– Кто послал тебя к яме?
– Я сама, повелитель, – прошептала девушка.
– Почему ты туда ходила?
– Я принесла… этому нукеру… Я принесла немного баранины.
– Знаешь ли ты, что тебя ждет?
Девушка снова прикрыла глаза, веки ее задрожали, и вдруг она слабо улыбнулась.
– Знаю, повелитель. Но ведь он… очень предан… царевне.
– Отнесите ее в палатку и никого к ней не пускайте, – приказал Мамай, уверенный, что рабыня говорит не всю правду.
– Хороша ли баранина, Хасан? – спросил повеселевший темник. – Или ты уступил ее русскому?
Мамай усмехнулся:
– Что же ты молчишь?
– Повелитель, я действительно кинул мясо русскому – ведь ты запретил меня кормить.
– Кто понимает свою вину, тот наполовину прощен. Встань. Другую половину своей вины ты отслужишь в бою. Возьми свой меч у начальника стражи, а также коня. Ты отправишься к аланскому беку, пусть он поставит тебя во главе сотни или даже тысячи, как сам решит. Если в битвах ты докажешь, что так же силен и отважен, я снова тебя приближу. Да не будь добр с аланами, как я с тобой. Мне нужно войско, а не сброд.
Подошедший хан Алтын молча слушал и вдруг воскликнул:
– Повелитель! Отдай этого удальца мне. Сотню я найду ему в своем тумене. И у меня он отслужит тебе лучше, чем у аланских шакалов.
– Бери, – усмехнулся Мамай. – Я знаю, тебе такие нужны. Да смотри не жалуйся, когда он и у тебя выкрадет лучшую рабыню.
– Э-э, повелитель, из-за рабынь мы с ним не подеремся. У нас их скоро будет достаточно. Держи, Хасан-богатур, – Алтын достал из шелкового поясного кошелька серебряный знак сотника и протянул бывшему десятнику сменной гвардии. – Оденешься – найди моих нукеров. Вытащите князя из ямы и отведите за тот увал. Скоро мы подъедем глянуть на потеху. У нукеров все приготовлено, ты же проследи, чтобы они доставили его целым.
Хасан удалился к начальнику стражи за мечом. У темников нашлись свои дела к ордынским чиновникам, они ушли за холм, где за кольцом сменной гвардии стоял курень служебных наянов и мусульманских мулл. Мамай вернулся в шатер и вдруг услышал настойчивый, беспокойный шорох в бархатном ящике. Подошел, приоткрыл. Голова змеи выметнулась наружу, беспокойно закрутилась, послышалось раздраженное шипение, словно змея чуяла врага.
– Что с тобой, Ула?
Рисунок на голове змеи резко обозначился, он уже меньше всего напоминал паутину, голова покрылась морщинами, в глубине они были красноватыми, словно в них выступала кровь. Со змеей что-то творилось. Какую тайну о ней унес индус-заклинатель? Не оставил ли он за собой возможность мести на случай предательства? Может быть, зарыть ее вместе с ящиком и навеки похоронить эту тайну? Но как станет спать Мамай без сторожевой змеи?
Он протянул руку, змея скользнула головой по ладони, обвила руку, плотно сжималась, словно ей было холодно.
– Уходи, Ула, пора мне, уходи… Слышишь?
Он встряхивал руку, но змея не отпускала. Легкая стала и тощая – четыре метра обвились вокруг руки, едва хвост свисает. Ест плохо, даже живых двухметровых кобр – любимое лакомство – берет неохотно. А он за них чистоганом платит – ведь привозят аж из среднеазиатских пустынь.
– Уходи, Ула, уходи же…
Змея неохотно развивалась, отпуская руку, настороженно поднимала голову, словно чего-то ждала. Мамай наконец стряхнул ее на ковер, потянулся за одеждой. Переодеваясь, следил, как Ула, прежде чем уйти в свое жилище, тыкалась головой в одеяло.
У входа в шатер послышались шаги, загудели голоса нукеров, их заглушил высокий гневный крик царевны:
– Пустите меня! Пустите, или вам снесут головы!..
Мамай замер. Путаясь в полах, кинулся к мечу, который постоянно лежал в головах, а руки застревали в длинных рукавах полунадетого халата, он упал на колени, пополз, прыгнул на четвереньках, пытаясь телом придавить выгнувшееся тело змеи, но она ускользнула из-под него, как стальной хлыст.
– Назад! – заревел Мамай. – Назад!.. Держите ее!..
Но уже откинулся полог, мелькнуло заплаканное лицо дочери, она кинулась к отцу, и большая зеленоватая стрела пронеслась ей навстречу в полусумраке шатра. Наверное, девушка успела что-то увидеть, она вскинула к лицу обнаженные руки, стрела ударила в ее ладонь и, словно отраженная щитом, ускользнула вбок, вниз, исчезнув под пологом шатра. Девушка только заметила гибкое тело да блеснувший кровавым лучиком глаз и пошатнулась, оглушенная колючим ожогом, отдавшимся во всем теле, деревенея, повалилась на ковер, вниз лицом. Мамай наконец распутался, завывая и трясясь, выхватил из-под подушки кинжал и небольшой сосуд из черного нефрита, перевернул дочь лицом вверх, схватил укушенную руку, дрожащей рукой располосовал кожу на ладони, стал выдавливать кровь… Девушку скорчило…
– Помогите мне! – заорал Мамай ворвавшимся нукерам, стоящим у порога. – Держите… руки держите…
Самый храбрый бросился ему на помощь, прижал руки царевны к ковру. Мамай начал торопливо вливать в рану розоватую жидкость из нефритового сосуда, но порез оказался глубоким, кровь выносила лекарство наружу. Мамай с трудом вытянул судорожно сведенную руку вверх, снова вливал противоядие в рану, и рука стала расслабляться. Девушка вдруг открыла глаза.
– Отец… что это?.. Отец, беги…
Нукер вздрогнул, оглянулся, выпустил девушку.
– Держи, собака! – взревел Мамай.
Наконец подскочил еще один нукер, теперь удалось справиться с бьющейся девушкой, Мамай разорвал платье под мышкой левой руки, сделал небольшой надрез и стал осторожно смачивать противоядием. Дочь затихла, но Мамай не знал – спасена или умирает? «Сердце, – шептал он, – великий аллах, сделай так, чтобы яд не коснулся сердца, пока его не коснется лекарство…»
– Повелитель, – зашептал нукер, тревожно оглядываясь. – Мы не могли удержать царевну – мы не смели ее коснуться. И ты ведь не сказал нам, что она днем вышла из ящика…
Нукер не просил пощады, и Мамай вдруг почувствовал весь человеческий ужас этого воина, одного из тех, которые всегда были для него словно куклы, заведенные на беспрекословное повиновение.
– Уходите. Никого не пускайте ко мне. И молите аллаха, чтобы она выжила, – тогда и вы будете жить.
Нукеры выскочили. Смерть от руки палача казалась им божьей милостью в сравнении с той, что таилась в складках шатра.
Дочь стала дышать ровнее, и Мамай закрыл драгоценный сосуд. Потом перенес Наилю на свою постель, подошел к скрытому под пологом ящику, осторожно раздвинул козий пух концом кинжала. Змея лежала неподвижно, слегка изогнув тело, глаза блестели холодно, сонно, рисунок на голове почти исчез, осталась едва заметная паутинка. Так вот какой ценой открыл он последнюю тайну Улы! Она должна теперь чаще расходовать яд – кусать кого-то…
Мамай стиснул кинжал. Постоял и одумался. Разве змея виновата, что должна убивать и убивать, чтобы не отравиться собственным ядом? Ей надо дать возможность убивать чаще. И сам он разве виноват, что должен убивать и убивать, чтобы оставаться властелином Золотой Орды? Если перестанет убивать, уничтожат его, и убивать будет другой, может быть, еще более жестоко и неразборчиво. Ну-ка, посади ханом того же Бейбулата – он вырежет половину Орды и все ее богатства стащит в собственный дворец. А чем лучше Темучин или другой? «Ты мне еще послужишь, Ула». Мамай отошел.
– Отец, ты здесь?..
Ресницы девушки мелко дрожали, глаза медленно открылись, в них стоял туман слез. Она силилась что-то вспомнить.
– Что со мной, отец?
– Ты немного заболела, царевна. Лежи, пройдет – хорошо будет.
– Отец, не будет хорошо… Не убивай князя… и Хасана…
– Успокойся, царевна, я никого не думаю убивать.
– Нет! Я знаю, слышала… Эта страшная казнь – зачем? Отец, зачем война?.. Не ходи на Русь, я беду чую… И это… великий бог, что это?..
Глаза ее расширились, тело снова содрогнулось. Мамай торопливо схватил кувшин с напитком, поднес к ее губам. Она стала послушно пить, успокаиваясь. Это было снадобье, которое приготовил отец Темир-бека; Мамай испытал его целительную силу. Оторвавшись от кувшина, девушка болезненно улыбнулась, словно ее лишили памяти, закрыла глаза и задремала. Мамай сидел у постели, схватясь руками за голову. Откуда у дочери такие мысли? Кто их нашептал ей? О каком предчувствии она говорит? «Не ходи на Русь…» Да если б сам не хотел, все равно пришлось бы идти. Ну-ка остановись теперь, когда врагу предъявлены требования дани! Ну-ка отступи! Москва, а за нею другие русские княжества, нерусские царства и орды начнут выходить из повиновения, совсем откажутся платить дань. А чем он станет платить войску? Чем заткнет миллионы ртов ордынского зверя? Его сотрут и посадят на трон другого. И разве можно остановить войну силами правителя? Орда уже не может обойтись без большой дани, Москва же не может платить ее добровольно. Спор решит только битва. Иные думают, будто войны затевают ханы. Какая нелепость! Войны затевают миллионы пустых животов, миллионы жадных глаз и рук. И остановить войну может только война. Мамай готов повернуть назад, если Димитрий обдерет Русь, как ее ободрала бы Орда. Но и в этом случае Мамай будет только невольником сытых животов, которые потянет на покой. А пока Мамай не собирается поворачивать, он останется в седле и будет править миллиононогим зверем, который направился к добыче, ибо Мамай не хочет валяться падалью за его хвостом.
«Кто же, кто нашептал дочери такие мысли? Не может шестнадцатилетняя девушка думать о больших делах сама, и так думать!»
Мамай смотрел на уснувшую Наилю. Будет ли она жить? Индус говорил ему, что противоядие одних излечивает, другим только продлевает жизнь, но в обоих случаях человек может остаться уродом или калекой… Встал, вызвал нукеров и велел отнести царевну в ее шатер, выставить стражу и вызвать лучших лекарей Орды. Стремительно прошел в палатку, где лежала разбившаяся рабыня. Она открыла глаза.
– Повелитель! Я слышала голос царевны, здорова ли она?
– Спрашиваю я. Кто нашептал царевне, что я не должен идти на Русь войной?
Рабыня улыбнулась:
– Сердце.
– Ты лжешь! Кто послал тебя к яме? Говори, или я прикажу принести сюда мою сторожевую змею.
– Вели принести змею, повелитель. Ты не поймешь этой правды. Во всей Орде великое сердце только у великой царевны.
– Говори, кто тебя послал?
– Вели принести змею, – рабыня устало закрыла глаза.
Мамай выскочил из палатки, бросил нукерам:
– Удавите ее. Мне – коня!
Что бы ни случилось, он собрался объехать свой тумен перед выступлением, и отменить его решение может только смерть. Мамай готов потерять все, кроме войска, и войско должно быть в лучшем виде… Всюду козни, даже в женских шатрах. А разве легче поднимался к своему могуществу Повелитель сильных? Сказки о легких, счастливых царствованиях, об удачливых полководцах, побеждающих врагов мановением руки, – для дураков. На всех дорогах к власти и славе бродят стаи хищников, готовых вцепиться и в тебя самого, и в твоих детей, если ты вышел на одну из тех дорог. Войско – вот спасение от хищного зверья.
Весть о том, что царевну укусила сторожевая змея, быстро распространилась среди нукеров. Хасан услышал ее, получая коня в табуне сменной гвардии. Холмистая степь накренилась в его глазах, он прижался к шее гнедого и долго стоял так. Болели плечо и грудь от ушиба, когда ловил девушку, сброшенную в колодец Мамаем. Рабыню прислала сама царевна, и прислала не с куском пищи, а с тонкой и крепкой веревкой, которую девушка не успела привязать к столбу над ямой. Царевна не желала смерти ни Хасану, ни русскому князю, и они, вероятно, воспользовались бы ее помощью – Хасан ведь знал все выходы из Орды. Но рабыня оказалась слишком неопытной и сама угодила в западню. Спасая ее, они закопали веревку, разрыв твердую глину пальцами и пряжками поясов…
Хасан догадывался, чем была вызвана ярость Темир-бека. От одной мысли, что Наиля достанется этому чудовищу с руками гаремного палача, он приходил в ужас, Но теперь ей уже ничего не грозит. И лучше пусть так. Великий бог, прости Хасана и не обмани его надежды, что царевна умерла легко… Нукеры слышали, что от укусов сторожевой змеи не выживают.
Соскучившийся конь нетерпеливо тыкался мордой в плечо хозяина. Очнувшись, Хасан начал седлать его. Он простился с табунщиками, которые успели полюбить этого сына мурзы, высокомерного с сильными, простого с простыми воинами. После праздника он был героем Орды, а то, что скрестил меч со злобным темником в смертном поединке, сделало его имя почти легендарным. Все жалели, что он не убил Темир-бека, который, по слухам, пытался ворваться в шатер царевны. Никто не верил, что Мамай, разобравшись, накажет храброго десятника, напротив, ждали милости. И Мамай не обманул ожиданий. Лишь сам Хасан догадывался: «милость» продлится, пока идут разговоры. Алтын от Мамая и Темир-бека плохая защита, у аланского бека, пожалуй, было бы надежнее.
Когда нукеры Алтына объяснили Хасану, о какой потехе вел речь новый его господин, и показали широкие шаровары из просмоленной кожи, которые натянут на русского пленника, набив их горящими угольями, горькое сердце Хасана стало как угластый кремень. Значит, Мамай раздумал меняться. Доупрямился Васька… Орда уже двинулась, а единственно возможного теперь посланца к Димитрию с важнейшей вестью Хасану предстоит сжечь собственными руками. Да если б только простого посланца! За ночь в яме, в бессонных заботах о разбившейся девушке Васька стал Хасану братом.
И тогда первый раз ордынский сотник Хасан подумал о праве, которое дал ему великий Московский князь: уйти из Орды, когда будет необходимо. Один ушел бы без труда, но в беде оставался его побратим Васька Тупик. Лучше Хасан зарубит его собственной рукой, чем даст врагам насладиться муками товарища. И Хасан, задавив свое горе, стал думать, сидя за чертой Мамаева куреня, где ждал нукеров Алтына, ушедших за русским пленником.
Воины позвали его к котлу с бараниной, и он не отказался. Ел медленно, отвечал на вопросы и шутки, а сам думал об одном.
– Знаешь, Хасан-богатур, – сказал десятник. – Наян Галей ведь прислал повелителю выплату за твою драку с темником Темир-беком. Двести баранов. Вон пасутся…
– А что Мамай?
– Наш повелитель не велит сегодня пускать к нему людей, кроме темников Алтына и Темира. Бараны твоего отца могут пастись здесь сто лет – ведь мы нынче уйдем.
Хасан вскочил на коня, помчался к отаре, охраняемой тремя пастухами и собаками. Чабаны узнали его. – Где теперь отец? – спросил Хасан.
– Его тумен ушел, Хасан-богатур. Наши юрты тоже складываются.
– Уходите и вы. Штрафа не надо – Мамай меня простил и возвысил. Теперь я сотник.
Чабаны начали кланяться, прославляя милость повелителя и доблести хозяйского сына.
– Оставьте двадцать баранов этим воинам, – он указал на костер, где его угощали. – Остальных гоните обратно. Мне же дайте одного коня, вам хватит двух.
Он указал на горбоносого степняка чалой масти – настоящий конь табунщиков, быстрый и неутомимый, на каких ловят в степи полудиких лошадей. Чабан поспешно расседлал лошадь.
– Уздечку оставь. Скажи отцу, если встретишь: увидимся в битве. Поклонись моей матери – пусть она молится за своего сына.
Воротясь к костру с заводным конем, велел джигитам взять баранов и попросил дать ему турсук с вареной бараньей ногой. Обрадованные воины набили турсук под завязку, выбрав из котла лучшее мясо, в придачу подарили большую кожаную флягу со свежим кумысом. Хасан тронулся навстречу нукерам Алтына, которые гнали на веревке русского пленника. Васька шел прямо, высоко подняв голову. При взгляде на Хасана он откачнулся назад, и нукер огрел его плетью.
– Шагай, свинья, рано спотыкаться начал!
В глазах Тупика прошла тень гнева, но тут же они подернулись ледком, он двинулся прямо на сотника, словно было перед ним пустое место.
– Джигиты! – крикнул Хасан. – Развяжите князя, ему надо силы набраться, иначе он до начала потехи падет, как загнанная кляча.
Всадники загоготали, один наклонился, разрезал узел на руках пленника.
– Удальцы! Кто может поговорить с ним на его языке?
– Сы-вынья! – выкрикнул один под громкий хохот.
– Су-уська! – отозвался второй.
Третий добавил совсем грязное слово.
«А ведь лошади умнее, – думал Хасан, замечая, как ледок нарастает в синих глазах боярина. – И это покорители сотен народов, хозяева половины мира, добирающиеся до другой? Скоты, мясо для мечей и стрел. Вот такими их держат, чтобы, не думая ни о чем, шли подыхать за золоченые юрты, тысячные табуны, сотенные гаремы ханов и мурз. И ведь научили их смотреть на иноплеменников, как на баранов, которых им дозволено резать и стричь до бесконечности. Найдется ли сила, способная вразумить этих тварей, заставить понять, что их самих тоже можно стричь и резать?.. Русь-матушка, я, твой приемный сын-полукровок, виноватый перед тобой за их вины, чувствую – ты можешь!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69