Корал возвела очи к небу: благодарю Тебя за парики, воздала она молитву. Донна будет за них особенно благодарна.
В колонке «Всякие слухи» номера «Лейблз» за понедельник, 2 сентября, была такая заметка:
«Пожарная машина и два врача примчались к «Джиллс» – парикмахерской и салону красоты, который обслуживает самую блистательную клиентуру, на Шестидесятой Восточной улице в пятницу вечером, когда свежеиспеченный главный редактор «Дивайн» Донна Брукс оказалась пострадавшей от соляной кислоты. Ее вывели из шока и отпустили позднее в тот же вечер, когда в ее городском доме на Парк-авеню собрались гости, чтобы отметить ее новое назначение. Миссис Брукс определила происшедшее как несчастный случай. «Я уверена, – сказала она, – что никто не хотел сделать это нарочно», и объявила, что не намерена возбуждать судебное дело против Джиллса Хупперта, владельца салона. Некоторые источники полагают, однако, что за этим «несчастным случаем» может стоять кто-то, недоброжелательно настроенный по отношению к Донне Брукс. Прием, на котором миссис Брукс надела на свою лишенную волос голову нетипичный для редактора отдела спортивной одежды тюрбан от Пуччи, прошел с большим успехом».
– Конечно, я знаю, что это сделала Корал, – сказала Донна, глядя, как Говард Остин наливает в ее бокал вина. Они сидели в маленьком, полутемном баре никому не известной гостиницы неподалеку от Мэдисон-авеню на следующий день после всех событий.
– За нового главного редактора! – провозгласил тост Говард. – Я все же думаю, что ты должна позволить мне изложить всю историю и напечатать обвинение. Эта женщина сошла с ума. Она могла бы убить тебя…
Донна кивнула, а потом пожала плечами.
– Мне, скорее, жаль ее, Говард. Никогда не думала, что смогу быть такой милосердной, но есть что-то вызывающее сожаление в женщине, которая так разрушает себя. Она имела все данные, чтобы быть самым долгоцарствующим редактором в истории моды, и я бы считала честью работать с ней…
– Никто в этом не виноват, – пожал плечами Говард, – наша публикация, возможно, поставит крест на любой карьере, которую она еще могла бы сделать.
– В той или иной степени она будет отстранена от мира моды, я думаю, – согласилась Донна. – Только Уэйленд Гэррити, Колин Бомон и ее дочь станут поддерживать с ней какие-то отношения.
– И ты определенно дашь ее дочери Награду моды? Несмотря на Корал?
– Я и в самом деле полагаю, что она заслужила ее. Анаис Дю Паскье показала лучшие платья, какие я только видела в последние годы. Не так далеко от нее и Дэвид Уинтерс…
– Королева умерла, да здравствует Королева! – провозгласил Говард и чокнулся с Донной. Его глаза остановились на шелковом шарфе, повязанном вокруг ее головы. – Это больно? – спросил он.
– Не очень…
Улыбки сбежали с лиц, когда они взглянули в глаза друг другу.
– Поднимайся наверх – шепнула Донна, – я присоединюсь к тебе через пять минут.
Она глядела ему вслед, когда он подходил к стойке регистратора, чтобы конфиденциально снять комнату под условной фамилией. Они должны соблюдать крайнюю осторожность.
Донна распрямилась, закинула руки за голову и, взглянув на часы, вообразила, как Говард сейчас раздевается и ложится в постель, ожидая ее. Ее живот сжался в остром вожделении. Она заставит его любить ее, чтобы прийти в определенное настроение. Как главный редактор «Дивайн» она чувствовала в себе новую силу самоконтроля. Она медленно встала и направилась к лифту.
Казалось, Корал на несколько недель исчезла с небосклона Манхэттена. Она не отвечала на звонки Колина. В попытке заключить мир, Уэйленд написал ей, соблазняя билетами в первый ряд на спектакль Нуриева в «Метрополитен». Корал не откликнулась.
Колин звонил ей каждый день. Иногда Корал поднимала трубку и резко говорила: «Я занята!». Много раз она вообще не отвечала. Наконец Колин получил разрешение нанести визит.
– Только не ожидай обеда, – предостерегла она по телефону, – разве что открою банку с орешками, если буду в настроении.
Он позвонил Уэйленду поделиться новостью.
– Как бы ни сложился разговор, – предупредил его Уэйленд, – ни в коем случае не упоминай того, что Майя получает награду от «Дивайн». Это приведет к нервному срыву у нее.
Колин явился к ней после семи, сжимая в руке букет самых красивых цветов, какие только мог сыскать.
– Дорогой, как это мило! – сказала она, наклоняясь к нему и целуя, прежде чем пригласить войти.
Колин был потрясен ее видом. Корал даже не причесалась и не подкрасила губы. На ее тонкие ноги были натянуты узкие черные брюки, белая шелковая рубашка обнажала бледную, как слоновая кость, кожу. Она выглядела сильно постаревшей.
Корал придвинула пепельницу и нервно закурила.
– Надеюсь, ты не голоден, Колин, потому что я не в состоянии выносить вида или запаха пищи.
– Я это вижу. – Он поймал ее руку и повернул Корал к себе. – Корал, ты превратилась в настоящий скелет. Ты должна попытаться…
– Не хлопочи, словно ты моя мамочка, Колин… – Корал пошла в кухню и прикатила столик, на котором в ведерке со льдом стояла бутылка шампанского.
Колин не мог оторвать взгляд от Корал. Она заметила, как он разглядывает ее, и резко бросила:
– Не гляди, пожалуйста, на мои волосы. Я неожиданно стала «персоной нон грата» во всех парикмахерских салонах. Джиллс запретил мне и ногой ступать в его заведение – до конца своей жизни не смогу понять почему.
– Ах, Корал, – сказал Колин, грустно качая головой. – Я уверен, что, если захочешь, сможешь.
Она указала ему жестом на бутылку шампанского, а сама устроилась на огромной кушетке. Колин откупорил бутылку, разлил шампанское в бокалы и один протянул ей.
– За что пьем? – спросил он, стараясь, чтобы это прозвучало добродушно.
Корал выжидающе подняла свой бокал, но внезапно издала жалобный стон. Этот звук пронзил его, и кровь словно застыла в нем. Он опустил свой стакан на столик и обнял ее.
– Корал, что с тобой?
Ее глаза наполнились слезами, и она сделала большой глоток.
– Они не хотят меня, Колин! – вымолвив эти слова, Корал залпом допила остававшееся в ее бокале вино.
– Кто не хочет? – ласково спросил он.
– Никто не хочет! – Она проглотила комок в горле и протянула – совсем по-детски – бокал, чтобы он налил ей еще.
– О'кей. Давай определим, кто эти «никто», – сказал он, вновь наполняя бокалы.
Корал прикурила сигарету и стала делать быстрые, короткие затяжки. Она посмотрела ему прямо в лицо своими глазами с расширенными зрачками.
– Я устроила восемь очень продуманных ленчей в этой самой комнате. Заказы делала в японском ресторане. После этого я видеть не могу японские блюда. Это были великолепные ленчи! Может быть, я совершенно чокнулась, но я хотела, чтобы все было стильно, я хотела ослепить их. Что ж, я ослепила их до такой степени, что они все утратили дар речи. Я начала с «Вог», потом «Базар», потом все остальные по очереди. Я собирала маленькими группами издателей, владельцев, редакторов – все было очень цивилизованно… А когда все завершилось, мне только и предложили колонку в «Мадемуазель» и несколько статей на неопределенной основе вне штата! Я не стала иметь дела с «Уименз Уэр» и, конечно, не могла позвонить в «Лейблз» после всего того, что Говард Остин напечатал там обо мне. Никто не хочет меня. Мои худшие ночные кошмары стали явью. Ее нижняя губа дрожала, она вся сникла.
– Что мне делать? – спросила она. – Я не могу уйти на пенсию!
– Как насчет торговли? – спросил он. – Ты не связывалась с каким-нибудь универсальным магазином? «Хедквотерз», конечно, мог бы использовать тебя.
– Работать с Уэйлендом? – фыркнула она. – Он слишком много раз предавал меня.
– Я уверен, что он захочет помочь тебе…
– Я не хочу принимать милостыню, Колин!
– Не думай об этом как о…
– Ни слова больше, Колин. Обещаешь? – с вызовом спросила Корал. – Если это дойдет до «Лейблз», я погибла. О Господи, может быть, Мэйнард была права, что выпрыгнула в окно? Может быть, после «Дивайн» нигде нет жизни?
– Позволь мне переговорить с Уэйлендом. Я уверен, что он придумает что-нибудь. И это не будет милостыня, – заверил ее Колин.
– Ты же знаешь, Колин, в моих венах течет типографская краска.
Они сидели некоторое время молча, потом Колин сказал с грустью:
– У Майи дела идут так хорошо – тебе бы следовало простить ее, забыть обо всем и стать ей другом. Вы могли бы очень помочь одна другой.
Корал вздохнула.
– Не знаю… Я чувствую себя немного виноватой… Я хочу сказать, что ее вещи чудесны и, возможно, мне нужно было положить конец нашей затянувшейся вражде, но я была так потрясена, так изумлена, узнав, что она и есть Анаис Дю Паскье. Я ожидала увидеть француженку, а неожиданно встретила Майю. Я почувствовала себя так, словно меня обманули. Она выглядела такой красивой, такой милой. Я скучала по ней последние несколько недель…
Колин внимательно наблюдал за Корал. Если бы он мог применить свои посреднические таланты, чтобы восстановить эту несчастную разбитую семью, он бы в самом деле ощутил, что достиг чего-то.
– Корал, меня только что осенила великолепная идея, – сказал он. Его сердце забилось учащенно, потому что неожиданно у него родился невероятный план. – Я скажу сейчас тебе кое-что, о чем меня просили не говорить, но, мне кажется, очень важно, чтобы ты знала об этом. Майя должна получить Награду моды «Дивайн» за этот год.
На лице Корал отразился вихрь чувств: гордость, зависть, радость и гнев. Колин видел, как все они мгновенно нахлынули на нее. Какой бы ни была Корал, но от нее ни на миг не хотелось отрывать взгляд.
– Донна! – воскликнула она. – Донна Брукс выбрала ее назло мне!
Колин застонал в отчаянье и схватил ее за руку.
– Забудь о всех людях, которые что-то делают назло тебе! Этот мир вовсе не вращается вокруг тебя, Корал! Она бы выиграла этот приз в любом случае – разве ты не понимаешь этого? Она действительно талантлива! Она заслужила его!
Корал откинулась на кушетку.
– Так что? – тупо спросила она. – Какое все это имеет отношение ко мне?
– Твое имя по-прежнему будет стоять на первой полосе журнала, пока на прилавках не появится январский номер, – объяснил он. – Для многих людей ты еще главный редактор «Дивайн». Если я натяну все нити, может, я смогу организовать так, чтобы ты сама представила собственную дочь в связи с этой наградой? Для тебя это будет сказочное паблисити, оно породит волну доброжелательности! Ты можешь все наверстать с Майей, весь мир моды увидит тебя – а ты приведешь себя в форму и будешь выглядеть ослепительно! Но ты должна покончить с выпивкой, с марихуаной, с инъекциями!
Корал скорчила гримасу.
– Я не понимаю, что ты имеешь в виду, я лишь выпиваю немного, – и она снова наполнила бокалы.
– Корал! Дорогая! – Колин опустил руку на ее исхудавшее плечо. – Неужели до тебя не доходит, почему люди отворачиваются от тебя? Каждый знает, что наркомания – это худшее, до чего может дойти человек. По этому поводу была статья в «Таймс»…
– Ты в самом деле так думаешь про меня? – прервала его Корал. – Что я наркоманка?
Она повернулась, чтобы видеть его лицо, а ее глаза неожиданно стали ясными и голубыми.
– Извини меня за резкость, Корал, но… эта кислота на голову бедняжки Донны! Только не говори мне, что ты здраво мыслишь! Такого рода поступки люди совершают, когда они сидят на амфитаминах. И все знают, что это твоих рук дело. Вот почему тебя не принимают в салонах. Скажи «спасибо», что ты не в тюрьме…
Корал смотрела на него секунду, потом внезапно разразилась хохотом:
– Как сладка месть, Колин!
– Корал, – сказал он, откинувшись на софе и глядя на нее. – Если я смогу уговорить Донну Брукс, чтобы ты представила награду, то не подводи меня, ладно? Ты будешь той элегантной, уравновешенной Корал Стэнтон, которую я всегда знал…
Она вздохнула:
– Что ж… Я понимаю, что ты прав. Мне хочется теперь, чтобы мы с Майей стали друзьями, но я ужасно гордая. Знаешь, Джимми Палачча на прошлой неделе погадал мне на картах, у него все гадают. На каждый вопрос, что я задавала, выпадала эта чертова дама с головой в петле. Он пытался как-то иначе истолковать это, но я знаю, что эта карта означает рок и смерть, Колин…
– Тебе надо бы провести неделю или две в Провансе вместе со мной, Корал. Такая перемена обстановки была бы для тебя очень благотворна. Мы поедем после присуждения награды, если я все сумею организовать. Но для этого я должен потянуть за множество нитей.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
– Так хорошо еще никогда не было, Эдди! Никогда, никогда! – говорила ему Маккензи. Она лежала рядом с ним на своей широкой кровати, уткнувшись головой ему в подбородок и поглаживая рукой его плечи. К ним только что вернулось нормальное дыхание, и они приходили в себя.
Эд засмеялся:
– Ты говоришь так каждый раз!
– И каждый раз все лучше! В самом деле! Неужто ты так не думаешь?
Он рассмеялся своим низким, раскатистым смехом.
– Конечно!
Всякий раз, когда они бывали вместе, она восхищалась их гармоничностью, тем, как интенсивно два человека могут испытывать сексуальное чувство. Оно не уменьшалось нисколько, напротив, лишь возрастало.
Теперь, перед каждым приходом Эда, она наслаждалась ритуалом приготовлений: принимала продолжительную горячую ванну, брызгала духи на тело, везде, где, она знала, Эд будет целовать ее или прижмется лицом. Маккензи держала их встречи в секрете, она хотела, чтобы никто ничего не знал. Обычно она пристраивала куда-нибудь Джордана, отпускала горничную и дворецкого, заранее представляла, как приедет Эд: они поцелуются, потом, не произнося ни слова, он по винтовой лестнице отнесет ее в спальню. Она переставила кровать, постелила черные атласные простыни. Она раздевала Эда, потом раздевалась сама. Когда их тела соприкасались, она глядела в его потемневшие синие глаза, которые жадно всматривались в нее. Он так подробно любил ее тело, обследуя каждую его частичку своим языком, своими губами, доводя ее до почти невыносимой точки предчувствия, а потом полно удовлетворял ее. Наслаждение было почти аморальным, запретным, и это придавало ему особенную остроту.
Когда она держала его в своих объятиях, широко раскрывая глаза, чтобы лучше вглядеться в него, то думала каждый раз: «Я люблю тебя так сильно!» С той первой их ночи она ни разу больше не повторяла ему этого. Произнести эти слова – означало принизить их смысл. Никто другой, только она должна знать об этой любви… Но, конечно же, по тому, как она обнимала его, он мог догадаться, как сильно она любит его.
– Так когда же мы поженимся? – спросил он. Маккензи вздохнула.
– Ты спрашиваешь меня об этом каждый раз, но еще не настало время.
– Мак, неужели ты думаешь, что по всей Мэдисон-авеню выстроятся люди, чтобы швырять в тебя камни, если ты снова выйдешь замуж?
– Мне всегда было плевать на то, что думают люди, и ты знаешь это. Имеет значение только то, что я сама думаю, а я не чувствую, что настало подходящее время.
– Ты не чувствуешь, что готова перестать быть леди Брайерли, – с горечью сказал Эд. – Ты не чувствуешь, что можешь расстаться с этим драгоценным титулом. – Он отстранился от нее и спустил ноги с кровати, чтобы надеть брюки.
– Не одевайся! – вскричала она, хватая его за руку. – Ты же знаешь, как я люблю лежать с тобой, чувствовать твою кожу…
– Но ненавидеть даже мысль стать просто доброй старой миссис Эд Шрайбер, – ответил он, продолжая одеваться.
– Эдди, – она подоткнула пару подушек себе под спину и села поудобнее, наблюдая за ним, – я буду с тобой абсолютно честна. Посмотри на меня, пожалуйста.
Он повернулся к ней, и они некоторое время напряженно глядели друг на друга.
– Вот-вот будет объявлено о награде «Дивайн». Мне кажется, у меня есть хороший шанс удостоиться ее в этом году. Если я выиграю, то для меня очень важно получить награду под фамилией Элистера – он первым придал мне вдохновение. Ты меня понимаешь?
Эд снова взялся за одежду.
– А ты когда-нибудь думала о том, что я чувствую? Может быть, мне хочется повести Джордана в зоопарк, чтобы меня видели на людях с ним и с женщиной, которую я люблю – как все нормальные обычные люди…
– Но я не обычный человек, Эдди… Я так много участвовала во всяких «ток-шоу», так часто появлялась в разной рекламе, что мое лицо стало почти плакатом, вроде Люсил Болл!
– Зато я обычный человек! – сказал он, надевая пиджак.
Маккензи соскочила с кровати, притянула его к себе и поцеловала в губы.
– Пожалуйста, бэби, – тихо уговаривала она, – не дуйся. Ты единственный мужчина, который для меня существует. – Она целовала его со всем избытком чувств, со всей страстью, которую только могла выразить, и настояла, чтобы он остался.
Позже они послали в японский ресторан за обедом, ели лосось «терияки», пили саке, и толкали друг друга под столом босыми ногами.
– Как дела у Дэвида? Он все еще «Мистер Успех»?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59
В колонке «Всякие слухи» номера «Лейблз» за понедельник, 2 сентября, была такая заметка:
«Пожарная машина и два врача примчались к «Джиллс» – парикмахерской и салону красоты, который обслуживает самую блистательную клиентуру, на Шестидесятой Восточной улице в пятницу вечером, когда свежеиспеченный главный редактор «Дивайн» Донна Брукс оказалась пострадавшей от соляной кислоты. Ее вывели из шока и отпустили позднее в тот же вечер, когда в ее городском доме на Парк-авеню собрались гости, чтобы отметить ее новое назначение. Миссис Брукс определила происшедшее как несчастный случай. «Я уверена, – сказала она, – что никто не хотел сделать это нарочно», и объявила, что не намерена возбуждать судебное дело против Джиллса Хупперта, владельца салона. Некоторые источники полагают, однако, что за этим «несчастным случаем» может стоять кто-то, недоброжелательно настроенный по отношению к Донне Брукс. Прием, на котором миссис Брукс надела на свою лишенную волос голову нетипичный для редактора отдела спортивной одежды тюрбан от Пуччи, прошел с большим успехом».
– Конечно, я знаю, что это сделала Корал, – сказала Донна, глядя, как Говард Остин наливает в ее бокал вина. Они сидели в маленьком, полутемном баре никому не известной гостиницы неподалеку от Мэдисон-авеню на следующий день после всех событий.
– За нового главного редактора! – провозгласил тост Говард. – Я все же думаю, что ты должна позволить мне изложить всю историю и напечатать обвинение. Эта женщина сошла с ума. Она могла бы убить тебя…
Донна кивнула, а потом пожала плечами.
– Мне, скорее, жаль ее, Говард. Никогда не думала, что смогу быть такой милосердной, но есть что-то вызывающее сожаление в женщине, которая так разрушает себя. Она имела все данные, чтобы быть самым долгоцарствующим редактором в истории моды, и я бы считала честью работать с ней…
– Никто в этом не виноват, – пожал плечами Говард, – наша публикация, возможно, поставит крест на любой карьере, которую она еще могла бы сделать.
– В той или иной степени она будет отстранена от мира моды, я думаю, – согласилась Донна. – Только Уэйленд Гэррити, Колин Бомон и ее дочь станут поддерживать с ней какие-то отношения.
– И ты определенно дашь ее дочери Награду моды? Несмотря на Корал?
– Я и в самом деле полагаю, что она заслужила ее. Анаис Дю Паскье показала лучшие платья, какие я только видела в последние годы. Не так далеко от нее и Дэвид Уинтерс…
– Королева умерла, да здравствует Королева! – провозгласил Говард и чокнулся с Донной. Его глаза остановились на шелковом шарфе, повязанном вокруг ее головы. – Это больно? – спросил он.
– Не очень…
Улыбки сбежали с лиц, когда они взглянули в глаза друг другу.
– Поднимайся наверх – шепнула Донна, – я присоединюсь к тебе через пять минут.
Она глядела ему вслед, когда он подходил к стойке регистратора, чтобы конфиденциально снять комнату под условной фамилией. Они должны соблюдать крайнюю осторожность.
Донна распрямилась, закинула руки за голову и, взглянув на часы, вообразила, как Говард сейчас раздевается и ложится в постель, ожидая ее. Ее живот сжался в остром вожделении. Она заставит его любить ее, чтобы прийти в определенное настроение. Как главный редактор «Дивайн» она чувствовала в себе новую силу самоконтроля. Она медленно встала и направилась к лифту.
Казалось, Корал на несколько недель исчезла с небосклона Манхэттена. Она не отвечала на звонки Колина. В попытке заключить мир, Уэйленд написал ей, соблазняя билетами в первый ряд на спектакль Нуриева в «Метрополитен». Корал не откликнулась.
Колин звонил ей каждый день. Иногда Корал поднимала трубку и резко говорила: «Я занята!». Много раз она вообще не отвечала. Наконец Колин получил разрешение нанести визит.
– Только не ожидай обеда, – предостерегла она по телефону, – разве что открою банку с орешками, если буду в настроении.
Он позвонил Уэйленду поделиться новостью.
– Как бы ни сложился разговор, – предупредил его Уэйленд, – ни в коем случае не упоминай того, что Майя получает награду от «Дивайн». Это приведет к нервному срыву у нее.
Колин явился к ней после семи, сжимая в руке букет самых красивых цветов, какие только мог сыскать.
– Дорогой, как это мило! – сказала она, наклоняясь к нему и целуя, прежде чем пригласить войти.
Колин был потрясен ее видом. Корал даже не причесалась и не подкрасила губы. На ее тонкие ноги были натянуты узкие черные брюки, белая шелковая рубашка обнажала бледную, как слоновая кость, кожу. Она выглядела сильно постаревшей.
Корал придвинула пепельницу и нервно закурила.
– Надеюсь, ты не голоден, Колин, потому что я не в состоянии выносить вида или запаха пищи.
– Я это вижу. – Он поймал ее руку и повернул Корал к себе. – Корал, ты превратилась в настоящий скелет. Ты должна попытаться…
– Не хлопочи, словно ты моя мамочка, Колин… – Корал пошла в кухню и прикатила столик, на котором в ведерке со льдом стояла бутылка шампанского.
Колин не мог оторвать взгляд от Корал. Она заметила, как он разглядывает ее, и резко бросила:
– Не гляди, пожалуйста, на мои волосы. Я неожиданно стала «персоной нон грата» во всех парикмахерских салонах. Джиллс запретил мне и ногой ступать в его заведение – до конца своей жизни не смогу понять почему.
– Ах, Корал, – сказал Колин, грустно качая головой. – Я уверен, что, если захочешь, сможешь.
Она указала ему жестом на бутылку шампанского, а сама устроилась на огромной кушетке. Колин откупорил бутылку, разлил шампанское в бокалы и один протянул ей.
– За что пьем? – спросил он, стараясь, чтобы это прозвучало добродушно.
Корал выжидающе подняла свой бокал, но внезапно издала жалобный стон. Этот звук пронзил его, и кровь словно застыла в нем. Он опустил свой стакан на столик и обнял ее.
– Корал, что с тобой?
Ее глаза наполнились слезами, и она сделала большой глоток.
– Они не хотят меня, Колин! – вымолвив эти слова, Корал залпом допила остававшееся в ее бокале вино.
– Кто не хочет? – ласково спросил он.
– Никто не хочет! – Она проглотила комок в горле и протянула – совсем по-детски – бокал, чтобы он налил ей еще.
– О'кей. Давай определим, кто эти «никто», – сказал он, вновь наполняя бокалы.
Корал прикурила сигарету и стала делать быстрые, короткие затяжки. Она посмотрела ему прямо в лицо своими глазами с расширенными зрачками.
– Я устроила восемь очень продуманных ленчей в этой самой комнате. Заказы делала в японском ресторане. После этого я видеть не могу японские блюда. Это были великолепные ленчи! Может быть, я совершенно чокнулась, но я хотела, чтобы все было стильно, я хотела ослепить их. Что ж, я ослепила их до такой степени, что они все утратили дар речи. Я начала с «Вог», потом «Базар», потом все остальные по очереди. Я собирала маленькими группами издателей, владельцев, редакторов – все было очень цивилизованно… А когда все завершилось, мне только и предложили колонку в «Мадемуазель» и несколько статей на неопределенной основе вне штата! Я не стала иметь дела с «Уименз Уэр» и, конечно, не могла позвонить в «Лейблз» после всего того, что Говард Остин напечатал там обо мне. Никто не хочет меня. Мои худшие ночные кошмары стали явью. Ее нижняя губа дрожала, она вся сникла.
– Что мне делать? – спросила она. – Я не могу уйти на пенсию!
– Как насчет торговли? – спросил он. – Ты не связывалась с каким-нибудь универсальным магазином? «Хедквотерз», конечно, мог бы использовать тебя.
– Работать с Уэйлендом? – фыркнула она. – Он слишком много раз предавал меня.
– Я уверен, что он захочет помочь тебе…
– Я не хочу принимать милостыню, Колин!
– Не думай об этом как о…
– Ни слова больше, Колин. Обещаешь? – с вызовом спросила Корал. – Если это дойдет до «Лейблз», я погибла. О Господи, может быть, Мэйнард была права, что выпрыгнула в окно? Может быть, после «Дивайн» нигде нет жизни?
– Позволь мне переговорить с Уэйлендом. Я уверен, что он придумает что-нибудь. И это не будет милостыня, – заверил ее Колин.
– Ты же знаешь, Колин, в моих венах течет типографская краска.
Они сидели некоторое время молча, потом Колин сказал с грустью:
– У Майи дела идут так хорошо – тебе бы следовало простить ее, забыть обо всем и стать ей другом. Вы могли бы очень помочь одна другой.
Корал вздохнула.
– Не знаю… Я чувствую себя немного виноватой… Я хочу сказать, что ее вещи чудесны и, возможно, мне нужно было положить конец нашей затянувшейся вражде, но я была так потрясена, так изумлена, узнав, что она и есть Анаис Дю Паскье. Я ожидала увидеть француженку, а неожиданно встретила Майю. Я почувствовала себя так, словно меня обманули. Она выглядела такой красивой, такой милой. Я скучала по ней последние несколько недель…
Колин внимательно наблюдал за Корал. Если бы он мог применить свои посреднические таланты, чтобы восстановить эту несчастную разбитую семью, он бы в самом деле ощутил, что достиг чего-то.
– Корал, меня только что осенила великолепная идея, – сказал он. Его сердце забилось учащенно, потому что неожиданно у него родился невероятный план. – Я скажу сейчас тебе кое-что, о чем меня просили не говорить, но, мне кажется, очень важно, чтобы ты знала об этом. Майя должна получить Награду моды «Дивайн» за этот год.
На лице Корал отразился вихрь чувств: гордость, зависть, радость и гнев. Колин видел, как все они мгновенно нахлынули на нее. Какой бы ни была Корал, но от нее ни на миг не хотелось отрывать взгляд.
– Донна! – воскликнула она. – Донна Брукс выбрала ее назло мне!
Колин застонал в отчаянье и схватил ее за руку.
– Забудь о всех людях, которые что-то делают назло тебе! Этот мир вовсе не вращается вокруг тебя, Корал! Она бы выиграла этот приз в любом случае – разве ты не понимаешь этого? Она действительно талантлива! Она заслужила его!
Корал откинулась на кушетку.
– Так что? – тупо спросила она. – Какое все это имеет отношение ко мне?
– Твое имя по-прежнему будет стоять на первой полосе журнала, пока на прилавках не появится январский номер, – объяснил он. – Для многих людей ты еще главный редактор «Дивайн». Если я натяну все нити, может, я смогу организовать так, чтобы ты сама представила собственную дочь в связи с этой наградой? Для тебя это будет сказочное паблисити, оно породит волну доброжелательности! Ты можешь все наверстать с Майей, весь мир моды увидит тебя – а ты приведешь себя в форму и будешь выглядеть ослепительно! Но ты должна покончить с выпивкой, с марихуаной, с инъекциями!
Корал скорчила гримасу.
– Я не понимаю, что ты имеешь в виду, я лишь выпиваю немного, – и она снова наполнила бокалы.
– Корал! Дорогая! – Колин опустил руку на ее исхудавшее плечо. – Неужели до тебя не доходит, почему люди отворачиваются от тебя? Каждый знает, что наркомания – это худшее, до чего может дойти человек. По этому поводу была статья в «Таймс»…
– Ты в самом деле так думаешь про меня? – прервала его Корал. – Что я наркоманка?
Она повернулась, чтобы видеть его лицо, а ее глаза неожиданно стали ясными и голубыми.
– Извини меня за резкость, Корал, но… эта кислота на голову бедняжки Донны! Только не говори мне, что ты здраво мыслишь! Такого рода поступки люди совершают, когда они сидят на амфитаминах. И все знают, что это твоих рук дело. Вот почему тебя не принимают в салонах. Скажи «спасибо», что ты не в тюрьме…
Корал смотрела на него секунду, потом внезапно разразилась хохотом:
– Как сладка месть, Колин!
– Корал, – сказал он, откинувшись на софе и глядя на нее. – Если я смогу уговорить Донну Брукс, чтобы ты представила награду, то не подводи меня, ладно? Ты будешь той элегантной, уравновешенной Корал Стэнтон, которую я всегда знал…
Она вздохнула:
– Что ж… Я понимаю, что ты прав. Мне хочется теперь, чтобы мы с Майей стали друзьями, но я ужасно гордая. Знаешь, Джимми Палачча на прошлой неделе погадал мне на картах, у него все гадают. На каждый вопрос, что я задавала, выпадала эта чертова дама с головой в петле. Он пытался как-то иначе истолковать это, но я знаю, что эта карта означает рок и смерть, Колин…
– Тебе надо бы провести неделю или две в Провансе вместе со мной, Корал. Такая перемена обстановки была бы для тебя очень благотворна. Мы поедем после присуждения награды, если я все сумею организовать. Но для этого я должен потянуть за множество нитей.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
– Так хорошо еще никогда не было, Эдди! Никогда, никогда! – говорила ему Маккензи. Она лежала рядом с ним на своей широкой кровати, уткнувшись головой ему в подбородок и поглаживая рукой его плечи. К ним только что вернулось нормальное дыхание, и они приходили в себя.
Эд засмеялся:
– Ты говоришь так каждый раз!
– И каждый раз все лучше! В самом деле! Неужто ты так не думаешь?
Он рассмеялся своим низким, раскатистым смехом.
– Конечно!
Всякий раз, когда они бывали вместе, она восхищалась их гармоничностью, тем, как интенсивно два человека могут испытывать сексуальное чувство. Оно не уменьшалось нисколько, напротив, лишь возрастало.
Теперь, перед каждым приходом Эда, она наслаждалась ритуалом приготовлений: принимала продолжительную горячую ванну, брызгала духи на тело, везде, где, она знала, Эд будет целовать ее или прижмется лицом. Маккензи держала их встречи в секрете, она хотела, чтобы никто ничего не знал. Обычно она пристраивала куда-нибудь Джордана, отпускала горничную и дворецкого, заранее представляла, как приедет Эд: они поцелуются, потом, не произнося ни слова, он по винтовой лестнице отнесет ее в спальню. Она переставила кровать, постелила черные атласные простыни. Она раздевала Эда, потом раздевалась сама. Когда их тела соприкасались, она глядела в его потемневшие синие глаза, которые жадно всматривались в нее. Он так подробно любил ее тело, обследуя каждую его частичку своим языком, своими губами, доводя ее до почти невыносимой точки предчувствия, а потом полно удовлетворял ее. Наслаждение было почти аморальным, запретным, и это придавало ему особенную остроту.
Когда она держала его в своих объятиях, широко раскрывая глаза, чтобы лучше вглядеться в него, то думала каждый раз: «Я люблю тебя так сильно!» С той первой их ночи она ни разу больше не повторяла ему этого. Произнести эти слова – означало принизить их смысл. Никто другой, только она должна знать об этой любви… Но, конечно же, по тому, как она обнимала его, он мог догадаться, как сильно она любит его.
– Так когда же мы поженимся? – спросил он. Маккензи вздохнула.
– Ты спрашиваешь меня об этом каждый раз, но еще не настало время.
– Мак, неужели ты думаешь, что по всей Мэдисон-авеню выстроятся люди, чтобы швырять в тебя камни, если ты снова выйдешь замуж?
– Мне всегда было плевать на то, что думают люди, и ты знаешь это. Имеет значение только то, что я сама думаю, а я не чувствую, что настало подходящее время.
– Ты не чувствуешь, что готова перестать быть леди Брайерли, – с горечью сказал Эд. – Ты не чувствуешь, что можешь расстаться с этим драгоценным титулом. – Он отстранился от нее и спустил ноги с кровати, чтобы надеть брюки.
– Не одевайся! – вскричала она, хватая его за руку. – Ты же знаешь, как я люблю лежать с тобой, чувствовать твою кожу…
– Но ненавидеть даже мысль стать просто доброй старой миссис Эд Шрайбер, – ответил он, продолжая одеваться.
– Эдди, – она подоткнула пару подушек себе под спину и села поудобнее, наблюдая за ним, – я буду с тобой абсолютно честна. Посмотри на меня, пожалуйста.
Он повернулся к ней, и они некоторое время напряженно глядели друг на друга.
– Вот-вот будет объявлено о награде «Дивайн». Мне кажется, у меня есть хороший шанс удостоиться ее в этом году. Если я выиграю, то для меня очень важно получить награду под фамилией Элистера – он первым придал мне вдохновение. Ты меня понимаешь?
Эд снова взялся за одежду.
– А ты когда-нибудь думала о том, что я чувствую? Может быть, мне хочется повести Джордана в зоопарк, чтобы меня видели на людях с ним и с женщиной, которую я люблю – как все нормальные обычные люди…
– Но я не обычный человек, Эдди… Я так много участвовала во всяких «ток-шоу», так часто появлялась в разной рекламе, что мое лицо стало почти плакатом, вроде Люсил Болл!
– Зато я обычный человек! – сказал он, надевая пиджак.
Маккензи соскочила с кровати, притянула его к себе и поцеловала в губы.
– Пожалуйста, бэби, – тихо уговаривала она, – не дуйся. Ты единственный мужчина, который для меня существует. – Она целовала его со всем избытком чувств, со всей страстью, которую только могла выразить, и настояла, чтобы он остался.
Позже они послали в японский ресторан за обедом, ели лосось «терияки», пили саке, и толкали друг друга под столом босыми ногами.
– Как дела у Дэвида? Он все еще «Мистер Успех»?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59