В углу гостиной стоял пустой мольберт, что подтверждало слова художника о перерыве в занятиях живописью.
– Как-нибудь снова соберусь с духом. Я раб вдохновения, без него рука не поднимается даже смешивать краски.
Вениерис особенно напирал на свою склонность к живописи, ибо считал ее чисто греческой чертой, хотя он и оставил родину, где с юных лет не знал свободы. Интуиция подсказывала ему, что турки захватили их землю, не проявив великодушия победителей, благодаря которому могли бы стать в большей мере греками, чем древние эллины. И они были бы не первым подобным примером в истории: ведь известно, что некоторые завоеватели, оценив по достоинству добродетели порабощенного народа, разумно впитывали в себя его более высокую культуру.
– Оставим все это на потом, – прервал художника Полидоро, взял натянутый на рамку чистый холст, прислоненный к комоду, и быстро установил его на мольберте.
– Вдохновение, друг мой, – это роскошь, какую могут себе позволить только боги. Поэтому с завтрашнего дня забудьте о ножницах и покупательницах и приступайте к работе.
Гулкие шаги Полидоро отдавались от стен; нетерпение гнало его за пределы гостиной.
Виржилио дал себе клятву не вмешиваться: Полидоро часто замечал ему, что он сует нос не в свое дело. Однако, по мере того как Полидоро все больше намекал на тайну, не приоткрывая ее завесу, учитель счел себя вправе потребовать свою долю участия в этой самой тайне: не хотел он быть простым зрителем без права голоса, тем более что Полидоро оставался его должником. Так и не рассказал ему по-дружески, с необходимыми подробностями, что же произошло до того, как он вышел взлохмаченный из номера Каэтаны вчера вечером.
И вот теперь, вместо того чтобы сообщить ему ценные сведения – ведь он так привязан к истории Бразилии, и для него любовные похождения Полидоро сродни похождениям Педро I, этого португальского кота, обжигавшего лапы и хвост в чужих очагах Рио-де-Жанейро, – Полидоро побуждает Вениериса засесть за мольберт и писать исступленно, как великие мастера, словно художественное дарование этого грека, временно отмеченное немилостью или отсутствием Музы, требует срочного воплощения на благо Триндаде.
– Зачем вы пригласили меня сюда?
Виржилио с трудом сдерживал раздражение. По просьбе Полидоро он поспешно вышел из дома как раз в ту минуту, когда убедительно показывал предательскую сущность распространенной точки зрения, ибо она принижала характер бразильца, утверждая, что бразилец якобы воспринимает реальность интуитивно и что Бразилия была открыта португальцами совершенно случайно.
– Чтобы я был свидетелем вашего восхищения искусством Вениериса?
Впервые за долгие годы дружбы Виржилио восстал против Полидоро, дав ему понять, что перед ним как-никак учитель истории, хотя бы и на пенсии. Не будь таких, как он, человечество сгинуло бы в черной бездне.
Полидоро, все внимание которого было устремлено на мольберт, даже не заметил обиду Виржилио. Ему предстояло срочно начать осуществление планов Каэтаны, принять меры, которые она наметила в номере люкс на шестом этаже гостиницы. Он не имел права ее подвести, готов был вложить любые деньги, лишь бы сбылась ее мечта.
– Верно ведь, я идеальный партнер для Каэтаны? – спросил он вдруг. – Самый подходящий для нее мужчина, а?
Вениерис был занят тем, что придерживал крышку чайника, разливая напиток по чашкам. От горячего чая пахнуло в лицо домашним уютом. Полидоро поблагодарил грека за заботы с преувеличенной учтивостью: хотел угодить обоим.
– Каэтана приехала из Ресифи исключительно для того, чтобы объясниться мне в любви. И она хочет убедиться в том, что не ошиблась, когда подарила мне самую большую в ее жизни любовь. Теперь она бросает вызов, принять который по плечу лишь такому мужчине, как я.
– А что за вызов? – Виржилио жадно ловил каждое слово.
– Мне предстоит совершить семь подвигов Меркурия, – проревел Полидоро, полный энтузиазма. Он выпрямился, подтянул живот и казался русским солдатом XIX века, у которого вся грудь в медалях.
Подкрепив силы обжигавшим рот чаем, Вениерис одобрительно покивал головой – он встал под знамена Полидоро. К этому чаю с сахаром, медом и корицей ему не хватало мечты. Полидоро спас его от утраты языка, пусть немного подпорченного турками, но сохранившего богатейшее культурное наследство. Кроме того, подвигнутый величием, проявленным его другом, он чувствовал себя способным отдаться золотой мечте.
Несмотря на бурный восторг грека, Виржилио промолчал. Его как будто не включили в число завоевателей Американского континента, и он почувствовал, как некий взбалмошный Бог сквозь красную пелену ревности стал метать в него дротики, отравленные человеческими загадками.
Высоко вздымалась грудь Виржилио, низвергнутого греком, который полонил сердце Полидоро своими способностями к живописи. Ни к чему теперь говорить о Бразилии как о молодой поразительной стране с необузданной фантазией, где в один прекрасный день Полидоро высадится, чтобы найти свое счастье. Что бы Виржилио теперь ни сказал, тот все равно полностью занят греком. Несмотря на распухшие альвеолы, затруднявшие дыхание, Виржилио чувствовал себя героем с кругами под глазами от бессонных ночей, после того как он отказался отомстить тому и другому.
– Вы ошиблись, дорогой Полидоро, эти подвиги были совершены не Меркурием, – сказал он, вежливо прокашлявшись, – а Геркулесом. По сей день он удивляет мир поступками, представляющимися совершенно неправдоподобными. Если угодно, я расскажу о каждом подвиге отдельно. Хотя некоторые подробности забываются, изложу весь цикл.
И Виржилио поправил шляпу, с которой не расставался, особенно в торжественных случаях. Обычно сдержанный в жестах, он размахивал руками, точно летел на крыльях, подобно только что упомянутому Богу. Под равнодушными взглядами грека и фазендейро он изливал мутные воды, рожденные в холодных уголках его сердца, силясь при этом скрыть обуревавшие его чувства, ибо стыдился их.
Полидоро быстро считал на пальцах, складывая или вычитая, и пришел к выводу, что Виржилио старше его на пять лет – это было заметно и по лицу. И ему приятно было думать, что если Виржилио умрет раньше его, то за отсутствием родственников ему придется взять все расходы на похороны на себя.
– Геркулес или Меркурий – велика разница!
В сердцах Полидоро мысленно набрасывал портрет Виржилио беспощадными мазками: заставлял его обливаться холодным потом одиночества, не видным из-под рубашки, смотрел на его волосы, подкрашенные соком красного дерева – белые корни от этого казались еще более жалкими. И, несмотря на аккуратность отставного чиновника, одежда его состарилась вместе с ним. Уж он-то ни в ком не пробудит искрометного и беспечного молодого смеха.
Вопреки сожалениям Полидоро Виржилио улыбнулся.
– Если я был в состоянии отыскать матрас Каэтаны, как же я не взойду на борт португальской каравеллы с таким капитаном, как вы? Буду исчислять путь корабля по астролябии сердца и не забуду захватить секстан, дабы созерцать звезды, которых мы еще не знаем.
Виржилио оживился. Наконец-то он вырвался из железных когтей душившей его ревности, распял ее на римском кресте и навесил ей на шею четки, запретив поднимать голос и давать волю фантазиям, которыми раньше всегда делился с фазендейро.
Полидоро взял чашку.
– За победу! – провозгласил он при горячем одобрении Вениериса, противника всяческих безумств. Пока в чайнике был чай, он не позволил бы откупорить бутылку вина.
– Вы будете действовать как русские бояре-заговорщики, – сказал Полидоро, утирая рот тыльной стороной ладони. – Угадал? – И улыбнулся Виржилио, словно соучастнику.
Учитель не скрывал смущения. Откуда Полидоро в такой глуши, как Триндаде, узнал о хозяевах степей?
– И я не сказал бы лучше. Эти самые бояре были не только заговорщиками, они в чем-то были похожи на наших земляков из столицы. Свергали с трона царей и князей, пока Петр Великий не лишил их власти и не создал новую аристократию.
Виржилио нацелился рассказывать дальше историю России. Полидоро прервал его под тем предлогом, что и ему требуется открыть дорогу своему находившемуся под спудом таланту. Он чувствовал в себе светильник на китовом жиру, словно плывущий по волнам Индийского океана и освещающий извилины его мозга. На службе Каэтане даже неуемные порывы его сердца смягчились, уступив место здравому суждению.
И Полидоро снова указал на мольберт.
– Начиная с завтрашнего дня вы будете писать декорации, изображающие театр в натуральную величину. Несколько гигантских полотен создадут иллюзию, будто в Триндаде есть настоящий театр с роскошным подъездом, через его дверь мы и будем входить, как только укрепим полотна на фасаде старого кинотеатра «Ирис», который давно закрыт.
Виржилио не понимал цели такого предприятия. Театр, основанный на обмане?!
– А кого мы хотим обмануть бутафорским театром? – спросил Вениерис, нарушая заключенное между ними тремя соглашение.
Полидоро простил его. В наивном взгляде грека не было злого умысла. Художник пожелал узнать размеры полотен. С настоящий театр, но без купола: хватит обыкновенной крыши. Тем самым Вениерис будет избавлен от необходимости карабкаться по лесам вверх и вниз бессчетное число раз. Он уже не мальчик, и такое занятие ему не под силу.
– К сожалению, я не могу заказать театр для карликов, лишь бы облегчить вашу работу. Придется превратить старый «Ирис» в новый, внушительный театр. Театр, который мы, к стыду нашему, забыли построить в Триндаде. Правда, муниципальные власти вечно нам препятствовали, – заявил Полидоро, забыв, что всегда принадлежал к правительственной партии, каким бы ни было правительство.
– А что может получиться из «Ириса» после такого хирургического вмешательства? – поинтересовался Виржилио. – У него стены разваливаются, и в нем воняет плесенью, – сказал он, пробуя защитить грека: опасался, что тому грозит опасность погибнуть под обломками старого кинотеатра.
– Ерунда, Виржилио. «Ирис» покрепче нас с вами.
Прежде чем его стены рухнут, нас похоронят. А главное, задача Вениериса в том, чтобы создать иллюзию, будто мы присутствуем на спектакле в настоящем театре.
– Мне нужно знать, кто там будет играть, – сказал Вениерис.
Грек уже решил отказаться от своего скромного положения в обществе ради успеха актрисы: тощими пальцами пригладил волосы, желая дать понять, насколько жизнь художника в последнее время оказалась богата драматическими событиями. Чувствовал себя человеком, подчинившимся высоким идеалам и готовым на роль великого художника.
Нечуткость грека вкупе с бесцеремонностью Виржилио рассердила Полидоро. Может, его союзники в приступе тщеславия позабыли о том, что до приезда Каэтаны Триндаде был городом, в землю которого не было брошено ни единого зернышка искусства?
– Так знайте же, что в Триндаде только одна великая артистка. И зовут ее Каэтана.
Полидоро хотелось обвинить своих помощников в непритязательности, назвать их мелкими душонками, увязшими в такой тупой повседневности, что они покушались на ценности, создаваемые культурой и высокой духовностью. Надо дать им бой, прежде чем высокомерие угнездится на лице грека, сидящего у мольберта и как будто черпающего силы в этом железном каркасе.
Предвидя спор, Виржилио заспешил в кухню: стоявший на плите чайник вроде собирался закипеть. Связка чеснока, висевшая на вбитом в стену гвозде, навела его на мысль о Каэтане. О Каэтане, которая, по-видимому, решила одарить их своим искусством с двадцатилетним опозданием и у которой, однако, не хватило духу рассказать, в каких краях она скиталась за время добровольного изгнания. Конечно, она изъездила Бразилию из конца в конец не единожды, в редких селениях не разбрасывала семена своих иллюзий. Но никакая мечта не обрела силы, способной привести ее на сцену театров Рио-де-Жанейро. На своем пути Каэтана играла лишь на маленьких подмостках – под сотрясаемыми ветром шатрами бродячих цирков – и все гонялась за очередной химерой. Возможно, Триндаде был единственным местом на земле, где помнили о ее выступлениях и в особенности о ночах, проведенных с Полидоро.
При виде грязных стен и единственной агатовой кружки на закраине умывальника, свидетельствовавших об одиночестве грека, Виржилио содрогнулся. Ему подумалось, что Каэтана возвратилась лишь затем, чтобы оживить давно умерших, былые суеверия, общие мечты – все, что они с полным безразличием предали забвению.
Разве я пренебрег дедом и не унаследовал от него все, что он знал? Или, может, он утаил от меня самое интересное в истории? В этом случае зачем жил мой дед? Чтобы заниматься блудом и набивать брюхо шкварками? – спросил себя Виржилио, отвлекшись от кухонной обстановки.
Полидоро сложил ладони рупором и позвал Виржилио. Он чувствовал обиду на учителя.
– Вы слышали, что я сказал об искусстве Каэтаны? Виржилио вернулся в гостиную: здесь все представало в ином свете.
– Сколько часов я провел в «Ирисе»! Копил монетки, чтобы заплатить за навеваемые фильмами мечты. Фильмы так меня волновали, что я не чувствовал, как блохи кусают меня за мягкое место.
Полидоро растрогался, на секунду обхватив приятеля за плечи. В ответ на этот дружеский жест Виржилио должен был представить доводы, которые заставили бы Полидоро поверить, что он действует независимо от воли Каэтаны.
Виржилио догадался, чего хочет от него Полидоро. Гордясь своей способностью проводить аналогии между существующей действительностью и реальностями прошлого, он, как всегда, прибегнул к своей специальности.
– Это будет у вас похоже на историю с графом Потемкиным, фаворитом русской царицы Екатерины II. Его увлечение картами заставило попросить у Ее Величества крупную сумму, целое состояние, под предлогом переустройства деревень под тогдашним Петербургом, которые бедствовали и нуждались в помощи со стороны правительницы. Ослепленная любовью к нему, императрица велела выдать ему деньги, которые граф тут же спустил за зеленым сукном. Когда царица пожелала взглянуть, как живет народ в обновленных деревнях, граф не растерялся. Рассчитывая на силу любви к нему государыни, приказал намалевать дома с прямыми улицами и прикрепить их к убогим избушкам, скрыв таким образом нищету крестьян. И вот царица из окна кареты, влекомой великолепными рысаками с пышными гривами, с удовольствием взирала на поддельные деревни.
– А она раскрыла в конце концов обман? – с беспокойством спросил Полидоро.
– Любовь – жестокая тиранка, она ослепляет влюбленных и заглушает их разум. Екатерина II жила иллюзией величия и плотской любовью. Как ей было возмутиться проделками любовника, ведь они никак не повлияли на ее место в истории, которого она главным образом и добивалась. Мечтая оставить важные вехи в истории своей страны, а остальное хоть провались в тартарары.
Виржилио выдержал паузу. Он завладел вниманием обоих и хотел сохранить его. Развалившись на стуле, он и сам увлекся нитью повествования, которую сматывал с клубка, хранившегося в его воображении.
– Почище графа действовали нацисты. Перед концлагерем в Треблинке они построили фасад, точно имитировавший железнодорожную станцию и скрывавший страшные вещи, которые творились за таким камуфляжем.
Теперь Виржилио встал и ходил по комнате, размеры которой не позволяли делать широкие шаги. Он гордился своей начитанностью, особенно возросшей после того, как он избавился от туповатых учеников.
– Эти исторические примеры показывают, как легко мы становимся жертвами иллюзий. Любая ложь принимается на веру, лишь бы нам ее преподносили под красивым покровом. – Тут он взглянул на Полидоро, как будто этими примерами утвердил некий моральный принцип.
Полидоро все больше убеждался, что Каэтана была права. Для этого ему оказалось достаточно воспользоваться приведенными Виржилио классическими примерами.
– Жизнь учит нас уму-разуму. Отныне в руках Вениериса пусть будут только кисти и краски. Он и создаст иллюзию, в которой мы так нуждаемся.
Энтузиазм Полидоро не заразил грека. Смирившись с одиночеством, он отвык от сильных чувств, возникающих в постели или за столом.
– Но я умею изображать только цветы, ветки и вазы! – воскликнул он, страшась ответственности. – За всю жизнь не нарисовал ни одного дома! Даже когда дона Додо пожелала видеть на картине кукольный домик, в котором можно было бы счастливо жить без всякого труда.
– Додо никогда не могла овладеть реальностью. Всегда обращалась не к тем людям. Да разве вы рождены для того, чтобы изображать кукольные домики? У вас нет опыта – тем лучше. Неопытность входит составной частью в искусство, – изрек Полидоро. И продолжал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43