Красные губы надуты. Она была одета подчеркнуто дорого и выглядела шикарно. Это не было врожденным свойством, над этим долго работали. Я понимаю в этом толк. Ее окружал запах духов «Л'эр дю тан». Казалось, духи просто вылили на тело и шею, и неважно, сколько пролилось на пол. На одном плече висела огромная итальянская кожаная сумка, большая, как чемодан. С шеи свисало несколько длинных шелковых шарфов различных оттенков пурпурного, сливового и фиолетового. На запястьях и талии звенели браслеты, кольца, ожерелья и пояса из серебра, золота и слоновой кости. Все это просто завораживало. Мне хотелось рисовать ее, делать с нее наброски, фотографировать.
– Где она? – прозвучал ее низкий, грудной скрипучий голос.
Я протянул руку.
– Привет, Маккензи. А ты зачем приехала сюда? Она изогнула свои губы в кривой улыбке.
– Некоторые говорят «добро пожаловать!» – сказала она. Мы холодно пожали друг другу руки.
– Полагаю, что ты приехала, чтобы увидеть Майю. Ты не можешь не согласиться, что это выглядит немного странно, ведь в последний раз, когда я видел вас вместе, вы катались по полу и пытались выдрать друг у друга волосы.
Она пожала плечами.
– Поэтому-то я и приехала сюда. Чтобы помириться! – Она обратила свое внимание на мой сад. – Великолепно! – констатировала она. А затем продолжила, немного робко: – Мне всегда нравились твои рисунки, Колин. Знаешь, когда я только начинала, они как бы вдохновляли меня.
Я улыбнулся. Было забавно наблюдать ее робость после демонстрации агрессии. Я провел ее в гостиную.
– Не хочешь ли присесть? Майя спит, и ей очень нужен этот сон. Может, и тебе надо поспать?
Она пожала плечами.
– Я не знаю, что мне нужно! Я все еще даже не уверена в том, что нахожусь именно здесь!
– У Майи был сильный шок, – сказал я. – А отдых – лучшее лекарство. После… после…
– После того, как ее мать покончила с собой, – пришла она на помощь.
Я поднял брови.
– Э-э-э… да…
– Хотя ее мать была Шикарной сукой?
– Ты говоришь отвратительные вещи, – сказал я ей. Эта фраза показалась мне типично английской. – Твои слова – чистая ложь.
Маккензи некоторое время смотрела на меня и вдруг опустилась на диван. На ней были ботинки из лайки. Я еще никогда не видел такой мягкой кожи. Она годилась для перчаток, слегка помята и свободно свисала у лодыжек. Я заметил лиловые чулки.
– Я не знала ее достаточно хорошо, – сказала она. – Я знаю только то, что говорила о ней Майя.
– Ну, а я знаю… знал ее очень хорошо, – сказал я. – Она была добрейшим человеком. Она был гением, а на гениальность надо делать скидку…
– Может быть, надо делать скидку на материнство? – категорическим тоном заявила она. Последовало долгое молчание.
– Хочешь выпить? – предложил я. Открыв шкаф, я достал бутылку. – Со льдом?
– Все равно.
Я подал ей стакан, и она стала жадно и шумно, как ребенок, пить воду, я сделал вид, что не слышу. Потом она громко отрыгнула. Должно быть, было заметно, что я ошеломлен, потому что она захихикала и сказала:
– Это еще ничего! Подожди немного и услышишь, как я пукну.
Я нахмурился, как будто о таких вещах и не слыхивали в моем благопристойном доме. Она зачаровала меня. Контраст между поведением и таким нарочито изысканным внешним видом заставил меня поразмышлять над тем, что же за всем этим последует.
Она шумно вздохнула.
– Чуть не умерла от жажды! – сказала она и поставила пустой стакан. – В самолете крутили такой мерзкий фильм, а потом это такси! Он показал мне все достопримечательности вашего проклятого захолустья.
– Месье Роберт никогда бы этого не сделал, и особенно с моими гостями, – возразил я.
– Спорнем? – с раздражением сказала она. – В любом случае я здесь. – Она с шумом вытянулась на диване. – Мне надо встретиться с Майей. Как можно быстрее. Мне так плохо от того, что случилось. Мы должны поговорить. Ненавижу быть с кем-нибудь в плохих отношениях. А с Майей у нас за плечами много общего.
– Она мне говорила. Маккензи скорчила гримасу.
– Говорила о том, какое я дерьмо?
– Она никогда этого не говорила!
– В ней слишком много стиля, но это она так считает. И я никогда не давала ей повода так не считать. Но я ее люблю, клянусь Богом! И всегда любила! Я просто причиняла ей много беспокойства с самой нашей первой встречи. С того дня, когда повстречались два юных создания из Нью-Йорка. Она была несчастной маленькой богатой девочкой, а я – чокнутой хиппи. Да и у меня из-за нее была куча неприятностей. Странно… – Она порылась в своей гигантских размеров сумке, вытащила пластинку жевательной резинки и запихнула ее себе в рот.
– Ты имеешь в виду Дэвида? – спросил я. Ее глаза вспыхнули.
– Только не говори мне, что и он здесь.
Я уклончиво пожал плечами.
– Ты знаешь, где он? – спросила она. – Что именно ты знаешь?
Вот этого момента я и ждал. Я сел и стал мелкими глотками пить кофе.
– Я знаю все, – сказал я.
Казалось, Маккензи глубоко задумалась. Наконец она подняла свою величественную голову с гривой спутанных, торчащих клочьями волос и посмотрела прямо на меня, в глазах ее сверкали слезы.
– Ты знаешь все. – Сказала она.
Ничего бы не могло взволновать меня сильнее. Наконец-то сама Королева Моды признала, что я, Колин Бомон, был доверенным лицом всего мира моды. Я похлопал ее по руке.
– Хочешь мне все рассказать?
Некоторое время она пристально смотрела на меня, а потом вдруг отпрянула, словно шипящая змея.
– Я вовсе не обязана! – закричала она. – Ты странный маленький человечек, согласись? – Она свирепо на меня смотрела. – Ты думаешь, что если ты карлик, то можешь заставлять всех рассказывать свои секреты… Ты думаешь, это дает тебе право… – Она вдруг замолчала, зажала ладонью рот, как нашаливший ребенок; она ужаснулась своей вспышке. – Прошу прощения, – выдохнула она. – Я вовсе не хотела обзывать тебя карликом.
– Все в порядке. – Как бы прощая ее, я махнул рукой. – Я и в самом деле всего на дюйм выше, чем настоящий карлик.
Она пристально посмотрела на меня.
– Правда? – Она покачала головой. – Но это же замечательно! – сказала она, поднимая свой пустой стакан, как будто собиралась произнести в мою честь тост и тяжело откинулась на диван. – Да, я расскажу тебе все, – скучающим тоном сказала она. – Я слишком многого хотела, Колин. Казалось, мне все время чего-то не хватало! Я слишком люблю мужчин. Мне необходимо обожание! Любовь! Успех! В чрезмерных количествах! Вот в чем моя жизнь. А теперь… – Глаза ее наполнились слезами, и она попыталась что-то нащупать в своей огромной сумке. – Теперь, я думаю, что потеряла единственного мужчину, которого действительно любила, и все из-за моей тупости! О… Колин!
Я протянул к ней руки в тот самый момент, когда из глаз ее потекли слезы.
Во второй раз за сегодняшнее утро Королева Моды плакала, положив голову мне на плечо. И неважно, что это были за слезы – плечо мое подвергалось большой опасности подхватить ревматизм.
Я действительно все знал. По той простой причине, что являлся человеком, которому доверяли. И мне не только доверяли – открывали мне свои души, выдавали свои самые сокровенные тайны. Потому что я не просто интересовался жизнью других людей. Думаю, что я всего лишь умел слушать, а этого всегда не хватало. Люди приходили ко мне, и я выслушивал их проблемы, впитывал их. Многое, возможно, зависит от моей внешности, которую я опишу немного позднее. Пока же вы можете просто поверить, что я очень похож на Кэри Гранта.
Понимаете, когда год назад я ушел из мира моды, мне надо было что-то делать. Во мне было слишком много жизненных сил, чтобы я мог ограничиться своим садом. Переполнявшие меня тайны просились на свободу. Я начал писать книгу, состоявшую из сплетен о том мире, который я оставил. И что толку было бы от такого рассказа, если бы его героями не были знаменитые люди из мира моды, которых я так хорошо знал?
Все вы так или иначе включены в мою книгу. Лишь немногие из вас не имеют свитера, или наволочки, или кусочка мыла, или нижнего белья, на которых где-нибудь пришит ярлычок с именем Голд или Анаис дю Паскье, или Дэвид Уинтерс. Ваши покупки сделали моих друзей миллионерами.
Неудача в любви еще горше, когда у тебя есть все остальное. Ее гораздо труднее принять. Мои Королевы посвятили свою жизнь моде, иногда они даже забывали, для чего существуют. Конечно, для того, чтобы прекрасно выглядеть. Быть желанной. Найти супруга. Майя Стэнтон и Маккензи Голд часто упускали это из вида. Потому что, видите ли, находиться на вершине дерева моды – это значит получать доходы от простыней и полотенец, грима и одеколона, нижнего белья и чемоданов. Совсем не об этом мечтали раньше великие звезды моды. Шанель была просто счастлива от своих «Номер пять». Кристиан Диор был доволен парой духов и необычным шелковым шарфом. Сейчас стараются добраться до неба. Быть художником-модельером означает быть деловым человеком, посредником, звездой!
Для меня мода была источником средств к существованию. Когда я оглядываюсь на годы своей работы, мне становится жаль, что сегодня моя профессия почти не существует. Я был последним художником по костюму. Я владел карандашом, углем и кистью и использовал свое воображение, добиваясь чрезмерности изображаемого, заставляя все звучать по-новому. Если Диор делал талии тонкими, то я рисовал талии в шесть дюймов. Если Одри Хепберн придавала особое значение глазам, то на моих рисунках глаза были больше тела. Я любил моду, жил для нее, мечтал о ней. Дважды в год, когда Париж заставлял весь мир говорить о моде, я приходил туда, где демонстрировались коллекции под таким покровом таинственности, что нельзя было даже фотографировать. Но можно было делать наброски. Тогда-то я и приходил… Моими набросками пестрели репортажи о Париже. У художника по костюму пятидесятых и шестидесятых была определенная власть.
Следует отметить, что действительно только один лишний дюйм мешает мне официально числиться карликом. На дюйм выше нормы, вот как это называется. Если бы мой рост составлял пять футов и девять дюймов, а не четыре фута и девять дюймов, вся моя жизнь была бы совершенно иной. Возможно, это просто заблуждение, потому что вдобавок к моему крошечному росту я еще не очень привлекателен. Мое лицо даже отдаленно не напоминает классическое, а глаза, которые иногда называют «добрыми», скрыты очками. В индустрии, где от внешности зависит все, я мог выжить только благодаря своему таланту. К счастью, он у меня был: пальцами, руками, даже носом я чувствовал моду. Обращая внимание редакторов журналов мод на самые лучшие костюмы, я стал уважаемым художником.
Всю жизнь я работал в индустрии моды, но когда уехал в этот дом в Провансе, то сказал себе, что больше ни слова не хочу слышать о моде. Я прекратил подписку на «Вог», «Базар», «Дивайн», а вместо этого подписался на книги о садоводстве. Но не так-то легко избавиться от привычки длиной в целую жизнь. Мода у меня в крови, и недавно я опять потребовал все эти журналы. Когда я ложусь спать в этом спокойном сельском местечке, мои мысли по-прежнему о моде. «Скажи! – кричит она. – Скажи все!»
Когда я начал свой роман, я узнал то, что знают тысячи авторов: в образы только тогда можно поверить, когда за ними стоят реальные люди, которых ты знал. Итак, я начинаю с самого начала, не придумывая ни слова, а просто вспоминая то, что наблюдал; вспоминая, что мне говорили, когда я спокойно выслушивал великих мира моды, доверявших мне; вспоминая события, свидетелем которых был, и которые привели к сегодняшнему дню.
Все это началось в Париже, весной 1962 года, на демонстрации моделей.
КНИГА ПЕРВАЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Из громкоговорителя в салоне Пьера Бэлмэйна доносилось попурри на темы песен Пиаф – даже для Парижа это уже устарело. Группу художников по костюму, к которым на показах, подобных этому, относились, как к гражданам второго сорта, оттеснили к ряду золоченых стульев у подножия лестницы. Колин Бомон занимал центральное место. Первый показ весенней Парижской коллекции 1963 года вот-вот должен был начаться. Но поскольку Пьер Бэлмэйн уже некоторое время не делал открытий в моде, событие это имело большей частью общественное, а не профессиональное значение. В переполненном салоне американские покупатели и представители прессы махали друг другу руками; слишком рано было претендовать на скорейшую публикацию сенсационных сообщений – на презентации этой коллекции они еще могли сохранять дружеские отношения.
Директриса Жинет Спанье оживленно приветствовала наиболее известных редакторов журналов мод. В насыщенном запахами духов зале раздавались звуки поцелуев. Немецкий журналист сделал вид, что потерял сознание – он надеялся занять более удобное место. Вывели четырех японских покупателей – их попытка выдать себя за представителей прессы была немедленно пресечена, благодаря острому глазу мадам Спанье. Вдруг все зашикали, как в школьном зрительном зале, когда показывают детскую пьесу.
Женский голос произнес через усилитель:
– Мы рады вас приветствовать на показе весенней коллекции Пьера Бэлмэйна. Позвольте вам напомнить, что туфли в сегодняшней коллекции – от Пьера Бэлмэйна. Чулки и колготки – от Бэлмэйна. Парики – от Бэлмэйна. Духи – от Бэлмэйна. Драгоценности и меха – от Пьера Бэлмэйна. И грим – от…
По подиуму прошествовала манекенщица с карикатурно раскрашенным лицом, и американский художник выкрикнул:
– Грим Уолта Диснея!
Все художники засмеялись, но продолжали зарисовывать каждую застежку, шов, карман, которые разработал и предлагал Пьер Бэлмэйн и его команда. В конце концов именно за это им и платили, а впереди было еще много других коллекций. Во время изобилующей показами недели в Париже Бэлмэйн обычно первый демонстрировал свою коллекцию, а большие звезды устраивали шоу в самом конце. Гордые красавицы тоже поздно приходят на вечер: они уверены, что все будут их ждать.
Сосед Колина из Америки, но, судя по чертам его лица, наполовину китаец, сказал:
– Эти маленькие позолоченные стульчики позолотят мне зад!
Колин кивнул и подвинулся. Почетные кресла занимали влиятельные главные редакторы американских журналов мод. Среди них была Мэйнард Коулз, «великая пожилая леди американской моды», и редактор из ее журнала «Дивайн» Корал Стэнтон. «Дивайн», ежемесячное издание, печатавшееся на великолепной глянцевой бумаге, затмевало и «Вог», и «Базар», которые выглядели по сравнению с ним как дешевки из супермаркета. «Дивайн» всегда, по крайней мере на один сезон опережал всех, а «Уименз Уэр Дэйли» (или, как его коротко называли, «УУД») окрестил его «журналом для интеллектуалов из мира моды». Модельеры мечтали о том, чтобы статью о них поместили на видном месте в этом журнале. Художники, фотографы и манекенщицы тоже жаждали появиться на его страницах. Хорошая репутация полностью зависела от удивительной Корал Стэнтон, звезды на небосклоне моды, которую «УУД» называл «Ее Величество Мода». Очевидно, она фактически работала вместо своего босса Мэйнард Коулз, которую в тесном кругу величали «Ее Величество Оскомина».
Корал получала наслаждение от своего высокого положения: сейчас она сочла возможным раскрыть «Нью-Йорк Гералд Трибьюн», чтобы прочитать колонку Хиба Дорсея, и несколько человек позади нее ничего не могли видеть.
Манекенщицы Бэлмэйна шествовали перед ней, она же не удостаивала их своим вниманием. Бэлмэйн рекламировал на «драгоценных» страницах «Дивайн» свои духи, поэтому ее визит был чисто протокольным. «Дивайн» поместит только одну фотографию творений Бэлмэйна. Просто для порядка.
Дремлющей Мэйнард Коулз передали по ряду крошечную чашечку кофе. В конце показа все ведущие редакторы получали такие маленькие дозы кофеина. Им надо было взбодриться в этой душной, переполненной ароматами различных духов атмосфере. Им следовало напомнить о моделях, которые они, возможно, хотели бы сфотографировать. В конце показа, когда по традиции демонстрируются свадебные туалеты, они попросят еще раз показать некоторые модели, возможно, чтобы художники смогли зарисовать их. Это вызывало неистовую ярость коммерсантов – элегантных леди в черном, которые придерживались старых взглядов на торговлю. На показах тайно присутствовали их частные клиенты, и коммерсанты сгорали от желания приступить к выполнению полученных распоряжений. Они считали, что возня с прессой – это пустая трата времени, поскольку твердо верили в то, что деньги – у частных клиентов. За сфотографированное на какой-нибудь премьере бальное платье, украшенное фамильными драгоценностями, платили чеком из старого семейного банка. Вот что значила для коммерсантов высокая мода. И пусть молятся Богу все, кто встанет на ее пути.
Мэйнард Коулз вдруг вся вытянулась, чтобы получше рассмотреть шелковистую ткань, напоминающую тюль, в наряде одной из проплывавших мимо нее манекенщиц.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59
– Где она? – прозвучал ее низкий, грудной скрипучий голос.
Я протянул руку.
– Привет, Маккензи. А ты зачем приехала сюда? Она изогнула свои губы в кривой улыбке.
– Некоторые говорят «добро пожаловать!» – сказала она. Мы холодно пожали друг другу руки.
– Полагаю, что ты приехала, чтобы увидеть Майю. Ты не можешь не согласиться, что это выглядит немного странно, ведь в последний раз, когда я видел вас вместе, вы катались по полу и пытались выдрать друг у друга волосы.
Она пожала плечами.
– Поэтому-то я и приехала сюда. Чтобы помириться! – Она обратила свое внимание на мой сад. – Великолепно! – констатировала она. А затем продолжила, немного робко: – Мне всегда нравились твои рисунки, Колин. Знаешь, когда я только начинала, они как бы вдохновляли меня.
Я улыбнулся. Было забавно наблюдать ее робость после демонстрации агрессии. Я провел ее в гостиную.
– Не хочешь ли присесть? Майя спит, и ей очень нужен этот сон. Может, и тебе надо поспать?
Она пожала плечами.
– Я не знаю, что мне нужно! Я все еще даже не уверена в том, что нахожусь именно здесь!
– У Майи был сильный шок, – сказал я. – А отдых – лучшее лекарство. После… после…
– После того, как ее мать покончила с собой, – пришла она на помощь.
Я поднял брови.
– Э-э-э… да…
– Хотя ее мать была Шикарной сукой?
– Ты говоришь отвратительные вещи, – сказал я ей. Эта фраза показалась мне типично английской. – Твои слова – чистая ложь.
Маккензи некоторое время смотрела на меня и вдруг опустилась на диван. На ней были ботинки из лайки. Я еще никогда не видел такой мягкой кожи. Она годилась для перчаток, слегка помята и свободно свисала у лодыжек. Я заметил лиловые чулки.
– Я не знала ее достаточно хорошо, – сказала она. – Я знаю только то, что говорила о ней Майя.
– Ну, а я знаю… знал ее очень хорошо, – сказал я. – Она была добрейшим человеком. Она был гением, а на гениальность надо делать скидку…
– Может быть, надо делать скидку на материнство? – категорическим тоном заявила она. Последовало долгое молчание.
– Хочешь выпить? – предложил я. Открыв шкаф, я достал бутылку. – Со льдом?
– Все равно.
Я подал ей стакан, и она стала жадно и шумно, как ребенок, пить воду, я сделал вид, что не слышу. Потом она громко отрыгнула. Должно быть, было заметно, что я ошеломлен, потому что она захихикала и сказала:
– Это еще ничего! Подожди немного и услышишь, как я пукну.
Я нахмурился, как будто о таких вещах и не слыхивали в моем благопристойном доме. Она зачаровала меня. Контраст между поведением и таким нарочито изысканным внешним видом заставил меня поразмышлять над тем, что же за всем этим последует.
Она шумно вздохнула.
– Чуть не умерла от жажды! – сказала она и поставила пустой стакан. – В самолете крутили такой мерзкий фильм, а потом это такси! Он показал мне все достопримечательности вашего проклятого захолустья.
– Месье Роберт никогда бы этого не сделал, и особенно с моими гостями, – возразил я.
– Спорнем? – с раздражением сказала она. – В любом случае я здесь. – Она с шумом вытянулась на диване. – Мне надо встретиться с Майей. Как можно быстрее. Мне так плохо от того, что случилось. Мы должны поговорить. Ненавижу быть с кем-нибудь в плохих отношениях. А с Майей у нас за плечами много общего.
– Она мне говорила. Маккензи скорчила гримасу.
– Говорила о том, какое я дерьмо?
– Она никогда этого не говорила!
– В ней слишком много стиля, но это она так считает. И я никогда не давала ей повода так не считать. Но я ее люблю, клянусь Богом! И всегда любила! Я просто причиняла ей много беспокойства с самой нашей первой встречи. С того дня, когда повстречались два юных создания из Нью-Йорка. Она была несчастной маленькой богатой девочкой, а я – чокнутой хиппи. Да и у меня из-за нее была куча неприятностей. Странно… – Она порылась в своей гигантских размеров сумке, вытащила пластинку жевательной резинки и запихнула ее себе в рот.
– Ты имеешь в виду Дэвида? – спросил я. Ее глаза вспыхнули.
– Только не говори мне, что и он здесь.
Я уклончиво пожал плечами.
– Ты знаешь, где он? – спросила она. – Что именно ты знаешь?
Вот этого момента я и ждал. Я сел и стал мелкими глотками пить кофе.
– Я знаю все, – сказал я.
Казалось, Маккензи глубоко задумалась. Наконец она подняла свою величественную голову с гривой спутанных, торчащих клочьями волос и посмотрела прямо на меня, в глазах ее сверкали слезы.
– Ты знаешь все. – Сказала она.
Ничего бы не могло взволновать меня сильнее. Наконец-то сама Королева Моды признала, что я, Колин Бомон, был доверенным лицом всего мира моды. Я похлопал ее по руке.
– Хочешь мне все рассказать?
Некоторое время она пристально смотрела на меня, а потом вдруг отпрянула, словно шипящая змея.
– Я вовсе не обязана! – закричала она. – Ты странный маленький человечек, согласись? – Она свирепо на меня смотрела. – Ты думаешь, что если ты карлик, то можешь заставлять всех рассказывать свои секреты… Ты думаешь, это дает тебе право… – Она вдруг замолчала, зажала ладонью рот, как нашаливший ребенок; она ужаснулась своей вспышке. – Прошу прощения, – выдохнула она. – Я вовсе не хотела обзывать тебя карликом.
– Все в порядке. – Как бы прощая ее, я махнул рукой. – Я и в самом деле всего на дюйм выше, чем настоящий карлик.
Она пристально посмотрела на меня.
– Правда? – Она покачала головой. – Но это же замечательно! – сказала она, поднимая свой пустой стакан, как будто собиралась произнести в мою честь тост и тяжело откинулась на диван. – Да, я расскажу тебе все, – скучающим тоном сказала она. – Я слишком многого хотела, Колин. Казалось, мне все время чего-то не хватало! Я слишком люблю мужчин. Мне необходимо обожание! Любовь! Успех! В чрезмерных количествах! Вот в чем моя жизнь. А теперь… – Глаза ее наполнились слезами, и она попыталась что-то нащупать в своей огромной сумке. – Теперь, я думаю, что потеряла единственного мужчину, которого действительно любила, и все из-за моей тупости! О… Колин!
Я протянул к ней руки в тот самый момент, когда из глаз ее потекли слезы.
Во второй раз за сегодняшнее утро Королева Моды плакала, положив голову мне на плечо. И неважно, что это были за слезы – плечо мое подвергалось большой опасности подхватить ревматизм.
Я действительно все знал. По той простой причине, что являлся человеком, которому доверяли. И мне не только доверяли – открывали мне свои души, выдавали свои самые сокровенные тайны. Потому что я не просто интересовался жизнью других людей. Думаю, что я всего лишь умел слушать, а этого всегда не хватало. Люди приходили ко мне, и я выслушивал их проблемы, впитывал их. Многое, возможно, зависит от моей внешности, которую я опишу немного позднее. Пока же вы можете просто поверить, что я очень похож на Кэри Гранта.
Понимаете, когда год назад я ушел из мира моды, мне надо было что-то делать. Во мне было слишком много жизненных сил, чтобы я мог ограничиться своим садом. Переполнявшие меня тайны просились на свободу. Я начал писать книгу, состоявшую из сплетен о том мире, который я оставил. И что толку было бы от такого рассказа, если бы его героями не были знаменитые люди из мира моды, которых я так хорошо знал?
Все вы так или иначе включены в мою книгу. Лишь немногие из вас не имеют свитера, или наволочки, или кусочка мыла, или нижнего белья, на которых где-нибудь пришит ярлычок с именем Голд или Анаис дю Паскье, или Дэвид Уинтерс. Ваши покупки сделали моих друзей миллионерами.
Неудача в любви еще горше, когда у тебя есть все остальное. Ее гораздо труднее принять. Мои Королевы посвятили свою жизнь моде, иногда они даже забывали, для чего существуют. Конечно, для того, чтобы прекрасно выглядеть. Быть желанной. Найти супруга. Майя Стэнтон и Маккензи Голд часто упускали это из вида. Потому что, видите ли, находиться на вершине дерева моды – это значит получать доходы от простыней и полотенец, грима и одеколона, нижнего белья и чемоданов. Совсем не об этом мечтали раньше великие звезды моды. Шанель была просто счастлива от своих «Номер пять». Кристиан Диор был доволен парой духов и необычным шелковым шарфом. Сейчас стараются добраться до неба. Быть художником-модельером означает быть деловым человеком, посредником, звездой!
Для меня мода была источником средств к существованию. Когда я оглядываюсь на годы своей работы, мне становится жаль, что сегодня моя профессия почти не существует. Я был последним художником по костюму. Я владел карандашом, углем и кистью и использовал свое воображение, добиваясь чрезмерности изображаемого, заставляя все звучать по-новому. Если Диор делал талии тонкими, то я рисовал талии в шесть дюймов. Если Одри Хепберн придавала особое значение глазам, то на моих рисунках глаза были больше тела. Я любил моду, жил для нее, мечтал о ней. Дважды в год, когда Париж заставлял весь мир говорить о моде, я приходил туда, где демонстрировались коллекции под таким покровом таинственности, что нельзя было даже фотографировать. Но можно было делать наброски. Тогда-то я и приходил… Моими набросками пестрели репортажи о Париже. У художника по костюму пятидесятых и шестидесятых была определенная власть.
Следует отметить, что действительно только один лишний дюйм мешает мне официально числиться карликом. На дюйм выше нормы, вот как это называется. Если бы мой рост составлял пять футов и девять дюймов, а не четыре фута и девять дюймов, вся моя жизнь была бы совершенно иной. Возможно, это просто заблуждение, потому что вдобавок к моему крошечному росту я еще не очень привлекателен. Мое лицо даже отдаленно не напоминает классическое, а глаза, которые иногда называют «добрыми», скрыты очками. В индустрии, где от внешности зависит все, я мог выжить только благодаря своему таланту. К счастью, он у меня был: пальцами, руками, даже носом я чувствовал моду. Обращая внимание редакторов журналов мод на самые лучшие костюмы, я стал уважаемым художником.
Всю жизнь я работал в индустрии моды, но когда уехал в этот дом в Провансе, то сказал себе, что больше ни слова не хочу слышать о моде. Я прекратил подписку на «Вог», «Базар», «Дивайн», а вместо этого подписался на книги о садоводстве. Но не так-то легко избавиться от привычки длиной в целую жизнь. Мода у меня в крови, и недавно я опять потребовал все эти журналы. Когда я ложусь спать в этом спокойном сельском местечке, мои мысли по-прежнему о моде. «Скажи! – кричит она. – Скажи все!»
Когда я начал свой роман, я узнал то, что знают тысячи авторов: в образы только тогда можно поверить, когда за ними стоят реальные люди, которых ты знал. Итак, я начинаю с самого начала, не придумывая ни слова, а просто вспоминая то, что наблюдал; вспоминая, что мне говорили, когда я спокойно выслушивал великих мира моды, доверявших мне; вспоминая события, свидетелем которых был, и которые привели к сегодняшнему дню.
Все это началось в Париже, весной 1962 года, на демонстрации моделей.
КНИГА ПЕРВАЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Из громкоговорителя в салоне Пьера Бэлмэйна доносилось попурри на темы песен Пиаф – даже для Парижа это уже устарело. Группу художников по костюму, к которым на показах, подобных этому, относились, как к гражданам второго сорта, оттеснили к ряду золоченых стульев у подножия лестницы. Колин Бомон занимал центральное место. Первый показ весенней Парижской коллекции 1963 года вот-вот должен был начаться. Но поскольку Пьер Бэлмэйн уже некоторое время не делал открытий в моде, событие это имело большей частью общественное, а не профессиональное значение. В переполненном салоне американские покупатели и представители прессы махали друг другу руками; слишком рано было претендовать на скорейшую публикацию сенсационных сообщений – на презентации этой коллекции они еще могли сохранять дружеские отношения.
Директриса Жинет Спанье оживленно приветствовала наиболее известных редакторов журналов мод. В насыщенном запахами духов зале раздавались звуки поцелуев. Немецкий журналист сделал вид, что потерял сознание – он надеялся занять более удобное место. Вывели четырех японских покупателей – их попытка выдать себя за представителей прессы была немедленно пресечена, благодаря острому глазу мадам Спанье. Вдруг все зашикали, как в школьном зрительном зале, когда показывают детскую пьесу.
Женский голос произнес через усилитель:
– Мы рады вас приветствовать на показе весенней коллекции Пьера Бэлмэйна. Позвольте вам напомнить, что туфли в сегодняшней коллекции – от Пьера Бэлмэйна. Чулки и колготки – от Бэлмэйна. Парики – от Бэлмэйна. Духи – от Бэлмэйна. Драгоценности и меха – от Пьера Бэлмэйна. И грим – от…
По подиуму прошествовала манекенщица с карикатурно раскрашенным лицом, и американский художник выкрикнул:
– Грим Уолта Диснея!
Все художники засмеялись, но продолжали зарисовывать каждую застежку, шов, карман, которые разработал и предлагал Пьер Бэлмэйн и его команда. В конце концов именно за это им и платили, а впереди было еще много других коллекций. Во время изобилующей показами недели в Париже Бэлмэйн обычно первый демонстрировал свою коллекцию, а большие звезды устраивали шоу в самом конце. Гордые красавицы тоже поздно приходят на вечер: они уверены, что все будут их ждать.
Сосед Колина из Америки, но, судя по чертам его лица, наполовину китаец, сказал:
– Эти маленькие позолоченные стульчики позолотят мне зад!
Колин кивнул и подвинулся. Почетные кресла занимали влиятельные главные редакторы американских журналов мод. Среди них была Мэйнард Коулз, «великая пожилая леди американской моды», и редактор из ее журнала «Дивайн» Корал Стэнтон. «Дивайн», ежемесячное издание, печатавшееся на великолепной глянцевой бумаге, затмевало и «Вог», и «Базар», которые выглядели по сравнению с ним как дешевки из супермаркета. «Дивайн» всегда, по крайней мере на один сезон опережал всех, а «Уименз Уэр Дэйли» (или, как его коротко называли, «УУД») окрестил его «журналом для интеллектуалов из мира моды». Модельеры мечтали о том, чтобы статью о них поместили на видном месте в этом журнале. Художники, фотографы и манекенщицы тоже жаждали появиться на его страницах. Хорошая репутация полностью зависела от удивительной Корал Стэнтон, звезды на небосклоне моды, которую «УУД» называл «Ее Величество Мода». Очевидно, она фактически работала вместо своего босса Мэйнард Коулз, которую в тесном кругу величали «Ее Величество Оскомина».
Корал получала наслаждение от своего высокого положения: сейчас она сочла возможным раскрыть «Нью-Йорк Гералд Трибьюн», чтобы прочитать колонку Хиба Дорсея, и несколько человек позади нее ничего не могли видеть.
Манекенщицы Бэлмэйна шествовали перед ней, она же не удостаивала их своим вниманием. Бэлмэйн рекламировал на «драгоценных» страницах «Дивайн» свои духи, поэтому ее визит был чисто протокольным. «Дивайн» поместит только одну фотографию творений Бэлмэйна. Просто для порядка.
Дремлющей Мэйнард Коулз передали по ряду крошечную чашечку кофе. В конце показа все ведущие редакторы получали такие маленькие дозы кофеина. Им надо было взбодриться в этой душной, переполненной ароматами различных духов атмосфере. Им следовало напомнить о моделях, которые они, возможно, хотели бы сфотографировать. В конце показа, когда по традиции демонстрируются свадебные туалеты, они попросят еще раз показать некоторые модели, возможно, чтобы художники смогли зарисовать их. Это вызывало неистовую ярость коммерсантов – элегантных леди в черном, которые придерживались старых взглядов на торговлю. На показах тайно присутствовали их частные клиенты, и коммерсанты сгорали от желания приступить к выполнению полученных распоряжений. Они считали, что возня с прессой – это пустая трата времени, поскольку твердо верили в то, что деньги – у частных клиентов. За сфотографированное на какой-нибудь премьере бальное платье, украшенное фамильными драгоценностями, платили чеком из старого семейного банка. Вот что значила для коммерсантов высокая мода. И пусть молятся Богу все, кто встанет на ее пути.
Мэйнард Коулз вдруг вся вытянулась, чтобы получше рассмотреть шелковистую ткань, напоминающую тюль, в наряде одной из проплывавших мимо нее манекенщиц.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59