– Чтобы его направить на путь истинный.
– Точно! А поскольку группенфюрер был тонким ценителем оперы, Гитлер использовал Лили как приманку. Но женитьба никак не повлияла на его сексуальное поведение, равно как и не устранила слухи о его продолжающейся связи с Ремом и его мальчиками. Скорее наоборот, сплетни становились все громче, поскольку слава Лили не оставляла в тени и бедного Фридриха.
Немного помолчав, Стефани воскликнула:
– Да, дядя Сэмми, да! Теперь, когда ты сказал, что не кто иной, как Гитлер устроил этот брак, все становится на свои места. Боже мой! Теперь, например, ясно, почему Лили затеяла бракоразводный процесс, когда…
– Июнь тридцать четвертого? – подсказал Сэмми.
– Точно! Когда шайка Рема получила свое в Тегернзе, они все, включая группенфюрера Шнайдера, были казнены за так называемую измену! – Стефани ошеломленно покачала головой. – А я-то была готова поклясться на стопке библий, что Лили была либо провидцем, либо обладала сверхъестественным чувством самосохранения!
– Она действительно им обладала, детка. Не сомневайся.
– Поверь, я и не сомневаюсь. Но в данном случае ее инстинкт самосохранения был ни при чем. Дядя Сэмми! Разве ты не видишь? – Стефани выпрямилась, глаза ее блестели, возбуждение пронизывало ее, как электрические разряды. – Она наверняка была предупреждена о том, что готовится! Боже мой! Ты только вдумайся, что из этого следует! Скорее всего, ей было сказано… или даже приказано… отдалиться от мужа… может быть, самим фюрером? – После паузы Стефани добавила: – Теперь понятно, почему она смогла, как шарик, наполненный гелием, вылететь из этой вонючей истории.
– И при этом сохранить благоухание розы, – добавил Сэмми, кривя губы в иронии.
Стефани кивнула.
– Потом они с Олендорфом уехали в мировое турне. Первые гастроли были в Парижской опере. Лили свела всех с ума. Следующая остановка – в Лондоне. На каждом представлении в «Ковент-Гардене» публика закидывала ее цветами. Затем «Метрополитен-опера» в Нью-Йорке, где и Лили, и Олендорфу были предложены контракты на астрономические суммы. Но, будучи добропорядочными нацистами, они снисходительно их отклонили. Затем Мехико, Буэнос-Айрес, Монтевидео, Рио – и опять назад, через Атлантический океан. Их слава обгоняла их, и естественно, на всех спектаклях был аншлаг. Лисабон, Мадрид, миланский «Ла Скала» – Лили завоевывала публику везде. А затем – гвоздь турне: по просьбе папы она пела в Риме, в соборе Святого Петра.
– Вообще-то, детка, я все это помню – я был тогда совсем молодым. Не было газеты, которая не опубликовала бы фотографию коленопреклоненной Лили, целующей кольцо на руке Его святейшества.
– Какая жестокая шутка! Лили была – и, вероятно, есть, поскольку я абсолютно убеждена, что она живет и здравствует, – в высшей степени безжалостной, охочей до власти сучкой. Этому есть все доказательства. Что она делает после возвращения в Берлин? Укрепляет свою власть с помощью серии романов с высокопоставленными нацистами, причем каждый последующий более высокопоставленный, чем предыдущий. А когда завоевывать больше было некого, она поступила очень просто. Она устроила так, что маэстро Олендорф стал во главе Венской оперы, и спокойно переехала к нему в Вену. Эта парочка заправляла всей культурной жизнью Вены, при этом Лили тихо занималась домашним хозяйством, проживая с главным местным нацистом.
– Ее можно было бы назвать последней великой куртизанкой.
Стефани рассвирепела.
– Вот уж поистине, куртизанка! – фыркнула она. – Дядя Сэмми, куртизанки не ведут себя так, как это делала Лили. Сначала любовница нескольких высокопоставленных нацистов в Берлине, потом одного, но тоже высокопоставленного, нациста в Вене. А после этого, во время оккупации Австрии войсками союзников, что она делала, а? Если память мне не изменяет, она соблазнила командующего советскими частями в Вене.
– Н-да… – Сэмми кивнул.
– Но вот неожиданность! – Стефани исходила сарказмом. – Фрау Шнайдер вдруг обнаружила, что приходится расплачиваться по счетам. Расплачиваться за то, что все это время была одним из самых известных – и музыкально одаренных – членов партии. Внезапно вся ее карьера пошла псу под хвост, поскольку союзники не давали ей возможности ни выступать – будь то на сцене или по радио – ни записываться.
Стефани подалась вперед, почти привстав на кровати.
– Но разве это ее остановило? Нет, черт побери, нет! Наша фрау Шнайдер, переспавшая, наверное, со всеми мужиками от Берлина до Вены, мало-мальски обладавшими властью, нанимает себе дуэнью – дуэнью ! – и бегает по Лондону, как какая-то беспомощная, одинокая, несчастная девочка.
– Да, – тихо подтвердил Сэмми. – Но, детка, ты должна признать, что этот номер сработал, не так ли? Ей удалось поймать сэра Кеннета Хью-Коукса.
– Который совершенно случайно оказался председателем «Хевенли рекордс» и самым влиятельным продюсером классических записей в мире! Он сделал ее не только леди Хью-Коукс, но одновременно и гражданкой Великобритании, что сразу разрешало все ее проблемы с союзниками и давало право выступать где угодно, в том числе в Германии и Австрии! – Стефани откинулась назад и перевела дух. – И вот мы опять возвращаемся в тот же квадрат… – Стефани нахмурилась и замолчала.
– И что же это за квадрат, дорогая? – тихонько подтолкнул ее Сэмми.
– На этом этапе Лили имела все, я подчеркиваю: все. Огромное состояние. Мировую известность. Значительную власть. Даже титул, черт его побери!
– И что ты хочешь сказать?
– Я хочу сказать: почему она разыграла свою смерть и исчезла? Подумай, дядя Сэмми. – Голос Стефани понизился до шепота. – Что могло ей принести это исчезновение? То, что не могут принести ни деньги, ни власть.
4
В пути
– Извини, дядя Сэмми, – сказала Стефани. – Ответ остается прежним: нет.
Они устроились на заднем сиденье длинного темно-синего лимузина. Тонированные стекла скрывали их от посторонних глаз.
На Стефани были очки, темный длинный парик, темные контактные линзы. Она была одета вызывающе: ярко-желтая юбка-брюки поверх черных колготок, желтые в черную полоску туфли на среднем каблуке, свободного покроя рубашка, тоже с черными и желтыми полосами, объемный желтый блейзер с вышитым на кармашке гербом.
Ее было видно за версту – в этом и состоял фокус.
– Этот наряд слишком бросается в глаза, чтобы предположить, что я скрываюсь.
– Да уж, лучше всего прятаться там, где тебя меньше всего ожидают найти, – согласился Сэмми.
Стефани раскрыла свою – тоже желтую! – сумку, висевшую у нее на плече, чтобы проверить, все ли она взяла. Соответствующий паспорт и виза. Косметичка. Носовые платки. Бумажник. Дорожные чеки.
– И все-таки мне бы хотелось, чтобы ты изменила свое решение, детка, – упрямо твердил Сэмми.
– Я же уже объяснила тебе. – Стефани раскрыла пудреницу и, передвигая ее, стала придирчиво рассматривать себя в зеркало. – Значительно безопаснее действовать одной. – Привычно сдув лишнюю пудру с пуховки, Стефани стала припудривать темной бронзовой пудрой и без того смуглые от грима щеки. При этом она успела кинуть неодобрительный взгляд в сторону Сэмми.
– Но я могу оказаться полезным, ты же знаешь. – Сэмми закинул ногу на ногу и обхватил руками коленку. – Может быть, ты забыла, дорогая, что классическая музыка – это то, в чем я неплохо разбираюсь. Я знаю оперы, музыкантов, композиторов, певцов вдоль и поперек.
Он подождал ответа, но Стефани была занята подкрашиванием губ.
– Не говоря уже о том, – продолжал Сэмми, – что я отлично говорю по-итальянски, неплохо по-немецки, сносно по-венгерски, по-французски… по-французски я говорю как иностранец. Я действительно могу пригодиться в Европе. Особенно, – лукаво добавил он, – в Восточной Европе.
– Отличная попытка, но мимо. – Стефани убрала губную помаду. Она с громким щелчком захлопнула пудреницу, как бы подтверждая, что приговор окончательный и обжалованию не подлежит.
Сэмми откинулся на спинку сиденья и скрестил руки на груди.
– Вот так и оставайся, – сказала Стефани беззаботно. Она щелкнула замком сумки, не забыв бросить в нее пудреницу. После этого она, опершись на подлокотник, уставилась в окно. Улица была забита машинами, и они тащились со скоростью черепахи.
Стефани не сводила глаз со ржавого дребезжащего автобуса на соседней полосе, до отказа наполненного счастливыми подростками. На крыше погромыхивали доски для серфинга.
Довольно долго в лимузине царило молчание. Наконец, почувствовав, что пауза затягивается, Стефани повернулась к Сэмми, который глядел в противоположное окно.
Она тихонько похлопала его по плечу.
– Ну ладно, дядя Сэмми. Попытайся понять. Я не хочу, чтобы ты ехал со мной, только из-за твоей славы. Ты слишком известен, а это привлечет ненужное внимание. Ты же сам это знаешь! – Стефани немного подождала. – Ну что, так вот и будем молчать и молча расстанемся?
Сэмми смотрел обиженно, но вдруг весело хмыкнул.
– На этот раз я тебя почти поймал.
– Ты знаешь, да. Но ты больше не сердишься?
Взяв ее руку, он переплел свои пальцы с ее.
– Ну как я могу сердиться? Ведь ты же моя детка! – сказал он почти торжественно.
– А ты мой дядя Сэмми! – Улыбнувшись, Стефани звонко поцеловала его в щеку.
– Ну ладно. Остался еще один пустяк.
– Я знаю. – Стефани глубоко вздохнула. – Джонни.
– Да, Джонни. – Сэмми кивнул. – Ты знаешь, что он все еще в городе. И дня не проходит, чтобы он не позвонил или не заглянул. Он совершенно убит, детка. Эта твоя «смерть» перевернула всю его жизнь.
Стефани опять глубоко вздохнула. Жизнерадостные подростки в автобусе раскачивались на своих сиденьях под звуки рок-н-ролла конца пятидесятых. На какое-то мгновение она закрыла глаза. Потом опять повернулась к Сэмми.
– Для меня сейчас главное – найти тех, кто убил дедушку и Фама.
– А Джонни? Ты не думаешь о том, что все это касается и его? Он просто пропадает. Ведь он видел этот взрыв своими глазами и в твоей «смерти» он винит себя.
Стефани кивнула.
– Я считаю, что это несправедливо – оставлять его с этими муками. Нет, детка, совершенно несправедливо.
– Я знаю, – ответила Стефани с несчастным видом. Затем покачала головой. – Нет, дядя Сэмми, нет, – медленно произнесла она. – Для нас троих будет безопасней, если он ничего не узнает обо мне.
Сэмми печально посмотрел на Стефани, но настаивать не стал. До самого аэропорта Кеннеди он держал ее руку в своей.
Остановившись под знаком «Стоянка запрещена», водитель вышел, открыл заднюю дверь и пошел к багажнику.
– Лучше бы тебе со мной в аэропорт не входить, – заметила Стефани.
– Я понимаю. Но мысленно я буду все время с тобой. Всюду.
– Я знаю.
Они крепко обнялись.
– Ты обещаешь заботиться об Уальдо?
– Не волнуйся, детка, не волнуйся. При всей моей неприязни к нему я буду о нем заботиться.
Она опять его обняла.
– А я буду регулярно давать о себе знать. Не волнуйся, ладно?
Она посмотрела на свои новые часы.
– Мне пора. Будет глупо, если я опоздаю на самолет.
Она дотронулась кончиками пальцев сначала до своих губ, затем до его.
– До свидания, дядя Сэмми.
– До свидания, детка. Надеюсь, до скорого.
Носильщик подхватил все три ее чемодана. Несколько шагов, постукивание каблучков – и автоматические двери сомкнулись за ней.
5
Вблизи Западного Корнуолла, Коннектикут – Будапешт, Венгрия
Он упорно пробирался вперед, ведомый, скорее, инстинктом, нежели зрением. Водолазка, брюки, перчатки, ботинки на толстой резиновой подошве – все на нем было черное. В руках он нес черную матерчатую сумку с инструментами.
Он двигался по лесу беззвучно, неразличимый, ныряя под ветки и легко устраняя препятствия на своем пути. Его союзником была ночь. Хотя этот союзник мог в любой момент стать смертельным врагом.
Свою машину, замаскированную ветками, он оставил в полумиле отсюда, на заброшенной грунтовой дороге. Вдруг до его слуха донесся звук приближающегося мотора. Опустив голову и прикрыв глаза, чтобы свет, отраженный лицом и глазами, не выдал его, он замер на месте, слившись с одной из многочисленных лесных теней.
Вскоре темноту прорезал луч света. Он становился все ярче и ярче – и наконец целый поток слепящих лучей окутал его, как бы демонстрируя его уязвимость.
Он скорее почувствовал, чем увидел, еще один прожектор, установленный на крыше машины. Через мгновение подтвердились его худшие предположения: до него донеслись голоса полицейских, переговаривавшихся по рации.
«Пресвятая Матерь божья! – подумал он. – Патруль!» Сердце бешено колотилось, он задержал дыхание и мысленно начал считать секунды. Полицейская машина проехала мимо, не снижая скорости, звуки рации затихли, и красные габаритные огни исчезли за поворотом.
Он перевел дух, но решил выждать еще несколько минут, чтобы удостовериться, что его присутствие не было обнаружено полицейскими, и дать время его прибору ночного видения приспособиться к темноте. Только после этого он продолжил свой маршрут.
Лес кончился так внезапно, что он выскочил из спасительной тени деревьев прежде, чем успел осознать это. Он быстро отступил и стал оглядывать открывшуюся перед ним местность.
Он находился на краю поля, в пятидесяти футах от дома. За ним, левее, был виден греческий храм, который, скорее всего, и был домиком для гостей. Справа тянулась лента пустынной дороги.
В доме огней не было видно. В греческом храме тоже было темно. Никаких звуков, если не считать криков ночных обитателей леса.
Пригибаясь как можно ниже, он стал пробираться поближе к дому. Достигнув своей цели, распластался по стене и замер. И опять – не слышно ни звука.
Но все-таки лучше знать наверняка. Подойдя к центральному входу, он несколько раз нажал звонок и, отступив в тень, стал ждать.
Никто не вышел открыть дверь. Так он и думал: в доме никого не было.
Он миновал вход и подошел к французским дверям. Табличка на стекле предупреждала, что двери защищены электронной охранной системой. Нашли чем испугать!
Он достал из сумки маленький фонарик и обследовал раму. Ага. Вот оно – небольшой квадратик, вот еще один – на стекле. Сенсор, распознающий вибрацию. Защита от взлома.
Он усмехнулся: дело мастера боится. Вооружившись кусачками и небольшим обрывком проволоки с зажимами на конце, ухватив зубами фонарик, он орудовал быстро и умело. Всего несколько минут понадобилось, чтобы справиться с системой сигнализации и открыть дверь.
Ну вот, никакой сирены. Только тишина. Очень приятная, сладкая тишина.
Сложив орудия труда в сумку, он задернул молнию и шагнул внутрь, раздвигая голубые шторы. Фонарик выхватывал то часть столика с драгоценной инкрустацией, то причудливую ручку старинного кресла. Зеркала в золоченых рамах множили золотой лучик.
Он быстро переходил из комнаты в комнату, не давая себе труда тщательно осмотреть их. Он знал, что на это не стоит тратить время: он ничего не обнаружит. Чувствовалось, что в доме давно уже никто не жил: об этом говорил запах застоявшегося, непроветриваемого помещения – отличительная особенность заброшенного жилья.
Вернувшись в гостиную, он вышел через французскую дверь, не забыв закрыть ее за собой, и стал всматриваться в призрачно мерцающий, как бы парящий в воздухе греческий храм.
Затем он неторопливо пошел по холму, делая крюк, чтобы держаться в тени деревьев, приблизился к домику сзади и, нагнувшись, подошел к окну. Поставив сумку на землю, он уцепился за подоконник и подтянулся, чтобы заглянуть внутрь.
Внутри было темно, и без света фонарика он не мог определить, есть ли там кто-нибудь.
Прижимаясь к стене, он двигался вдоль нее, время от времени останавливаясь, чтобы заглянуть в окно.
Не было ничего, свидетельствующего о том, что дом обитаем. Однако ничто не говорило и об обратном. В деревне люди ложатся рано, так что вполне могло быть, что обитатели дома уже спали.
Поднявшись по ступеням, он громко постучал в дверь. Подождал. Опять постучал. И снова подождал.
Так он и думал. Никого. В свете фонарика он осмотрел массивную дверь. Она была сделана из цельного дуба и снабжена надежными замками.
«Ну что ж, не мытьем, так катаньем» , – подумал он и, направившись к боковому окну, стал его осматривать.
Как и французские двери основного дома, окна были оборудованы системой сигнализации, этого он и ожидал. Замки оказались детской забавой, что также не было неожиданностью.
Он покачал головой, удивляясь наивности домовладельцев. Все делают одну и ту же ошибку. Считают, что будут в безопасности, если спрячутся за огромными тяжелыми дверьми с массивными замками, при этом забывая об окнах.
Он принялся за работу. Через три минуты окно было открыто, и он, поигрывая лучом фонарика, проник внутрь библиотеки-гостиной.
– Так-так, – сказал он сам себе. – И кто бы мог подумать…
В комнате никого не было, но чувствовалось, что ее покинули только недавно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
– Точно! А поскольку группенфюрер был тонким ценителем оперы, Гитлер использовал Лили как приманку. Но женитьба никак не повлияла на его сексуальное поведение, равно как и не устранила слухи о его продолжающейся связи с Ремом и его мальчиками. Скорее наоборот, сплетни становились все громче, поскольку слава Лили не оставляла в тени и бедного Фридриха.
Немного помолчав, Стефани воскликнула:
– Да, дядя Сэмми, да! Теперь, когда ты сказал, что не кто иной, как Гитлер устроил этот брак, все становится на свои места. Боже мой! Теперь, например, ясно, почему Лили затеяла бракоразводный процесс, когда…
– Июнь тридцать четвертого? – подсказал Сэмми.
– Точно! Когда шайка Рема получила свое в Тегернзе, они все, включая группенфюрера Шнайдера, были казнены за так называемую измену! – Стефани ошеломленно покачала головой. – А я-то была готова поклясться на стопке библий, что Лили была либо провидцем, либо обладала сверхъестественным чувством самосохранения!
– Она действительно им обладала, детка. Не сомневайся.
– Поверь, я и не сомневаюсь. Но в данном случае ее инстинкт самосохранения был ни при чем. Дядя Сэмми! Разве ты не видишь? – Стефани выпрямилась, глаза ее блестели, возбуждение пронизывало ее, как электрические разряды. – Она наверняка была предупреждена о том, что готовится! Боже мой! Ты только вдумайся, что из этого следует! Скорее всего, ей было сказано… или даже приказано… отдалиться от мужа… может быть, самим фюрером? – После паузы Стефани добавила: – Теперь понятно, почему она смогла, как шарик, наполненный гелием, вылететь из этой вонючей истории.
– И при этом сохранить благоухание розы, – добавил Сэмми, кривя губы в иронии.
Стефани кивнула.
– Потом они с Олендорфом уехали в мировое турне. Первые гастроли были в Парижской опере. Лили свела всех с ума. Следующая остановка – в Лондоне. На каждом представлении в «Ковент-Гардене» публика закидывала ее цветами. Затем «Метрополитен-опера» в Нью-Йорке, где и Лили, и Олендорфу были предложены контракты на астрономические суммы. Но, будучи добропорядочными нацистами, они снисходительно их отклонили. Затем Мехико, Буэнос-Айрес, Монтевидео, Рио – и опять назад, через Атлантический океан. Их слава обгоняла их, и естественно, на всех спектаклях был аншлаг. Лисабон, Мадрид, миланский «Ла Скала» – Лили завоевывала публику везде. А затем – гвоздь турне: по просьбе папы она пела в Риме, в соборе Святого Петра.
– Вообще-то, детка, я все это помню – я был тогда совсем молодым. Не было газеты, которая не опубликовала бы фотографию коленопреклоненной Лили, целующей кольцо на руке Его святейшества.
– Какая жестокая шутка! Лили была – и, вероятно, есть, поскольку я абсолютно убеждена, что она живет и здравствует, – в высшей степени безжалостной, охочей до власти сучкой. Этому есть все доказательства. Что она делает после возвращения в Берлин? Укрепляет свою власть с помощью серии романов с высокопоставленными нацистами, причем каждый последующий более высокопоставленный, чем предыдущий. А когда завоевывать больше было некого, она поступила очень просто. Она устроила так, что маэстро Олендорф стал во главе Венской оперы, и спокойно переехала к нему в Вену. Эта парочка заправляла всей культурной жизнью Вены, при этом Лили тихо занималась домашним хозяйством, проживая с главным местным нацистом.
– Ее можно было бы назвать последней великой куртизанкой.
Стефани рассвирепела.
– Вот уж поистине, куртизанка! – фыркнула она. – Дядя Сэмми, куртизанки не ведут себя так, как это делала Лили. Сначала любовница нескольких высокопоставленных нацистов в Берлине, потом одного, но тоже высокопоставленного, нациста в Вене. А после этого, во время оккупации Австрии войсками союзников, что она делала, а? Если память мне не изменяет, она соблазнила командующего советскими частями в Вене.
– Н-да… – Сэмми кивнул.
– Но вот неожиданность! – Стефани исходила сарказмом. – Фрау Шнайдер вдруг обнаружила, что приходится расплачиваться по счетам. Расплачиваться за то, что все это время была одним из самых известных – и музыкально одаренных – членов партии. Внезапно вся ее карьера пошла псу под хвост, поскольку союзники не давали ей возможности ни выступать – будь то на сцене или по радио – ни записываться.
Стефани подалась вперед, почти привстав на кровати.
– Но разве это ее остановило? Нет, черт побери, нет! Наша фрау Шнайдер, переспавшая, наверное, со всеми мужиками от Берлина до Вены, мало-мальски обладавшими властью, нанимает себе дуэнью – дуэнью ! – и бегает по Лондону, как какая-то беспомощная, одинокая, несчастная девочка.
– Да, – тихо подтвердил Сэмми. – Но, детка, ты должна признать, что этот номер сработал, не так ли? Ей удалось поймать сэра Кеннета Хью-Коукса.
– Который совершенно случайно оказался председателем «Хевенли рекордс» и самым влиятельным продюсером классических записей в мире! Он сделал ее не только леди Хью-Коукс, но одновременно и гражданкой Великобритании, что сразу разрешало все ее проблемы с союзниками и давало право выступать где угодно, в том числе в Германии и Австрии! – Стефани откинулась назад и перевела дух. – И вот мы опять возвращаемся в тот же квадрат… – Стефани нахмурилась и замолчала.
– И что же это за квадрат, дорогая? – тихонько подтолкнул ее Сэмми.
– На этом этапе Лили имела все, я подчеркиваю: все. Огромное состояние. Мировую известность. Значительную власть. Даже титул, черт его побери!
– И что ты хочешь сказать?
– Я хочу сказать: почему она разыграла свою смерть и исчезла? Подумай, дядя Сэмми. – Голос Стефани понизился до шепота. – Что могло ей принести это исчезновение? То, что не могут принести ни деньги, ни власть.
4
В пути
– Извини, дядя Сэмми, – сказала Стефани. – Ответ остается прежним: нет.
Они устроились на заднем сиденье длинного темно-синего лимузина. Тонированные стекла скрывали их от посторонних глаз.
На Стефани были очки, темный длинный парик, темные контактные линзы. Она была одета вызывающе: ярко-желтая юбка-брюки поверх черных колготок, желтые в черную полоску туфли на среднем каблуке, свободного покроя рубашка, тоже с черными и желтыми полосами, объемный желтый блейзер с вышитым на кармашке гербом.
Ее было видно за версту – в этом и состоял фокус.
– Этот наряд слишком бросается в глаза, чтобы предположить, что я скрываюсь.
– Да уж, лучше всего прятаться там, где тебя меньше всего ожидают найти, – согласился Сэмми.
Стефани раскрыла свою – тоже желтую! – сумку, висевшую у нее на плече, чтобы проверить, все ли она взяла. Соответствующий паспорт и виза. Косметичка. Носовые платки. Бумажник. Дорожные чеки.
– И все-таки мне бы хотелось, чтобы ты изменила свое решение, детка, – упрямо твердил Сэмми.
– Я же уже объяснила тебе. – Стефани раскрыла пудреницу и, передвигая ее, стала придирчиво рассматривать себя в зеркало. – Значительно безопаснее действовать одной. – Привычно сдув лишнюю пудру с пуховки, Стефани стала припудривать темной бронзовой пудрой и без того смуглые от грима щеки. При этом она успела кинуть неодобрительный взгляд в сторону Сэмми.
– Но я могу оказаться полезным, ты же знаешь. – Сэмми закинул ногу на ногу и обхватил руками коленку. – Может быть, ты забыла, дорогая, что классическая музыка – это то, в чем я неплохо разбираюсь. Я знаю оперы, музыкантов, композиторов, певцов вдоль и поперек.
Он подождал ответа, но Стефани была занята подкрашиванием губ.
– Не говоря уже о том, – продолжал Сэмми, – что я отлично говорю по-итальянски, неплохо по-немецки, сносно по-венгерски, по-французски… по-французски я говорю как иностранец. Я действительно могу пригодиться в Европе. Особенно, – лукаво добавил он, – в Восточной Европе.
– Отличная попытка, но мимо. – Стефани убрала губную помаду. Она с громким щелчком захлопнула пудреницу, как бы подтверждая, что приговор окончательный и обжалованию не подлежит.
Сэмми откинулся на спинку сиденья и скрестил руки на груди.
– Вот так и оставайся, – сказала Стефани беззаботно. Она щелкнула замком сумки, не забыв бросить в нее пудреницу. После этого она, опершись на подлокотник, уставилась в окно. Улица была забита машинами, и они тащились со скоростью черепахи.
Стефани не сводила глаз со ржавого дребезжащего автобуса на соседней полосе, до отказа наполненного счастливыми подростками. На крыше погромыхивали доски для серфинга.
Довольно долго в лимузине царило молчание. Наконец, почувствовав, что пауза затягивается, Стефани повернулась к Сэмми, который глядел в противоположное окно.
Она тихонько похлопала его по плечу.
– Ну ладно, дядя Сэмми. Попытайся понять. Я не хочу, чтобы ты ехал со мной, только из-за твоей славы. Ты слишком известен, а это привлечет ненужное внимание. Ты же сам это знаешь! – Стефани немного подождала. – Ну что, так вот и будем молчать и молча расстанемся?
Сэмми смотрел обиженно, но вдруг весело хмыкнул.
– На этот раз я тебя почти поймал.
– Ты знаешь, да. Но ты больше не сердишься?
Взяв ее руку, он переплел свои пальцы с ее.
– Ну как я могу сердиться? Ведь ты же моя детка! – сказал он почти торжественно.
– А ты мой дядя Сэмми! – Улыбнувшись, Стефани звонко поцеловала его в щеку.
– Ну ладно. Остался еще один пустяк.
– Я знаю. – Стефани глубоко вздохнула. – Джонни.
– Да, Джонни. – Сэмми кивнул. – Ты знаешь, что он все еще в городе. И дня не проходит, чтобы он не позвонил или не заглянул. Он совершенно убит, детка. Эта твоя «смерть» перевернула всю его жизнь.
Стефани опять глубоко вздохнула. Жизнерадостные подростки в автобусе раскачивались на своих сиденьях под звуки рок-н-ролла конца пятидесятых. На какое-то мгновение она закрыла глаза. Потом опять повернулась к Сэмми.
– Для меня сейчас главное – найти тех, кто убил дедушку и Фама.
– А Джонни? Ты не думаешь о том, что все это касается и его? Он просто пропадает. Ведь он видел этот взрыв своими глазами и в твоей «смерти» он винит себя.
Стефани кивнула.
– Я считаю, что это несправедливо – оставлять его с этими муками. Нет, детка, совершенно несправедливо.
– Я знаю, – ответила Стефани с несчастным видом. Затем покачала головой. – Нет, дядя Сэмми, нет, – медленно произнесла она. – Для нас троих будет безопасней, если он ничего не узнает обо мне.
Сэмми печально посмотрел на Стефани, но настаивать не стал. До самого аэропорта Кеннеди он держал ее руку в своей.
Остановившись под знаком «Стоянка запрещена», водитель вышел, открыл заднюю дверь и пошел к багажнику.
– Лучше бы тебе со мной в аэропорт не входить, – заметила Стефани.
– Я понимаю. Но мысленно я буду все время с тобой. Всюду.
– Я знаю.
Они крепко обнялись.
– Ты обещаешь заботиться об Уальдо?
– Не волнуйся, детка, не волнуйся. При всей моей неприязни к нему я буду о нем заботиться.
Она опять его обняла.
– А я буду регулярно давать о себе знать. Не волнуйся, ладно?
Она посмотрела на свои новые часы.
– Мне пора. Будет глупо, если я опоздаю на самолет.
Она дотронулась кончиками пальцев сначала до своих губ, затем до его.
– До свидания, дядя Сэмми.
– До свидания, детка. Надеюсь, до скорого.
Носильщик подхватил все три ее чемодана. Несколько шагов, постукивание каблучков – и автоматические двери сомкнулись за ней.
5
Вблизи Западного Корнуолла, Коннектикут – Будапешт, Венгрия
Он упорно пробирался вперед, ведомый, скорее, инстинктом, нежели зрением. Водолазка, брюки, перчатки, ботинки на толстой резиновой подошве – все на нем было черное. В руках он нес черную матерчатую сумку с инструментами.
Он двигался по лесу беззвучно, неразличимый, ныряя под ветки и легко устраняя препятствия на своем пути. Его союзником была ночь. Хотя этот союзник мог в любой момент стать смертельным врагом.
Свою машину, замаскированную ветками, он оставил в полумиле отсюда, на заброшенной грунтовой дороге. Вдруг до его слуха донесся звук приближающегося мотора. Опустив голову и прикрыв глаза, чтобы свет, отраженный лицом и глазами, не выдал его, он замер на месте, слившись с одной из многочисленных лесных теней.
Вскоре темноту прорезал луч света. Он становился все ярче и ярче – и наконец целый поток слепящих лучей окутал его, как бы демонстрируя его уязвимость.
Он скорее почувствовал, чем увидел, еще один прожектор, установленный на крыше машины. Через мгновение подтвердились его худшие предположения: до него донеслись голоса полицейских, переговаривавшихся по рации.
«Пресвятая Матерь божья! – подумал он. – Патруль!» Сердце бешено колотилось, он задержал дыхание и мысленно начал считать секунды. Полицейская машина проехала мимо, не снижая скорости, звуки рации затихли, и красные габаритные огни исчезли за поворотом.
Он перевел дух, но решил выждать еще несколько минут, чтобы удостовериться, что его присутствие не было обнаружено полицейскими, и дать время его прибору ночного видения приспособиться к темноте. Только после этого он продолжил свой маршрут.
Лес кончился так внезапно, что он выскочил из спасительной тени деревьев прежде, чем успел осознать это. Он быстро отступил и стал оглядывать открывшуюся перед ним местность.
Он находился на краю поля, в пятидесяти футах от дома. За ним, левее, был виден греческий храм, который, скорее всего, и был домиком для гостей. Справа тянулась лента пустынной дороги.
В доме огней не было видно. В греческом храме тоже было темно. Никаких звуков, если не считать криков ночных обитателей леса.
Пригибаясь как можно ниже, он стал пробираться поближе к дому. Достигнув своей цели, распластался по стене и замер. И опять – не слышно ни звука.
Но все-таки лучше знать наверняка. Подойдя к центральному входу, он несколько раз нажал звонок и, отступив в тень, стал ждать.
Никто не вышел открыть дверь. Так он и думал: в доме никого не было.
Он миновал вход и подошел к французским дверям. Табличка на стекле предупреждала, что двери защищены электронной охранной системой. Нашли чем испугать!
Он достал из сумки маленький фонарик и обследовал раму. Ага. Вот оно – небольшой квадратик, вот еще один – на стекле. Сенсор, распознающий вибрацию. Защита от взлома.
Он усмехнулся: дело мастера боится. Вооружившись кусачками и небольшим обрывком проволоки с зажимами на конце, ухватив зубами фонарик, он орудовал быстро и умело. Всего несколько минут понадобилось, чтобы справиться с системой сигнализации и открыть дверь.
Ну вот, никакой сирены. Только тишина. Очень приятная, сладкая тишина.
Сложив орудия труда в сумку, он задернул молнию и шагнул внутрь, раздвигая голубые шторы. Фонарик выхватывал то часть столика с драгоценной инкрустацией, то причудливую ручку старинного кресла. Зеркала в золоченых рамах множили золотой лучик.
Он быстро переходил из комнаты в комнату, не давая себе труда тщательно осмотреть их. Он знал, что на это не стоит тратить время: он ничего не обнаружит. Чувствовалось, что в доме давно уже никто не жил: об этом говорил запах застоявшегося, непроветриваемого помещения – отличительная особенность заброшенного жилья.
Вернувшись в гостиную, он вышел через французскую дверь, не забыв закрыть ее за собой, и стал всматриваться в призрачно мерцающий, как бы парящий в воздухе греческий храм.
Затем он неторопливо пошел по холму, делая крюк, чтобы держаться в тени деревьев, приблизился к домику сзади и, нагнувшись, подошел к окну. Поставив сумку на землю, он уцепился за подоконник и подтянулся, чтобы заглянуть внутрь.
Внутри было темно, и без света фонарика он не мог определить, есть ли там кто-нибудь.
Прижимаясь к стене, он двигался вдоль нее, время от времени останавливаясь, чтобы заглянуть в окно.
Не было ничего, свидетельствующего о том, что дом обитаем. Однако ничто не говорило и об обратном. В деревне люди ложатся рано, так что вполне могло быть, что обитатели дома уже спали.
Поднявшись по ступеням, он громко постучал в дверь. Подождал. Опять постучал. И снова подождал.
Так он и думал. Никого. В свете фонарика он осмотрел массивную дверь. Она была сделана из цельного дуба и снабжена надежными замками.
«Ну что ж, не мытьем, так катаньем» , – подумал он и, направившись к боковому окну, стал его осматривать.
Как и французские двери основного дома, окна были оборудованы системой сигнализации, этого он и ожидал. Замки оказались детской забавой, что также не было неожиданностью.
Он покачал головой, удивляясь наивности домовладельцев. Все делают одну и ту же ошибку. Считают, что будут в безопасности, если спрячутся за огромными тяжелыми дверьми с массивными замками, при этом забывая об окнах.
Он принялся за работу. Через три минуты окно было открыто, и он, поигрывая лучом фонарика, проник внутрь библиотеки-гостиной.
– Так-так, – сказал он сам себе. – И кто бы мог подумать…
В комнате никого не было, но чувствовалось, что ее покинули только недавно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55