– Пятьдесят «тысяч», или пятьдесят тысяч воинов?
– Пятьдесят тысяч воинов, государь. Здесь, на поле.
– Не может быть, – сказал князь так же тихо, как только что сказал испуганный хан, чьи глаза были привычны к виду огромных масс войска, ордынского войска…
Может быть, к русским полкам сегодня присоединились жители и защитники древней Рязани, уничтоженные Батыем до последнего младенца? И тысячи коломян, тоже убитых поголовно, встали из своих безвестных могил, чтобы их тоже зачли на перекличке? И тысячи владимирцев, погибших на Сити-реке, и отчаянных героев Козельска? И несколько сот москвитян – тех, сожженных в маленьком деревянном городке на слиянии Неглинки с Москвой, который враги смогли взять лишь огнем?.. Но они стояли перед ним, вооруженные, сведенные в полки, готовые к бою. Пятьдесят тысяч русских воинов! А еще шли новые отряды к Коломне, и, казалось, он слышит размеренную поступь десятитысячного московского полка где-то у слияния Лопасни с Окой, и железный марш русско-литовских ратей дальше на западе.
– Никита, ты помнишь?..
Старый воин утер глаза рукавом, и Димитрий увидел – даже вечно холодные глаза князя Владимира затуманило.
– Никита, что ты, Никита Чекан?
– Государь, старые воины плачут только от счастья. Шестьдесят мне. Деду твоему отроком стремя подавал, и уж тогда ведь ждал сего часа. Сорок лет ожидания для человека – много, государь. А народ сколько ждал!
В церкви Воскресения зазвонил полуденный колокол, и гуд поплыл окрест – над городом, над загадочными приокскими лесами, над просторным полем, над русским войском. Бренк напомнил:
– Димитрий Иванович, пора.
И прежде чем смыло дымку с княжеских глаз, прежде чем сойти с крепостной стены, Димитрий еще раз обернулся к полю, где стояли войска, и ближние бояре услышали:
– Спасибо за все, русская земля…
Русскому войску до Куликова поля оставалось пройти еще сотню старинных верст. Войску Мамая – столько же.

КНИГА ВТОРАЯ
БИТВА
Уже встал тур на оборону…
«Задонщина»


I
В начале сентября Мамай поставил свой шатер на пологом холме в излучине речки Красивая Меча, в двадцати пяти верстах от слияния Непрядвы с Доном. Он шел быстро, и теперь давал отдых лошадям; к тому же союзники его находились далековато от условленного места встречи, а Мамай считал – не честь ему будет ждать литовского и рязанского князей, пусть они подождут повелителя Золотой Орды. Сухие, знойные дни сменились влажными и прохладными, с севера часто наползали отары серых облаков, временами моросило, по утрам над тихой водой долго стлался медленный туман, увязая в зарослях прибрежного камыша и ольхи, – казалось, стыдливая красавица речка прятала лицо от пришельцев и под утренним ветерком упорно цеплялась зелеными руками за края пуховой фаты.
Мамай часами сидел на холме, набросив поверх кольчуги стеганый халат, и слушал, как в тумане всхрапывают кони, чавкает прибрежный ил и размокший чернозем под сотнями копыт, плещет вода, отрывисто гукают и пересвистываются табунщики. Холодок прогнал назойливых кровососов, после пятидневного перехода ордынские кони в одни сутки до черноты оголили правый берег Красивой Мечи, теперь их перегоняли на левый, на пышное пахучее разнотравье, вызревшее к осени. Настойчивый ветерок наконец скомкал, сорвал туманное покрывало с реки, в живой зеленой оправе ее берегов обнажились темные нечистые язвы – следы табунов, прошедших бродами, вороны слетались на эти язвы, угрюмо и надоедливо каркая, мешая думать.
О том, что Димитрий выступил из Коломны с большим войском на запад, Мамай знал, и другого он не ждал от своего врага. Не пойдет же московский князь прямо в донскую степь, где хозяйничает Великая Орда! Димитрий, конечно, думает прикрыть всей силой самый короткий путь на Москву – через Тулу и Серпухов: так поступил бы всякий благоразумный государь и полководец. Однако скверную шутку сыграл с повелителем Орды его военный союз с рязанским князем. Рязань оказалась невольным щитом для московского ополчения в дни сборов; так случается в бою, когда сильный воин хватает слабого противника и заслоняется им от мечей и копий. Ольг, конечно, без вины виноват, и все же ответ он будет держать – тем, что его полк Мамай первым пошлет на русские же копья.
Не всему в рассказе Темучина поверил Мамай, хотя мурзы слово в слово повторили посла, однако же думы Мамаю приходили одна другой тревожнее. Откуда у Димитрия большая сила? Мамай знал от верных соглядатаев: ни новгородского, ни тверского, ни нижегородского полков у Димитрия нет. Рязанский князь в союзе с Ордой. Главная литовская сила – у Ягайло: его братья привести большого полка не могли. Значит, Москва посадила на коней смердов от старого до малого? Это, конечно, не конница, лучше бы Димитрий поставил мужиков в пешую рать, но все же и мужика конного конем не объедешь. Его надо копьем ссадить на землю, а это – большая битва.
Один из великолепно задуманных Мамаем тайных планов войны рушился еще вдали от московских границ.
Мамай велел счесть московские полки на переходе, что оказалось непростым делом: конные заставы русов буквально подметали все дороги и тропы вблизи своего войска. Однако Мамай требовал новых и новых вестей, хотя бы они добывались большой кровью. Союзники наконец зашевелились. От Ягайло прорвался связник, сообщил, что литовцы достигли Одоева в восьмидесяти верстах от Орды; полк рязанцев не ближе, где-то между Пронском и Ряжском. Медлительность союзников все больше раздражала ордынского владыку, застарелый гнев, накапливаясь, доводил до мысли о разрыве союза и жестоком наказании Литвы и Рязани, душу разъедали подозрительность и ненависть. На последнем совете, уловив настроение повелителя, один из темников заметил:
– Они, пожалуй, боятся Димитрия и обходят его за сто верст. Этак они скоро окажутся позади нас.
У Мамая после несчастья с дочерью дергалось веко, и мурзам казалось, он мигает кому-то за их спинами. С опаской оглядывались.
– Литва и Рязань забыли, кого им надо бояться, – пролаял Темир-бек. – Ты должен напомнить им, повелитель.
– Да! – Мамай снова нервно мигнул, глядя поверх голов приспешников. – В нужный час я поручу это тебе и Батарбеку. Вы умеете помнить зло. Червяк жалости и корысти не подточил ваши души; я знаю: ни слезы, ни золото не сделают вас мягче.
Не следовало бы теперь так отличать двух темников, принижая других, но Мамай не мог справиться с раздражением, и к тому же он метил в хана Темучина. Воротясь из Коломны, тот настойчиво убеждал Мамая отложить поход на Русь, взять дань, на какую согласен Димитрий – лишь бы хватило ублажить войско, – а потом постараться перессорить русских князей и нанести внезапный удар небольшой отборной силой.
– Сейчас не лучшее время для войны, – повторял Темучин. – Сила Москвы велика, но это временная сила, завтра она истает. Пусть большие сборы закончатся для Димитрия впустую, а когда он заплатит дань, его подданные станут спрашивать друг друга: зачем же нас отрывали от семей и большой жатвы, зачем мы зря проедали хлеб и мучили лошадей? Ведь князь все равно заплатил дань, как ни петушился. Димитрий потеряет веру в народе и удельных князьях, враги станут потешаться над ним. Ты свалишь противника, не пролив капли татарской крови.
– Разве для Орды меньше чести свалить врага ударом меча, внушить ужас данникам, показав нашу силу?
– Сила измеряется числом мечей. Ты же обескровишь Орду.
– Пусть так. Но я укреплю власть Орды.
– Власть и сила идут рядом, – Темучин смотрел прямо в лицо Мамая желтыми немигающими глазами. – А может, ты боишься за собственную власть? Не бойся. Не время затевать в Орде усобицы, когда враги наши так сильны. Мои друзья не хотели бы над собой ни Тимура, ни Тохтамыша. Отдай мне улус Бейбулата и все права, которыми он владел, – у тебя будет в Орде до конца дней союзник посильней Темир-бека.
Взгляды их встретились, как ножи, у Мамая задергалось веко, кулаки, сжатые в камни, выползли из рукавов халата, захолодели на золоте подлокотников – он встречал своего посла, сидя на троне. Сдавленно прошипел:
– А твой шут, колдун, с кинжалом в моей юрте?..
Желтые глаза Темучина мигнули, лоб прорезала угрюмая складка.
– Разве Темир-бек ничего тебе не сказал? Я послал в Сарай моих людей и велел им тайно схватить бухарского купца, который продал мне этого шута. Купца скоро привезут, и ты можешь сам допросить его.
– Хорошо. – Мамай отер со лба пот рукавом, по-прежнему не отводя от лица Темучина суженных глаз, словно удерживая перехваченный нож. – Когда купца привезут, ты получишь, что просишь. Но о войне ты судишь, как улусник, я же – повелитель Орды и останусь им. Поэтому забудь свои мысли и думай не о числе врагов, думай о силе твоего тумена…
Лишь на совете главных мурз войска, поглядывая в непроницаемое лицо рыжебородого чингизида, Мамай сообразил, что совершит непоправимую ошибку, передав новый улус и новые большие права хану Темучииу. Тот ведь и теперь сильнее любого из царевичей, а тогда окажется недосягаемым и для повелителя Золотой Орды. Возвышая достоинство Темир-бека и Батарбека, Мамай подумывал, кому из них отдать все то, чем владел опальный хан Бейбулат…
Сидя на холме над Красивой Мечей пасмурным сентябрьским утром, Мамай снова возвращался ко всему, что прежде решалось сплеча, по первому желанию, а теперь не давалось. В теплом халате повелителю было зябко. Сколько жестоких лишений изведал он в походной жизни! В зимней степи, бывало, не отворачивал лица от лютого северного ветра, когда самые закаленные всадники не снимали овчинных масок. В седле под проливным дождем с презрением отталкивал руку телохранителя с непромокаемым халатом, показывая войску пример стойкости и терпения. От чего же теперь знобит его на свежем русском ветру? Может быть, годы студят кровь? Или с годами удары судьбы ощутимее подтачивают физические и душевные силы? Почему прежде, когда рвался к власти, удачи шли навстречу, а теперь – беды? У дочери отнялись ноги, несмотря на все искусство лекарей, верный Алтын погиб, Димитрий вышел навстречу с огромным войском, союзники медлят – все одно к одному, все помнится, давит, злобит, лишает покоя. Будто душа Мамая – бессточное болото в такырах, куда дождевые ручьи непрерывно несут зловонную горько-соленую грязь. Даже бегство русского князя, за которого Димитрий предложил Авдула и четырех мурз, а с ним бегство таинственного нукера Хасана обернулось на позор Мамаю. Кто он, этот демон в пурпурном плаще, не оставил ли друзей в Орде, какими зловещими шипами могут прорасти его следы? Тщетно пытался Мамай добиться вразумительных слов от мурзы Галея, тот лишь бил землю лбом, повторяя: «Повелитель! Хасан очень гордый, он, наверное, сильно обиделся, что его посадили в яму и удалили из сменной гвардии». Болван! Сумел родить ублюдка, так сумей воспитать его истинным ордынцем либо убей вовремя. Так нет – сплавил в чужие руки, и выросла пантера, готовая вцепиться в горло хозяина. Мамай смутно догадывался, какого опасного врага проглядел со своими ищейками у себя под боком. От погони вестей нет. Авдула и четырех мурз он все-таки выменял на московского гонца, но и возвращение Авдула мало утешало. Никому, оказывается, верить нельзя, даже ближайшим нукерам. Только великая победа уничтожит его врагов!.. В который уж раз эта мысль приносит Мамаю облегчение. Тот, кто знает свой путь, не должен отступать от него до смертного часа.
От Герцога прибыл начальник сотни с жалобой: всадники из касожского тумена ночью отбили скот, подаренный Мамаем фряжским наемникам, а теперь уверяют, будто они приобрели его у татар за деньги.
– Чего же хочет Герцог от меня? – Веко Мамая слабо подрагивало – злился, что пришлось-таки выдать наемникам вторую половину задатка, опустошив войсковую казну.
– Вели касогам вернуть нам быков и овец, милостивый хан. Ведь они проявили неуважение к твоему приказу.
– Может быть, они доказали, что более вас заслуживают моих даров? Вы плохие воины, если не способны справиться с горскими разбойниками.
Фряг поднял голову, настороженно спросил:
– Милостивый хан дозволяет нам применить силу? Мы сегодня же нападем на их лагерь и уничтожим грязных бродяг.
Веко Мамая задергалось сильнее. «Коршунячье отродье! Я посмотрю на вашу храбрость перед полками русов. Это вам не толпа янычар, не унылые лигионы издыхающей Византии, не арабский „вечер потрясения“, не разнаряженный частокол германских и франкских рыцарей, не стадо таврических разбойников. Вы узнаете, за что плачу я золото и серебро наймитам, досыта кормлю их свежим мясом!» Холодно сказал:
– Однако ваш начальник может обойтись без боя. У него теперь довольно золота, чтобы купить мяса на все войско. Ступай… Постой! – он остановил фряга, осененный неожиданной мыслью, в которой еще не дал себе отчета. – Скажи Герцогу, пусть он пришлет ко мне близнецов, о которых я спрашивал. Касоги вернут вам быков и овец, а воры будут наказаны по законам Орды.
Отчего вдруг Мамаю загорелось увидеть глаза близнецов, так похожие на глаза его дочери и глаза того русского пленного, который не дал ему простого обещания в обмен на жизнь и свободу? Только потому, что не мог ручаться за свое слово? Есть же такие люди! И у великих царей время от времени случается нужда в них.
Десятник нукеров доложил:
– Повелитель, к тебе люди Батарбека с русским пленником.
Мамай встрепенулся, и словно порывом сухого ветра выдуло из степи знобкую сырость. Воины в серых халатах втащили на холм грузного человека со связанными за спиной руками и веревкой ни шее, сильным рывком бросили ниц. Мамай узнал склонившегося перед ним сотника.
– Это ты, Бадарч? Какого зверя выловил в московских лесах?
– Повелитель! Мы исполнили твой приказ: предатель Бастрык перед тобой.
Мамай по-кошачьи шагнул вперед, приказал по-русски:
– Встань! – Сузив глаза в усмешке, разглядывал припухшее от синяков лицо пленного, всклоченную бороду, рваную одежду, – видно, нелегко сдался этот бугай. – Что скажешь, Федька? Новые вести привез мне или пожаловал за наградой?
– Тебе, царь, то лучше ведомо, – прохрипел пленный, потупясь. – Не своей волей стою перед тобой.
– Да уж твоя воля кончилась, Федька. Даже охотничий барс попадает в клетку, если он скалит зубы на хозяина. Ты же только гиена. – Неожиданно взвизгнул: – Говори, кому служил! Какие лживые вести слал в Орду? Кого ты в Орде знаешь из моих врагов?
Бастрык жалко усмехнулся опухшим ртом:
– Столько спрашиваешь, царь, што и не знаю… Служил я всем помаленьку, тебе тож… Чего передал, теперь дело десято. А знавал я хана Бейбулата да Батарбека, да иных твоих начальников – неш они те враги? Убей, а ни московских, ни рязанских лазутчиков в Орде я не видывал. Пытать станешь – кого хошь назову. От ваших пыток чего не сбрешешь, мне же все едино. Казнил я твоих людишек – не запираюсь. Требовали, чего я вовек не ведал, оружьем грозили, вот и… Да и к Димитрию мне нынче дорога заказана, потому в твои сети попал. Вот коли помилуешь, кой-чего скажу те на пользу.
Как ни был зол Мамай, его удивил торг Бастрыка.
– Говори. Я решу, стоят ли твои вести моей милости.
Федька вздохнул, переступил босыми ногами, впервые прямо глянул в лицо Мамая.
– Ведаешь ли ты, великий царь, што Есутаев сын Иргизка к Димитрию шел?
– Так…
– Будто бы Есутай тумен свой в помощь Димитрию прислать сулил.
– Так!.. – рука Мамая побелела на поясе, веко задергалось.
– Не бойсь, не дошел Иргизка до Димитрия. Я сам казнил его, с ним и весть умерла, а грешить-то Есутай на князя будет.
Мамай метнул взгляд на сотника, тот наклонил голову:
– Федька не врет. Иргиз умер, но бывшие с ним люди живы.
– Што люди! – Бастрык пренебрежительно качнул головой. – Я сам пытал Иргизку, Есутай велел ему говорить лишь Димитрию, а ты, великий царь, своих татар знаешь.
– Знаю, – Мамай жестоко усмехнулся. – Ты проговорился, Федька: тайна Иргиза тебе неведома. И тут лжешь!
Бастрык испуганно заморгал, с трудом соображая, как это сам себя запутал.
– Говори дальше, Есутаевы дела я сам разберу.
Бастрык пошмыгал носом, на что-то решаясь.
– Моя смерть, великий царь, теперь ничего тебе не даст. А жизня у меня одна. Так, может, я куплю ее? И за тех, казненных мною, заплачу тебе.
Мамай захохотал, и нукеры вздрогнули – так давно не слышали они его смеха.
– Да ты шут, Федька! Каким серебром платить станешь? Тем, что в сундуках у Димитрия?
– Есть у меня свой сундук, в Коломне зарыт. Там не токмо золото и серебро… Там така икона, в каменьях, ее за тыщу кобыл не купишь.
У нукеров загорелись глаза.
– Откуда у тебя икона?
– Не все ль равно?.. Да коли хошь знать – у Иргизки отнял.
– Теперь я знаю, почему ты убил его. А иконе той цена – две сотни лошадей.
– Великий царь, на Руси ей цены нет!
– Да на Руси я все возьму даром.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69