Их разговоры были неловкими, прерывались вздохами, когда каждый из них не знал, что и сказать. Они говорили о Маккензи и ее новой репутации затворницы: она не виделась с ними и не показывалась на публике со дня похорон Элистера.
Мир Майи тоже сузился. У нее было всего несколько друзей и достаточно много времени, чтобы сидеть дома и читать последние новости в «Лейблз». Одна заметка косвенно касалась и ее:
«Действительно ли назревают неприятности в непрочном семействе Ру? Женатый менее двух лет, Филипп Ру вчера отверг слухи, что его брак с Жозефиной близок к раннему финалу. Обозреватели, однако, находят, что пара не выглядит благополучной. Уэйленд Гэррити из «Хедквотерз» в Нью-Йорке, первый поборник стиля Ру, бодро сообщает о хорошей продаже готовой одежды Ру исключительно в этом магазине…»
Майя жадно впитывала эти слухи, боясь даже подумать о том, что могло бы произойти, если бы Филипп вдруг стал свободен.
Уэйленд настойчиво советовал ей совершить турне по стране для популяризации своих платьев и брался организовать его. Она отказывалась: публичные выступления ее пугали. Она хотела оставаться анонимной.
Майя никогда не позировала фотографам и не давала интервью.
– Ты Грета Гарбо индустрии моды, – сказал Уэйленд, пощекотав ей подбородок, – чего ты опасаешься, когда все так хорошо продается?
Но успех ее фирмы не принес Майе ни счастья, ни спокойствия, которых она искала. Жаркими нью-йоркскими ночами, когда ее тело понимало что-то, чего не мог постигнуть разум, она чувствовала, что изнывает по ласке, что в ней просыпаются женские инстинкты. Манхэттен захватил ее, и ей не хотелось покидать его.
Она впитывала каждое слово, появлявшееся в печати о Филиппе. Ему больше не удавалось добиться столь же восторженных одобрений критики, какие получила «их» коллекция, но его репутация так упрочилась, что он мог без всяких усилий преуспевать, повторяя ее дизайны в разных тканях и комбинациях. Между тем, одеколон «Филипп», с его портретом на этикетке, становился популярным и широко рекламировался по всей Америке. Этот портрет попадался ей на глаза на каждом уличном перекрестке, на каждом автобусе и рекламном щите.
* * *
Все недели, последовавшие за тем ужасным утром, когда она проснулась рядом с мертвым мужем, Маккензи пребывала в каком-то трансе. Друзья, семья, даже некоторые из служащих пытались успокоить и встряхнуть ее, но, казалось, только сын имел для нее еще какое-то значение. Она оставалась затворницей и не могла заставить себя ответить на сотни писем, которые получила, или позвонить множеству людей, оставивших свои устные послания на ее автоответчике.
Она посещала врача, чтобы освободиться от психологической травмы, которую нанес ей ужас. Эд Шрайбер был единственным человеком, которого она одновременно и желала, и боялась увидеть.
– Если я увижу Эдди, – объясняла она старым друзьям Люку и Лоретте, – то буду чувствовать себя так, словно это я убила Элистера.
Они по-прежнему жили в Виллидж, и Маккензи, чтобы увидеть их, посылала за ними машину. Они были теми друзьями, с которыми сейчас она чувствовала себя спокойно.
– Вы понимаете? – спрашивала она их, и они кивали. – Я так хочу увидеть Эдди и боюсь этого.
Она оставила все дела «Голд!» на своих братьев, подписывала все, что они просили подписать, и ничего ее больше не трогало. Она получала удовольствие лишь от часов, проведенных с Джорданом, когда играла с ним или учила чему-нибудь. Общение с ним было для нее единственным выходом из самозаточения, хотя каждый поход с сыном в парк или зоопарк оборачивался тем, что им приходилось без конца прятаться от фотографов.
Но хуже всего была постоянная мысль о том, что она могла спасти Элистеру жизнь. Чувство вины наложило отпечаток на все ее существование, но особенно связывалось оно с тем, что больше всего занимало ее – возможностью продолжения связи с Эдом. Это действительно жгло ее теперь, как нечто безнравственное.
Эд отказывался понимать ее. Он мог звонить много раз на дню, но разговаривали они не более нескольких минут.
– Это выглядит нелепо, она оплакивает парня, которого даже не любила по-настоящему, – рассказывал он Дэвиду, – словно чувствует, что обязана его оплакивать, чтобы ей самой стало легче.
Вскоре Эд стал ограничиваться лишь одним звонком в неделю. Но ни разу не попрощался с Маккензи без того, чтобы не спросить, когда они встретятся.
– Ах, Эдди… – Маккензи разразилась слезами, когда он спросил ее об этом в последний раз. – Как я могу видеться с тобой? Сейчас я чувствую себя так, словно это наша любовь убила Элистера.
– Нет! – протестовал Эд. – Этот парень был на полпути к саморазрушению еще задолго до того, как я положил глаз на тебя. Не ты убила его, и уж во всяком случае, не я. Он принял сверхдозу, это же ясно.
– Бэби. – Ее голос дрогнул. Он и в лучшие времена был низким, а теперь, от постоянных слез, и вовсе стал хриплым. – Я хотела бы прижать тебя, и чтобы ты прижал меня, больше всего на свете. Но сейчас это было бы нехорошо…
Стиснув трубку в руке, Эд покачал головой.
– Ох, Мак, я не желал ему смерти, клянусь перед Богом. Но теперь, когда он мертв, почему мы не можем быть счастливы?
– Потому что я не могу быть счастлива, – угрюмо ответила она.
Повесив трубку, она еще долго сидела, держа телефонный аппарат на коленях, глядя в окно невидящими глазами.
В мае Колин Бомон получил от «Дивайн» заказ сделать портреты четырех самых выдающихся американских дизайнеров по выбору Корал для специального выпуска. Он был одним из первых визитеров у Маккензи за время ее вдовства и нарисовал ее сидящей на огромной итальянской софе у окна в гостиной.
– Я легко могу впасть в глубокую депрессию, – сказала ему Маккензи, – но я обязана вывести себя из этого состояния ради Джордана и для нашей компании, конечно, тоже.
– Твои братья не будут счастливы, пока не откроют магазины «Голд!» в каждом большом городе Соединенных Штатов, – пошутил Колин, деловито набрасывая густую гриву Маккензи.
Когда он закончил, они вместе пили кофе.
– Я знаю, что это такое – видеть, как кто-то, кого ты любишь, медленно разрушает себя, – сказал он ей. – Почему ты не делаешь что-нибудь полезное для молодых ребят, которые попались на подобный крючок? Организуй какой-нибудь комитет по борьбе с распространением наркотиков или что-то в таком роде!
Она, словно завороженная, глядела на этого маленького человека в черном, сидящего на ее софе.
– Как вы сможете бороться с торговцами наркотиками? – спросила она. – Разве это не обязанность полиции?
Колин пожал плечами и сделал глоток кофе.
– Это только идея – поддержка какого-нибудь фонда. С твоим очарованием и массой связей ты могла бы собрать кучу денег…
– Денег для чего? – спросила она удрученно. Некоторое время они сидели в молчании. Неожиданно она сама ответила на собственный вопрос: – Чтобы открыть антинаркотический центр! – Потом добавила: – «Антинаркотический центр Элистера Брайерли»! О Колин! – Ее глаза загорелись от неожиданного взрыва энергии. – Я смогу помочь тем, кто страдает от этой дряни, я помогу найти для них новые способы избавиться от привычки к наркотикам. Я читала о синтетических лекарствах, которые могут помочь…
После визита Колина Маккензи начала приходить в себя. Она снова стала рисовать и проявлять мало-помалу интерес к империи, которую возглавляла. Вместе с Джорданом она совершила поездки в Париж и Лондон, чтобы изучить возможность открытия в этих городах двух первых магазинов «Голд!». И она с жадностью проглядывала вороха журналов и газет, которые не в состоянии была раньше и раскрыть, она хотела знать новости. Самоизгнание очистило и освежило ее. Мир выглядел уже другим. Мода тоже была другой. Произошло едва заметное, но определенное изменение, и она почувствовала это.
Она созвала на совещание братьев, закрылась с ними в кабинете на два часа и приглядывалась к ним, пытаясь увидеть какой-то проблеск понимания или заинтересованности в ее предложениях. Сильно отяжелевший Реджи сидел с самодовольной ухмылкой на лице, готовый огрызнуться. Макс, уже полысевший к своим тридцати, беспокойно шарил глазами по комнате, нетерпеливо дожидаясь возможности сорваться куда-нибудь.
– Кто-нибудь из вас вникает в то, о чем я сейчас говорю? – спросила их она.
– Конечно, – кивнул Реджи, а Макс сел поудобнее, изображая внимание.
– Я провела исследование рынка. Я возвращаюсь! Я изучила дела наших конкурентов и просмотрела, как шла у нас продажа в последнем квартале. Мы можем работать лучше, мальчики. Мы имеем возможность расширить сейчас рынки «Голд!». Нам представляется прекрасная возможность открыть магазины в Париже и Лондоне. Может быть, мы сможем наладить и производить во Франции…
– У нас прекрасные мастерские в Лос-Анджелесе! – с жаром заявил Макс.
– Хорошо, по крайней мере мы можем работать с лучшими тканями, производить более дорогую одежду. Я больше не собираюсь использовать винил или вискозу. Я должна доверять своему инстинкту, который говорит: девушки сейчас хотят обладать вещами получше. И все начинают их делать – взгляните на Дэвида Уинтерса. Его одежда вдвое, втрое дороже моих тряпок, а распродается как горячие пирожки.
– Мак! – прервал ее Реджи, протестующе подняв руку. – Сколько раз я должен говорить тебе: один из первых принципов бизнеса – не дать себя одурачить формулой успеха…
– В моде нет никакой формулы, Реджи! – нетерпеливо отрезала Маккензи. – Мода постоянно меняется – вот почему это мода! Мы сейчас откатываемся назад, к традиционным стилям. Я достаточно долго сходила с ума, пора и кончить. Посмотрите, что Эд Шрайбер сделал для Дэвида Уинтерса. И взгляните на успех Анаис Дю Паскье. Это вовсе не совпадение, что именно они завоевали рынок. Это то, что сейчас хотят женщины.
– Они продают платья по сто долларов, Мак, – заметил Реджи, – а мы, слава Богу, всего лишь по сорок пять!
– Я хочу быть на этом рынке! – сказала Маккензи, – я хочу запустить свои руки в шелк и кашемир!
– Это не твой имидж, Мак…
– Мой имидж – это то, кем я хочу быть! – завопила она. – Я не застреваю на чем-то! Это наша компания, слава Богу, и мы можем делать то, что нам нравится!
– Не совсем так… – Макс нерешительно заерзал, и взглянул на Реджи, – почему бы не сказать ей об этом, Редж? Все равно придется, рано или поздно.
– Понимаешь, Мак, – Реджи повернулся к ней в своем кресле, – после того, как Эд оставил компанию, мы пытались сами вести наши финансовые дела…
– Вы его никем не заменили? – вскричала она.
– Подожди минутку, я пытаюсь рассказать тебе… – Он нетерпеливо замахал рукой. – Каждый раз, когда мы открывали новый магазин, нам требовалась солидная поддержка. Ты знаешь, что каждый магазин стоит до миллиона? Мы принимали финансы от различных кредиторов, и они хотели, чтобы мы занимались тем, в чем ты сильнее всех – молодежным рынком, доступными ценами на одежду и все такое….
Она встревоженно смотрела на них:
– Разве вы, шуты гороховые, не понимали, что нам нужен кто-то, кто мог бы заменить Эда? А Элистера вы заменили?
– Да не возбуждайся ты так – мы же хотели как лучше. Пресса теперь приходит к нам сама, нам не надо кому-то платить, чтобы ухаживать за ней…
– Но кто работает с прессой? Помощники продавцов? Ох, Реджи, не позволяй всему разваливаться только потому, что хочешь сэкономить на найме новых людей. Я прошу, чтобы ты завтра же поместил в «Уименз Уэр» объявление, что требуется человек по связям с прессой…
– Но мы зарабатываем больше, чем когда-либо раньше! – со злостью сказал ей Реджи. – Нам не нужно сейчас ничего менять так радикально! «Голд!» был основан на идее обеспечить молодых людей модной одеждой по низким ценам. И все прекрасно работает в этом направлении. Никто не может обвинить нас в дешевой моде!
– Реджи… Макс! – медленно сказала Маккензи, подчеркивая свое долготерпение. – Я пытаюсь объяснить вам, что нам надо быть впереди в этой игре, что наши дела пойдут даже лучше, если мы сумеем предвидеть то, что должно произойти, в течение года, ну, двух лет…
Они спорили целый час. Братья были так же прижимисты и неуступчивы в своем нежелании тратить деньги на ткани лучшего качества, как когда-то в спорах о месторасположении магазинов и отделки их интерьеров.
Она поняла, что они по-прежнему не доверяют ей. А ссылка на то, что какие-то анонимные кредиторы диктуют им, что и как делать, была слишком дикой даже для того, чтобы обсуждать ее. В конце концов они согласились, чтобы она начала работать над экспериментальной улучшенной серией одежды и направила эту серию в магазин на Мэдисон-авеню, чтобы посмотреть, как она будет продаваться. После этого они передали ей на подпись кучу документов. Она подмахнула их, не читая, а возвращая последний, совершенно разбитая, воскликнула:
– А теперь объявляю заседание закрытым! Господи, уже двенадцатый час!
В ожидании лифта Маккензи сказала:
– Я намерена дать мое первое интервью за все эти месяцы. Говард Остин в конце концов уговорил меня принять его. Он обещал, что сам напишет это интервью, и оно не будет сволочным. Я иду на это только для того, чтобы сделать рекламу фонду имени Элистера – антинаркотическому центру.
Реджи и Макс переглянулись.
– Антинаркотическому центру? – эхом отозвался Реджи. – Хм, великое паблисити, да? Великое для твоего имиджа, да? Снова собираешься стать королевской болячкой в заднице, Мак?
Маккензи в ярости обернулась к нему:
– А тебе что за дело до этого? Я делаю это в память об Элистере. Чтобы его сын мог гордиться им…
– Но это не слишком тактично! – сказал Реджи. Подошел лифт и они вошли в него. – Наркотики! Злоупотребление ими! Люди слышат эти слова, и они думают…
– Кому какое дело, что они думают? – вскричала Маккензи.
Они спустились на цокольный этаж и стояли раздраженные в холле, пока Макс доставал ключи.
– Подбросить тебя домой? – спросил он Маккензи.
– Я пройдусь, тут всего несколько кварталов.
– Уже ночь, как ты пойдешь одна?
Она обернулась к ним обоим, сверкнув глазами:
– Я ничего не боюсь! Вы это можете понять? Мой муж умер у меня на руках! Чего мне еще бояться после этого? Если кто-нибудь захочет дать мне в морду, пусть попробует! Я ему не завидую! Я сейчас так себя чувствую, что сама готова дать кому угодно в морду!
Она помчалась вниз по Мэдисон, а ее братья мрачно смотрели друг на друга. Макс что-то пробурчал, когда наклонился, чтобы запереть тяжелые, из цельного толстого стекла двери.
– С теми четырьмя дизайнерами, что она наняла, все шло гладко, – сказал он. – Они делали, что им говорили. Она же всегда находит что-то, из-за чего можно взбеситься, и ради этого чего-то мы должны отрывать от себя все больше денег. Теперь это шелк и кашемир!
Реджи сделал смиренное лицо. Они пошли к машине.
– Реджи, – повернулся к нему Макс, – а мы в самом деле нуждаемся в ней? Действительно ли так хороши эти новые дизайны, и будут ли они продаваться?
Реджи пожал плечами.
– В один прекрасный день это прояснится. – Он вскрыл пачку и сунул сигарету в зубы. – Мы должны будем выяснить это, потому что мое нутро не может переварить все неприятности. У меня хватает других проблем, вроде производства и доставки, и меня сейчас это заботит больше, чем леди Маккензи с ее трахнутыми наркотиками, шелком и кашемиром.
– Если мы когда-нибудь попробуем убрать Маккензи, это убьет маму, – заметил Макс.
– Маму должно было убить то, что в семье появился ребенок от гоя, но она пережила это, – сказал Реджи, хихикнув. – Если Маккензи снова начнет встречаться с Эдом Шрайбером, а эти двое всегда лезли друг на друга, у нас будут большие неприятности. Он забьет ей голову дорогостоящими идеями. Так что самое время, чтобы разобраться: «Голд!» нуждается в леди Маккензи или наоборот!
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Корал уговорили задержаться в «Дивайн» до середины сентября, хотя ее фамилия должна была оставаться на титульном листе журнала до конца года.
– Для сохранения преемственности, – настояла Донна Брукс.
Но мир моды загудел от этой новости. «Лейблз» писал:
«О главном редакторе какого из самых престижных журналов в мире моды поговаривают, что ее дни за редакторским столом сочтены? Новость держится в секрете, чтобы не отпугнуть рекламодателей, но издательский мир размышляет…»
Уэйленд озадаченно разглядывал заметку. Неужто осень наступит так быстро? Так бесповоротно? Он испытал укол сожаления о всех хороших днях с Корал. С Донной Брукс так интересно уже не будет, ей до Корал далеко. Едва он подумал об этом, как на его столе внезапно зазвонил телефон.
– Уэйленд? Это Донна… Донна Брукс.
– Я только что думал о вас! – ответил он. – Словно колдовство. Эта заметка в «Лейблз»… она…
– Да, она о Корал. Вы должны знать это, потому что я хочу организовать следующее награждение в «Дивайн» за достижения в моде вместе с вами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59
Мир Майи тоже сузился. У нее было всего несколько друзей и достаточно много времени, чтобы сидеть дома и читать последние новости в «Лейблз». Одна заметка косвенно касалась и ее:
«Действительно ли назревают неприятности в непрочном семействе Ру? Женатый менее двух лет, Филипп Ру вчера отверг слухи, что его брак с Жозефиной близок к раннему финалу. Обозреватели, однако, находят, что пара не выглядит благополучной. Уэйленд Гэррити из «Хедквотерз» в Нью-Йорке, первый поборник стиля Ру, бодро сообщает о хорошей продаже готовой одежды Ру исключительно в этом магазине…»
Майя жадно впитывала эти слухи, боясь даже подумать о том, что могло бы произойти, если бы Филипп вдруг стал свободен.
Уэйленд настойчиво советовал ей совершить турне по стране для популяризации своих платьев и брался организовать его. Она отказывалась: публичные выступления ее пугали. Она хотела оставаться анонимной.
Майя никогда не позировала фотографам и не давала интервью.
– Ты Грета Гарбо индустрии моды, – сказал Уэйленд, пощекотав ей подбородок, – чего ты опасаешься, когда все так хорошо продается?
Но успех ее фирмы не принес Майе ни счастья, ни спокойствия, которых она искала. Жаркими нью-йоркскими ночами, когда ее тело понимало что-то, чего не мог постигнуть разум, она чувствовала, что изнывает по ласке, что в ней просыпаются женские инстинкты. Манхэттен захватил ее, и ей не хотелось покидать его.
Она впитывала каждое слово, появлявшееся в печати о Филиппе. Ему больше не удавалось добиться столь же восторженных одобрений критики, какие получила «их» коллекция, но его репутация так упрочилась, что он мог без всяких усилий преуспевать, повторяя ее дизайны в разных тканях и комбинациях. Между тем, одеколон «Филипп», с его портретом на этикетке, становился популярным и широко рекламировался по всей Америке. Этот портрет попадался ей на глаза на каждом уличном перекрестке, на каждом автобусе и рекламном щите.
* * *
Все недели, последовавшие за тем ужасным утром, когда она проснулась рядом с мертвым мужем, Маккензи пребывала в каком-то трансе. Друзья, семья, даже некоторые из служащих пытались успокоить и встряхнуть ее, но, казалось, только сын имел для нее еще какое-то значение. Она оставалась затворницей и не могла заставить себя ответить на сотни писем, которые получила, или позвонить множеству людей, оставивших свои устные послания на ее автоответчике.
Она посещала врача, чтобы освободиться от психологической травмы, которую нанес ей ужас. Эд Шрайбер был единственным человеком, которого она одновременно и желала, и боялась увидеть.
– Если я увижу Эдди, – объясняла она старым друзьям Люку и Лоретте, – то буду чувствовать себя так, словно это я убила Элистера.
Они по-прежнему жили в Виллидж, и Маккензи, чтобы увидеть их, посылала за ними машину. Они были теми друзьями, с которыми сейчас она чувствовала себя спокойно.
– Вы понимаете? – спрашивала она их, и они кивали. – Я так хочу увидеть Эдди и боюсь этого.
Она оставила все дела «Голд!» на своих братьев, подписывала все, что они просили подписать, и ничего ее больше не трогало. Она получала удовольствие лишь от часов, проведенных с Джорданом, когда играла с ним или учила чему-нибудь. Общение с ним было для нее единственным выходом из самозаточения, хотя каждый поход с сыном в парк или зоопарк оборачивался тем, что им приходилось без конца прятаться от фотографов.
Но хуже всего была постоянная мысль о том, что она могла спасти Элистеру жизнь. Чувство вины наложило отпечаток на все ее существование, но особенно связывалось оно с тем, что больше всего занимало ее – возможностью продолжения связи с Эдом. Это действительно жгло ее теперь, как нечто безнравственное.
Эд отказывался понимать ее. Он мог звонить много раз на дню, но разговаривали они не более нескольких минут.
– Это выглядит нелепо, она оплакивает парня, которого даже не любила по-настоящему, – рассказывал он Дэвиду, – словно чувствует, что обязана его оплакивать, чтобы ей самой стало легче.
Вскоре Эд стал ограничиваться лишь одним звонком в неделю. Но ни разу не попрощался с Маккензи без того, чтобы не спросить, когда они встретятся.
– Ах, Эдди… – Маккензи разразилась слезами, когда он спросил ее об этом в последний раз. – Как я могу видеться с тобой? Сейчас я чувствую себя так, словно это наша любовь убила Элистера.
– Нет! – протестовал Эд. – Этот парень был на полпути к саморазрушению еще задолго до того, как я положил глаз на тебя. Не ты убила его, и уж во всяком случае, не я. Он принял сверхдозу, это же ясно.
– Бэби. – Ее голос дрогнул. Он и в лучшие времена был низким, а теперь, от постоянных слез, и вовсе стал хриплым. – Я хотела бы прижать тебя, и чтобы ты прижал меня, больше всего на свете. Но сейчас это было бы нехорошо…
Стиснув трубку в руке, Эд покачал головой.
– Ох, Мак, я не желал ему смерти, клянусь перед Богом. Но теперь, когда он мертв, почему мы не можем быть счастливы?
– Потому что я не могу быть счастлива, – угрюмо ответила она.
Повесив трубку, она еще долго сидела, держа телефонный аппарат на коленях, глядя в окно невидящими глазами.
В мае Колин Бомон получил от «Дивайн» заказ сделать портреты четырех самых выдающихся американских дизайнеров по выбору Корал для специального выпуска. Он был одним из первых визитеров у Маккензи за время ее вдовства и нарисовал ее сидящей на огромной итальянской софе у окна в гостиной.
– Я легко могу впасть в глубокую депрессию, – сказала ему Маккензи, – но я обязана вывести себя из этого состояния ради Джордана и для нашей компании, конечно, тоже.
– Твои братья не будут счастливы, пока не откроют магазины «Голд!» в каждом большом городе Соединенных Штатов, – пошутил Колин, деловито набрасывая густую гриву Маккензи.
Когда он закончил, они вместе пили кофе.
– Я знаю, что это такое – видеть, как кто-то, кого ты любишь, медленно разрушает себя, – сказал он ей. – Почему ты не делаешь что-нибудь полезное для молодых ребят, которые попались на подобный крючок? Организуй какой-нибудь комитет по борьбе с распространением наркотиков или что-то в таком роде!
Она, словно завороженная, глядела на этого маленького человека в черном, сидящего на ее софе.
– Как вы сможете бороться с торговцами наркотиками? – спросила она. – Разве это не обязанность полиции?
Колин пожал плечами и сделал глоток кофе.
– Это только идея – поддержка какого-нибудь фонда. С твоим очарованием и массой связей ты могла бы собрать кучу денег…
– Денег для чего? – спросила она удрученно. Некоторое время они сидели в молчании. Неожиданно она сама ответила на собственный вопрос: – Чтобы открыть антинаркотический центр! – Потом добавила: – «Антинаркотический центр Элистера Брайерли»! О Колин! – Ее глаза загорелись от неожиданного взрыва энергии. – Я смогу помочь тем, кто страдает от этой дряни, я помогу найти для них новые способы избавиться от привычки к наркотикам. Я читала о синтетических лекарствах, которые могут помочь…
После визита Колина Маккензи начала приходить в себя. Она снова стала рисовать и проявлять мало-помалу интерес к империи, которую возглавляла. Вместе с Джорданом она совершила поездки в Париж и Лондон, чтобы изучить возможность открытия в этих городах двух первых магазинов «Голд!». И она с жадностью проглядывала вороха журналов и газет, которые не в состоянии была раньше и раскрыть, она хотела знать новости. Самоизгнание очистило и освежило ее. Мир выглядел уже другим. Мода тоже была другой. Произошло едва заметное, но определенное изменение, и она почувствовала это.
Она созвала на совещание братьев, закрылась с ними в кабинете на два часа и приглядывалась к ним, пытаясь увидеть какой-то проблеск понимания или заинтересованности в ее предложениях. Сильно отяжелевший Реджи сидел с самодовольной ухмылкой на лице, готовый огрызнуться. Макс, уже полысевший к своим тридцати, беспокойно шарил глазами по комнате, нетерпеливо дожидаясь возможности сорваться куда-нибудь.
– Кто-нибудь из вас вникает в то, о чем я сейчас говорю? – спросила их она.
– Конечно, – кивнул Реджи, а Макс сел поудобнее, изображая внимание.
– Я провела исследование рынка. Я возвращаюсь! Я изучила дела наших конкурентов и просмотрела, как шла у нас продажа в последнем квартале. Мы можем работать лучше, мальчики. Мы имеем возможность расширить сейчас рынки «Голд!». Нам представляется прекрасная возможность открыть магазины в Париже и Лондоне. Может быть, мы сможем наладить и производить во Франции…
– У нас прекрасные мастерские в Лос-Анджелесе! – с жаром заявил Макс.
– Хорошо, по крайней мере мы можем работать с лучшими тканями, производить более дорогую одежду. Я больше не собираюсь использовать винил или вискозу. Я должна доверять своему инстинкту, который говорит: девушки сейчас хотят обладать вещами получше. И все начинают их делать – взгляните на Дэвида Уинтерса. Его одежда вдвое, втрое дороже моих тряпок, а распродается как горячие пирожки.
– Мак! – прервал ее Реджи, протестующе подняв руку. – Сколько раз я должен говорить тебе: один из первых принципов бизнеса – не дать себя одурачить формулой успеха…
– В моде нет никакой формулы, Реджи! – нетерпеливо отрезала Маккензи. – Мода постоянно меняется – вот почему это мода! Мы сейчас откатываемся назад, к традиционным стилям. Я достаточно долго сходила с ума, пора и кончить. Посмотрите, что Эд Шрайбер сделал для Дэвида Уинтерса. И взгляните на успех Анаис Дю Паскье. Это вовсе не совпадение, что именно они завоевали рынок. Это то, что сейчас хотят женщины.
– Они продают платья по сто долларов, Мак, – заметил Реджи, – а мы, слава Богу, всего лишь по сорок пять!
– Я хочу быть на этом рынке! – сказала Маккензи, – я хочу запустить свои руки в шелк и кашемир!
– Это не твой имидж, Мак…
– Мой имидж – это то, кем я хочу быть! – завопила она. – Я не застреваю на чем-то! Это наша компания, слава Богу, и мы можем делать то, что нам нравится!
– Не совсем так… – Макс нерешительно заерзал, и взглянул на Реджи, – почему бы не сказать ей об этом, Редж? Все равно придется, рано или поздно.
– Понимаешь, Мак, – Реджи повернулся к ней в своем кресле, – после того, как Эд оставил компанию, мы пытались сами вести наши финансовые дела…
– Вы его никем не заменили? – вскричала она.
– Подожди минутку, я пытаюсь рассказать тебе… – Он нетерпеливо замахал рукой. – Каждый раз, когда мы открывали новый магазин, нам требовалась солидная поддержка. Ты знаешь, что каждый магазин стоит до миллиона? Мы принимали финансы от различных кредиторов, и они хотели, чтобы мы занимались тем, в чем ты сильнее всех – молодежным рынком, доступными ценами на одежду и все такое….
Она встревоженно смотрела на них:
– Разве вы, шуты гороховые, не понимали, что нам нужен кто-то, кто мог бы заменить Эда? А Элистера вы заменили?
– Да не возбуждайся ты так – мы же хотели как лучше. Пресса теперь приходит к нам сама, нам не надо кому-то платить, чтобы ухаживать за ней…
– Но кто работает с прессой? Помощники продавцов? Ох, Реджи, не позволяй всему разваливаться только потому, что хочешь сэкономить на найме новых людей. Я прошу, чтобы ты завтра же поместил в «Уименз Уэр» объявление, что требуется человек по связям с прессой…
– Но мы зарабатываем больше, чем когда-либо раньше! – со злостью сказал ей Реджи. – Нам не нужно сейчас ничего менять так радикально! «Голд!» был основан на идее обеспечить молодых людей модной одеждой по низким ценам. И все прекрасно работает в этом направлении. Никто не может обвинить нас в дешевой моде!
– Реджи… Макс! – медленно сказала Маккензи, подчеркивая свое долготерпение. – Я пытаюсь объяснить вам, что нам надо быть впереди в этой игре, что наши дела пойдут даже лучше, если мы сумеем предвидеть то, что должно произойти, в течение года, ну, двух лет…
Они спорили целый час. Братья были так же прижимисты и неуступчивы в своем нежелании тратить деньги на ткани лучшего качества, как когда-то в спорах о месторасположении магазинов и отделки их интерьеров.
Она поняла, что они по-прежнему не доверяют ей. А ссылка на то, что какие-то анонимные кредиторы диктуют им, что и как делать, была слишком дикой даже для того, чтобы обсуждать ее. В конце концов они согласились, чтобы она начала работать над экспериментальной улучшенной серией одежды и направила эту серию в магазин на Мэдисон-авеню, чтобы посмотреть, как она будет продаваться. После этого они передали ей на подпись кучу документов. Она подмахнула их, не читая, а возвращая последний, совершенно разбитая, воскликнула:
– А теперь объявляю заседание закрытым! Господи, уже двенадцатый час!
В ожидании лифта Маккензи сказала:
– Я намерена дать мое первое интервью за все эти месяцы. Говард Остин в конце концов уговорил меня принять его. Он обещал, что сам напишет это интервью, и оно не будет сволочным. Я иду на это только для того, чтобы сделать рекламу фонду имени Элистера – антинаркотическому центру.
Реджи и Макс переглянулись.
– Антинаркотическому центру? – эхом отозвался Реджи. – Хм, великое паблисити, да? Великое для твоего имиджа, да? Снова собираешься стать королевской болячкой в заднице, Мак?
Маккензи в ярости обернулась к нему:
– А тебе что за дело до этого? Я делаю это в память об Элистере. Чтобы его сын мог гордиться им…
– Но это не слишком тактично! – сказал Реджи. Подошел лифт и они вошли в него. – Наркотики! Злоупотребление ими! Люди слышат эти слова, и они думают…
– Кому какое дело, что они думают? – вскричала Маккензи.
Они спустились на цокольный этаж и стояли раздраженные в холле, пока Макс доставал ключи.
– Подбросить тебя домой? – спросил он Маккензи.
– Я пройдусь, тут всего несколько кварталов.
– Уже ночь, как ты пойдешь одна?
Она обернулась к ним обоим, сверкнув глазами:
– Я ничего не боюсь! Вы это можете понять? Мой муж умер у меня на руках! Чего мне еще бояться после этого? Если кто-нибудь захочет дать мне в морду, пусть попробует! Я ему не завидую! Я сейчас так себя чувствую, что сама готова дать кому угодно в морду!
Она помчалась вниз по Мэдисон, а ее братья мрачно смотрели друг на друга. Макс что-то пробурчал, когда наклонился, чтобы запереть тяжелые, из цельного толстого стекла двери.
– С теми четырьмя дизайнерами, что она наняла, все шло гладко, – сказал он. – Они делали, что им говорили. Она же всегда находит что-то, из-за чего можно взбеситься, и ради этого чего-то мы должны отрывать от себя все больше денег. Теперь это шелк и кашемир!
Реджи сделал смиренное лицо. Они пошли к машине.
– Реджи, – повернулся к нему Макс, – а мы в самом деле нуждаемся в ней? Действительно ли так хороши эти новые дизайны, и будут ли они продаваться?
Реджи пожал плечами.
– В один прекрасный день это прояснится. – Он вскрыл пачку и сунул сигарету в зубы. – Мы должны будем выяснить это, потому что мое нутро не может переварить все неприятности. У меня хватает других проблем, вроде производства и доставки, и меня сейчас это заботит больше, чем леди Маккензи с ее трахнутыми наркотиками, шелком и кашемиром.
– Если мы когда-нибудь попробуем убрать Маккензи, это убьет маму, – заметил Макс.
– Маму должно было убить то, что в семье появился ребенок от гоя, но она пережила это, – сказал Реджи, хихикнув. – Если Маккензи снова начнет встречаться с Эдом Шрайбером, а эти двое всегда лезли друг на друга, у нас будут большие неприятности. Он забьет ей голову дорогостоящими идеями. Так что самое время, чтобы разобраться: «Голд!» нуждается в леди Маккензи или наоборот!
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Корал уговорили задержаться в «Дивайн» до середины сентября, хотя ее фамилия должна была оставаться на титульном листе журнала до конца года.
– Для сохранения преемственности, – настояла Донна Брукс.
Но мир моды загудел от этой новости. «Лейблз» писал:
«О главном редакторе какого из самых престижных журналов в мире моды поговаривают, что ее дни за редакторским столом сочтены? Новость держится в секрете, чтобы не отпугнуть рекламодателей, но издательский мир размышляет…»
Уэйленд озадаченно разглядывал заметку. Неужто осень наступит так быстро? Так бесповоротно? Он испытал укол сожаления о всех хороших днях с Корал. С Донной Брукс так интересно уже не будет, ей до Корал далеко. Едва он подумал об этом, как на его столе внезапно зазвонил телефон.
– Уэйленд? Это Донна… Донна Брукс.
– Я только что думал о вас! – ответил он. – Словно колдовство. Эта заметка в «Лейблз»… она…
– Да, она о Корал. Вы должны знать это, потому что я хочу организовать следующее награждение в «Дивайн» за достижения в моде вместе с вами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59