…Вала стоял рядом с человеком и сурово смотрел ему в глаза:— И зачем же ты сделал это, Хурин? Неужели я дал тебе повод?Человек отвел взгляд и, смежив веки, откинулся на подушки. Говорить было тяжело и мучительно стыдно.— Прости. Но сомнения истерзали меня. Я не знаю, чему верить. Не так легко забыть все, чему учили с детства. Я хочу верить тебе — и не могу. Послушай, я говорил с тобой, я не верю, что ты так нечеловечески жесток. Я не знаю, зачем ты велел меня лечить. Если для новых мучений, то лучше убей меня. Верю, ты знаешь жалость. Может, я обманываюсь и ваш обычай велит убивать пленных мучительной смертью, но хотя бы ради своего прошлого сжалься надо мной! Ведь ты пришел в Арду из любви к ней, так вспомни же свое прежнее имя! Ведь не всегда ты был таким!— Верно, — тяжело сказал Вала. — Верно, Хурин. Не всегда. Когда-то я даже умел летать, смеяться и петь. Пока брат мой не сломал моих крыльев, не отнял мою радость, не лишил меня песни. Но имя свое я помнил всегда. Я никогда не менял его и не изменял ему. Странно, что и ты помнишь его смысл. Почему? Почему не Восставший в Мощи?— Но я же знаю язык Элдар…— Другие тоже знают, но почему-то не понимают… Благодарю и за это. За то, что поверил в мое милосердие. За то, что поверил мне. Жаль, что твой тезка не был столь понятлив. Когда встанешь на ноги, я отпущу тебя. А пока, — коротко усмехнулся, — ты мой пленник.
Он не сразу покинул Твердыню. Здесь его уже никто не считал врагом и свободы его никто не стеснял. Странно, но мысль о побеге никогда не приходила ему в голову. А иногда он покидал черный замок в горах и подолгу бродил по лесам. И, должно быть, сама судьба вывела его — сюда……Как сказка. Печальная и прекрасная сказка. Красавица спит в пещере у темного озера среди елей; спит волшебным сном — пока не придет тот, кому суждено будет разбудить ее… Он долго смотрел в юное печальное лицо спящей, а потом, не удержавшись, наклонился и поцеловал ее. И это тоже было — сказкой, потому что она открыла глаза и улыбнулась ему. Он не сразу решился задать вопрос:— Кто ты?..Шорох-шепот:— Ахтэнэ…
— Долго ты был моим гостем, Хурин. Теперь ты совсем здоров и можешь уйти.— Господин… Куда же мне идти теперь? Разве я смогу уйти один? Разве ты позволишь взять с собой это сокровище?— Напротив. Я хочу, чтобы вы ушли. Она… согласна?— Да, господин!— Пусть будет так. Ты свободен. Я не стану брать с тебя слова не поднимать меча против Севера…— Почему? — вспыхнул Хурин. — Неужели ты думаешь, что я смогу…— Не спеши. Ты из дома Хадора. Верю, ты сам не пойдешь против меня; а твой народ? Что будет, если тебе придется выбирать между клятвой верности твоего дома и тем словом, которое ты готов сейчас дать мне?Хурин опустил голову.— Хочу только попросить тебя — уводи своих людей. Уходите на восток, за горы.— Зачем?— Это не тайна. Будет война. Последняя — после здесь ничего не останется. Никого. Самой этой земли не станет, — голос Изначального звучал глухо. — Но легкой победы не будет: мы не станем сдаваться. Нужно время, чтобы люди успели уйти. У нас нет выхода: мы купим это время кровью. Видишь, я откровенен с тобой, Хурин из дома Хадора.— Уже семьдесят лет, — не поднимая глаз, проговорил Хурин, — мы не воюем с Севером. Только с орками Дортонион. Никто не говорит о большой войне…— Не вы ее и начнете. Война придет от заката, из земли Аман. Вы еще не знаете этого; но знаю я. Когда Три Племени выступят вместе с Бессмертными, что станешь делать ты? Вас и без того слишком мало.Жестокая это была откровенность: Хурин не знал, что ответить. Минуту назад он готов был поклясться едва ли не в верности Владыке Севера… а теперь?— Уходите, пока есть время. Гибель твоих людей ничего не изменит, — Изначальный жестко усмехнулся, — даже если бы вы сражались на нашей стороне; а этого не будет.— А как же… ты? — неловко спросил Хурин.Изначальный пожал плечами.— Не говори, что был здесь. Все равно тебе не поверят, — спокойно посоветовал он. — И береги ее.— Обещаю, — еле слышно проговорил человек.— Хорошо. А завтра пусть у нас будет радость — пир и веселая свадьба. Не так уж часто здесь такое бывает…
Он натолкнулся на нее в галерее — она стояла у окна, пристально глядя ему в лицо. Тонкая, худенькая, какая-то ломкая, как тростниковый стебель под порывами зимнего ветра. Ты хотел спасти меня, Тано? Как тогда? Не отвечай, я знаю. Ты понимал, что слово клятвы меня не удержит, и вот — сделал так, что я должна уйти… Тано мельдо, не обманывай себя: он дорог мне, но это — мэлтайрэ: нежность, привязанность, понимание… Я знаю, если останусь — он любит меня, он останется тоже, может, попытается привести сюда своих воинов, и… Я вижу, что будет. Я должна уйти. Но я вернусь. Не теперь. Не скоро. Знаю, ты думаешь — этого не будет. И все-таки я вернусь к тебе. Ты думаешь, ты — бог, а богов нельзя любить. Но ты — человек. Обрученный с Артой, и я… Ты слышишь меня, Тано айанто? Он отступил на шаг — такая яростная горькая вера была в ней; споткнулся, дернувшись от внезапной боли — мгновенно тонкие пальцы оплели его запястья, и боль схлынула — только зрачки целительницы расширились: сухие обморочные глаза. Ты слышишь. Это как лестница, и я не знаю, сколько в ней ступеней — но пройду их все. И я вернусь. Потом можешь прогнать, можешь сказать, что я не нужна тебе, — все равно. Потому что тогда я сумею то, чего не смогла сделать сейчас. Ты слышишь ?Она коснулась рассеченной шрамами щеки — легко, так легко, как вздох. Ты слышишь. Им-мэй эйнэле-тэи тэссэ. Им-мэй лонндэле-тэи опор. Она ушла стремительно — ни остановить ее, ни ответить ей он не сумел. Века — я не увижу тебя. И никогда не забуду тебя…
…Молодому мужу воины поднесли великолепный меч. Он принял оружие с поклоном, коснулся клинка губами и, мгновение помедлив, сказал твердо:— Никогда этот меч не поднимется против твоих людей, господин. В том клянусь за себя и за детей своих!Одобрительный гул был ему ответом — только Изначальный тихо вздохнул. Юному тяжело заглушить голос сердца; а он еще так молод, этот Хурин из дома Хадора… Будем надеяться, что ему не придется выбирать. Учитель обернулся к Ахтэнэ — и на мгновение замер, встретившись с ней глазами. Девушка заговорила первой.— Тано… — с трудом давались слова, — прими мой дар.Распахнула легкий черный, шитый серебром плащ — и, привстав на цыпочки, бережно возложила на седые волосы Учителя венок: ломкие звезды элленор, серебристо-белые, едва распустившиеся бутоны звездоцвета- гэлемайо и веточки можжевельника, словно дымкой окутанные тонкими нитями звездчатки- гэллаис .На несколько мгновений он замер, словно боялся пошевелиться или вздохнуть; потом протянул руку, и узкая рука девушки доверчиво легла в его ладонь.— Благодарю… Ахтэнэ. «И перед всеми скажу…» Вот ты и сказала. Он подал Ахтэнэ маленький ларец из лакированной меди:— Я дарю тебе этот убор. Тот, кто носит его, будет любим всеми и всегда. И… не забывай меня.— Я никогда не забуду, — тихо ответила Ахтэнэ.Вала стремительно обернулся к Хурину, сильно сжал плечи человека, заглянул в глаза, встряхнул:— Береги ее. Береги ее, слышишь?Было что-то в его глазах, в тихом напряженном голосе, отчего человеку захотелось вдруг преклонить колено — не мог он сейчас смотреть в эти глаза, только ответил глухо:— Я клянусь, — и склонил голову.
Гортхауэр вошел молча и остановился на пороге. Учитель не смотрел на него. Пламя свечи под его пальцами вытягивалось — скручивалось в тугую спираль — опадало и снова тянулось вверх.— Ты понял.Гортхауэр как-то судорожно кивнул.— Я не могу оставить ее здесь. Понимаешь…— Не надо… не говори ничего.— Она не должна — еще раз… Я не могу. Скажешь — жестоко?— Я не судья… нет, я не то… но что же теперь делать…— Именно. Что — же — теперь — делать, — размеренно и ровно.Поднялся резко — плащ взметнулся изломом крыл:— Я иду. Не спрашивай ничего. Так надо.
— Тано… я ждала тебя. Прости, я не могла уйти так.Она зябко куталась в тот же черный, шитый серебром плащ, улыбалась грустно и неловко.— Я должна была… должна была попрощаться с тобой. Тано. Тано… Прости меня… за это, — подняла руку, почти коснувшись венка, — и торопливо отдернула. Он покачал головой: промолчал.— Они долго не увянут.— Знаю. Ты — кэннэ йоолэй.— Тано, — повторила беззвучно. И еще раз: — Тано…Не плакала — просто стояла и смотрела неправдоподобно-огромными беззащитными глазами; шепотом:Энгъе а ниэнэ-алва о антъели кори'м:Листья осоки и ивы в моих ладонях -скорбь и разлука, -Танно ан горт-анта суули ойо и-тхэннэ -И не укрыться сосне на ладони вершины…Замолчала. Потом — тихо:— Прощай?..Прикосновение тонких пальцев к ладони — легкое, как дыхание. Он крепко сжал ее руки:— Таирнэ…— Тано…Больше — не было слов, и так можно было стоять бесконечно, глядя в глаза — не было смысла в словах, потому что — все равно не успеть сказать всего, так хотя бы — запомнить, запомнить… РАЗГОВОР-XV … Со времени прошлого разговора почти ничего не изменилось. Стол; на столе — свеча и книга; у стола все те же двое — Собеседник и Гость. Может быть, Гость снова пришел сюда (куда, кстати? — но темно, темно…), а может быть, это продолжение все того же разговора… — Странно… Вы не находите, что во всех рассказах о Твердыне Севера чувствуется какая-то печаль… обреченность? Неужели все эти воины в течение сотен лет были уверены, что в конечном итоге их ждет поражение? — Нет. Разумеется, нет. Дело в том, кто рассказывает об этом; наверное, тот, кто писал Книгу, знал, чем все закончится. Это не столь обреченность, сколь ощущение неизбежной потери… Собеседник поднимается, начинает медленно расхаживать взад и вперед по комнате: колеблется, тянется за ним пламя свечи. — Конечно, никто не знал. Ни воины, ни Учитель… По всему ясно, что Собеседнику тяжела эта тема разговора; похоже, он все-таки более пристрастен в отношении Книги, чем это могло показаться на первый взгляд. — Почему здесь так много рассказов о тех, кто приходит в Твердыню ? Понимают — или отвергают то, что видят там, уходят или остаются… — Хотя бы потому, что каждый такой пришедший для Твердыни — событие. Помимо этого, жизнь там идет своим чередом; вряд ли многим была бы интересна, скажем, глава, где описывалась бы обработка и прядение льна, ткачество, различные способы окраски тканей… — Но войны — тоже события, а в этой Книге почти не рассказывается о войнах, о битвах — почему? Пять великих Белериандских войн — где все это? Даже ни одного поединка не описано толком! — Да Книга-то, в общем, не об этом… Рыцарских романов и баллад о «сражениях Света и Тьмы» хватает и без того. Впрочем, и в «Сильмариллион» не излагаются подробно боевые действия. В одном из рассказов Книги есть такая фраза: "Я не вижу битв и не смогла бы рассказать ни об одной из них. Когда пытаюсь посмотреть туда, у меня только кровь перед глазами. О войнах пусть рассказывают другие. Я — не могу". — Кто это говорит ? — Видящая — из тех, что могут читать прошлое мира, как книгу. Может, конечно, это потому, что она — женщина и жизнь ей ближе, чем смерть. — А Книгу саму тоже писала женщина ? — Это имеет значение ? .. Гость некоторое время ждет, но Собеседник не прибавляет больше ничего; только когда Гость переворачивает следующую страницу, говорит тихо: — Конечно. Войны — это тоже события. Рассказ об одной войне здесь все-таки есть. Забавно. Вы задали вопрос, стоя на пороге этого рассказа… ВОЙНА ГНЕВА: Твердыня 587 год I Эпохи, март — сентябрь
Черный зал, черные с серебром — одежды, отраженное в зеркалах пламя звездных светильников. Круг тех, чьим плечам бремя — судьбы многих. Один — на возвышении, руки в перчатках неподвижно лежат на подлокотниках трона.— Вы принимали клятву. Вы клялись исполнить любой мой приказ. И теперь я приказываю вам: уходите.Они молчат — молчат все; тишина неправдоподобная, оглушительная, в ней не слышно даже дыхания. Первым встает золотоглазый светловолосый воин — на тунике серебряно-серым и лиловым вышито крыло ночной птицы:— Мы принимали клятву, верно. Ни у кого из нас никогда не было и мысли нарушить твой приказ. Но сейчас ты приказываешь нам стать предателями. Прости — это нам не по силам. Мы остаемся. Я, Хонахт, вождь клана Совы, сказал.Вторым поднимается человек средних лет со странными приподнятыми к вискам зелеными глазами, с проседью в иссиня-черных прямых волосах:— Слово т'айро Хонахта — истина. И я, Хоннар эр'Лхор, говорю: нас называли Волками Севера — не дело волкам трястись за свою шкуру и предательством спасать жизнь. Мы остаемся.Вала смотрит прямо перед собой, стиснув больные руки. Один за другим они встают, и эхо высокого зала подхватывает, уносит под своды:— Я, Рохгар эр'Коррх, сын вождя клана Ворона, говорю…— Я, Льот ан'Эйр, вождь клана Молнии, говорю…— Я, Дарг из рода Гоннмара, предводитель Стражей Пограничья, говорю…— Я, Тъерно из рода Льерт, предводитель сотни, говорю…— Я, Ульв, предводитель сотни, говорю…— Я, Тхаль из рода Хъорга, мастер меча, говорю…Когда в зале снова воцаряется тишина, он поднимается, не глядя ни на кого, и медленно произносит:— Я не властен ныне приказывать вам и не могу более просить, потому принимаю ваше решение и подчиняюсь ему. Я, Мелькор, сказал.И склоняет седую голову.…Он остается один в полумраке зала — выпрямившись, стоит, запрокинув лицо, закрыв глаза, а неслышное эхо повторяет — повторяет — повторяет -— Я, Къоро тарн-Линнх, сын вождя клана Рыси, воин Свершения, говорю…— Я, Дарн Кийт-ир, сын вождя клана Ястреба, говорю…— Я, Лхорро из клана Волка, воин Слова, говорю…— Я, Торр иро-Бъорг, вождь клана Медведя, говорю…— Я, Айтии, сын Твердыни, целитель, говорю…
«Так он сказал: должно покинуть эту землю женщинам, и детям, и старикам; и тем, кто не успел стать воином…» — Я не уйду, отец. Я ведь тоже умею сражаться, ты сам учил меня!— Лхайни, в иное время ты только через четыре года принял бы меч Твердыни. Ты слышал то, что было сказано на совете. И я скажу — в бою ты будешь помехой мне.— За что, отец?!.— Ты сам поймешь, что это правда. Ты должен уйти.— Отец!..— Это слово Тано и мое слово, ирни.— Я… — сквозь зубы, не поднимая сухих глаз, — я принимаю… «…и тем главам родов и кланов, кто уже принял меч, но не оставил детей после себя…» — Льот, я прошу! Я мужчина, я воин, почему ты отказываешь мне?— Брат, у клана должен быть вождь. Это — тяжкое бремя; много легче погибнуть в бою. Тебе — хранить людей. Тебе — меч вождя. Это слово Тано и мое слово, т'айро.— Я, — глухо и тяжело, — принимаю… «…и тем, кто хранит мудрость Твердыни — Воинам Слова, Знания и Свершения, тем, кто не оставил учеников…» — Я умею сражаться, Веллх, ты же знаешь!— Он сказал — это дело воинов. Тебе назначено другое: ты знаешь, что не мог бы стать танцующим-с-мечами.— Веллх, тарно айанто — ты приказываешь мне бежать? Спасать свою жизнь, позволить моим братьям выкупить ее кровью? За что ты так унижаешь меня?!— А что останется тем, кто уйдет? Думаешь, им не нужны будут мастера металла, хранители мудрости, менестрели? Хочешь, чтобы и памяти об Аст Ахэ не осталось? Так, тарно Улхар?— Нет, но…— Это — слово Тано.— Я, — прикрыв глаза ладонью, — я… принимаю…
«…и ученикам Мастеров Меча, дабы стали они щитом людям…» — Мастер Тхаль, но почему? Ведь и ты идешь в бой! Разве мы не воины?— Тарни, если все мы погибнем — кто сохранит наше искусство? Или не останется больше танцующих-с-мечами? Мне и без того много лет. Вы трое — лучшие из моих учеников. Вы должны остаться жить. Вы — защита людям. Это слово Тано и мое слово, тарни.Рука сжала рукоять меча:— Я принимаю, тарно.
… — Харт'ан Мелькор, он говорит слово к хар-ману Рагха, — посланник хорошо знал язык иртха, но имя Тано не смог произнести так, как они. — Хар-ману Рагха, она слышит слово?— Йах, хагра, сын Волка, — ответила мать рода, указав черному воину на медвежью шкуру у очага. — Огонь иртха — твой огонь.Воин поклонился и сел. Высокая честь — быть приглашенным к очагу матери рода, он знал это.— Харт'ан говорит, хар-ману собирает иртха, хар-ману уводит их за горы, откуда приходит солнце.— Слух Рагха открыт речам хагра. Зачем?— Он говорит: три, четыре луны проходят, улахх идут из-за горькой воды, много — сосчитать нельзя. Улахх несут смерть. Он говорит — будет битва битв. Он говорит — уходи.

Рагха задумалась, теребя длинные, во много рядов, бусы из пестрых камешков.— Много холодов ушло, — медленно заговорила она, — сосчитать нельзя; Рагха тогда говорит, иртха — меч в руке Высокого. Много битв ушло, иртха сражаются за него. Теперь харт'ан говорит, будет битва, иртха уходят. Харт'ан, он уходит тоже?— Йирг, — словно сталь рассекла воздух.— Кто тогда сражается за харт'ан Мелхар?— Хагра из Высокого Дома. Харт'ан говорит, когда улахх приходят, эта земля, ее не будет совсем. Никого не будет. Горт'ханг, злая смерть для иртха. Надо уходить.— Рагха слышит слово.На этот раз мать рода умолкла надолго.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65