На улице их ждал Пентекостес, сердито поправляя узел галстука и указывая на развешанные плакаты. В качестве префекта он не видел способа воспротивиться выражению воли народа.
– Очень сожалею, Полидоро. Только посмотрите, чего они тут понавесили. Налетели как египетская саранча, я ничего не мог поделать.
Пентекостес, терзаемый деликатностью, шумно сморкался, и видно было, что он охотно скрылся бы с глаз фазендейро. Его удерживали лишь торжественность его миссии и богатство Полидоро.
В пятницу Триндаде проснулся изукрашенный плакатами, приготовленными специально в честь бразильской футбольной команды накануне финала чемпионата мира.
– Как хороши украшенные плакатами улицы! Это воскресенье принесет славу Пентекостесу, – насмешливо сказал Виржилио, не догадываясь о причинах дурного расположения духа политического деятеля.
– Поглядите на плакаты: ДА ЗДРАВСТВУЕТ МЕДИЧИ, ПРЕЗИДЕНТ-ЧЕМПИОН! – Радость Мажико выдавала его любовь к военным. Со времени переворота в 1964 году он был спокоен за судьбы Бразилии.
– В Триндаде подлиз – пруд пруди, – презрительно отрезала Диана.
Развешанные по улице плакаты напоминали про флажки на июньских торжествах. Каждый плакат по-особому обожествлял того или иного игрока. О героях Олимпийских игр был сложен целый эпос; под эгидой самого Нептуна, в пене славы красовалось имя Пеле.
– А это что такое? – запинаясь, произнес Полидоро и указал на плакат между Медичи и Пеле.
Себастьяна, при всей своей скромности, захотела показать свои хилые успехи в чтении, которому обучал ее Виржилио, и начала читать по слогам:
– Про-сти-тут-ка вер-ну-лась. Бур-ны-е а-пло-дис-мен-ты! – прочла она с одного захода.
Себастьяна осталась довольна, но правильное прочтение пока что не сопровождалось у нее столь же быстрым пониманием прочитанного. Поэтому она гордо выпрямилась, готовая пожать лавры. Но, обернувшись к Полидоро, увидела, что он побледнел и чуть ли не лишился чувств. Только тогда она заподозрила, что в надписи что-то не так.
– А о какой это проститутке там написано? – недоверчиво спросила она.
Эрнесто подошел к Пальмире, желая показать себя перед ней храбрецом.
– Это работа Нарсисо. Война началась, но и мы к бою готовы.
Себастьяна, проникшаяся высоким искусством и воображавшая себя куртизанкой былых лет, вовсе не оскорбилась: ведь даже на земле Христа, так далеко от Триндаде, многих женщин забрасывали камнями только за то, что они занимались этим ремеслом. В любую эпоху ханжи и импотенты требовали человеческих жертв.
– Настала очередь Триндаде показать свою нетерпимость, – сказала она, вспомнив одну из фраз Виржилио.
Пентекостес еще не ушел и дожидался, как развернутся события.
– А чем вы можете доказать, что существуют подобные обвинения? С каких пор нас можно сравнивать с язычниками? Если вы ставите под сомнение наш уровень цивилизации, почему бы не обратиться в суд с жалобой? – вызывающе высокомерно изрек он.
Вмешательство Пентекостеса грозило обернуться ссорой с Полидоро – удобный случай посчитаться за старые обиды.
– К чему столько пустых слов, Пентекостес? Кого вы хотите обмануть, кроме проституток и сутенеров? – ответил Полидоро, приготовившийся к схватке: не верил он, что слова этого человека разрубят узел.
Пентекостес уступил, пытаясь скрыть собственное замешательство. Дружба с семейством Алвесов, особенно с Полидоро, обязывала его к сдержанности, даже невзирая на престиж и служебный долг. К тому же и время поджимало: давно пора ему сидеть в кабинете и защищать интересы города.
Слова Пентекостеса побудили многих вернуться в «Ирис». Все еще глядя на плакат, который никто не догадался снять, Полидоро вдруг заметил, что остался один. Подумал, что Виржилио, знаток стратегии, почерпнутой из книг о войне, должен был остаться рядом с ним.
– Враг начал сжимать кольцо осады, – сказал Полидоро. – Хотят посадить нас на хлеб и воду, верно, Виржилио?
Его успокоило воспоминание о Библии. Евреи, защищая своего единого Бога, тоже жизни не жалели.
Думая о клеветнических обвинениях в адрес Каэтаны, Полидоро не удивился молчанию Виржилио, обычно такого говоруна. Наверное, он старается извлечь из памяти примеры, которые можно было бы использовать в борьбе с врагами. Надо согласиться с ним в том, что, как только удастся обезвредить Додо, остальные противники сами сложат оружие.
– Чем мы их встретим? – стоял на своем Полидоро. Историк словно онемел. Такое поведение граничило с эгоизмом, отсутствием солидарности.
– Вы слышите, Виржилио? Обеспечьте немедленное отступление врага, если понадобится, мы скальпелем вскроем гнойник.
Все еще глядя на плакат, Полидоро решил дать возможность Виржилио реабилитировать себя. В особенности потому, что убедился: самая драматическая ситуация нуждается в союзах и союзниках.
Виржилио пребывал в молчании, выказывая безразличие и трусость. Покинутый другом, Полидоро счел необходимым посмотреть на учителя в упор. В состоянии ли он выдержать его стальной взгляд? Но, повернув голову, не увидел Виржилио: тот исчез вместе со всеми.
– Куда удрали эти сукины дети?
Полидоро заподозрил, что его помощники юркнули в кинотеатр через боковую дверь, хлопавшую на ветру приближалась непогода.
Он не тронулся с места. Хоть его и страшило одиночество, присоединиться к остальным он не решался. Не мог предугадать, какие сети плетут для него по отдельности Додо и Каэтана с одной и той же целью – заполучить его в плен. В любой обстановке он ощущал себя жертвой этих двух женщин. Никогда Каэтана не позовет его к себе, чтобы обнять и тем самым вернуть ему жизнь или хотя бы пролить слезинку в память о былой любви.
– Ладно, пусть плакат повисит, пускай все посмотрят, – мстительно изрек он.
Хотел было уйти, но устыдился. Как вожак разбредшегося стада, он должен был собрать его снова, ибо он отвечает за все глупости, которые эти люди могут совершить. Поражение в «Ирисе» вернет его в объятия Додо.
Думая об этом, Полидоро столкнулся вдруг с Франсиско, и тот выразил ему свое восхищение.
– Можно узнать причину?
– Я всегда восхищался победителями, – сказал буфетчик, уверенный, что угодил хозяину.
Полидоро почувствовал, что ангел-хранитель в лице сплетника Франсиско простер над ним свои крыла. Не всегда можно выбирать, чье тепло укроет тебя подобно дерюжному покрову, во всяком случае, встреча с Франсиско – добрый знак. Надо во что бы то ни стало преодолеть одиночество. Хлебнув горького с друзьями, Полидоро теперь грелся под солнцем надежды. Он протянул руку Франсиско.
– Пойдемте со мной в «Ирис». Вы – мой гость.
В эту субботу учителя обуяло великодушие. В отличие от поэта Гомера, который всегда вызывал представление о древнем тезке Виржилио и которому нужен был светоч, дабы различать тени, Виржилио сам взялся освещать сцену кинотеатра «Ирис».
Он начал тренироваться накануне. Вызванная им игра света и тени поразила его воображение. Ведь он вечно от кого-то зависел, чтобы преодолеть границы и насладиться новыми видениями и сказочными пейзажами, а теперь он мог просто поднять глаза и видеть грустный склад рта и пышные груди Каэтаны. Или, скажем, маленькую хрустальную вазу – часть реквизита.
Каэтана запретила направлять свет прямо ей в лицо.
– Для такой артистки, как Каэтана, достаточно половины освещенного лица, – наставлял его Князь Данило, также опасавшийся пасть жертвой прямого луча прожектора.
Понимая всю тонкость борьбы с таким противником, как тьма, Виржилио попросил, чтобы его научили менять предохранительные пробки, но ни разу у него это не получилось. Наконец он смирился со скудными возможностями кинотеатра и пределами собственных талантов.
Вениерис с трепетом ожидал публичного признания его трудов.
– В котором часу откроют двери для зрителей? Утром, после бессонной ночи, с помощью Мажико и батраков Полидоро навесил от крыши до земли разрисованные полосы холста. Без груза на нижнем конце они хлопали о стены, искажая образ роскошного здания. Ложная дверь делала скромный кинотеатр похожим на маленький театр комедии.
Опасаясь, как бы притаившийся в засаде враг не попортил плоды таких трудов, Эрнесто с улицы изучал эффект от декорации. Моральные соображения его не трогали. В искусстве всегда нужно преступать пределы дозволенного, вздыхая, пояснила ему Каэтана. К такому же выводу он пришел в результате удачных и неудачных любовных сближений с Пальмирой.
Все еще переживая разочарование в любви на скорую руку и подавляя горестные вздохи, он попинал ногами желтые ступени нарисованной лестницы. И во время этого чисто эстетического созерцания вспомнил вдруг об оставшейся дома Вивине, отвязаться от которой под каким бы то ни было предлогом становилось все трудней.
– А что, если люди захотят подняться по нарисованной лестнице, вместе того чтобы войти в настоящую дверь?
Не желая показаться невеждой в дерзких мечтах, он попробовал оправдаться:
– Мною движет дух доброго самарянина: не хочу никаких несчастных случаев во время премьеры.
Полидоро постоянно прохаживался перед кинотеатром, следил, нет ли какого-нибудь подозрительного движения, не притаился ли где-нибудь враг. Пока они здесь будут, ни о чем не подозревая, входить в сферу высокого искусства, предательская рука может оборвать их иллюзии.
– Ну что за мания! – воскликнул Виржилио, который отказывался работать под постоянным страхом. – У доны Додо щедрая душа. Зачем ей поднимать руку на собственного мужа?
Такая наивность смутила Полидоро. Виржилио копался в пыльных бумагах, не спеша поедаемых молью, и не мог оценить проворство заклятого врага.
– Она не ваша жена. Что вы знаете об этой гадюке? – вышел из себя Полидоро, не замечая, что ранит чувства Виржилио, верного защитника семейного очага.
– Я никогда не был женат, но если бы надумал, то искал бы даму, подобную доне Додо.
Внезапная бледность учителя повергла Полидоро в смущение.
– Даже так? – воскликнул он, и в душу его вдруг закралась черная мысль: а не объясняется ли такая горячая защита тайной любовью Виржилио к его жене?
– Я сейчас живу только искусством, – заявил Виржилио, чтобы развеять черные мысли Полидоро. – Но как же я выйду на сцену, если вы все время пугаете нас врагами?
Виржилио вернулся к работе, а Полидоро, решив показать всем пример твердости духа, принялся играть с подтяжками. Брюки его были подвернуты, а рукава рубашки засучены. Вечером, когда он заявится в свинцово-сером пиджаке и при галстуке бабочкой, его легко можно будет принять за светского льва. Сама Каэтана отдаст должное его удивительной элегантности.
Когда Полидоро немного успокоился, он решил похвалить грека, сказать ему напрямик, что великие способности художника с этого дня, возможно, расстроят его дела. Кто после премьеры придет к нему покупать ткань, не опасаясь поранить его тонкую душу? В таком случае, возможно, он будет вынужден покинуть Триндаде. Полидоро выразил надежду, что после стольких лет, прожитых в Бразилии, художник не забыл обратного пути в Грецию.
Пораженный такой речью, почти в слезах, Вениерис признал возможность изменить жизненный путь, покончить с торговлей и возвратиться на землю предков.
– Я готов выполнить веление судьбы, – сказал он и растроганно поблагодарил Полидоро, глядя на свои измазанные красками руки.
Однако в эту минуту главной задачей Полидоро было нейтрализовать притаившихся в засаде врагов, не позволить им создать плацдарм для внезапного нападения.
– А где сейчас Додо? – решился он произнести грозное имя.
Мажико, которому было поручено следить за Додо и Нарсисо, со стыдом признался в своих неудачах. Те предвидели слежку и потому ходили разными путями. Когда Мажико видел Додо, начальник полиции исчезал из поля зрения. Кроме того, вели они себя совершенно невинно: ни одно их движение не выдавало черной измены.
– Все в порядке, – улыбаясь, отрапортовал Мажико и подумал о вознаграждении.
Полидоро с горечью переживал тайную неудачу. Днем он постучался в комнату Каэтаны, мечтая, что благодарная актриса бросится в его объятия: ведь его стараниями зал «Ириса» благоухал дикой лавандой; однако Балиньо, к неудовольствию фазендейро, сообщил, что Каэтана вернется только перед поднятием занавеса.
– И что это за дерьмовый занавес! – вскричал Полидоро, возмущенный тем, что Каэтана приносила его в жертву какой-то прихоти. Тем более что он сам подобрал в лавке Вениериса тяжелую непрозрачную ткань. Когда грек предложил ему скидку в цене, он из врожденной гордости отказался, ибо деньги вдруг потеряли для него всякую ценность. Он был хозяином состояния и теперь старался потратить его, чтобы разорить Додо и дочерей.
Невозмутимый Балиньо пояснил, что Каэтана, желая быть справедливой, установила жесткий режим допуска к себе: члены труппы будут приниматься по одному перед началом спектакля, чтобы она смогла дать им последние наставления.
– Это на всякий случай, ибо мы уверены в успехе. – И Балиньо торжественно добавил: – Каэтана верит в талант каждого, в том числе и в свой.
Поначалу Полидоро возмутился, но вскоре сдался. Против воли его преследовало предчувствие провала. Не то чтобы он считал Додо способной отчаянными действиями сорвать спектакль, но сама его подготовка, весьма легковесная, основанная на импровизации, вызывала у него серьезные опасения. На пастбище он прекрасно управлялся, а вот на сцене все как будто валилось у него из рук. Хоть Каэтана и делала ставку на воображение, он-то не считал, что с помощью одной лишь импровизации можно построить замок на песке и обитать в его стенах.
– Вы уверены, что все в порядке? – настаивал Полидоро, готовый, если понадобится, сию же минуту послать в столицу штата за украшениями, чтобы оживить декорации, или за целым оркестром из тех, что играют на выпускных балах в лицее.
Лаконичный ответ Балиньо его не удовлетворил.
– А радиола дядюшки Веспасиано будет работать? Без нее мы пропадем.
Впервые он говорил с Балиньо так же ласково, как с Изабелью, пока та не подчинилась всецело матери.
Перемена обращения обеспокоила Балиньо. Оробев, он уклонился от сближения с фазендейро. Непоколебимая верность Каэтане не позволяла ему быть сообщником бывшего любовника актрисы. Полидоро в жизни был переменчив, поэтому Балиньо не должен желать ему удачи и баловать его своей дружбой.
Такая странная для молодого человека холодность ранила гордость властолюбивого Полидоро. Однако, подчиняясь своим мечтам о любви, он смиренно спрятал руки в карманах брюк и не совершил никакого геройского поступка.
– Известите Каэтану, что мои счета почти оплачены. Погашу последний долг сегодня вечером, как только погаснут огни в «Ирисе», – осмотрительно сказал он, благородно преодолев желание отомстить.
Последнюю фразу услышала подошедшая к ним Джоконда. Повисшие в воздухе слова не произвели на нее никакого впечатления. Она старательно бродила по кинотеатру, точно сомнамбула. Собираясь выступить на одной сцене с Каэтаной, она испытывала странное чувство, что-то вроде сердечного обмирания; ощущала, как все прочие чувства глохнут под сухой кожей, которая уже не увлажнится, даже соприкоснувшись с другим телом.
Попав в сноп лучей блуждающего прожектора Виржилио, Джоконда вскрикнула – испугалась, как бы не выдать свои тайные мысли, – и зажала рот ладонью. Права была Каэтана, когда говорила, что сцена безжалостно порабощает каждого, кто на нее ступает: за создаваемое ею волшебство приходится платить дорогой ценой. Каэтана уверяла, что этот четырехугольный помост отбирает у человека кровь.
– Что обескровливает больше, чем любовь? – горестно воскликнула Джоконда. Ей надо было защищаться от Виржилио с его прожектором. – Наведите этот адский луч на наших врагов!
Чтобы успокоить ее, Виржилио погасил прожектора.
– Чем же я вас обидел, если дал вам жизнь на сцене? Разве вы не слышали, что сказал Данило? Без надлежащего освещения сцена не пробуждает фантазий, нас даже не разглядишь. Мы превращаемся в смутные тени.
Оказавшись внезапно в темноте, Джоконда споткнулась о ножку стула и растянулась на помосте. Испуганный Виржилио на ощупь пробрался к ней, попробовал поднять. Оказалось, Джоконда не нуждается в помощи. Ее оскорбленную гордость можно было утихомирить лишь доводами, которых он и представить не мог.
– Что вы обо мне знаете? Может, думаете, что искусство – моя главная цель в жизни?
Когда в зале вспыхнул свет, Полидоро подошел и помог Джоконде встать. Она обратила внимание на плачевный вид фазендейро. Пожалуй, в «Ирисе» не оказалось ни одного победителя.
– Что с вами? – участливо спросила Джоконда.
– Да все этот Балиньо. Держится так, будто он владелец моих фазенд.
Балиньо оказался легок на помине. И без того худой, он еще больше сдал за последние дни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43