Не станет она участницей вакханалии под влиянием обрывочных воспоминаний. С каждым посещением Полидоро все меньше боялся вскрыть вены своей любви, в которых текла проклятая черная и липкая слюна.
Прежде чем Полидоро попытался сделать еще один шаг к краю бездны, Каэтана заговорила. Ее театральные жесты стали на сантиметр-другой поразмашистей.
– Сегодня я хотела сказать тебе, что один вечер успеха возмещает провал целой жизни.
После такого признания горячее дыхание, вырывавшееся из раздутых ноздрей, опаляло землю и слегка покрасневшую кожу Каэтаны. Черный пеньюар, несмотря на залоснившийся воротник, демонстрировал роскошь, напоминая идеограмму о драконе в объятиях странной медузы. Когда Каэтана покупала пеньюар в Каруару, штат Пернамбуку, китаец, покинувший сородичей и забравшийся в такую глушь, так перевел иероглифы: «Сейчас я живу счастливо».
Еще раз потерпев крушение мечты, заключавшейся единственно в том, чтобы увлечь Каэтану в постель, Полидоро начал понимать замысел, в который была вовлечена половина жителей Триндаде: разыгрывалось представление, объединявшее всех, кто до той поры мечтал впустую. Теперь, приободренные благостной надеждой, они давали волю любой мечте. Эти почитатели солнца храбро маршировали по улицам, словно на них были шитые серебром форменные костюмы.
Выпиравшая из кресла пружина царапала зад Полидоро. С кресла он хорошо видел белизну и пышность грудей актрисы, которые когда-то грациозно ускользали из его рук; прекрасней их не было во всей Бразилии. Этого никто никогда не отрицал. В Латинской Америке разве что кубинки, о которых Полидоро слышал восторженные отзывы, могли бы соперничать с Каэтаной.
На пороге шестидесятилетия он не надеялся, что его инструмент, подогретый тайной, запретной любовью, сработает безупречно. Но, подобно тому как Каэтана готова была отдать жизнь за один вечер славы, он ставил на кон свою за короткие мгновения близости, которые дали бы ему испытать бури и подземные толчки, какие бывают в природе, вплотную приблизиться к богам и познать в близости с Каэтаной божественное вдохновение. А там пусть себе подбирается к нему окончательное поражение, которое уже не за горами.
Под пристальным взглядом Полидоро Каэтана выдвигала и задвигала ящики комода. Старалась навести в них порядок и одновременно слушала искаженные дребезжащие звуки, издаваемые радиолой дядюшки Веспасиано. Реальность, в которой грозил набег саранчи, как будто таяла при звуках музыки. Гнев сменялся кротостью. Под очарованием записанных на простую пластинку голосов Каэтана уносилась далеко-далеко.
Громкая музыка смущала Полидоро. Он провел рукой по ширинке. Казалось, он извлечет сейчас разбухший член и начнет размахивать им, вопрошая, не забыла ли Каэтана о том, что они вдвоем сломали по крайней мере две кровати.
– Не угостишь ли коньяком? – Этой мрачной просьбой завершились его попытки предпринять какие-то безумные действия.
Каэтана двигалась по комнате, слегка покачивая бедрами. Полидоро ощущал тепло и пышность ее форм. Когда-то они вызывали у него бурную страсть, и теперь он закинул ногу на ногу, стараясь совладать с возникающим желанием. Любые безотчетные порывы Каэтана отвергнет. Она упорно не желала знать, что более трех тысяч лет тому назад группа отчаявшихся мужчин жаждала зелья, которое пробудило бы к жизни их омертвелые члены и продлило срок наслаждений. В поисках возбуждающих средств они копались под корнями, не боясь змей, скорпионов, ящериц и других мрачных болотных тварей. В предвкушении взлета потенции подсыпали в суп и красное вино сверкающие кристаллики. И все ради сладкой судороги, которая, рождаясь вместе с человеком, пребывала в его мечтах вплоть до предсмертного часа. Иллюзия любви, за которую бились с целью зародить в сердце тусклый кристалл желания.
Полидоро выпил коньяк залпом, чтобы заглушить воспоминание о первой близости с Каэтаной. Они тогда стыдились своей наготы и были донельзя смущены. Он протянул рюмку Каэтане, чтобы она еще раз наполнила ее. А те люди в древности мечтали о средстве, которое обеспечило бы им любовное исступление. И крепкий фаллос, скупой обелиск в честь ратных подвигов.
– Все остальное ничего не стоит, – говорил он Виржилио в баре «Паласа», изливая свои чувства в надежде, что учитель, шокированный его грубостью, скорей склонится на его сторону в лирическом восприятии половых отношений. – Семя попадает в трусы и идет с ними в стирку.
Пеньюар Каэтаны напоминал ему японца, который когда-то ковырял землю в Триндаде, а теперь вел торговлю в районе Либердаде города Сан-Паулу. Года два назад японец прислал ему чудодейственную мазь, куда входили корень женьшеня, испанская мушка, тигровый бальзам, яичко макаки и детородный член татарского жеребца; это зелье поступило из-за океана через Сантос и, по словам торговца, способно было воскресить покойника.
Каэтана неодобрительно смотрела, как Полидоро пьет коньяк. До премьеры оставались считанные дни, как бы он своими выходками не подвел ее мечту о славе.
– В последние годы у меня были сплошные провалы.
Теперь моя единственная мечта – успех хотя бы на пять минут.
– Значит, тебя к мужчинам уже не тянет? Даже ко мне?
Ему трудно было поверить в то, что Каэтана, когда-то такая пылкая, превратилась в статую, бесчувственную к мужской плоти, проникающей в самое потаенное место и пробуждающей любовь.
– Я тебе ничем не обязана, Полидоро. – Каэтана встала, груди ее от возмущения тряслись. Она собиралась оставить его одного в гостиной.
Полидоро содрогнулся, глядя на источник своего желания. Порывисто обнял Каэтану; чувства его пылали под аккомпанемент беспорядочной музыки.
– Возьми себя в руки, или я позову Балиньо, – решительно высвободилась она.
– Чертов мальчишка! Ему бы чистить мне сапоги, а не сыпать соль на мои раны.
И Полидоро продолжал изрыгать хулу на молодого человека, пока не заметил холодного взгляда Каэтаны, ясно говорившего о том, что его выпады не трогали ее сердце. Она закрыла сердце на замок.
– И коньяк мне не помогает, – сказал он, отступаясь от своего. – Я так устал. Подготовка к премьере занимает все мое время. Даже не пошел на открытие памятника отцу, он, должно быть, разозлился на меня. Чувствую, как старость стучится в мою дверь. Боюсь, что тело умрет раньше, чем сердце, и что придется пользоваться всякими паршивыми мазями из мандрагоры, толченых майских или навозных жуков.
Жалобы Полидоро, собранные воедино, были направлены на то, чтобы пробудить в Каэтане страсть, следы которой в виде волосков, слюны и других естественных выделений оставались в давние времена на том самом матрасе, который Виржилио помог вернуть на шестой этаж.
Взгляд Каэтаны утешил Полидоро: она боялась обидеть его только за то, что он старался воскресить былое. Гордое выражение лица сменилось мягкой улыбкой, обезоружившей Полидоро, который счел себя прощенным. Меж тем ей хотелось, чтобы он совсем разуверился в своих надеждах, и она обвела взглядом галерею портретов Каллас. Балиньо, вбивая гвозди, повредил две рамки, в которые были заключены фотографии и газетные вырезки.
Одна из фотографий особенно восхищала Каэтану. На ней певица выглядела так грустно, будто смирилась с необходимостью отдать во имя искусства собственную жизнь. Чтобы подняться на Олимп, к богам своей нации, и самой стать богиней, она должна была пожертвовать счастьем – воплощение легенды о горечи и одиночестве. Волосы ее были собраны в пучок – Каэтана иногда копировала эту прическу, – а на шее висела золотая цепочка с брелоками, которые на фотографии трудно было опознать, кроме одного – это был православный крестик.
Видя в образе Каллас навсегда недоступный ей мир, Каэтана забывала трудную жизнь, уготованную ей судьбой и дядюшкой Веспасиано. Она скиталась по Бразилии без всякой надежды ступить когда-нибудь на сцену Муниципального театра Рио-де-Жанейро.
И вдруг, забыв о Полидоро, Каэтана на какой-то миг вновь обрела надежду, что жизнь ее еще можно поправить. Появилась возможность приблизиться к славе, дотронуться до нее, коснуться хотя бы ее блестящей, как кожура свежего яблока, оболочки, потереться о нее стареньким бархатным корсетом из костюма европейской крестьянки. Улыбнувшись этой химере, Каэтана потерла руки: скоро будет премьера в Триндаде и она станет на двадцать лет моложе.
А Полидоро тем временем вновь обрел критический взгляд на вещи. Перед ним женщина, которая, вместо того чтобы броситься в его объятия, стала яростно защищать свое тело, а теперь связывает свои надежды с какой-то иностранкой, но ведь иностранцы только грабят богатства Бразилии.
– Кто такая была эта Каллас, фотографии которой ты развесила по стене, точно изображения святых?
Выпад Полидоро отравил радость Каэтаны. Актриса, весьма чувствительная к возражениям, спустилась из высоких сфер искусства и увидела перед собой капиталиста, для которого единственное мерило – деньги.
– Попридержи язык, Полидоро. Всякий раз как вздумаешь говорить о Каллас, переходи на язык богослужения, будто ты в церкви.
От резкого движения брошь в вырезе пеньюара расстегнулась. Каэтана не заметила, что выставила грудь алчному взору Полидоро, и продолжала с еще большим жаром:
– Ей одной боги даровали право входить в храмы без вуали и на высоких каблуках. Она вполне могла бы стать жрицей, и для нее это не было бы слишком высокой честью. Такого голоса никогда ни у кого не было. Может, скажешь, что я ошибаюсь?
Глядя как зачарованный на вышитые иероглифы, Полидоро забыл о предмете спора. Рассыпанные по груди символы подтвердили правоту этой женщины, для него открывали врата, чтобы он мог добраться до розовых сосков.
И ему захотелось подкупить Каэтану, затронуть в ее душе чувствительную струнку, которая, зазвучав, отдала бы тело женщины его жадным ласкам. Память Полидоро была полна воспоминаниями о былых наслаждениях.
– Когда состоится великая премьера?
Его жена дома носила подвязанные к лодыжкам шлепанцы, а посеребренные сандалии Каэтаны грозили свалиться с ноги всякий раз, как она, нервно расхаживая по гостиной, делала резкий поворот.
Каэтана остановилась у окна, не обращая внимания на мяуканье Рише и льстивые слова Полидоро. Запыленное стекло делало жизнь вокруг тусклой. Каэтане казалось, что она где-то далеко-далеко и собирается сесть на поезд, который умчит ее еще дальше. Любой следующий город автоматически сотрет Триндаде из ее памяти.
– Ты забыла, что я здесь? – повысил голос недовольный Полидоро.
Каэтана отошла от окна. Обвела взглядом гостиную. Балиньо обещал принести фруктовый салат.
– Чего ты хочешь?
Желание Полидоро гнездилось в воинственно выступавшей части его тела, в плоти, куда он добавил слишком много соли и сахара. Никто не знал настоящей меры этим зельям, и Полидоро рассчитывал на сострадание Каэтаны.
– На какой день назначен триумф? – мягко спросил он, хотя молчание женщины создавало для него какое-то неудобство.
– На субботу, двадцатое июня.
Страдания Полидоро ее не трогали: к человеческому телу она уже не знала жалости. И желание, которое прежде обжигало ее тело, как удар бича, теперь казалось огрызком свечи с отсыревшим фитилем.
– Накануне победы Бразилии. На этот раз мы увезем кубок домой, – мечтательно сказала Каэтана.
Она верила в победу, которую здесь начнут праздновать еще накануне. Память бразильцев, напитанная кашасой, семенем и кровью, покажет себя милосердной. Тонко и по-доброму поможет она жителям Триндаде представить себе Каэтану, какой та была двадцать лет назад, когда вселяла в них надежды и будила желания.
– Не много ли ты хочешь от этих скотов? – раздраженно бросил Полидоро.
– Мужчины как таковые меня уже не * интересуют. От них мне нужны только аплодисменты и забвение.
Ее слова никакого облегчения ему не принесли. К его удивлению, нынешняя ревность не служила фитилем к пороховой бочке его странных чувств. Любовь как будто разрядила эмоции. Даже если бы Каэтана пустила его в свою постель, это были бы короткие минуты. Уже не первый год носил он в теле своего рода отметину безутешной грусти. Любовная лихорадка, которая прежде бросала его в топи, где единственным проявлением жизни были его панические крики, уже не возвращалась – он обручился со смертью. Это она теперь делила с ним и порывы любви, и приступы страха.
Полидоро умерял свое уныние, веря, что есть же какой-нибудь уголок, где он не будет чувствовать себя преследуемым преступником, подальше от Додо, которая врывалась в его жизнь, хлопая дверьми и сотрясая барабанные перепонки.
– Даю тебе две минуты, чтобы ты высказала свои чувства, потом пойдем в постель.
Каэтана медлила, словно для подобного решения требовалась целая жизнь. Полидоро, доведенный до крайности желанием, смешанным с уязвленной гордостью и жаждой мести, отвернулся от нее, чтобы чуточку унять волнение. Любовь казалась ему теперь музыкальным ящиком, способным записывать и воспроизводить любые звуки.
– Говори, Каэтана! – Не зная, что еще сказать, Полидоро глазами указал на диван, избранный им вдруг как ложе возрожденной старой любви.
Каэтана проследила за его взглядом. Много раз садилась она на выцветшую голубую обивку, однако никогда диван не был сценой огорчений или восторгов. Каэтана не любила заниматься любовью за пределами кровати, без шороха свежих простынь.
Она делала вид, будто не помнит стонов и воплей, которые оба издавали в соседней комнате.
– Ты не заметила, что кровать та же самая? Только простыни поменяли.
Взгляд Каэтаны раздражал Полидоро. Ее твердость, однако, заставила его признаться себе, что и он позабыл кое-какие существенные особенности тела Каэтаны. Как он ни напрягал память, не мог вспомнить то, что было от нее неотъемлемо. Правда, помнил ее неистовство, которое сводило его с ума, помнил жар, охватывавший его, когда он гладил нежное тело шершавыми, мозолистыми руками.
Рише инстинктивно угадывал мучения Каэтаны, терся о ее ноги, как и положено маленькому и теплому, чистому и гибкому представителю своего вида.
Каэтана ходила взад-вперед по гостиной. Перед ней был враг – толстый напористый мужчина. При каждом повороте придерживала подол пеньюара, словно на сцене за секунду перед тем, как занавес упадет и вспыхнут аплодисменты.
– Кажется, ты забыл о даме пик и о данном тобой слове. Думаешь рассчитаться со мной одним кинотеатром «Ирис»? – сказала она, когда назначенные две минуты истекли.
Полидоро отставил рюмку. Заходить слишком далеко он не хотел: ревность, мучающая душу, в конце концов ослабляет ее.
– Вот уже двадцать лет уши мои заткнуты ватой, ни одна женщина не соблазнила меня сладкими песнями. Думаешь, таких было мало?
Стратегический замысел заключался в том, чтобы она испугалась потерять его. Заронить неуверенность в ее душу. Он уже снова собрался пойти на приступ, как вдруг дверь гостиной отворилась. Балиньо вошел без стука, играя связкой ключей.
– Кто сравнится с Каэтаной, – тотчас заговорил он, выполняя ежедневную обязанность развеивать ее огорчения.
Полидоро неслышно выругался сквозь зубы. Он терпел неудачу, всякий раз как пытался спровадить юношу – просил вина, чтобы тот ушел, а Балиньо извлекал бутылку и штопор из шкафа.
– Если бы Бразилия ценила своих артистов, Каэтане аплодировали бы стоя. – Торжественный тон делал Балиньо старше своих лет. Он поглаживал рукой едва пробившийся пушок на щеках.
Полидоро не стал подлаживаться, предпочел уйти.
– Сегодня в полночь ждем тебя в «Ирисе». Когда Золушка сбежит вниз по ступенькам дворца, обещаю, что ее встретят цветами, соком гуараны и лакомствами. Так мы можем на тебя рассчитывать?
Каэтана проводила Полидоро до двери. На мгновенье закружилась голова, когда она подумала, что подписала напечатанный золотыми буквами контракт, каждый пункт которого гарантировал ей слитые воедино мечту и славу.
– На этот раз приду. До премьеры остались считанные дни.
Кивком головы Каэтана одобрила Полидоро; в эту минуту ей не в чем было его упрекнуть.
Каэтана рассчитала правильно. Представление в кинотеатре «Ирис», призванное ознаменовать ее возвращение в Триндаде, пришлось на канун воскресенья, в которое бразильская футбольная команда станет в Мехико трехкратным чемпионом мира.
Главным распорядителем Полидоро назначил Виржилио. За неимением режиссера он будет делать все, чтобы вдохнуть жизнь в спектакль.
Вениерис в порыве безрассудства восстал против учителя, не считая его способным выполнить задачу, которая требовала артистического таланта. Знание дат и имен царствовавших особ в строгом хронологическом порядке не давало ему права командовать в заполненном воображением мире артистов.
– Мы – как птицы, Полидоро.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43