Это не были комнаты дома отдыха , это были комнаты дома .
– Знаете ли вы, – продолжал доктор, – что Верди настолько любили и почитали, что, когда он, умирающий, лежал у себя в гостинице на виа Манзони, люди застелили соломой мостовую под его окнами, чтобы его не беспокоил шум проезжающих экипажей.
– Поразительно!
Едва Стефани успела произнести эти слова, как они остановились перед одной из дверей.
– Это комната синьора Губерова, – сказал доктор.
– Этот стул оставила мне Каллас, – заметил Борис Губеров. В голосе явно слышались нотки гордости. – Когда я бывал в ее парижской квартире, я всегда им восхищался. «Я завещаю его тебе», – сказала она мне как-то. И так и сделала. – Он помрачнел. – По-моему, ей подарил его Онассис.
Стул, о котором шла речь, походил, скорее, на трон, могучий, но ссохшийся, произведение эпохи Людовика Четвертого, орехового дерева, украшенный затейливой резьбой. Как и остальные вещи в этой не слишком тщательно прибранной комнате, он был покрыт толстым слоем пыли, которая при любом движении поднималась отовсюду маленькими облачками.
Пыль покрывала и застекленные фотографии, которыми были сплошь завешаны стены, она царила и на концертном рояле, и на безделушках, беспорядочно расставленных на его поверхности. Награды, подарки, фотографии: Губеров с дочерью Скрябина, с президентами, премьер-министрами, королями и королевами.
– Вы уверены, что я действительно могу на нем сидеть? – спросила Стефани, примостившись на самом краешке стула и не решаясь усесться на нем как следует. Ее удерживали протестующие скрипы этого почтенного предмета мебели. – Мне бы не хотелось его сломать.
Губеров, расположившись в глубоком викторианском кресле – своем обычном кресле, подумала Стефани, – пожал плечами. Сейчас он был поглощен одним. Его глаза были неотрывно прикованы к свертку, лежавшему у него на коленях. Кончиком пальца он водил по затейливым узорам на шелке.
Затаив дыхание, Стефани решилась наконец облокотиться на спинку стула – медленно и осторожно. Руки она положила на могучие резные подлокотники.
Пользуясь тем, что внимание хозяина было поглощено свертком, Стефани разглядывала его. На нем был старомодный серый костюм с широкими лацканами, яркая синяя жилетка, белая рубашка и большая красно-зеленая бабочка. Диковинным тропическим цветком выглядывал из нагрудного кармашка лиловый шелковый платок. К левому лацкану были прикреплены несколько маленьких медалей. Золотые запонки в форме миниатюрных роялей стягивали манжеты.
Он пробормотал:
– Что там может быть, в этом шарфе Лили? Что она могла мне прислать?
Борис Губеров, родившийся в Киеве в 1904 году, уехал из России, должно быть, году в 1926-м. Но сильный русский акцент отчетливо слышался в его речи: раскатистые «р», твердые согласные.
Внешность Губерова соответствовала его восьмидесяти девяти годам. В профиль этот худой старик походил на изнуренного беркута. Поредевшие седые волосы зачесаны назад, проплешина на макушке, челюсть неандертальца, водянистые глаза под тяжелыми нависшими веками, коричневое пятно на лбу. Руки и лицо были усыпаны старческими пигментными пятнами.
Как это часто бывает у людей его возраста, на лице застыло выражение постоянного удивления – возможно, тому, что он все еще жив и даже двигается.
– Скажите мне. – Его вопрошающий взгляд все не отрывался от шелка, пальцы не останавливаясь поглаживали нежную ткань. – Как Лили? С ней все в порядке?
Стефани казалось, что она подготовилась к такого рода вопросу, но теперь, когда он был задан, заранее отрепетированные фразы застряли у нее в горле, как будто рот был заполнен вязким липким сиропом. Она быстро откашлялась.
– Она… молода как никогда, – выдавила Стефани.
– Лили молода ? – Он замолчал, и в наступившей тишине до Стефани донеслись звуки все еще продолжавшейся вокальной схватки. Губеров тихо рассмеялся. – Вы хотите сказать, она молодо выглядит . – Он вздохнул, голос его напрягся. – Да, Лили нашла запретное древо познания и вкусила его сладких плодов. Но это коварное познание. Я предостерегал ее.
Сердце Стефани учащенно забилось, мурашки поползли по всему телу.
Так, значит, Лили жива! Жива и молода!
Ее сложенные на коленях руки задрожали, мысли вихрились в бешеном танце. Это сенсация века! Вряд ли кому-то из журналистов – да и ей самой – посчастливится когда-либо расследовать нечто подобное.
– Вы предостерегали ее? – подсказала она старику, почти выжимая из себя слова. – А почему вы предостерегали? Чего же ей следует опасаться?
Но он молчал, поглощенный развертыванием шелкового шарфа. Медленно, аккуратно поднимал он легчайшую ткань, поглаживая ее ладонью. Его движения были настолько медленными, что Стефани едва удержалась, чтобы не помочь ему.
А потом – неожиданный возглас. Именно этой реакции ожидала Стефани.
Принесенный ею «подарок» – фотография Лили Шнайдер с мадам Балац, оправленная в изысканную рамку работы Фаберже, – купался в шелке шарфа, как бесценное сокровище.
Хлопнув от восторга в ладоши, старик зачарованно уставился на фотографию. Потом его глаза затуманились и из груди вырвались всхлипывания.
– Мне! – прошептал он. – Мне!
Стефани подалась вперед.
– На память… – договорила за него она.
– На память, – повторил он. – Да, на память.
– Лили хотела, чтобы эта фотография была у вас. – Стефани чувствовала, что голос опять отказывает ей. – Когда я сообщила ей, что еду в Милан, она сняла с себя шарф – вот этот самый, завернула в него фотографию и попросила меня передать это вам.
Она еще не успела договорить, как старик схватил шарф и поднес его к лицу. От быстрого движения краски шарфа вспыхнули волшебным светом. Уткнувшись лицом в шарф, старик вдыхал его аромат – слабый аромат лаванды.
– Лили! – шептал он. – Лили…
Стефани, неожиданно ставшая свидетельницей этой интимной сцены, сделала усилие, чтобы не отводить глаз. Реакция Губерова, его волнение заставили ее сильнее почувствовать свою вину. Ведь она проделала дешевую, омерзительную шутку. И все-таки… и все-таки она вынуждена играть на чувствах старика – у нее нет другого выхода. Только так она может пробиться сквозь все линии обороны – другого способа она не придумала.
И она добилась своего. Всего-то и понадобились шарф и несколько капель лаванды: она вычитала у деда, что Лили всегда предпочитала именно этот аромат.
Нравится это ей или нет, придется использовать любые средства, пусть даже жестокие и недостойные, чтобы получить информацию. Три человека уже лишены жизни, и ей не до того, чтобы щадить чьи-то чувства. Нет. Она сделала ему больно – что ж, ей очень жаль, это не входило в ее намерения. В данном случае цель оправдывала средства.
– Лаванда! – голос Губерова звучал приглушенно: он все еще прижимал шарф к лицу. – Я слышу запах лаванды.
Стефани почувствовала, как в ее крови заработал адреналин. Именно сейчас наступил подходящий момент, чтобы пройти в те двери, которые ей удалось открыть. Именно сейчас можно было вытянуть у него то, что ее интересовало.
– Лили сказала, – медленно начала Стефани. Она перевела глаза на свои руки, сложенные на коленях, затем опять на старика, – она сказала, что ей хотелось бы с вами скоро снова увидеться. Конечно, она упомянула, что ей не удается встречаться со старыми друзьями так часто, как ей бы хотелось.
– Что ж, она не вправе ожидать другого, не так ли?
Старик со вздохом уронил руку, сжимающую шарф, на колени. Его глаза, немигающие, как у ящерицы, были полны слез.
– Я с самого начала предупреждал ее: секрет вечной молодости требует дорогой цены… ей придется пожертвовать всем! И знаете, что она сделала? – Его голос задрожал. – Она рассмеялась мне в лицо! В лицо! Она сказала, что ей безразлична цена: карьера, друзья, слава, имя – она готова пожертвовать всем ради вечной молодости и жизни.
По его впалым пергаментным щекам струились слезы.
Стефани, измученной переживаниями старика, хотелось его ободрить. Она сказала как можно мягче:
– И все-таки вы один из тех людей, которым Лили доверяет. И вы знаете это. – Она сама была потрясена, как легко и гладко слетела с языка ложь.
– Лили и я… нас связывают многие годы. – Он опять всхлипнул. – Долгие годы.
– Вы влюблены в нее! – воскликнула Стефани.
– Нет! – крикнул Губеров. Он закрыл глаза, как будто пытался преодолеть приступ непереносимой боли. – Да! Боже, помоги мне! – прохрипел он. Руки его комкали шарф. – Но как могли мы любить друг друга земной любовью? Она, вечно юная, и я, превращавшийся в беспомощную развалину!
Он опустил голову, чтобы спрятать лицо. Стефани отвела глаза. Она смотрела на гордо развешанные концертные афишы с его портретами, на молодое, необычайно красивое лицо. Сейчас фотографии времен его давно ушедшей молодости как бы дразнили его, издеваясь над его старостью и немощностью.
– Лили рассказывала мне, как много для нее значило ваше искусство, – возобновила Стефани разговор. – Особенно когда вы ей аккомпанировали. «Сильвия». Ей это очень нравилось.
Глаза старика впились в Стефани, его лицо затуманили воспоминания.
– Да, но он -то об этом не думает! Нет! Бизнес, один только бизнес. Это единственное, о чем он думает, – бизнес и деньги. – Слово «деньги» он выплюнул с отвращением, как что-то омерзительное, гадкое. – Он не умолкнул на протяжении всего нашего маленького импровизированного концерта! Он даже не слушал нас! – старик произносил это с видом обиженного ребенка.
Стефани напряглась. Кто это «он»? Не «ему» ли принадлежал голос, на фоне которого звучало пение Лили? Эрнесто де Вейга? Должно быть, он! Но о чем он говорил? О чем? И вдруг она вспомнила.
– Но это было в то время, когда появилась возможность проникнуть на рынки Восточной Европы. Ему же надо было… – начала Стефани.
Его взгляд. Она видела, как заходили иссохшиеся желваки. А его глаза – их вдруг заволокла пелена. Он весь как-то вдруг отдалился от нее.
Тиканье часов в наступившей тишине вдруг стало особенно громким. Пауза затягивалась, и Стефани почувствовала неловкость.
Старик подался вперед.
– А откуда вы знаете, о чем он говорил? – прошептал он. – Вас ведь там не было!
– Вы имеете в виду, на «Хризалиде»? Конечно, меня там не было, – Стефани заставила себя улыбнуться. – Вы прекрасно это знаете.
Тогда… откуда? Откуда вам это известно?
– По-моему, Лили мне рассказывала об этом. Откуда же еще я могу об этом знать?
На лице старика мелькнула тень догадки.
– Но Лили не рассказывает! Лили никогда ни о чем не рассказывает!
Стефани, оглушенная столь стремительным поворотом в ходе разговора, молчала.
– Вы вовсе не ее подруга! – прошептал старик. – Лили не посылала вас сюда!
Ее мысли метались в поисках выхода: надо было спасать ситуацию. Старик медленно опустил голову и в ужасе уставился на вещи, лежавшие у него на коленях.
– Это… это не ее подарки!
Резким движением старик швырнул на пол фотографию и шарф.
– Кто вы? – спросил он высоким дребезжащим голосом.
– Я же сказала вам, я друг…
– Нет! Вы обманули меня, – простонал старик, – вы обманули меня, вам нужно было выведать все о ней!
По его лицу струились потоки слез.
Стефани смотрела, как он плакал, не в силах сдержать своих эмоций. Наконец он вытер слезы иссохшими руками. Затем, вынув из нагрудного кармашка шелковый платок, шумно в него высморкался. С достоинством, которое вызвало почти болезненное ощущение у Стефани, он поднял голову.
– Как вы можете оставаться здесь? – прошептал он. – У вас что, стыда нет! Уходите! Уходите!
Еще никогда в своей жизни Стефани не чувствовала себя так скверно. И все-таки она не уходила. Как будто она намертво приклеилась к этому хрупкому стулу, некогда принадлежавшему Марии Каллас.
Дрожащей рукой Губеров вытер верхнюю губу.
– Ради всего святого, уходите. Забудьте откровения сумасшедшего старика и уходите! – Он продолжал плакать.
Стефани поднялась со стула. Нагнувшись, она подняла с пола шарф и фотографию.
По какой-то счастливой случайности бесценная рамка работы Фаберже не разбилась. Она отошлет ее обратно в Будапешт. Это все равно не сможет усилить и без того непереносимое чувство вины, испытываемое ею. Завернув фотографию в шарф, она затолкала сверток в сумку, но все не уходила, что-то удерживало ее.
Она посмотрела на старика, но тот демонстративно отвернулся, не желая встречаться с нею глазами.
Решив воздержаться от прощальных реплик, она направилась к двери.
– Сука! – раздалось ей вслед.
Слово вонзилось ей в спину подобно ножу. И как от ножевого удара, почувствовала она резкую боль. Нажав на прохладную гладкую ручку, Стефани открыла дверь, вышла и тихо затворила ее за собой.
В коридоре она устало привалилась к колонне. Стыд и боль пронизывали ее. Она заслужила это. Слишком низко – играть на чувствах людей. Непростительно.
«Нет, простительно, – убеждала она сама себя. – У меня не было другого выхода. И я узнала, что хотела. Разве не так?»
Но Стефани не испытывала радости. Победа оказалась горькой.
12
Милан, Италия – Барселона, Испания
Он ждал.
Снаружи, на зеленом островке прямо посередине улицы. Небрежно облокотившись на пьедестал памятника Верди. Подчеркнуто поглощенный чтением газеты. Он вполне мог сойти за бизнесмена на обеденном перерыве или влюбленного, поджидающего свою пассию.
Выходя из Каза ди Рипозо, Стефани не обратила на него внимания. Впрочем, она не заметила его и ранее, когда шла сюда.
Но он-то ее заметил и, когда она отошла ярдов на тридцать, сложил газету, сунул ее под мышку и неторопливо последовал за ней. Он шел за ней до самого отеля.
В холле он наблюдал, как она расплачивается.
Сидя в машине на противоположной стороне улицы, он видел, как она вышла из отеля и села в такси, в которое носильщик уже погрузил ее чемоданы.
Он следовал за такси до аэропорта, где он оставил машину прямо под знаком «Стоянка запрещена».
В здании терминала он проследовал за ней к стойке авиакомпании «Иберия», где она купила билет и сдала багаж.
К счастью, очереди не было. Как только она отошла от стойки, он занял ее место.
– Извините, – обратился он к служащей. – Мне нужна ваша помощь.
Франческа Магги была прежде всего романтичной особой, а уж потом билетным кассиром. Именно поэтому она таяла, слушая этого человека, который расспрашивал ее о женщине, только что купившей билет. Франческа была убеждена, что любовная страсть – это нормальное состояние человека.
– Я не могу продать вам билет до Марбеллы, – объяснила она человеку, – по той простой причине, что там нет аэропорта.
– Но вы сами сказали мне, что она направлялась именно туда.
Франческа улыбнулась.
– Да, она хотела добраться туда, но это не означает, что самолет приземлится именно там. Вообще-то я не должна вам этого говорить, но… поскольку у вас такое честное лицо… – Она оглянулась и понизила голос: – Она летит в Малагу! Это ближайший к Марбелле аэропорт.
– Ясно, – человек нахмурился. – Это беспосадочный перелет?
Франческа покачала головой.
– Нет, она летит до Барселоны, а там пересаживается на другой самолет. Она специально попросила составить маршрут так, чтобы в Барселоне иметь шестичасовую остановку.
«Она опять собирается поменять внешность», – подумал он.
– Если хотите, можете полететь другим рейсом. Вы прилетите в Малагу раньше, чем она, И тогда, – Франческа понимающе улыбнулась, – вы будете спокойно поджидать ее там. По-моему, очень романтично.
– Даже и не знаю, как вас благодарить, синьорина, – ответил он.
…. Сойдя с самолета в Барселоне, Стефани прошла таможенный контроль и повторила уже знакомую процедуру: сдала два чемодана в камеру хранения и пошла в уборную. На этот раз из рыжеволосой она стала блондинкой. Разорвав три уже использованных паспорта, она спустила их в унитаз. Потом, сдав оставшийся чемодан в камеру хранения, налегке отправилась в город.
Часом позже она уже сидела в кресле парикмахера, упорно игнорируя его мольбы.
– Но у вас такие чудесные волосы! – говорил мастер. – Состричь их было бы преступлением!
Стефани посмотрела в зеркало на парикмахера.
– Они мне надоели, – ответила она. – Сделайте мне стрижку, как… – пробежав взглядом по развешанным на стенах фотографиям, она указала на одну из них: – Как эта.
– Ну, если вы так настаиваете, – фыркнул мастер.
– Да, настаиваю. Да, и еще.
– Слушаю?
– Покрасьте в темный цвет. В темную шатенку.
13
Марбелла, Испания
Издалека ее можно было принять за ослепительно-белый остров. Или за межгалактический корабль, по каким-то таинственным причинам севший на воду. Возможно, с целью осушить всю планету.
Это была яхта «Хризалида», стоявшая на якоре в полумиле от берега, горделивая и спокойная, словно бросавшая вызов морю. Команда в пятьдесят человек, все в белоснежной форме, суетилась на борту в стараниях угодить владельцу и его гостям.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
– Знаете ли вы, – продолжал доктор, – что Верди настолько любили и почитали, что, когда он, умирающий, лежал у себя в гостинице на виа Манзони, люди застелили соломой мостовую под его окнами, чтобы его не беспокоил шум проезжающих экипажей.
– Поразительно!
Едва Стефани успела произнести эти слова, как они остановились перед одной из дверей.
– Это комната синьора Губерова, – сказал доктор.
– Этот стул оставила мне Каллас, – заметил Борис Губеров. В голосе явно слышались нотки гордости. – Когда я бывал в ее парижской квартире, я всегда им восхищался. «Я завещаю его тебе», – сказала она мне как-то. И так и сделала. – Он помрачнел. – По-моему, ей подарил его Онассис.
Стул, о котором шла речь, походил, скорее, на трон, могучий, но ссохшийся, произведение эпохи Людовика Четвертого, орехового дерева, украшенный затейливой резьбой. Как и остальные вещи в этой не слишком тщательно прибранной комнате, он был покрыт толстым слоем пыли, которая при любом движении поднималась отовсюду маленькими облачками.
Пыль покрывала и застекленные фотографии, которыми были сплошь завешаны стены, она царила и на концертном рояле, и на безделушках, беспорядочно расставленных на его поверхности. Награды, подарки, фотографии: Губеров с дочерью Скрябина, с президентами, премьер-министрами, королями и королевами.
– Вы уверены, что я действительно могу на нем сидеть? – спросила Стефани, примостившись на самом краешке стула и не решаясь усесться на нем как следует. Ее удерживали протестующие скрипы этого почтенного предмета мебели. – Мне бы не хотелось его сломать.
Губеров, расположившись в глубоком викторианском кресле – своем обычном кресле, подумала Стефани, – пожал плечами. Сейчас он был поглощен одним. Его глаза были неотрывно прикованы к свертку, лежавшему у него на коленях. Кончиком пальца он водил по затейливым узорам на шелке.
Затаив дыхание, Стефани решилась наконец облокотиться на спинку стула – медленно и осторожно. Руки она положила на могучие резные подлокотники.
Пользуясь тем, что внимание хозяина было поглощено свертком, Стефани разглядывала его. На нем был старомодный серый костюм с широкими лацканами, яркая синяя жилетка, белая рубашка и большая красно-зеленая бабочка. Диковинным тропическим цветком выглядывал из нагрудного кармашка лиловый шелковый платок. К левому лацкану были прикреплены несколько маленьких медалей. Золотые запонки в форме миниатюрных роялей стягивали манжеты.
Он пробормотал:
– Что там может быть, в этом шарфе Лили? Что она могла мне прислать?
Борис Губеров, родившийся в Киеве в 1904 году, уехал из России, должно быть, году в 1926-м. Но сильный русский акцент отчетливо слышался в его речи: раскатистые «р», твердые согласные.
Внешность Губерова соответствовала его восьмидесяти девяти годам. В профиль этот худой старик походил на изнуренного беркута. Поредевшие седые волосы зачесаны назад, проплешина на макушке, челюсть неандертальца, водянистые глаза под тяжелыми нависшими веками, коричневое пятно на лбу. Руки и лицо были усыпаны старческими пигментными пятнами.
Как это часто бывает у людей его возраста, на лице застыло выражение постоянного удивления – возможно, тому, что он все еще жив и даже двигается.
– Скажите мне. – Его вопрошающий взгляд все не отрывался от шелка, пальцы не останавливаясь поглаживали нежную ткань. – Как Лили? С ней все в порядке?
Стефани казалось, что она подготовилась к такого рода вопросу, но теперь, когда он был задан, заранее отрепетированные фразы застряли у нее в горле, как будто рот был заполнен вязким липким сиропом. Она быстро откашлялась.
– Она… молода как никогда, – выдавила Стефани.
– Лили молода ? – Он замолчал, и в наступившей тишине до Стефани донеслись звуки все еще продолжавшейся вокальной схватки. Губеров тихо рассмеялся. – Вы хотите сказать, она молодо выглядит . – Он вздохнул, голос его напрягся. – Да, Лили нашла запретное древо познания и вкусила его сладких плодов. Но это коварное познание. Я предостерегал ее.
Сердце Стефани учащенно забилось, мурашки поползли по всему телу.
Так, значит, Лили жива! Жива и молода!
Ее сложенные на коленях руки задрожали, мысли вихрились в бешеном танце. Это сенсация века! Вряд ли кому-то из журналистов – да и ей самой – посчастливится когда-либо расследовать нечто подобное.
– Вы предостерегали ее? – подсказала она старику, почти выжимая из себя слова. – А почему вы предостерегали? Чего же ей следует опасаться?
Но он молчал, поглощенный развертыванием шелкового шарфа. Медленно, аккуратно поднимал он легчайшую ткань, поглаживая ее ладонью. Его движения были настолько медленными, что Стефани едва удержалась, чтобы не помочь ему.
А потом – неожиданный возглас. Именно этой реакции ожидала Стефани.
Принесенный ею «подарок» – фотография Лили Шнайдер с мадам Балац, оправленная в изысканную рамку работы Фаберже, – купался в шелке шарфа, как бесценное сокровище.
Хлопнув от восторга в ладоши, старик зачарованно уставился на фотографию. Потом его глаза затуманились и из груди вырвались всхлипывания.
– Мне! – прошептал он. – Мне!
Стефани подалась вперед.
– На память… – договорила за него она.
– На память, – повторил он. – Да, на память.
– Лили хотела, чтобы эта фотография была у вас. – Стефани чувствовала, что голос опять отказывает ей. – Когда я сообщила ей, что еду в Милан, она сняла с себя шарф – вот этот самый, завернула в него фотографию и попросила меня передать это вам.
Она еще не успела договорить, как старик схватил шарф и поднес его к лицу. От быстрого движения краски шарфа вспыхнули волшебным светом. Уткнувшись лицом в шарф, старик вдыхал его аромат – слабый аромат лаванды.
– Лили! – шептал он. – Лили…
Стефани, неожиданно ставшая свидетельницей этой интимной сцены, сделала усилие, чтобы не отводить глаз. Реакция Губерова, его волнение заставили ее сильнее почувствовать свою вину. Ведь она проделала дешевую, омерзительную шутку. И все-таки… и все-таки она вынуждена играть на чувствах старика – у нее нет другого выхода. Только так она может пробиться сквозь все линии обороны – другого способа она не придумала.
И она добилась своего. Всего-то и понадобились шарф и несколько капель лаванды: она вычитала у деда, что Лили всегда предпочитала именно этот аромат.
Нравится это ей или нет, придется использовать любые средства, пусть даже жестокие и недостойные, чтобы получить информацию. Три человека уже лишены жизни, и ей не до того, чтобы щадить чьи-то чувства. Нет. Она сделала ему больно – что ж, ей очень жаль, это не входило в ее намерения. В данном случае цель оправдывала средства.
– Лаванда! – голос Губерова звучал приглушенно: он все еще прижимал шарф к лицу. – Я слышу запах лаванды.
Стефани почувствовала, как в ее крови заработал адреналин. Именно сейчас наступил подходящий момент, чтобы пройти в те двери, которые ей удалось открыть. Именно сейчас можно было вытянуть у него то, что ее интересовало.
– Лили сказала, – медленно начала Стефани. Она перевела глаза на свои руки, сложенные на коленях, затем опять на старика, – она сказала, что ей хотелось бы с вами скоро снова увидеться. Конечно, она упомянула, что ей не удается встречаться со старыми друзьями так часто, как ей бы хотелось.
– Что ж, она не вправе ожидать другого, не так ли?
Старик со вздохом уронил руку, сжимающую шарф, на колени. Его глаза, немигающие, как у ящерицы, были полны слез.
– Я с самого начала предупреждал ее: секрет вечной молодости требует дорогой цены… ей придется пожертвовать всем! И знаете, что она сделала? – Его голос задрожал. – Она рассмеялась мне в лицо! В лицо! Она сказала, что ей безразлична цена: карьера, друзья, слава, имя – она готова пожертвовать всем ради вечной молодости и жизни.
По его впалым пергаментным щекам струились слезы.
Стефани, измученной переживаниями старика, хотелось его ободрить. Она сказала как можно мягче:
– И все-таки вы один из тех людей, которым Лили доверяет. И вы знаете это. – Она сама была потрясена, как легко и гладко слетела с языка ложь.
– Лили и я… нас связывают многие годы. – Он опять всхлипнул. – Долгие годы.
– Вы влюблены в нее! – воскликнула Стефани.
– Нет! – крикнул Губеров. Он закрыл глаза, как будто пытался преодолеть приступ непереносимой боли. – Да! Боже, помоги мне! – прохрипел он. Руки его комкали шарф. – Но как могли мы любить друг друга земной любовью? Она, вечно юная, и я, превращавшийся в беспомощную развалину!
Он опустил голову, чтобы спрятать лицо. Стефани отвела глаза. Она смотрела на гордо развешанные концертные афишы с его портретами, на молодое, необычайно красивое лицо. Сейчас фотографии времен его давно ушедшей молодости как бы дразнили его, издеваясь над его старостью и немощностью.
– Лили рассказывала мне, как много для нее значило ваше искусство, – возобновила Стефани разговор. – Особенно когда вы ей аккомпанировали. «Сильвия». Ей это очень нравилось.
Глаза старика впились в Стефани, его лицо затуманили воспоминания.
– Да, но он -то об этом не думает! Нет! Бизнес, один только бизнес. Это единственное, о чем он думает, – бизнес и деньги. – Слово «деньги» он выплюнул с отвращением, как что-то омерзительное, гадкое. – Он не умолкнул на протяжении всего нашего маленького импровизированного концерта! Он даже не слушал нас! – старик произносил это с видом обиженного ребенка.
Стефани напряглась. Кто это «он»? Не «ему» ли принадлежал голос, на фоне которого звучало пение Лили? Эрнесто де Вейга? Должно быть, он! Но о чем он говорил? О чем? И вдруг она вспомнила.
– Но это было в то время, когда появилась возможность проникнуть на рынки Восточной Европы. Ему же надо было… – начала Стефани.
Его взгляд. Она видела, как заходили иссохшиеся желваки. А его глаза – их вдруг заволокла пелена. Он весь как-то вдруг отдалился от нее.
Тиканье часов в наступившей тишине вдруг стало особенно громким. Пауза затягивалась, и Стефани почувствовала неловкость.
Старик подался вперед.
– А откуда вы знаете, о чем он говорил? – прошептал он. – Вас ведь там не было!
– Вы имеете в виду, на «Хризалиде»? Конечно, меня там не было, – Стефани заставила себя улыбнуться. – Вы прекрасно это знаете.
Тогда… откуда? Откуда вам это известно?
– По-моему, Лили мне рассказывала об этом. Откуда же еще я могу об этом знать?
На лице старика мелькнула тень догадки.
– Но Лили не рассказывает! Лили никогда ни о чем не рассказывает!
Стефани, оглушенная столь стремительным поворотом в ходе разговора, молчала.
– Вы вовсе не ее подруга! – прошептал старик. – Лили не посылала вас сюда!
Ее мысли метались в поисках выхода: надо было спасать ситуацию. Старик медленно опустил голову и в ужасе уставился на вещи, лежавшие у него на коленях.
– Это… это не ее подарки!
Резким движением старик швырнул на пол фотографию и шарф.
– Кто вы? – спросил он высоким дребезжащим голосом.
– Я же сказала вам, я друг…
– Нет! Вы обманули меня, – простонал старик, – вы обманули меня, вам нужно было выведать все о ней!
По его лицу струились потоки слез.
Стефани смотрела, как он плакал, не в силах сдержать своих эмоций. Наконец он вытер слезы иссохшими руками. Затем, вынув из нагрудного кармашка шелковый платок, шумно в него высморкался. С достоинством, которое вызвало почти болезненное ощущение у Стефани, он поднял голову.
– Как вы можете оставаться здесь? – прошептал он. – У вас что, стыда нет! Уходите! Уходите!
Еще никогда в своей жизни Стефани не чувствовала себя так скверно. И все-таки она не уходила. Как будто она намертво приклеилась к этому хрупкому стулу, некогда принадлежавшему Марии Каллас.
Дрожащей рукой Губеров вытер верхнюю губу.
– Ради всего святого, уходите. Забудьте откровения сумасшедшего старика и уходите! – Он продолжал плакать.
Стефани поднялась со стула. Нагнувшись, она подняла с пола шарф и фотографию.
По какой-то счастливой случайности бесценная рамка работы Фаберже не разбилась. Она отошлет ее обратно в Будапешт. Это все равно не сможет усилить и без того непереносимое чувство вины, испытываемое ею. Завернув фотографию в шарф, она затолкала сверток в сумку, но все не уходила, что-то удерживало ее.
Она посмотрела на старика, но тот демонстративно отвернулся, не желая встречаться с нею глазами.
Решив воздержаться от прощальных реплик, она направилась к двери.
– Сука! – раздалось ей вслед.
Слово вонзилось ей в спину подобно ножу. И как от ножевого удара, почувствовала она резкую боль. Нажав на прохладную гладкую ручку, Стефани открыла дверь, вышла и тихо затворила ее за собой.
В коридоре она устало привалилась к колонне. Стыд и боль пронизывали ее. Она заслужила это. Слишком низко – играть на чувствах людей. Непростительно.
«Нет, простительно, – убеждала она сама себя. – У меня не было другого выхода. И я узнала, что хотела. Разве не так?»
Но Стефани не испытывала радости. Победа оказалась горькой.
12
Милан, Италия – Барселона, Испания
Он ждал.
Снаружи, на зеленом островке прямо посередине улицы. Небрежно облокотившись на пьедестал памятника Верди. Подчеркнуто поглощенный чтением газеты. Он вполне мог сойти за бизнесмена на обеденном перерыве или влюбленного, поджидающего свою пассию.
Выходя из Каза ди Рипозо, Стефани не обратила на него внимания. Впрочем, она не заметила его и ранее, когда шла сюда.
Но он-то ее заметил и, когда она отошла ярдов на тридцать, сложил газету, сунул ее под мышку и неторопливо последовал за ней. Он шел за ней до самого отеля.
В холле он наблюдал, как она расплачивается.
Сидя в машине на противоположной стороне улицы, он видел, как она вышла из отеля и села в такси, в которое носильщик уже погрузил ее чемоданы.
Он следовал за такси до аэропорта, где он оставил машину прямо под знаком «Стоянка запрещена».
В здании терминала он проследовал за ней к стойке авиакомпании «Иберия», где она купила билет и сдала багаж.
К счастью, очереди не было. Как только она отошла от стойки, он занял ее место.
– Извините, – обратился он к служащей. – Мне нужна ваша помощь.
Франческа Магги была прежде всего романтичной особой, а уж потом билетным кассиром. Именно поэтому она таяла, слушая этого человека, который расспрашивал ее о женщине, только что купившей билет. Франческа была убеждена, что любовная страсть – это нормальное состояние человека.
– Я не могу продать вам билет до Марбеллы, – объяснила она человеку, – по той простой причине, что там нет аэропорта.
– Но вы сами сказали мне, что она направлялась именно туда.
Франческа улыбнулась.
– Да, она хотела добраться туда, но это не означает, что самолет приземлится именно там. Вообще-то я не должна вам этого говорить, но… поскольку у вас такое честное лицо… – Она оглянулась и понизила голос: – Она летит в Малагу! Это ближайший к Марбелле аэропорт.
– Ясно, – человек нахмурился. – Это беспосадочный перелет?
Франческа покачала головой.
– Нет, она летит до Барселоны, а там пересаживается на другой самолет. Она специально попросила составить маршрут так, чтобы в Барселоне иметь шестичасовую остановку.
«Она опять собирается поменять внешность», – подумал он.
– Если хотите, можете полететь другим рейсом. Вы прилетите в Малагу раньше, чем она, И тогда, – Франческа понимающе улыбнулась, – вы будете спокойно поджидать ее там. По-моему, очень романтично.
– Даже и не знаю, как вас благодарить, синьорина, – ответил он.
…. Сойдя с самолета в Барселоне, Стефани прошла таможенный контроль и повторила уже знакомую процедуру: сдала два чемодана в камеру хранения и пошла в уборную. На этот раз из рыжеволосой она стала блондинкой. Разорвав три уже использованных паспорта, она спустила их в унитаз. Потом, сдав оставшийся чемодан в камеру хранения, налегке отправилась в город.
Часом позже она уже сидела в кресле парикмахера, упорно игнорируя его мольбы.
– Но у вас такие чудесные волосы! – говорил мастер. – Состричь их было бы преступлением!
Стефани посмотрела в зеркало на парикмахера.
– Они мне надоели, – ответила она. – Сделайте мне стрижку, как… – пробежав взглядом по развешанным на стенах фотографиям, она указала на одну из них: – Как эта.
– Ну, если вы так настаиваете, – фыркнул мастер.
– Да, настаиваю. Да, и еще.
– Слушаю?
– Покрасьте в темный цвет. В темную шатенку.
13
Марбелла, Испания
Издалека ее можно было принять за ослепительно-белый остров. Или за межгалактический корабль, по каким-то таинственным причинам севший на воду. Возможно, с целью осушить всю планету.
Это была яхта «Хризалида», стоявшая на якоре в полумиле от берега, горделивая и спокойная, словно бросавшая вызов морю. Команда в пятьдесят человек, все в белоснежной форме, суетилась на борту в стараниях угодить владельцу и его гостям.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55