Я намерена сохранить сотрудничество с «Хедквотерз» и между нами, еще более тесное! Надеюсь, вы согласны?
– Разумеется, Донна! Я как раз подумал сейчас, как много интересного мы сделаем вместе, когда вы примете журнал! Мне всегда нравилась ваша работа в «Дивайн» – у вас великолепный вкус!
– Спасибо, Уэйленд. Но, пожалуйста, держите пока все это при себе. У бедняжки Корал сейчас достаточно трудное время и без того, чтобы об этом знала вся Седьмая авеню. Я полагаю, что награды в этом году будут присуждены немного позднее, но я решила сохранить их…
– А кто определяет победителя?
– Я, разумеется.
– Ну какой-нибудь намек, кто это может быть? У меня есть предчувствие, что вы наметили Маккензи Голд…
– Что ж, раз вы так любопытны, я скажу вам: я дам награду Анаис Дю Паскье. Вы должны будете вытащить ее из… ну где она там прячется, Уэйленд? Она получит награду лично, хорошо?
Донна повесила трубку, оставив Уэйленда сидеть, ошарашенно уставившись в пространство.
– Я чувствую себя какой-то новой женщиной, – сказала Маккензи Эду по телефону на следующий день после того, как в «Лейблз» появилось интервью.
Оно изменило все. Когда она увидела его со всякими уважительными словами в свой адрес, рядом с лестной фотографией вместе с Джорданом, то почувствовала, что ее жизнь обрела новую перспективу.
– Разные люди звонят мне всю неделю, – сказала она, – поздравляют, потому что это первый обширный несволочной материал, который поместила «Лейблз». Ставки сделаны, Эдди. Это первый знак уважения, который я получила от профессиональной прессы. Он заставляет меня подумать о будущем…
– О будущем? – буркнул Эд.
– Мы начинаем с начала, – сказала она. – Я не хочу говорить ни о чем, что произошло до нынешнего дня. Я хочу думать и говорить только о будущем.
– Имея в виду меня тоже?
– Конечно, имея в виду и тебя тоже, бэби, – проворковала она. – Господи, если бы ты только знал, как все мое тело томится по тебе. И так было всегда, ты это знаешь. Ты не заедешь вечером? Часов в семь? Мы, наконец, будем вместе, Эдди, за все это время. Это войдет в историю как…
– Как что? – спросил он; голос его прозвучал резко и обидчиво.
– Что ты злишься? – удивленно спросила она. – Я смотрела вперед, в…
– Ты думаешь, что можешь заставлять ждать месяцами, а потом щелкнуть пальцами? Я что, дрессированная собачка?
– Ох, Эдди, – вздохнула Маккензи. – Бэби, ну ты же выше этого, правда? Ну не демонстрируй мне эту мужскую гордость, хорошо? Ведь я носила траур по умершему мужу, а не заигрывала с другими мужчинами. Ради Бога, у меня есть только ты!
– Ладно, я знаю. Предполагается, что я подскочу от радости, но моя гордость уязвлена. Я охотно помогу тебе преодолеть печаль. Я бы хотел быть с тобой, чтобы…
– Ты и был!
– На другом конце телефонного провода!
– Не только! Я знала, что ты переживаешь за меня, и это помогло мне пройти сквозь все. О дорогой, не заставляй меня просить тебя. Просто приходи к семи – поговорим здесь.
Маккензи повесила трубку раньше, чем он мог бы сказать «нет». Господи, все мужчины чокнутые, подумала она.
В пять часов пополудни Маккензи приняла продолжительную пенистую ванну. Она вылила в воду полфлакона «Шанели», готовясь к встрече с Эдди. Растеревшись досуха толстым, мягким полотенцем, она капнула на тело еще немного духов. Неужели это возможно, размышляла она. Неужели можно и в самом деле обладать всем? Неожиданно она почувствовала себя такой счастливой, что даже испугалась. Она постаралась перестать перечислять все это хорошее – ее сын, ее карьера, ее фирма, а сегодня вечером и ее любовник. Но ведь никто не обладает всем, разве не так?
Когда Эд, после того как снизу сообщили о его приходе, негромко постучал во входную дверь, Маккензи погасила свет и поставила пластинку на проигрыватель. Она представляла, как они кинутся в объятия друг друга, но когда отворила дверь, воцарилось какое-то странное, смущенное молчание. На Маккензи было длинное черное платье, на Эде – безукоризненный костюм с галстуком. Однако непослушные волосы свободно падали на глаза, он казался выше, крупнее, только голубые глаза блестели так же ярко, как всегда. Он взял ее за руку и посмотрел на нее очень серьезно.
Маккензи не хотелось говорить. Она заранее зажгла дюжину свечей, которые мерцали в большой гостиной, когда они прошли к кушетке возле окна, где на хромированном столике их уже ждали две бутылки шампанского в ведерке со льдом.
Она подвела его к окнам, и они глянули на улицу. Стоя перед ним, Маккензи сама положила его руки себе на плечи и прислонилась к нему спиной. Он стоял сзади и словно излучал энергию – Господи, это было само электричество! Стоял последний день августа, и Манхэттен словно мерцал в жарком мареве, но мягкое мурлыканье кондиционера отделяло их от наружного шума и влажности. Сзади на своей шее она чувствовала его теплое дыхание.
Со стоном, потому что терпеть дольше было выше ее сил, Маккензи повернулась и прижала его к себе. И так они стояли, не шевелясь, долгое время, только прижимаясь друг к другу. Она упивалась его теплым, чистым ароматом, соединившим запах одеколона, который она помнила, запах его волос, его дыхание. Он медленно наклонился и прижался губами к ее губам, потом его язык раздвинул ее губы, и они поцеловались взасос, так сильно, как только можно было поцеловаться, и застонали глухо от наслаждения – это были неожиданные, непроизвольные звуки, которые могут исходить только от любовников, только от тех двоих, чьи тела настроены на одну общую ноту.
Его рука скользнула в ее широкий рукав, и это прикосновение изумило ее. Очень ласково и нежно он дотрагивался до самых неожиданных мест – под мышкой, в ложбинке на спине, на шее сзади, где начинались волосы. То были легкие прикосновения, словно он заново знакомился с ней, но и желал пробудить ее тело, и оно все более и более явственно само прижималось к его руке. Потом его рука добралась до ее грудей, он ласково водил пальцами вокруг сосков, заставляя их подняться и отвердеть, так, чтобы можно было их сминать и покусывать!
И Маккензи застонала, ослабла в его руках.
– Я хочу, чтобы это длилось всегда! – прошептала она.
Она почувствовала, как его сильные бедра напряглись под дорогим полотном брюк, потом просунула руку между его ног, чтобы ощутить, насколько сильно он желает ее. Другой рукой она расстегнула его рубашку, чтобы дотронуться до груди Эда. Маккензи чувствовала его готовность. Член Эда был уже твердым, как камень. Он охнул, когда она быстро расстегнула молнию на его брюках и охватила рукой член, получая удовольствие от ощущения этой твердой плоти в своей ладони. Она сжимала его и глядела сверху на розовую головку, двигая ладонью вверх и вниз. Он тоже ввел в нее два пальца и нежно массировал там внутри. От этого интенсивного удовольствия она непроизвольно зажмурилась. Он опустил верх ее платья, освободил грудь и стал сосать ее.
– Подожди! – Маккензи отпрянула назад. – Подожди, Эдди, – прошептала она, – давай сегодня ночью воплотим в явь наши фантазии. Давай сделаем друг с другом все, о чем мы когда-либо мечтали! Меня никогда всю не облизывал мужчина. И я сама никогда не делала этого ни с кем! Я хочу сегодня ночью сделать это с тобой!..
Он хрипло простонал ей в ухо:
– Все, что ты сделаешь со мной, я сделаю с тобой!
Она заставила себя оторваться от него и привела в порядок платье. Потом подкатила столик с шампанским, взбила несколько подушек на софе и подтолкнула его, чтобы он сел.
– О бэби, – сказала Маккензи, – я так хочу, чтобы ты обнимал меня и любил всю ночь…
Он откупорил шампанское, и они смотрели друг на друга с любовью и нескрываемым вожделением. Маккензи с жадностью выпила целый бокал, провозгласив перед этим: «За нас!». Эд глядел на нее с очень серьезным выражением лица, почти гипнотизируя, и она нашла его невыносимо сексуальным. Потом она заново наполнила бокалы.
Он позволил ей раздеть себя. Его тело было таким же крепким, загорелым и покрытым волосами, каким она его запомнила в тот полдень в офисе Эда. Он раздел ее, и она задрожала, когда он стал изучать ее тело. Она еще носила отметины после рождения Джордана и стала старше, но когда Эд начал покрывать ее частыми поцелуями, она расслабилась в чудесном осознании, что волшебство и магнетизм по-прежнему сохранились между ними.
Маккензи склонилась над ним, ее язык находил самые чувствительные места на его теле. В нем не было ничего, что могло бы отвратить ее. Она знала его вкус, его запах, ощущение от прикосновения к нему. Его язык был так же занят, как и ее. Он лизал ее плечи, шею, подбородок, проникал в уши. А она водила языком по его спине, рукам, бедрам. Прикосновение к его нежному паху вызвало в ней такое острое удовольствие, что она едва не кончила. Его тело вызывало в ней почти первобытное чувство. Когда, наконец, она накрыла ртом член, теребя языком его гордую твердость, он раздвинул ей ноги и погрузил между них свое лицо. Маккензи почувствовала, как его язык проник внутрь нее, а нос прижался к клитору, и ей захотелось кричать от этого ощущения. Все расплавляющая нервная дрожь охватила ее, заставила тело выгнуться дугой, все откровеннее предлагая себя ему. Потом она ощутила, что слишком отделилась от него, и сменила позу, чтобы вновь вернуться в его объятия и прижаться губами к его рту.
– Я забыла, как хорошо, когда ты просто целуешь меня, – сказала она, – я никогда не могла насытиться твоими поцелуями…
Эд засмеялся, теснее прижал ее к себе, их обнаженные тела прильнули друг к другу. Его руки были внизу, под ее бедрами, кончиками пальцев он вошел в нее, горяча и возбуждая. Когда пальцы проникли совсем глубоко внутрь, он наклонил голову и стал нежно прихватывать зубами самый чувствительный кусочек ее тела, и сразу по ней разлилась волна сексуального наслаждения; она испытала свой первый ливневый оргазм. Она сжала в руке, лаская пальцами, его пульсирующий член, достигший теперь своих максимальных размеров. Маккензи смочила слюной кончики своих пальцев и начала медленно массировать головку его члена, от чего Эд задрожал. Он продолжал покусывать ее, и каждый раз она ощущала рукой, как возрастает его желание. Это усилило и ее желание, и вот уже она подтолкнула его, и он вытянулся на ней во весь рост.
– Эдди, я с ума сойду, если ты не войдешь в меня… немедленно… О дорогой, войди в меня… пожалуйста, войди в меня…
Она прихватила зубами мочку его уха, когда он медленно вдавил себя в ее глубины. Тогда она сомкнула на нем ноги и стала с наслаждением помогать ему движениями своего тела. Он был в ней такой возбужденный, такой твердый, такой большой. Ее ответный спазм, даже не зависимый от его движения, вызвал в ней вздох изумления. Он почувствовал, как в его чреслах стала нарастать пульсация, пока, наконец, все его существо не взорвалось в наслаждении. Семя вырвалось из его члена с вулканической энергией, сопровождаемой невероятной вспышкой сексуального чувства. Он вцепился в ее плечи, вжался лицом в ее шею, а потом с трудом оторвался, чтобы взглянуть на нее. Маккензи, ощутив, что произошло внутри нее, почувствовала еще одну – более сильную – волну страсти, накатившую словно в штормовом море на предыдущую волну. Это поглотило ее, захлестнуло с головой, в то время как Эд бился на ней, кричал что-то над ухом от переполнявшего его наслаждения. Ощущение было столь велико, что Маккензи почувствовала, как оно воплотилось в нечто большее – буквально превратилось в любовь. Стало любовью. К нему.
– Ты меня любишь? Ты меня любишь? – вскричала она, вцепившись изо всех сил в его густые волосы.
Эд скосил глаза, его лицо исказилось, брови поднялись, наконец он посмотрел на нее и кивнул.
– Да! Я люблю тебя! Я люблю тебя! Черт побери! Я и ненавижу тебя, но ты люби меня!
Маккензи смеялась и плакала, потому что знала, что он имеет в виду. Она хотела прильнуть к нему каждым дюймом тела, чтобы их тела сплавились, слились в одно целое. Она обвила его ноги своими, впилась губами в его губы, так что стало единым их дыхание. Теперь она была одним целым с Эдди. Они стали парой…
Декабрьский номер «Дивайн» был готов к печати в конце августа. Это был последний номер Корал. Она подвела итоги шестидесятых годов десятиполосной ретроспективой моды за десятилетие. Этот номер станет достоянием коллекционеров.
Через несколько дней Корал освободила кабинет от своих личных вещей. Сняла шкуру зебры со своего большого кресла у письменного стола. Несколько бывших коллег прислали ей букеты цветов. Никаких планов на будущее она не афишировала. Донна в этот день тактично удалилась на какую-то местную съемку в Чайнатаун. Корал делала жизнерадостное лицо, упаковывая туалетные принадлежности, перчатки и прочее в плетеные корзинки, чтобы отправить их к себе на квартиру. Вирджиния сидела в примыкающей комнате и хныкала.
– Пожалуйста, Вирджиния, не надо, – сказала Корал, положив руки ей на плечи. – Уже через секунду я найду новую сказочную работу. Я включу тебя в пакет своих условий. Вскоре мы снова будем работать вместе.
Вирджиния подняла свое искаженное, залитое слезами лицо:
– Мы будем работать вместе? Вы пошлете за мной? Мне невозможно работать с миссис Брукс. Я чувствую себя сегодня ужасно, я вряд ли смогу работать. Хотите я приготовлю чашку кофе, или чай?
– Не надо, дорогая, – ответила Корал и отвернулась, губы ее неожиданно задрожали.
Она в полдень виделась с Ллойдом в его кабинете.
– Adieu, – сказала она и легко поцеловала его в щеку. Сказать «до свидания» было бы неверно…
– Корал, – он попытался проглотить комок, возникший в горле, – я… я чувствую себя не в своей тарелке из-за всего этого. Ты не согласишься пообедать со мной? Я с радостью оплачу пребывание в санатории, если это может помочь, а?
– Я буду слишком занята, чтобы принять это предложение, – ответила она, сделав отрицательный жест. – Храни тебя Бог, Ллойд, – сказала она, пожав ему руку. – Au revoir! Мы обречены сталкиваться друг с другом. Я надеюсь, что часто.
Ее глаза были сухими, взгляд суровым, но она поспешно вышла из кабинета, словно опасалась, что разрыдается.
В обеденный перерыв все сотрудники собрались в ее комнате, ее целовали, обнимали, желали всего хорошего. Корал почувствовала, что с трудом сдерживает себя, чтобы не расплакаться.
Когда Донна Брукс после обеденного перерыва вернулась в офис, то застала своего мужа сидящим в глубокой задумчивости.
– Она выглядела такой печальной, такой незащищенной, – сказал он Донне. – Ты уверена, что нельзя было уговорить ее остаться редактором-консультантом или кем-то в этом роде?
– Она сказала мне, чтобы я подтерла задницу этим предложением, – ответила Донна, чмокнув его в щеку. – Не печалься о Корал, дорогой. Она выживет!
Донна ушла раньше, чтобы в своем городском доме подготовиться к большому гала-обеду, которым намеревалась отметить свое блестящее продвижение в издательском мире, связанном с модой. Она пригласила Говарда Остина и еще несколько человек из специализированной прессы. Придут все. И Корал тоже будет праздновать обретение свободы, разделяя бутылку вина с Колином Бомоном и стараясь не плакать.
Корал пораньше отпустила Вирджинию домой, ее причитания действовали на нервы. В пять часов она спокойно вышла из здания, взяла такси и направилась в салон «Джиллс», где ею занимались по полной программе добрых два часа. Она намеревалась ужинать вне дома с Колином и хотела выглядеть наилучшим образом – появятся фотографы, за ней станут охотиться, и она ни на секунду не должна утрачивать сияющую улыбку.
Корал потратила недели, вычисляя и так подгоняя время, чтобы наконец абсолютно увериться в том, что в этот день Донна будет у Джиллса следующей за ней клиенткой.
– Et voila! – воскликнул Джиллс, когда они с Корал вдвоем разглядывали ее лицо зеркале. – Вы никогда не выглядели так прекрасно!
Они смотрели на ее прошедшее через все процедуры лицо, стараясь не замечать нервного подергивания уголков губ, они оба понимали, что она нуждается в возбуждающей инъекции. Корал решила, что сделает ее по дороге домой. Она покосилась на свое отражение.
– Вы не находите, что оно слишком румяное, Джиллс, дорогой? – спросила она. – На следующей неделе мне предстоит дюжина встреч для переговоров о новой работе…
– Все превосходно! – заверил он, его красивое лицо сияло.
Она повернулась, чтобы поцеловать его, и вручила ему стодолларовую купюру. Когда он отлучился из кабинки, чтобы принести сдачу, ей хватило пятнадцати секунд, чтобы влить во флакон с кондиционером для волос целый пузырек соляной кислоты, который она тайно принесла с собой в стеганой сумочке от Шанель.
Это было завершением ее работы в качестве главного редактора «Дивайн». Теперь она могла расслабиться. Волосы Донны могут вновь отрасти. Но, может быть, пропадут навсегда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59
– Разумеется, Донна! Я как раз подумал сейчас, как много интересного мы сделаем вместе, когда вы примете журнал! Мне всегда нравилась ваша работа в «Дивайн» – у вас великолепный вкус!
– Спасибо, Уэйленд. Но, пожалуйста, держите пока все это при себе. У бедняжки Корал сейчас достаточно трудное время и без того, чтобы об этом знала вся Седьмая авеню. Я полагаю, что награды в этом году будут присуждены немного позднее, но я решила сохранить их…
– А кто определяет победителя?
– Я, разумеется.
– Ну какой-нибудь намек, кто это может быть? У меня есть предчувствие, что вы наметили Маккензи Голд…
– Что ж, раз вы так любопытны, я скажу вам: я дам награду Анаис Дю Паскье. Вы должны будете вытащить ее из… ну где она там прячется, Уэйленд? Она получит награду лично, хорошо?
Донна повесила трубку, оставив Уэйленда сидеть, ошарашенно уставившись в пространство.
– Я чувствую себя какой-то новой женщиной, – сказала Маккензи Эду по телефону на следующий день после того, как в «Лейблз» появилось интервью.
Оно изменило все. Когда она увидела его со всякими уважительными словами в свой адрес, рядом с лестной фотографией вместе с Джорданом, то почувствовала, что ее жизнь обрела новую перспективу.
– Разные люди звонят мне всю неделю, – сказала она, – поздравляют, потому что это первый обширный несволочной материал, который поместила «Лейблз». Ставки сделаны, Эдди. Это первый знак уважения, который я получила от профессиональной прессы. Он заставляет меня подумать о будущем…
– О будущем? – буркнул Эд.
– Мы начинаем с начала, – сказала она. – Я не хочу говорить ни о чем, что произошло до нынешнего дня. Я хочу думать и говорить только о будущем.
– Имея в виду меня тоже?
– Конечно, имея в виду и тебя тоже, бэби, – проворковала она. – Господи, если бы ты только знал, как все мое тело томится по тебе. И так было всегда, ты это знаешь. Ты не заедешь вечером? Часов в семь? Мы, наконец, будем вместе, Эдди, за все это время. Это войдет в историю как…
– Как что? – спросил он; голос его прозвучал резко и обидчиво.
– Что ты злишься? – удивленно спросила она. – Я смотрела вперед, в…
– Ты думаешь, что можешь заставлять ждать месяцами, а потом щелкнуть пальцами? Я что, дрессированная собачка?
– Ох, Эдди, – вздохнула Маккензи. – Бэби, ну ты же выше этого, правда? Ну не демонстрируй мне эту мужскую гордость, хорошо? Ведь я носила траур по умершему мужу, а не заигрывала с другими мужчинами. Ради Бога, у меня есть только ты!
– Ладно, я знаю. Предполагается, что я подскочу от радости, но моя гордость уязвлена. Я охотно помогу тебе преодолеть печаль. Я бы хотел быть с тобой, чтобы…
– Ты и был!
– На другом конце телефонного провода!
– Не только! Я знала, что ты переживаешь за меня, и это помогло мне пройти сквозь все. О дорогой, не заставляй меня просить тебя. Просто приходи к семи – поговорим здесь.
Маккензи повесила трубку раньше, чем он мог бы сказать «нет». Господи, все мужчины чокнутые, подумала она.
В пять часов пополудни Маккензи приняла продолжительную пенистую ванну. Она вылила в воду полфлакона «Шанели», готовясь к встрече с Эдди. Растеревшись досуха толстым, мягким полотенцем, она капнула на тело еще немного духов. Неужели это возможно, размышляла она. Неужели можно и в самом деле обладать всем? Неожиданно она почувствовала себя такой счастливой, что даже испугалась. Она постаралась перестать перечислять все это хорошее – ее сын, ее карьера, ее фирма, а сегодня вечером и ее любовник. Но ведь никто не обладает всем, разве не так?
Когда Эд, после того как снизу сообщили о его приходе, негромко постучал во входную дверь, Маккензи погасила свет и поставила пластинку на проигрыватель. Она представляла, как они кинутся в объятия друг друга, но когда отворила дверь, воцарилось какое-то странное, смущенное молчание. На Маккензи было длинное черное платье, на Эде – безукоризненный костюм с галстуком. Однако непослушные волосы свободно падали на глаза, он казался выше, крупнее, только голубые глаза блестели так же ярко, как всегда. Он взял ее за руку и посмотрел на нее очень серьезно.
Маккензи не хотелось говорить. Она заранее зажгла дюжину свечей, которые мерцали в большой гостиной, когда они прошли к кушетке возле окна, где на хромированном столике их уже ждали две бутылки шампанского в ведерке со льдом.
Она подвела его к окнам, и они глянули на улицу. Стоя перед ним, Маккензи сама положила его руки себе на плечи и прислонилась к нему спиной. Он стоял сзади и словно излучал энергию – Господи, это было само электричество! Стоял последний день августа, и Манхэттен словно мерцал в жарком мареве, но мягкое мурлыканье кондиционера отделяло их от наружного шума и влажности. Сзади на своей шее она чувствовала его теплое дыхание.
Со стоном, потому что терпеть дольше было выше ее сил, Маккензи повернулась и прижала его к себе. И так они стояли, не шевелясь, долгое время, только прижимаясь друг к другу. Она упивалась его теплым, чистым ароматом, соединившим запах одеколона, который она помнила, запах его волос, его дыхание. Он медленно наклонился и прижался губами к ее губам, потом его язык раздвинул ее губы, и они поцеловались взасос, так сильно, как только можно было поцеловаться, и застонали глухо от наслаждения – это были неожиданные, непроизвольные звуки, которые могут исходить только от любовников, только от тех двоих, чьи тела настроены на одну общую ноту.
Его рука скользнула в ее широкий рукав, и это прикосновение изумило ее. Очень ласково и нежно он дотрагивался до самых неожиданных мест – под мышкой, в ложбинке на спине, на шее сзади, где начинались волосы. То были легкие прикосновения, словно он заново знакомился с ней, но и желал пробудить ее тело, и оно все более и более явственно само прижималось к его руке. Потом его рука добралась до ее грудей, он ласково водил пальцами вокруг сосков, заставляя их подняться и отвердеть, так, чтобы можно было их сминать и покусывать!
И Маккензи застонала, ослабла в его руках.
– Я хочу, чтобы это длилось всегда! – прошептала она.
Она почувствовала, как его сильные бедра напряглись под дорогим полотном брюк, потом просунула руку между его ног, чтобы ощутить, насколько сильно он желает ее. Другой рукой она расстегнула его рубашку, чтобы дотронуться до груди Эда. Маккензи чувствовала его готовность. Член Эда был уже твердым, как камень. Он охнул, когда она быстро расстегнула молнию на его брюках и охватила рукой член, получая удовольствие от ощущения этой твердой плоти в своей ладони. Она сжимала его и глядела сверху на розовую головку, двигая ладонью вверх и вниз. Он тоже ввел в нее два пальца и нежно массировал там внутри. От этого интенсивного удовольствия она непроизвольно зажмурилась. Он опустил верх ее платья, освободил грудь и стал сосать ее.
– Подожди! – Маккензи отпрянула назад. – Подожди, Эдди, – прошептала она, – давай сегодня ночью воплотим в явь наши фантазии. Давай сделаем друг с другом все, о чем мы когда-либо мечтали! Меня никогда всю не облизывал мужчина. И я сама никогда не делала этого ни с кем! Я хочу сегодня ночью сделать это с тобой!..
Он хрипло простонал ей в ухо:
– Все, что ты сделаешь со мной, я сделаю с тобой!
Она заставила себя оторваться от него и привела в порядок платье. Потом подкатила столик с шампанским, взбила несколько подушек на софе и подтолкнула его, чтобы он сел.
– О бэби, – сказала Маккензи, – я так хочу, чтобы ты обнимал меня и любил всю ночь…
Он откупорил шампанское, и они смотрели друг на друга с любовью и нескрываемым вожделением. Маккензи с жадностью выпила целый бокал, провозгласив перед этим: «За нас!». Эд глядел на нее с очень серьезным выражением лица, почти гипнотизируя, и она нашла его невыносимо сексуальным. Потом она заново наполнила бокалы.
Он позволил ей раздеть себя. Его тело было таким же крепким, загорелым и покрытым волосами, каким она его запомнила в тот полдень в офисе Эда. Он раздел ее, и она задрожала, когда он стал изучать ее тело. Она еще носила отметины после рождения Джордана и стала старше, но когда Эд начал покрывать ее частыми поцелуями, она расслабилась в чудесном осознании, что волшебство и магнетизм по-прежнему сохранились между ними.
Маккензи склонилась над ним, ее язык находил самые чувствительные места на его теле. В нем не было ничего, что могло бы отвратить ее. Она знала его вкус, его запах, ощущение от прикосновения к нему. Его язык был так же занят, как и ее. Он лизал ее плечи, шею, подбородок, проникал в уши. А она водила языком по его спине, рукам, бедрам. Прикосновение к его нежному паху вызвало в ней такое острое удовольствие, что она едва не кончила. Его тело вызывало в ней почти первобытное чувство. Когда, наконец, она накрыла ртом член, теребя языком его гордую твердость, он раздвинул ей ноги и погрузил между них свое лицо. Маккензи почувствовала, как его язык проник внутрь нее, а нос прижался к клитору, и ей захотелось кричать от этого ощущения. Все расплавляющая нервная дрожь охватила ее, заставила тело выгнуться дугой, все откровеннее предлагая себя ему. Потом она ощутила, что слишком отделилась от него, и сменила позу, чтобы вновь вернуться в его объятия и прижаться губами к его рту.
– Я забыла, как хорошо, когда ты просто целуешь меня, – сказала она, – я никогда не могла насытиться твоими поцелуями…
Эд засмеялся, теснее прижал ее к себе, их обнаженные тела прильнули друг к другу. Его руки были внизу, под ее бедрами, кончиками пальцев он вошел в нее, горяча и возбуждая. Когда пальцы проникли совсем глубоко внутрь, он наклонил голову и стал нежно прихватывать зубами самый чувствительный кусочек ее тела, и сразу по ней разлилась волна сексуального наслаждения; она испытала свой первый ливневый оргазм. Она сжала в руке, лаская пальцами, его пульсирующий член, достигший теперь своих максимальных размеров. Маккензи смочила слюной кончики своих пальцев и начала медленно массировать головку его члена, от чего Эд задрожал. Он продолжал покусывать ее, и каждый раз она ощущала рукой, как возрастает его желание. Это усилило и ее желание, и вот уже она подтолкнула его, и он вытянулся на ней во весь рост.
– Эдди, я с ума сойду, если ты не войдешь в меня… немедленно… О дорогой, войди в меня… пожалуйста, войди в меня…
Она прихватила зубами мочку его уха, когда он медленно вдавил себя в ее глубины. Тогда она сомкнула на нем ноги и стала с наслаждением помогать ему движениями своего тела. Он был в ней такой возбужденный, такой твердый, такой большой. Ее ответный спазм, даже не зависимый от его движения, вызвал в ней вздох изумления. Он почувствовал, как в его чреслах стала нарастать пульсация, пока, наконец, все его существо не взорвалось в наслаждении. Семя вырвалось из его члена с вулканической энергией, сопровождаемой невероятной вспышкой сексуального чувства. Он вцепился в ее плечи, вжался лицом в ее шею, а потом с трудом оторвался, чтобы взглянуть на нее. Маккензи, ощутив, что произошло внутри нее, почувствовала еще одну – более сильную – волну страсти, накатившую словно в штормовом море на предыдущую волну. Это поглотило ее, захлестнуло с головой, в то время как Эд бился на ней, кричал что-то над ухом от переполнявшего его наслаждения. Ощущение было столь велико, что Маккензи почувствовала, как оно воплотилось в нечто большее – буквально превратилось в любовь. Стало любовью. К нему.
– Ты меня любишь? Ты меня любишь? – вскричала она, вцепившись изо всех сил в его густые волосы.
Эд скосил глаза, его лицо исказилось, брови поднялись, наконец он посмотрел на нее и кивнул.
– Да! Я люблю тебя! Я люблю тебя! Черт побери! Я и ненавижу тебя, но ты люби меня!
Маккензи смеялась и плакала, потому что знала, что он имеет в виду. Она хотела прильнуть к нему каждым дюймом тела, чтобы их тела сплавились, слились в одно целое. Она обвила его ноги своими, впилась губами в его губы, так что стало единым их дыхание. Теперь она была одним целым с Эдди. Они стали парой…
Декабрьский номер «Дивайн» был готов к печати в конце августа. Это был последний номер Корал. Она подвела итоги шестидесятых годов десятиполосной ретроспективой моды за десятилетие. Этот номер станет достоянием коллекционеров.
Через несколько дней Корал освободила кабинет от своих личных вещей. Сняла шкуру зебры со своего большого кресла у письменного стола. Несколько бывших коллег прислали ей букеты цветов. Никаких планов на будущее она не афишировала. Донна в этот день тактично удалилась на какую-то местную съемку в Чайнатаун. Корал делала жизнерадостное лицо, упаковывая туалетные принадлежности, перчатки и прочее в плетеные корзинки, чтобы отправить их к себе на квартиру. Вирджиния сидела в примыкающей комнате и хныкала.
– Пожалуйста, Вирджиния, не надо, – сказала Корал, положив руки ей на плечи. – Уже через секунду я найду новую сказочную работу. Я включу тебя в пакет своих условий. Вскоре мы снова будем работать вместе.
Вирджиния подняла свое искаженное, залитое слезами лицо:
– Мы будем работать вместе? Вы пошлете за мной? Мне невозможно работать с миссис Брукс. Я чувствую себя сегодня ужасно, я вряд ли смогу работать. Хотите я приготовлю чашку кофе, или чай?
– Не надо, дорогая, – ответила Корал и отвернулась, губы ее неожиданно задрожали.
Она в полдень виделась с Ллойдом в его кабинете.
– Adieu, – сказала она и легко поцеловала его в щеку. Сказать «до свидания» было бы неверно…
– Корал, – он попытался проглотить комок, возникший в горле, – я… я чувствую себя не в своей тарелке из-за всего этого. Ты не согласишься пообедать со мной? Я с радостью оплачу пребывание в санатории, если это может помочь, а?
– Я буду слишком занята, чтобы принять это предложение, – ответила она, сделав отрицательный жест. – Храни тебя Бог, Ллойд, – сказала она, пожав ему руку. – Au revoir! Мы обречены сталкиваться друг с другом. Я надеюсь, что часто.
Ее глаза были сухими, взгляд суровым, но она поспешно вышла из кабинета, словно опасалась, что разрыдается.
В обеденный перерыв все сотрудники собрались в ее комнате, ее целовали, обнимали, желали всего хорошего. Корал почувствовала, что с трудом сдерживает себя, чтобы не расплакаться.
Когда Донна Брукс после обеденного перерыва вернулась в офис, то застала своего мужа сидящим в глубокой задумчивости.
– Она выглядела такой печальной, такой незащищенной, – сказал он Донне. – Ты уверена, что нельзя было уговорить ее остаться редактором-консультантом или кем-то в этом роде?
– Она сказала мне, чтобы я подтерла задницу этим предложением, – ответила Донна, чмокнув его в щеку. – Не печалься о Корал, дорогой. Она выживет!
Донна ушла раньше, чтобы в своем городском доме подготовиться к большому гала-обеду, которым намеревалась отметить свое блестящее продвижение в издательском мире, связанном с модой. Она пригласила Говарда Остина и еще несколько человек из специализированной прессы. Придут все. И Корал тоже будет праздновать обретение свободы, разделяя бутылку вина с Колином Бомоном и стараясь не плакать.
Корал пораньше отпустила Вирджинию домой, ее причитания действовали на нервы. В пять часов она спокойно вышла из здания, взяла такси и направилась в салон «Джиллс», где ею занимались по полной программе добрых два часа. Она намеревалась ужинать вне дома с Колином и хотела выглядеть наилучшим образом – появятся фотографы, за ней станут охотиться, и она ни на секунду не должна утрачивать сияющую улыбку.
Корал потратила недели, вычисляя и так подгоняя время, чтобы наконец абсолютно увериться в том, что в этот день Донна будет у Джиллса следующей за ней клиенткой.
– Et voila! – воскликнул Джиллс, когда они с Корал вдвоем разглядывали ее лицо зеркале. – Вы никогда не выглядели так прекрасно!
Они смотрели на ее прошедшее через все процедуры лицо, стараясь не замечать нервного подергивания уголков губ, они оба понимали, что она нуждается в возбуждающей инъекции. Корал решила, что сделает ее по дороге домой. Она покосилась на свое отражение.
– Вы не находите, что оно слишком румяное, Джиллс, дорогой? – спросила она. – На следующей неделе мне предстоит дюжина встреч для переговоров о новой работе…
– Все превосходно! – заверил он, его красивое лицо сияло.
Она повернулась, чтобы поцеловать его, и вручила ему стодолларовую купюру. Когда он отлучился из кабинки, чтобы принести сдачу, ей хватило пятнадцати секунд, чтобы влить во флакон с кондиционером для волос целый пузырек соляной кислоты, который она тайно принесла с собой в стеганой сумочке от Шанель.
Это было завершением ее работы в качестве главного редактора «Дивайн». Теперь она могла расслабиться. Волосы Донны могут вновь отрасти. Но, может быть, пропадут навсегда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59