Русские воеводы на Куликовом поле верили в мужество и стойкость своих воинов. И они, конечно, предвидели, что Орда своим сильнейшим правым крылом наиболее жестоко обрушится на левое русское крыло. План сражения, блестяще задуманный Димитрием и Боброком с учетом реальных сил, своих и вражеских, с учетом реального места и тактики противника, которого они прекрасно изучили, весь подчинен цели – разгромить меньшей силой большую. Левый фланг русского войска становился решающим участком сражения, именно здесь воеводы стремились быть сильнее своего врага, и поэтому отказались от равномерного распределения сил по фронту. Но мощь русского левого фланга была скрыта от вражеских глаз, она создавалась двойным резервом и нарастала в глубину боевого порядка. Одновременно засадный полк (главный резерв) прикрывал тыл русской рати на случай, если бы враги решились на глубокий обход с форсированием Дона и Непрядвы. А чтобы вынудить Орду с самого начала битвы пойти на лобовые атаки, сковать ее мощную, подвижную конницу, не дать ей возможности охватить крылья построенной рати, их, как и тыл, прикрыли реками. Все это вместе – новое слово в искусстве войны, рожденное гением русских полководцев. Их военный опыт был велик и горек – шла та жестокая пора, когда Русь в течение двухсот лет выдержала сто шестьдесят внешних войн!
На правом фланге войска выстроился пятитысячный полк князя Андрея Полоцкого, усиленный боярскими дружинами из московских уделов. К конным тысячам вплотную примыкали ряды хорошо вооруженных пешцев. Левым флангом они упирались в большой полк и служили опорой для конницы полка, составившей его основную силу, – крылья войска должны быть особенно гибки, чтобы парировать сильные удары вражеских конных масс, ведь крылья – это руки рати. Даже опытные глаза воевод с трудом различали русские и литовские дружины: одинаковые шлемы и щиты, одинаковая одежда, славянские лица, вот только мечи у большинства русских кривые, а у литовцев чаще прямые, узким лучом. В Литву много оружия шло с запада, там лишь начинали убеждаться в превосходстве кривого меча, более прочного и легкого. Русы применяли сабли еще до Святослава, на себе их преимущество изведали в многочисленных битвах с Ордой. И хотя кривые мечи ковать значительно труднее, московские оружейники давно отказались от прямых.
– Что, Дмитрий Михалыч, нравятся тебе наши воины? – князь Андрей горделиво оглядывал конные и пешие шпалеры полка, протянувшегося на полверсты.
Боброк, щурясь на холодный блеск панцирей и кольчуг, вслушиваясь в конский храп и приглушенный говор воинов, без улыбки ответил:
– То в битве увидим.
– Увидишь, княже. Нет другого такого войска ни до нас, ни при нас, ни после нас…
Боброк промолчал. Он сам готов был в это поверить, но он знал лучше других, что и в Орде слабых воинов нет.
– Ты вот что, Андрей, – произнес наконец, – тыльные сотни держи еще правее. Как двинемся и выйдем к Нижнему Дубяку, чтоб между полком и опушкой побережного леса – никакой щели… Знаю, труднее будет поворачиваться, как начнем татар отбивать, но коли татары в эту щель свой клин вобьют – иные кровавые труды тебя ждут.
– Может, в лес поставить отряд?
– Ты был в том лесу? Еще нет? Загляни. Там черт копыто сломит. Поставь туда малый заслон пешцев, того довольно. Главное – не дать им прорваться краем леса. А коли и дальше пойдем на Орду, все равно не отрывайся от берега, помни: Дубяк – твой самый верный щит справа, не теряй его.
– Постараюсь, Дмитрий Михалыч, – Андрей улыбнулся, и в серых глубоких глазах его прошла мгновенная грусть, будто вспомнил князь о таком далеком, что казалось неправдоподобным, ибо лежало оно по другую сторону еще не начавшейся битвы. Но тут же иная забота отразилась на его загорелом лице.
– Пешцы в десять рядов – не жидковато ли, Дмитрий Михалыч? Для нашего-то полка?
– В большом тоже десять. Твоя главная сила – конница, ею молоти Орду. Будь у меня лишние пешцы, не пожалел бы для тебя, да нет, Андрей Ольгердыч.
– Раз нет, обойдемся, княже. – Полоцкий вздохнул и продолжал, словно утешая Боброка: – Все равно ведь бьются три первых ряда, так их у меня трижды сменить можно и еще один ряд в запасе останется. Выстоим.
– Иного нет… Оставь за себя воеводу, поедем помогать Вельяминову – в большом полку и забот поболе. Ратникам вели располагаться, где стоят, пусть отдыхают да готовятся. Мамай, видно, к вечеру пожалует. То-то ему подарочек: вместо его союзников на Непрядве – рать московская!
Большой полк еще весь находился в движении. Это была великая пешая рать Московской Руси, на которую в лихие годы ложилась главная тяжесть битв за отечество. Стояли здесь и опытные воины из детей боярских и слуг дворских, назначенные десятскими, стояли и бояре – начальники сотен и тысяч, но главную силу влили в полк народные ополченцы: смерды и холопы, люди городских посадов – кузнецы, медники, гончары, бондари, плотники, каменщики, огородники, кожевники, портные, кричники, скотобои, мелкие торговцы и купеческие сидельники, чернецы, скинувшие рясы и не скинувшие, ставшие в ряды войска с крестами в руках, всякий работный люд, чьим трудом кормилась, одевалась, строилась русская земля, – тридцать тысяч кормильцев ее и защитников. Большой полк почти сплошь составляли пешцы, лишь за флангами его стояло по нескольку сотен да в центре к началу битвы станет конная дружина великого князя. Здесь поднимется большое государское знамя, здесь взовьются сигнальные стяги главного воеводы, которые увидит вся русская рать.
Ближний фланг полка начал уже обретать стройность, десятки ратников становились один к одному, с приближением Боброка и Полоцкого в рядах затихала суетня, понижались голоса начальников. Боброк вдруг сдержал своего нетерпеливого скакуна, гнедого в темных яблоках, досадливо поморщился, сердито приказал немедля вызвать к себе боярина Вельяминова, который вертелся в середине полка на рослом буланом жеребце. Боярин скоро подъехал рысью, грузно покачиваясь в седле, упарившийся, красный, задерганный.
– Ты ровно ковшик меду крепкого хватил с утра, Тимофей Васильич, – недовольным голосом заметил Боброк.
– Помилуй бог, Дмитрий Михалыч! – обиженно загудел басом московский воевода. – Али рожу мою впервой зришь? Государь вон тож встретит – эдак подозрительно покосится, да и носом потянет. Виноват ли я, коли мне эдакий кабацкий лик достался?
Князь Андрей, заслонясь ладонью, беззвучно хохотал, Боброк даже и не улыбнулся.
– Не тебе б ныне жаловаться: с этаким-то обличьем самое дело ордынцев пугать. Однако позвал тебя не для шуток. Непорядок вижу.
– Откуда ж ему быть, порядку-то? Только ведь строиться начали. Ты, княже, через час-другой глянь.
– Не о том я, боярин. Эвон твои сотские и десятские, голубчики, как один, в первый ряд вылезли. Небось и в битве так же станут? Положат татары первый ряд одним ударом – кто войском командовать станет? Мы с тобой? Да нас на две сотни лишь хватит, едва мечи зазвенят.
– Што ж делать с имя? – воевода виновато улыбнулся. – Пример хотят подать. Грешно осаживать.
– А войско обезглавить в начале сечи не грешно? Умный ты мужик, Тимофей Васильич, а чему потакаешь? Сейчас же призови начальников тысяч, задай им баню можайскую да прикажи настрого: один десятский стоит в первом ряду, другой в последнем. О смене сами договорятся. Сотским и вовсе неча впереди торчать, их место – в середине строя. Коли уж припечет аль ряды дрогнут – тогда начальник впереди стань. И чтоб у каждого наместник был из добрых кметов.
– Слушаю, княже.
– Скажи: таков приказ князя Боброка, а кто не послушает – лишай должности… Да сам-то поменьше вертись середь войска, сотских не подменяй. Ты ж воевода большого полка, помощник мой, под тобой ныне князья ходят. Видишь где неладно – начальника призови, с него истребуй. Плох – гони в шею, ставь крепкого человека, какой под руками. Ныне учить некогда, к битве строимся.
– Да уж и так…
– «И так»… Знаю твою добрую душу. Андрей Ольгердыч, останься, помоги боярину да государя встреть, он вот-вот будет из лагеря. Да скажите владимирскому воеводе Тимофею Волуевичу, чтоб подобрал тысячу покрепче и на самое левое крыло полка ее поставил.
– А ты куда, Дмитрий Михалыч?
– В передовой полк. Вижу, не так, как надо бы, поставил его Оболенский.
Солнце выгнало последний туман из низин, вдали, перед фронтом строящейся рати, проглянули маленькие опустевшие хутора Дубики и Хворостянки, слева от них, на фоне угрюмоватого Красного Холма, под развитыми сигнальными стягами в боевом порядке стоял передовой полк, белея рубашками ратников, поблескивая сталью вооружения. На полпути к нему Боброк съехался с великим князем, тот оживленно спросил:
– Что скажешь, Волынец?
– Люди в бой рвутся, государь.
– То и добро. Кабы не рвались, и затевать похода не стоило. Хуже смерти иго опостылело. А Мамай-то уж на Гусином Броде, в пяти верстах – только что был вестник от Семена Мелика. Говорят, всю степь заполонил на закат от Дона.
Князья и дружинники тревожно смотрели в степную даль. Где-то там растянулись тонкой линией русские заставы. Там шли стычки конных разъездов, гремели погони и пели стрелы, падали в некошеную траву татарские и русские головы, но переход московской рати на правый берег Дона еще оставался тайной для повелителя Золотой Орды. Димитрий Иванович и Боброк не были в том уверены до конца, но по быстроте продвижения передовых туменов Орды догадывались, что Мамай спешит, надеясь первым выйти к Дону и переправиться именно здесь, вблизи Непрядвы.
К передовому полку приблизились с фланга, которым командовал Федор Белозерский, он сам встретил государя, поехал рядом с Боброком, косясь на гнедого в яблоках жеребца. Еще недавно Боброк обихаживал Белозерского, уговаривая продать или обменять редкостного вороного с белой гривой и белым хвостом, теперь же и не глянет, будто под князем Федором ратайная кляча. Эко возгордился Волынец! Но где достал он этого огнеглазого черта, гнедого да в темных яблоках? Не идет – парит над землей, да еще и пляшет! За одну масть табуна не жалко, а когда к масти этакая стать и силища, коню цены нет. Везуч Волынец – и тут ведь переплюнул страстного конелюба Федора. Но, может, белогривый все еще люб ему? Федор ласково потрепал шею своего лихого скакуна, искоса заглядывая в лицо Боброка, тот сощурил в усмешке глаза и отвернулся. Нет, видно, о мене и думать нечего. Спросил с язвинкой:
– От хана, што ль, послы с подарками были? Конь-то под тобой, никак, степняцкий?
– Ага, ханский конь. Да не подарен – в бою взят, – невозмутимо подтвердил Боброк.
Любопытство Белозерского совсем разгорелось, а Боброк и слова не прибавил. Тогда Федор вспомнил своего белого северного кречета, такой охотничьей птицы уж точно нет больше на свете. «Посмотрим, – сказал себе. – Устоишь ли ты, княже, как увидишь моего охотника! Дай лишь битву закончить – расстанешься ты с конем».
Три первых ряда полка стояли, опираясь на копья, секиры и алебарды, готовые немедленно вступить в бой, другие ряды отдыхали, часть воинов ставила палатки и небольшие шатры. Транспорт полка и тылы его находились в общем лагере, разбитом между холмами у самой Непрядвы, лишь на части подвод привезли военное имущество и съестные припасы. Жарко горели костры, в больших медных котлах варилась каша с солониной, дразнящий запах сытного варева далеко разносился в степном воздухе. Димитрий, не державший со вчерашнего вечера крошки во рту, прищемил губами бороду, поглядел на Белозерского.
– Однако о пище телесной не забываете.
– Одним духом святым, государь, ни меча, ни булавы не поднимешь, а у моих вон какие копья!
– Я ж не в укор сказал, – Димитрий зорко всматривался в стоящих ратников. Длина копий в их руках нарастала от ряда к ряду: в бою позади стоящие опустят копья в промежутки между передними товарищами, и острия окажутся на одном уровне – тогда образуется сплошная колючая стена, трудно одолимая для врага. Уже в третьем ряду копья достигли длины в семь шагов, и управляться с таким оружием по силе только богатырям. В полку Белозерских и были истинные богатыри, рослые, крепкорукие и крепконогие – звероловы, рыбаки, бортники и лесорубы. Димитрий было залюбовался северными русскими витязями, но тут же болезненная тоска стиснула грудь – жестокая доля ждет этих красивых ратников, на которых придется первый натиск Орды. И хотя голод вдруг отступил, сказал, чтоб только отвлечься от тяжелых мыслей:
– Покормил бы ты нас, Федор. Боброк вон небось со вчерашнего дня в седле, аж щеки ввалились. Лишимся первого воеводы – ворог голыми руками возьмет.
– И то верно, – обрадовался Белозерский. – Как раз к закуске каша да кулеш поспели.
– Да пошли за Оболенским, небось тож замотался. А за полком, пока трапезуем, пусть Тарусские приглядят. И сына свово тож покличь, славный у тебя молодец вырос.
Лицо старого князя Федора вспыхнуло радостью.
В княжеском шатре за линией войска отроки быстро постелили скатерти, разложили копченых и вяленых сигов, поставили малосольную икру в серебряных ставцах из походного княжеского погребца, принесли куски копченой дичины, сухари и даже сотовый мед в липовой чаше.
– Бортник принес нынче из Ивановки, – пояснил Белозерский. – Деревня-то ушла за Дон, он же ратником попросился к нам. Велел я взять его да оборужить, добрый детина.
Появился сухощавый и стройный князь Оболенский, весь в железе, скупо украшенном золотой и серебряной насечкой. Коротко, деловито доложил государю последнюю весть от Семена Мелика: Мамай наступает, после разгрома ее головного отряда крепкой сторожей ордынцы усилили нажим на русский заслон, и заслон отходит в направлении Красного Холма.
Белозерский позвал к трапезе, посетовал:
– Вот кулеш-то у нас нынче с вяленой сохатиной. Каб знали…
– Вы как будто оправдываетесь за скудость свою, – усмехнулся Димитрий. – А Святослав, предок наш киевский, в походах питался лишь кониной да звериной, печенной на угольях. Да и поучение Мономаха вспомните…
– Иные времена были, государь.
– То-то, иные: не с Руси дань брали – она сама брала. Может, оттого, что погребцов серебряных с собой не возили?
– А голову Святослав все ж потерял…
– От предательства печенегов. Тогда еще наши плоховато знали обычаи степи. Утром – тебе клятвы на вечную дружбу, вечером – тебе нож в спину. Орда-то на века просветила. – Принимаясь за трапезу, покачал головой: – Ох, богаты вы, белозерцы, сигами да стерлядями! Вот как Мамая побьем, закатимся к вам с Боброком по-рыбалить да поохотничать.
– Милости просим, государь. Мы тя научим семгу улавливать на серебро – прельстительней медвежьей охоты!
– На серебро?
– Ага. Иван мой выдумал, – Белозерский кивнул на покрасневшего юного богатыря. – Он перстень дареный утопил, сильно горевал – от зазнобы подарок, – а назавтра прибегает рыбак: добыл тот перстень из огромадной белорыбицы. Вот мой Иван и смекнул. На серебряный рубль с крючком за час половину челна отборных рыб накидал, и сетей не надобно.
Димитрий усмехнулся:
– Я думал, серебром лишь алчные людишки улавливаются.
Хозяин шатра перехватил вопросительный взгляд прислуживающего отрока, осторожно сказал:
– Есть у меня бочонок хлебного вина зеленого, аж горит.
– Нет! – обрезал Димитрий. – Ты мой обычай знаешь: хмельные меды и вина – после битвы, тогда требуются. Теперь же один вред, ибо вино делает человека глупым, ленивым и слабым.
После трапезы объехали полк, Димитрий поглядывал на сосредоточенного Боброка, наконец спросил:
– Ты вроде чем-то недоволен, Дмитрий Михалыч?
– Надо перестроить полк, государь. В десять рядов сильно, однако длинник коротковат. Тебе, Семен, с Белозерскими и Тарусскими все одно Орду не удержать, а задача у вас важнейшая: ряды их расстроить, потрепать, сколь возможно. Ясно: на вас они фрягов пошлют, тех десять тысяч, вас же всего пять. Как же вы их по всей-то полосе встретите, коли этакую глубину полка создали? Охватят вам крылья и в кольце задушат мигом.
– Станем в пять рядов, так уж точно сомнут нас, – осторожно заметил воевода Андрей Серкиз.
– А вы не давайте, чтоб смяли. Бейте, отступая по шагу, наводите на копья большого полка. Но уж коли окружат – поголовно вырежут. Да и так затиснут – сами друг дружку передавите. Пусть они выйдут на большую рать потрепанные – за то слава вам будет.
– Что скажете, воеводы? – спросил Димитрий.
– Прав Боброк, – не колеблясь, заявил Иван Тарусский.
– И у меня та ж думка, – поддержал старший Белозерский.
– Государь! – волнуясь, не выдержал сын Федора Белозерского, юный Иван. – Да мы и в пять рядов шагу им не уступим! Умрем, а стоять будем на месте, где велишь.
Димитрий сдержанно улыбнулся:
– Эх, Ванюша, считать ворога слабее себя нельзя. Бояться его не след – это правильно, но и думать, будто рати вражеские пустой рукавицей сметешь, еще хуже трусости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69