они. Джем казался мне тогда похожим на ловца жемчуга, широкоплечий и стройный, натянутый, как тетива лука. – Послушай меня, Джем! Наши одерживают победу! Твой брат мстит за тебя, Джем!
Я плачу, уже много лет я не проливал слез, и теперь они обжигают меня. Джем остается недвижим в моих объятиях. Я плачу, как на могиле.
В комнате у меня очень тихо. Джем не пытается успокоить меня, ни о чем не спрашивает. Принося ему ужин, я застаю его в кресле, всегда в одной и той же позе. Единственный его глаз прикован к окну, к невыразимо нежным, зеленоватым римским сумеркам.
10. III. 1492
Вчера вечером Антуан меня насмешил. Он принес известие– из Ватикана послан к Баязиду человек с требованием немедленно прекратить поход на Венгрию и увести флот из Адриатики, иначе Иннокентии выпустит Джема! В самом деле, разве не смешно?
21. III. 1492
Второй посланец из Ватикана к Баязиду с той же угрозой. Первый исчез бесследно. Турецкие войска жгут Хорватию, в двух днях пути от Венеции. Ха-ха, ведь именно Венеция вела самую тонкую игру в деле Джема, именно Венеция десять лет занимается предательством, уверяя Баязида, что поход султана Джема чистая фантазия, что Франция и Папство стремятся завладеть Джемом лишь для того, чтобы получать средства на его содержание, ничего больше. Наконец, именно Венеция убедила Баязида, что он может быть вполне уверен в вынужденном бездействии своего брата, – эта уверенность и привела к тому, что Баязид находится ныне в двух днях пути от Венеции. Ограничится ли он этим?
25. III. 1492
Аферим – или, как говорят тут, браво! – Баязиду. Сегодня мы узнали (о двух посланцах Иннокентия к Баязиду ни словом не упоминается), что в знак глубокого своего расположения к святому отцу турецкий султан посылает ему бесценные дары: копье, которым был пронзен Христос на кресте, и покрывало, под которым родила младенца Мария.
В Риме ужасная суматоха. Проверка показала, что означенное копье уже двести лет хранится в Нюренбергском соборе. Какое из двух – подлинное? Как отнесется папа к вполне вероятной подделке?
28. III. 1492
Сегодня нас известили о том, что означенное копье хранится в Париже. Их уже три, это счастливое число. Счастливое для Баязида. Папа, вероятно, расчувствовался от его дружеской любезности и вряд ли направит к султану третьего посланца, дабы пригрозить ему. Вот вам случай, когда число три не принесло бы счастья Иннокентию.
31. III. 1492
Рано утром из Ватикана выступила весьма пышная процессия. Турецкий корабль поднялся по Тибру, имея на борту бесценное копье, на котором, говорят, еще заметны следы крови Христовой. Во главе процессии шествует Иннокентий VIII собственной персоной. Его руки примут христианскую святыню, хотя Иннокентий знает, что это не то копье, которым…
Антуан сегодня избегает меня, он мрачен. Это мне льстит – Антуан переносит на мою особу возмущение всех христиан; ведь Баязид потешается над ними, а они принуждены делать вид, будто этого не замечают. Мне лестно, что в моем лице Ватикан сегодня ненавидит султана Баязида.
2. IV. 1492
Само Провидение (я уже говорил об этом) вмешивается в дело Джема – чем иначе объяснить роковые совпадения, которые на протяжении вот уже многих лет сопутствуют нам? По дороге с торжеств по поводу упомянутого выше копья с Иннокентием случился припадок. Он все еще в беспамятстве – это может означать близкую кончину человека, сделавшего целью своей жизни крестовый поход против турок и тайно отказавшегося от этого похода из-за причин, достаточно подробно мною изложенных.
16. VII. 1492
Слишком долго отдает душу его святейшество, это вносит бескрайнюю сумятицу в жизнь Вечного Города. В страхе, что кто-либо воспользуется межвластием, кардиналы решили перевести Джема в крепость Святого Ангела. Новая темница – и какая! Сдается мне, если весь христианский мир провалится в тартарары, башня Святого Ангела уцелеет, – это каменная громада, опоясанная глубоким рвом и тремя рядами толстых стен. Поистине неприступная.
Впервые мы в тюрьме, с самого начала предназначенной для этой цели. В башне Святого Ангела пытают преступников, в ее подземельях, преданные забвению, томятся сотни неугодных и неудобных. Тут мы поистине живем на костях, да еще на весьма толстом слое. Не хочу думать об этом!
30. VII. 1492
Мы покидаем башню Святого Ангела, чтобы вернуться в Ватикан. Избран новый папа – Александр VI, сиречь Родриго Борджиа. Антуан вчера наговорил мне о нем таких пакостей, что я был бы потрясен, не проведи я десять лет среди особ духовного звания. Половина его детей, оказывается, рождены от неизвестных матерей, а мать остальных – полуприличная римская матрона. Он расточает на них безумные богатства, ни перед чем не останавливается, чтобы обеспечить им власть и великолепие. «В конце концов, это не столь уж предосудительно», – подумал я. Новый папа обладает хоть одним человеческим чувством – отцовским. По словам Антуана, он участвовал во всех темных сделках, какие в его время заключались в Италии, и способен вступить в переговоры с самим дьяволом. («В отличие от кого?» – подумал я, так как память не подсказывает мне ни одного европейского государя, о ком нельзя сказать то же самое.) По милости Родриго Борджиа и всех Борджиа вообще мир дождется второго пришествия, заключил Антуан де Жимель. Мне же при встрече Александра VI с Джемом увиделось иное: дерзкий, ловкий, умный, обаятельный, решительный и быстрый – вот каков Александр Борджиа, помимо тех его свойств, что обрисованы Антуаном. Вряд ли его властвование ускорит второе пришествие. Меня почему-то не оставляет предчувствие, что Борджиа разрешит до конца дело Джема.
15. IX. 1492
Он невероятно любезен с нами. Впервые за три с половиной года Джем покидает пределы Ватикана, разъезжает верхом по Риму. Почти всегда в обществе самого папы или одного из его сыновей – Чезаре, кардинала Валенсии, или Джованни, получившего титул герцога Гандийского. Они показывают Джему прославленные храмы, знакомят с христианскими святынями. Джем молчит, позволяет водружать себя на лошадь и ссаживать, тяжело ступает по церковным плитам и болезненно щурится, когда светит солнце. Александр Борджиа и сыновья его не отчаиваются – они неизменно сопровождают Джема, показываются вместе с ним народу, послам и гонцам.
Антуан де Жимель имеет определенное мнение на этот счет: Александр VI доказывает Баязиду, что брат его жив, дееспособен и очень близок с папой, – теперь уже Александр грозит Баязиду крестовым походом. «Время упущено!» – ответил бы я Антуану, который и без того в последнее время очень неспокоен. После избрания нового папы французы упорно домогаются Джема.
Честное слово, эти разговоры уже проходят мимо меня, не затрагивая. Куда девались те дни, когда в Буалами или Бурганефе я настороженно ловил каждый намек, истолковывал каждый шаг стражи и монахов, готовил побеги! Теперь мне все безразлично, решительно все. Пусть передают Джема от одного хозяина другому – только бы мне выбраться отсюда!
8. IV. 1403
Выберешься, как же! С тех пор как стало очевидным, что Баязид идет на христианские земли большим походом, с тех пор как стало ясно, что некому остановить его (Корвина уже нет, а много ли может Каитбай?), нас стерегут так, что не оставляют одних даже в четырех стенах. Во время еды и сна мне приходится терпеть общество какого-то чужеземца – я уже перестал отличать их по платью, нас караулит стража европейских дворов, Ватикана, Ордена. Он стоит, привалившись к двери, глядя немигающим взглядом, пока я жую, раздеваюсь или пишу. Второй такой же стоит у Джема.
Позавчера меня стерег Антуан, был его черед. Антуан уже порастерял свою веселость, хотя в глазах еще больше плутоватой любезности. Близятся события, сказал он мне. Король Франции возмущен низостью Папства. Папа печется не о пользе всех христиан, а единственно о выгоде святого престола. «А как же иначе? – думаю я. – Джем уже настолько неопасен для своего брата, что не может обеспечить столь обширное мирное соглашение. В обмен на Джема кто-нибудь один еще в состоянии выторговать совсем небольшое соглашеньице. Между Баязидом и Ватиканом, например».
– Мой государь опасается за жизнь султана Джема, – многозначительно произносит Антуан.
И при этих словах пристально вглядывается в меня, дивится тому, что я не падаю в обморок от ужаса.
– Жизнь султана Джема находится в опасности о той минуты, когда он ступил на Родос, – отвечаю я. – Успокойте своего государя!
– А как мне успокоить вас, Саади, – говорит он, – если Баязид предложил святому отцу триста тысяч дукатов за голову Джема?
– Нет, Антуан, – отвечаю я. – Джем давно не стоит и половины. Пусть папа радуется тому, что еще получает на его содержание, это уже подарок.
– Вы недостаточно трезво смотрите на вещи, Саади, из-за состояния здоровья вашего господина. Но для мировой политики оно не имеет значения. Султан Джем теперь сыграет свою роль.
– Роль! Он не может отхлебнуть воды, не облив себе всю грудь. Но вы правы, не это важно. Ваша беда коренится в том, что Баязид убежден: никогда никакого похода Джема не будет. Кто, будучи убежден в этом, cтанет выбрасывать на ветер триста тысяч?
Говоря по правде, я притворяюсь: мне страшно. Если эти, здешние, до глупости близоруки, то Баязид в свою очередь до глупости труслив и способен глупейшим образом вышвырнуть большие деньги за смерть брата, чтобы отделаться наконец от призрака. Такой, как мне описывали его – звездочет, человек суеверный, пришибленный, – он должен бояться и призраков, не правда ли?
1. I. 1494
Хотя бы их Новый год отметить двумя-тремя словами. Из-за вечных стражей над головой, с их подглядыванием и рысканием, даже ведение записей внушает мне отвращение. Я пишу, расспрашиваю стражей и размышляю только потому, что меня страшит участь Джема, – я боюсь впасть в такое же состояние, как он. Я должен выдержать, день моей свободы, быть может, недалек. Если Джема убьют – для этого достаточно, чтобы Баязид действительно предложил триста тысяч, – я обрету свободу, не так ли? Поэтому я борюсь против собственное распада.
Перечитал написанное и ужаснулся. Неужто я желаю Джему смерти? Что ж, пора перестать притворяться, хотя бы перед самим собой: если смерть Джема единственный для меня выход, я желаю ее. Да он и без того уже многие годы мертв – что стоит ему умереть окончательно, ради моего спасения? Он обязан сделать это для меня в уплату за все, чем я ради него пожертвовал, – за тринадцать самых цветущих, самых деятельных и плодотворных лет!
О последних событиях не хочется упоминать, каждая новая весть приводит меня в бешенство: до каких пор мир будет заниматься Джемом и все более суживать его темницу! Теперь уже и Александр VI говорит о крестовом походе; на Баязида это не производит особого впечатления, он продолжает свои набеги на Венгрию, Трансильванию, Хорватию; Венеция предлагает все свои богатства, скопленные длительными и грязными делами, чтобы откупить Джема, – не рассчитывают ли они показывать его со своих крепостных стен турецкому войску, которое чуть ли не вплотную подступает к ним?
Вот потеха: разоденут Джема в белые с золотом одежды, и дюжина молодцов с превеликим трудом втащит его по лестнице к зубцам крепостной стены. Принудят ли его кричать: «Смотрите, вот он я»?
О милосердный аллах, я, кажется, теряю рассудок!
10. IX. 1494
Я присутствую при событиях, которые Антуан предрекал еще несколько месяцев назад: король Карл VIII с трехсоттысячным войском вторгся в Италию. Неплохо придумано – в то время, когда турки стоят у восточной границы Италии, Франция неожиданно вспоминает, что была незаконно лишена своего неаполитанского наследства, и начинает войну. В самый канун этой войны Александр Борджиа противопоставил ей состряпанный на скорую руку союз Папства с Венецией и Миланом. Если прибавить к нему Неаполь, Италия набрала бы достаточно сил, чтобы оказать сопротивление французскому нашествию. Однако у Карла есть на полуострове свои союзники, есть друзья даже в Римском сенате, есть собственные либо подкупленные кардиналы в Ватикане. Победоносное шествие французов по Италии – достаточное тому доказательство.
Карл VIII приближается к Риму! Здесь его ожидают приверженцы и пособники;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49