— Да, сэр.
— Вот и хорошо. Можете идти.
Обойдя свой стол, он вернулся на прежнее место и стал изучать другой пергамент, весь уйдя в это занятие, словно мы с моим новообретенным господином уже удалились и он остался один в кабинете. Но по ясно различимой торжествующей ухмылке на его губах я без труда угадал, насколько ему сейчас не до пергамента, — так велика была его злобная радость. Он плевать сейчас хотел на все документы на свете, он ликовал, что отомстил мне, отомстил жестоко и изощренно.
Я неторопливо приблизился к сэру Умбрежу:
— Я в вашем распоряжении, сэр. С чего мы начнем? Что прикажете мне делать?
Он глубоко задумался над моим вопросом и после продолжительной паузы сообщил:
— Самое лучшее — это начать с начала.
— Так точно, сэр.
Сэр Умбреж побрел к выходу из кабинета Юстуса. Я держался позади и чуть правей него, как и надлежало оруженосцу. В дверях старик сбавил шаг, оглянулся и, заметив меня, помотал головой. Явно силился что-то припомнить. Потерпев в этом неудачу, он мягко спросил:
— С кем имею честь, юноша?
— Я ваш оруженосец, сэр рыцарь. — Вторично представляясь старику столь формальным образом, я старался произносить слова как можно громче, чтобы заглушить сдавленные смешки, которые доносились до меня из глубины кабинета.
— Надо же! А мне, представьте, думалось, что вас давно нет в живых! Что подданные Синего рыцаря вас убили. И рассекли на мелкие кусочки.
— Я тоже об этом слыхал, сэр рыцарь.
Умбреж кивнул, вполне довольный моим ответом, и побрел дальше.
Мне оставалось одно: примениться к ситуации, извлекая из нее для себя максимум пользы и надеясь, что сэр Умбреж из Пылающего Испода отправится на тот свет все же раньше меня.

10

УЧИТЫВАЯ, каковы были обстоятельства моего существования до сих пор, надеюсь, вас впечатлит утверждение, что последовавший за этим период оказался для меня наихудшим, наитяжелейшим.
Я жил среди достатка, даже, можно сказать, роскоши и полного благополучия, я имел счастье лицезреть проявления бескорыстной мужской дружбы и взаимовыручки, но сам оказался начисто всего этого лишен, лично для меня эти блага оставались недосягаемыми, они только дразнили взор и туманили чувства. Как я и подозревал с самого начала, сэр Умбреж пальцем о палец не ударил, чтобы научить меня хоть чему-то, что подобало знать и уметь будущему рыцарю. Старик мною вообще не занимался. Приведу в качестве примера типичный мой день у него на службе.
Следуя строжайшим инструкциям своего господина, я его будил рано поутру. Потом еще раз. И еще. И старик как попугай твердил одно и то же: что он, мол, уже поднялся со своей постели. Как бы не так! Я возвращался в его опочивальню через час-другой и почтительно ему напоминал, что если б он соизволил наконец покинуть ложе, это было бы замечательно, просто великолепно и как нельзя более своевременно. К полудню, а бывало, что и поздней, сэр Умбреж обыкновенно принимал-таки вертикальное положение, и я ему помогал умыться и одеться.
Время в промежутках между этими ежечасными побудками я посвящал чистке его оружия, которым старик никогда не пользовался, и уходу за его конем, на котором он никогда не ездил.
Ах, что за чудный, роскошный был у него жеребец, доложу я вам! Звали его Титан, и огромный, статный зверь полностью оправдывал это имя. Я не сомневался, что Умбрежу его в свое время подарил не кто иной, как наш властитель собственной персоной.
Приведя себя в порядок с моей помощью, старик садился за стол. Принятие пищи было единственным, что его по-настоящему занимало и оживляло. Отсутствием аппетита он, мягко говоря, не страдал, а если выражаться точнее, был настоящим обжорой. И это при его-то худобе! Я просто диву давался, как в нем умещается вся та прорва снеди, которую он с наслаждением заглатывал. Забавно было за ним следить, когда он насыщался: представьте, ставят перед человеком кусок жаркого на огромной тарелке, или зажаренного целиком зайца, или полный кувшин меда. Проходит всего только миг, и еды или питья как не бывало. Тощий старик успел все в себя убрать. И на его морщинистом лице появлялась сытая, довольная улыбка. Утолив голод, Умбреж откидывал голову на спинку своего кресла и дремал час-полтора, переваривая съеденное, совсем как змей.
За сим следовал отрезок дня, когда мой наставник и господин бывал наиболее активен (не считая времени приема пищи, о чем я уже упоминал). Часа в три-четыре пополудни он, как правило, выходил на главную городскую площадь, где прогуливался, улыбаясь прохожим и время от времени останавливаясь, чтобы поболтать с купцами и лавочниками. Горожане из числа простолюдинов очень его любили и уважали, потому что он до них снисходил, и им это льстило. У остальных рыцарей, разумеется, не было времени и желания беседовать с людьми столь низкого звания. А Умбреж вел подобные разговоры с большим удовольствием. И хотя ему нередко случалось терять нить беседы или повторять одно и то же по нескольку раз, а порой начисто забывать, к кому он только что обращался, купцы и лавочники от души ему это прощали, находя старика рыцаря забавным и милым.
Совсем иного мнения о моем наставнике придерживались все до единого рыцари из числа приближенных короля. Я быстро усвоил, что сэр Умбреж является посмешищем в глазах придворных и замковой челяди. Разумеется, в открытую они над ним не насмехались, хотя вполне могли бы себе даже и это позволить — Умбреж все на свете забывал и перевирал, и потому шутки в свой адрес и самих шутников помнил бы не долее минуты. Но придворные тем не менее предпочитали злословить о нем заглазно. Помню, однажды несколько рыцарей от души веселились неподалеку от главного входа в замок, обсуждая моего наставника и не заметив нашего с ним приближения. Я хорошо расслышал, с какой издевкой говорили они о старике, и мне стало неловко. Что же до тугоухого Умбрежа, то он только взрывы смеха и различил и, подойдя к развеселой компании вплотную, стал хохотать с ними вместе, сам не ведая над чем. Разумеется, шутники при этом просто взвыли от смеха.
Умбреж был оставлен при дворе в знак особой к нему милости со стороны короля Рунсибела. Последний, когда еще был юнцом, однажды подвергся нападению целой шайки разбойников-головорезов. Умбреж был в ту пору простым воином-наемником. При виде юноши, отважно сражавшегося за свою жизнь с целой толпой негодяев, он поспешил к нему на выручку, помог отбиться от нападавших — весьма искусно управляясь, если верить рассказу короля, со своим мечом, копьем и щитом, — и после того как больше половины разбойников были убиты, а оставшиеся в живых обращены в бегство, приготовился было дать своему коню шпоры, но Рунсибел осведомился о его имени, и Умбреж с готовностью назвался. Тогда будущий властитель Истерии пообещал, что в случае если станет королем, отважному воину будут пожизненно гарантированы рыцарское звание и придворная должность, а также сопутствующие последней достаток, почет и уважение. Умбреж в ту пору не придал обещанию невзрачного с виду юноши никакого значения, но годы спустя Рунсибел и в самом деле пробил себе дорогу к Истерийскому трону и, что самое удивительное, сдержал слово, данное наемнику. Со времени их первой встречи немало воды утекло, и Умбреж здорово сдал за эти несколько десятилетий. Но могло ли это хоть что-то значить для могущественного короля Истерии? При взгляде на старого воина он всякий раз вспоминал себя безбородым юнцом, а своего спасителя — все тем же неустрашимым воином, каким тот был когда-то, заслуживающим самых высоких почестей, самых щедрых наград.
Все это было очень трогательно и, безусловно, делало честь нашему доброму королю, однако не мешало рыцарям относиться к сэру Умбрежу как к какому-то шуту гороховому.
Мне было бы плевать, как воспринимают старика окружающие, если б насмешки, адресованные ему, не затрагивали, причем в весьма значительной степени, также и вашего покорного слугу. Будучи оруженосцем ходячего посмешища, я сам сделался объектом зубоскальства окружающих и ничего не мог с этим поделать. Нынче, оглядываясь назад, я склонен относиться к тогдашним проявлениям неприязни и пренебрежения к своей персоне с философским спокойствием и с великодушным признанием того факта, что, скорей всего, на месте любого из моих тогдашних ровесников оруженосцев сам вел бы себя в точности так же. Но в то время, о котором я веду речь, мне было не до великодушия. Я злился на всех и вся и ужасно тяжело переживал те унижения, которым подвергался. Мой собственный внешний изъян, разумеется, только усугублял положение. Калека оруженосец при выжившем из ума старике рыцаре, вот кем я тогда был.
Мои ровесники, повторюсь, не упускали случая как-либо меня задеть. В этом они брали пример со своих наставников рыцарей. Те едва ли не в открытую насмехались над Умбрежем, а их подопечные упражнялись в остроумии на мне. Заводилой среди этой ватаги юнцов был оруженосец сэра Кореолиса, называвший себя Булатом Морнингстаром. Сомневаюсь, чтобы это было его настоящее имя, скорей всего, что-то вроде воинского псевдонима, который он сам придумал. Вероятно, чтобы лишний раз подчеркнуть свое превосходство над остальными.
Булат был в избытке наделен всем тем, чем я мечтал обладать и чего был лишен по прихоти судьбы. Он был красив, высок, силен и строен. Чего стоила одна его походка — небрежная, вразвалочку и вместе с тем изящная. Рассуждая о чем-либо, он никогда не обращался непосредственно к своему собеседнику. При звуках его голоса мне лично всегда казалось, что речь Булата адресована всем окружающим без исключения. Кстати, голос у него был удивительно глубокий, бархатистый и музыкальный, и Булат то понижал его, то мягко повышал, и когда он говорил, у слушателей возникало ощущение, что из уст его льется какая-то мелодия, песня. По правде сказать, «пел» он по большей части хвалы самому себе.
Этому светловолосому гиганту, как вы можете догадаться, уверенности в себе было не занимать. Он считал, что все на свете ему по плечу. И лично меня больше всего бесило, что это было очень похоже на правду! Остальные оруженосцы, разумеется за исключением меня, были все как на подбор сильные, крепкие и смелые юнцы, но с Булатом мало кто из них мог сравниться. Поэтому они единогласно избрали его вожаком своей стаи. Он всегда и во всем задавал тон, его авторитет был непререкаем.
В отличие от мальчишек из нашего Города, которые не упускали случая задать мне, маленькому калеке, взбучку и изукрасить мое тщедушное тело узором из синяков и царапин, компания Булата действовала иначе: эти предпочитали наносить мне другого рода увечья, они ранили меня словом, царапавшим душу. Ей-богу, с прежними моими недругами было проще, синяки и царапины, как оказалось, заживают куда быстрей, чем душевные раны.
— Как успехи у доблестного оруженосца сэра Умбрежа? — бывало, с ехидной улыбкой осведомлялся Булат. — Поди, много пришлось в последнее время сражаться? И еще больше практиковаться во владении мечом? Довелось ли тебе сегодня победить дракона, Невпопад? О, я и забыл, ты ж ведь наверняка отправляешься в странствие на поиски приключений, за славой! Эй, оглянись, Невпопад! Прекрасная дама попала в беду! Она, бедняжка, пропадет без твоей помощи! Торопись!
Подобные речи, как вы догадываетесь, завершались оглушительным хохотом всей компании. Потом, вволю повеселившись, оруженосцы окидывали меня презрительными взглядами и продолжали свои разговоры, в которых я не участвовал.
Неприятно в этом сознаваться, но меня подобные поддразнивания ужасно злили, просто приводили в бессильную ярость.
Умом-то ведь я прекрасно понимал, что переживать мне было решительно не из-за чего. Я уже не раз упоминал, что к рыцарям и к самому понятию рыцарственности относился весьма скептически. Точнее, терпеть не мог это сословие, будучи не понаслышке знаком с некоторыми повадками его представителей. Мне было известно, сколько зла способны причинить благородные сэры ни в чем не повинным людям. Причем сделать это походя, торопливо и бездумно. Мое существование служило постоянным напоминанием обо всем этом.
Но я так часто и подолгу наблюдал, как они, эти насмешники-оруженосцы, упражняются в фехтовании, я с завистью следил за тем, как день ото дня растет их мастерство под руководством опытных наставников. Их попеременно заставляли наносить удары по деревянным чурбанам, колоть их и рубить, а после сражаться друг с другом. Мне, само собой, никогда не доводилось участвовать в подобных забавах — ведь за процессом обучения оруженосцев воинской науке должны были наблюдать рыцари, которым те служили и повиновались, мой же доблестный ментор редко когда бодрствовал дольше получаса кряду.
Дни тянулись за днями, складываясь в недели и месяцы, потом уж и год миновал, но для меня все оставалось по-прежнему. Я просто не знал, куда себя деть и как выразить переполнявшие меня злость и досаду. Прочих оруженосцев наверняка удивляло, что я не делал никаких попыток изменить свое положение и продолжал болтаться по крепости без дела, мозоля им глаза. Возможно, кто-нибудь иной на их месте восхитился бы моей преданностью слабоумному рыцарю-наставнику и самой идее рыцарства, но Булат и компания были куда как от этого далеки. Они попросту решили, что я слишком глуп, чтобы осознать всю нелепость и унизительность своего положения при дворе, и только потому не пытаюсь сбежать.
За истекшее время произошло два довольно значительных события. Первое: король-скиталец Меандр покинул нашу страну. Ничего удивительного, впрочем, в этом не было. Он нигде подолгу не задерживался. Король Рунсибел, надо отдать ему должное, повел себя в отношении этого Безумца весьма мудро и дальновидно: пальцем не тронул ни самого умалишенного монарха, ни его подданных. Не встретив враждебности со стороны истерийских властей, Меандр после недолгого пребывания в пределах нашей державы впал в тоску и решил двинуться в какое-нибудь другое королевство, так что расчет мудрого Рунсибела полностью оправдался. Меандр устремился в иные земли, чтобы, возможно, вступить в войну с тамошними властителями или развлечь себя каким-либо иным образом. В общем, только мы его и видели. А вместе с ним из Истерии убрался целым и невредимым и тот негодяй, что убил мою мать. Мысль о его безнаказанности словно заноза сидела в моем сердце, и я не чаял когда-либо от нее избавиться. Добро бы еще я провел этот долгий год, совершенствуясь в воинском искусстве, чтобы когда-нибудь стать достойным соперником этому мерзавцу и вызвать его на поединок. Но время шло, а меня никто даже меч держать не научил.
Вторым из числа важных и довольно неприятных событий последнего времени явился вызов, который бросил нашему королю военный диктатор соседней с Истерией области, некто Шенк. Последний вдруг взял да и выдвинулся со всеми своими вассалами к истерийским границам, словно решил проверить их на прочность. Рунсибел немедленно созвал своих рыцарей на совет и объявил им, что столь дерзостная вылазка должна получить немедленный и решительный отпор, вследствие чего он намерен отправить к северо-западным рубежам страны небольшую мобильную армию. Рыцари, коим выпадет честь командовать подразделениями этой армии, будут избраны посредством честной жеребьевки.
Рунсибелу, оказывается, не впервой было доверять решение об участии рыцарей в войнах слепому случаю, то есть жребию. Происходило это вот каким образом: имена всех истерийских рыцарей записывались на кусочках пергамента, и последние затем помещались в круг, начертанный на мраморном полу в одном из залов крепости. В зале этом вечно гуляли сквозняки, и потому через минуту-другую легкий бриз подхватывал бумажки и принимался их кружить. Некоторые неизбежно выдувало за пределы круга. Их подбирали с пола и зачитывали значившиеся на них имена. Таким образом, кое-кому из рыцарей в буквальном смысле слова «выпадала» честь воевать за корону и отечество.
Кстати, согласно ритуалу, куски пергамента, очутившиеся вне круга, собирал с пола не кто иной, как придворный шут Одклей, сопровождая это занятие обычными своими ужимками и шуточками. Потом передавал их королю, и последний с нарочитой медлительностью разворачивал их один за другим и торжественно зачитывал имена счастливцев, каждого из которых тотчас же шумно приветствовала и поздравляла толпа придворных.
В тот злосчастный день, о котором я веду речь, в числе избранных посредством жеребьевки оказался и сэр Умбреж. Стоило только королю громогласно, с чувством произнести его имя, как отовсюду послышался шепоток, который не смогли заглушить даже звуки осторожных рукоплесканий и приличествующих случаю поздравительных возгласов. Придворные были в явном замешательстве. Трудно было представить себе существо более нелепое и бесполезное на поле военных действий, чем старина Умбреж.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76