- спросила Джанет Фрэнка в одну из суббот
- Ездил на свалку.
- Два часа на свалке?
- Ну, задержался в магазине Базза Каппиотиса, поболтать о налогах и четырехпроцентной прибавке пожарным.
- Я думала, Базз рыбачит в Мэне. - Проклятье, ведь уборщица Каппиотисов - их соседка!
- Я сказал "с Баззом"? Конечно, это был Игги Галанис.
- Вот именно Так крутишься в постели, что постоянно меня будишь.
- Все проклятая язва!
- Не пойму, из-за чего ты в последнее время так волнуешься. Рынок выправляется. Мне другое непонятно: где ты так помял одежду?
Он осмотрел себя - и вот, пожалуйста: длинный черный волос Марсии, и не где-нибудь, а на ширинке брюк! Тут же неуместная горячая волна в паху, пощипывание, обещание эрекции... Он вспомнил солнечный луч, просочившийся сквозь пыльное стекло и ласкавший ее кожу. Сняв волос, он пробурчал:
- На свалке еще не так помнешься.
Но любовной связи скучно таиться, хочется поделиться восторгом с окружающим миром. Фрэнк с трудом сдерживал на людях свою гордость и покровительственное чувство к Марсии; то, как он подавал ей пальто, также отличалось от учтивости, которую он проявлял, скажем, к Джорджине, как отличается обращение с Телом Христовым на причастии от уничтожения закуски за ужином. Даже это простое прощальное действо было исполнено восхитительного волшебства: поправляя ей воротник, он дотрагивался до шеи; берясь за свои лацканы, она имитировала его ладони на своей груди, томно строила глазки. Оба вспоминали в такие моменты свою наготу. Разум и уста покорно лгали, но тела бунтовали. Сбегая с крыльца и волоча за собой подвыпившего супруга, Марсия бросала на Фрэнка прощальный взгляд, и он, представляя себе убитую холодом розу, захлопывал дверь.
- Ты спутался с Марсией? - спросила, наконец, Джанет.
- Что за странный вопрос!
- Черт с ним, с вопросом. Какой будет ответ?
- Разумеется, нет.
- Звучит не слишком убедительно. Убеди меня. Лучше убеди! Он пожал плечами.
- У меня нет на это ни времени, ни желания. Эта женщина не в моем вкусе: мелкая, нервная, без груди. А главное, у меня есть жена - ты, и мне больше никто не нужен. Ты у меня египетская царица! Будь благословен, день нашей встречи! Идем в постель.
- Сначала надо составить грязную посуду в посудомоечную машину. И не воображай, что ты меня облапошил. Почему она вдруг стала такой специалисткой по Шекспиру?
- Наверное, взялась его почитывать.
- Вот именно - чтобы сделать тебе приятное! И опозорить меня.
- Каким образом это тебя задевает?
- Она знает, что я ничего не читаю.
- "Зато находишь чтение в ручьях, и камни тебе проповедь
читают".
- Обхохочешься! Эта суетливая сучка твердит, что у нее завелся секрет.
- Вот как?
- Я вижу это у нее в глазах. Еще выразительнее ее задница. Раньше я считала ее высоколобой занудой, а теперь она взялась вихлять бедрами, как будто у нее шило в одном месте.
- Может, она встречается с Фредди Торном?
- Что это у тебя за выражение на лице?
- Какое выражение?
- Веселое. Давай-ка посерьезнее, Фрэнк! Ненавижу эту твою гримасу. Ненавижу!
И она внезапно на него набросилась, стала лупить кулаками, сокрушать своим весом. Он прижал ее к себе, с сожалением сознавая, что даже сейчас, под градом ударов, видя, как морщится ее лицо в преддверии рыданий, и вдыхая боевой аромат ее духов, он не может избавиться от взбесившего ее выражения на лице, выдающего ощущение собственного превосходства, прекрасной, непрекращающейся тайны.
Гарольд Литтл-Смит не сразу узнал женщину, позвонившую ему как-то утром на работу. Он редко беседовал по телефону даже с Джанет; договаривались о встречах обычно Марсия и Джанет или Марсия и Фрэнк. Подчиняясь им, он все лето играл в теннис, выходил в море, ездил на спектакли вечером в пятницу и на концерты по субботам.
- Всю первую половину дня я занималась в городе покупками, - начал женский голос. - Ни черта не найдешь! Я ужасно голодная и злая. Может, пообедаем вместе? Только никаких жареных моллюсков!
Наконец-то он узнал Джанет.
- Это ты, Джанет? Замечательная мысль, только по этим дням я обычно обедаю с Фрэнком. Почему бы нам не пообедать втроем?
- Я тебе другое предлагав, Гарольд. Лучше позвони Фрэнку и отмени обед. Сочини какую-нибудь внятную отговорку.
Скажи, что у тебя встреча с подружкой. Не бойся ты Фрэнка, Гарольд!
- Кто сказал, что я его боюсь?
- Тем более. Ну, будь умницей! Знаю, это выглядит странно, даже насилием отдает, но мне надо с тобой поговорить, и другого способа я не придумала. Мне казалось, вы с Фрэнком встречаетесь по пятницам, а в остальные дни ты свободен...
Гарольд все еще колебался. Он ценил свою нынешнюю свободу мысли и самовыражения, потому что его жизнь с самого детства была организованной и послушной. Жизнь похожа на марафон, который можно пробежать в любом стиле, лишь бы ты отмечался в назначенных пунктах. Одним из таких контрольных пунктов был еженедельный ленч с Фрэнком. На ленче они обсуждали биржевые дела и почти не касались домашних и Тарбокса.
- Тебе не придется за меня платить, - подзадорила его Джанет. - Просто пообедаешь в моем обществе.
Это его уязвило. Он считал себя денди, старомодным джентльменом. Прошлой весной в Сент-Луисе он заплатил проститутке двести долларов за ночь.
- В "Ритце", наверху, в час дня, - сказал он и повесил трубку.
Странно, что она посоветовала ему не бояться Фрэнка. На самом деле Гарольд всегда побаивался именно ее. Его смущала вульгарность, которую нельзя игнорировать. Когда он впервые повстречал Эпплби, то удивился, зачем Фрэнк женился на такой простушке. В постели она, несомненно, хороша, но зачем было жениться? Впрочем, она происходила из хорошей семьи (отец владелец фармацевтической фирмы в Буффало, так что ее девическая фамилия красовалась по всей стране на аптечных прилавках). Гарольд почти не знал женщин, которые смогли бы хоть сейчас встать за прилавок или начать принимать заказы в закусочной. А Джанет действительно проработала два лета в магазине - торговала мужской бижутерией в салоне "Флинт энд Кент". Чувствовалось, что наступит, и скоро, время, когда она растолстеет. У нее уже появились складки на лодыжках, руки выше плеч раздались, бедра опасно налились. При этом Гарольд находил ее привлекательной и оттого еще сильнее боялся. Ее красота казалась подарком, которым она может злоупотребить, как мальчишка, заполучивший ружье, или дурак, готовый сорить свалившимися с неба деньгами. Он сравнивал ее с неудачливым инвестором, покупающим акции при повышении курса и продающим после падения, да еще увлекающим за собой в яму всех, кто оказывается рядом.
Продираясь сквозь бостонскую толпу, он настраивался на осторожность. Тротуар так разогрелся, что прожигал подошвы его черных итальянских ботинок. Лучше было бы взять такси, но он невольно вспоминал ее атласную белую кожу и шел на свидание пешком, как юный романтик. Из четырех Эпплсмитов Гарольд был в сексуальном смысле наиболее изощренным. У него была банальная внешность с добавлением самоуверенности, даже самодовольства, и женщины без опаски ставили на нем постельные эксперименты. До женитьбы он со столькими переспал, что потерял счет. Женившись (а произошло это в престарелом двадцатишестилетнем возрасте), он зачастил в деловые поездки, где не брезговал девицами по вызову, в большинстве своем рыхлыми и сердитыми, с запахом виски изо рта и отвратительными голосами; но еще ни разу он не изменил Марсии с равной ей по положению.
После второго мартини Джанет брякнула:
- Речь о Марсии и Фрэнке.
_ - В последнее время они стали хорошими друзьями.
- Если бы! Очнись, я ЗНАЮ, что они встречаются.
- Знаешь? У тебя есть доказательства? Evidence1?*
- Зачем доказательства, когда я ЗНАЮ? Он все время о ней заговаривает. "Не слишком ли Марсия сегодня нервная?" "Как тебе понравилось платье Марсии?" Как будто мне есть дело до ее платья!
- Значит, прямых доказательств нет? Фрэнк ни в чем тебе не признавался, не грозил от тебя уйти?
- Зачем ему от меня уходить? Ему и так хорошо. Доит двух коров сразу и в ус не дует.
- Ты все это так неизящно излагаешь...
- Потому что у меня совсем не изящное настроение. Не то, что у тебя! Наверное, ты привык, что твоя жена спит с кем ни попадя?
- Нет, не привык. Просто я тебе не верю. Фрэнка и Марсию влечет друг к другу - с этим я согласен. Это вполне естественно, раз мы так много видимся. Между прочим, у нас с тобой тоже есть взаимное влечение. Тог et mof.
- Впервые слышу.
- Перестань! Ты отлично знаешь, как на тебя реагируют мужчины. Я был бы очень не прочь с тобой переспать.
- Теперь ты сам забыл об изящных выражениях.
- Конечно, этого не случится. Мы уже женатые люди, для нас веселое житье в прошлом. Escapades romantiques**. Приходится думать о других, а не только о себе.
- Вот и я пытаюсь с тобой говорить о других - о Марсии и Фрэнке. А ты завел волынку про то, как мы с тобой ложимся в постель. Это они спят вместе! Ты что-нибудь намерен предпринять, Гарольд?
- Предоставь доказательства, и я ткну ее в них носом.
- Какие доказательства? Неприличные снимки? Противозачаточный колпачок с нотариальной доверенностью?
Он с удовольствием засмеялся. На поверхности коктейля в его бокале появились тонкие, как часовые пружины, завихрения. В этой женщине обнаружилась неожиданная поэтичность, так она разволновалась, сидя напротив него за столиком на двоих.
За окном шелестел листвой темно-пунцовый бук. Джанет сказала:
- Ладно. Как Марсия себя ведет в последнее время в постели? Ей хочется больше или меньше?
Апофеоз банальности! Не хватает только коморки повитухи, колдовства, женских гаданий и проклятий, воровства шпилек для волос и менструальных прокладок. Седовласый официант, отполированный и согнутый годами службы, как столовая ложка, принял у Гарольда заказ. Не спросив мнения Джанет, Гарольд заказал суп по-королевски, лотарингский пирог, салат, легкое сухое шабли.
- Хочешь посадить меня на диету? - фыркнула она.
- Отвечаю на твой вопрос, - сказал он. - По-моему, больше.
- Вот видишь! Она возбуждена. Только и мечтает, как бы потрахаться.
Он засмеялся. Бокал был пуст, не осталось даже часовых пружинок.
- Перестань, Джанет. Ты ожидала, что я отвечу "меньше"?
- Значит, меньше?
- Нет, я сказал правду. В последнее время она очень нежна. Ты утверждаешь, что женщины полигамны: чем больше получают, тем больше им хочется?
- Не знаю, Гарольд. Я ни разу не изменяла Фрэнку. Смешно, да? Но как женщина я тебе скажу...
"Как женщина"... Услышав из ее уст эти слова, он испытал такое же удовольствие, как после вечеринки, когда, принимая душ, цеплял спьяну на свою тощую мокрую грудь бюстгальтер Марсии и радовался, когда она разыгрывала возмущение.
-.. .что она чувствует вину перед тобой и пытается доказать самой себе, что не предает брак, что ее хватит на двоих. А еще ее так и подмывает все тебе рассказать о себе, поделиться радостью. Вот и Фрэнк вдруг начал вытворять вещи, которым я никогда его не учила.
У Гарольда заболел правый висок. Он машинально потянулся за пустым бокалом. Он не был уверен, что Марсия изменилась. Разговор иступленных тел было непросто припомнить, в памяти оставался только медленный спуск на побеленное луной плато, где разыгрываются пантомимы пожирания, убийства, смерти в исполнении одной и той же пары лицедеев. Марсия то резвилась, то превращалась в тигрицу, то становилась безразличной, холодной, почти автоматом; потом она бывала очень благодарной, нежной, болтливой, даже навязчивой.
Джанет с улыбкой перелила немного из своего бокала в его.
- Бедный Гарольд!.- проворковала она. -.Он терпеть не может неделикатных речей. Это слишком по-женски, ему в этом мнится угроза... Но знаешь, - продолжила она, почувствовав, что с ним было бы недурно поэкспериментировать, - с женщинами мне трудно разговаривать. Такое я могу говорить только мужчине.
У нее был такой вид, словно она выдавила из себя трогательное признание, но ему ее слова показались бесцеремонными и агрессивными. По его мнению, женщинам надлежало откровенничать с женщинами, мужчинам с мужчинами, а отношения полов - это изящная и опасная игра, с понятными правилами, по большей части денежными, и четкими временными рамками. Полтора часа - более чем достаточно, а ленч с Джанет затянулся уже больше.
Они договорились еще раз пообедать вместе через неделю, чтобы сравнить наблюдения, после чего Гарольд отправился домой. Он стал прозрачнее: в его защитных порядках была пробита брешь. Эпплби жили на малолюдной аллее в конце улицы Мускеномене, в огромном белом доме неизвестно какого стиля, создав уют с помощью арендованных и полученных по наследству предметов; зато Литтл-Смиты выстроили свой дом сами и сами его спланировали в мельчайших подробностях. Это была современная постройка из красного дерева с плоской крышей, с видом на залив. Пол в холле был выложен плитами. Справа находилась открытая лестница, ведущая вниз, на цокольный этаж, где были спальни детей (Джонатана, Джулии и Генриетты), производилась стирка и стояли машины. Выше, на первом этаже, располагалась кухня, столовая, главная спальня и полированный вестибюль с огромными репродукциями Рембрандта, Дюрера, Пиранези и Пикассо. Слева от холла открывалась чрезвычайно длинная гостиная с ворсистым небесно-голубым ковром, двумя белыми диванами, симметрично расставленными колонками стереосистемы, роялем "Болдуин" и высоким камином с большим бронзовым козырьком. Дом источал запах денег и попыток проявить тонкий вкус.
Светлыми летними вечерами Гарольд ехал со станции мимо низины - то залитой водой, то сухой, - чтобы побыстрее увидеться с аккуратно причесанной женушкой, дожидающейся его в гостиной на диване, на шерстяном покрывале - не совсем белом, а цвета песка, перемешанного с пеплом. Из колонок лилась музыка - Бах или Шуман в исполнении Гленна Голда или Дино Липатти. В холодильнике стыл кувшин с коктейлем, чтобы оказаться на виду только в эту кульминационную минуту. Зеленый оттенок вермута был усилен густой зеленью плюща, ольхи, болиголова и остролиста, все время норовящих заглянуть в окно. Снаружи, на волшебной лужайке, мерцающей в лучах клонящегося к закату солнца, готового коснуться серебряного диска радарной станции, Джонатан в плавках и полосатой майке резвился с Джулией или детьми соседей-дачников, перебрасывая мягкий мячик, похожий на рябой лунный шар, через вращающиеся ветви опрыскивателя. Генриетта, вылитая мать личиком и повадками, уже умытая, в ночной рубашке с утятами, босиком бежала по ковру навстречу Гарольду, чтобы отец ее подбросил, покрутил и потискал. Марсия наполняла зеленым мартини два бокала, которые немедленно запотевали, мяч падал в траву, озаренный солнцем, и дети затевали неслышный спор, кто его вытащит из-под струй, не побоявшись вымокнуть. Все семейство, даже бабочка-капустница, случайно присевшая на бронзовый козырек камина, блаженно замирало, как музыкальная шкатулка, которую завели так туго, что она медлит с мелодией.
Кое-какие перемены в Марсии Гарольд все же замечал. Они познакомились как-то летом на Лонг-Айленде и следующим летом поженились, после чего все пошло отменно, примерно так, как и предполагалось. Обоим было около двадцати пяти лет, оба слыли холодными интеллектуалами. Они обнаружили друг в друге чувственность, но сделали главной чертой своего брака спокойствие. Они никогда не ссорились прилюдно и почти никогда - оставаясь наедине. Один всегда ожидал от другого тонкого понимания механизма их союза и соответствующей настройки. Он прощал себе девушек по вызову как способ соблюдать гигиену; он пользовался ими, как таблетками аспирина для снятия головной боли, которые тоже принимал тайком от Марсии, запираясь в ванной. Неверность со стороны Марсии не исключалась, но только как форма заботы о нем, способ уберечь его от неприятностей. Когда он на ней женился, большинство его друзей уже были женаты. Он забрал ее из среднеатлантического "света" с его невыносимой чопорностью и с тех пор не сомневался, что она навсегда останется его собственностью.
Она с улыбкой подняла бокал с мартини дрожащими пальцами; серьги тоже подрагивали. Он пригубил восхитительно холодную жидкость.
Они были чуть старше большинства своих друзей в Тарбоксе, хотя выглядели не хуже их: Гарольду было 38 лет, Марсии - 36. В последнее время она действительно проявляла больше изобретательности и нежности. Вместе с участком земли и старым летним коттеджем, который пришлось разобрать, им досталась дощатая дорожка вдоль пляжа, каждую весну нуждавшаяся в починке. Дорожка вела к приливному руслу, слишком узкому для катеров. В прилив здесь, среди тростника, вода была гораздо теплее, чем в море, поэтому именно здесь купались они, их друзья, их дети и дети их друзей. Этим летом Марсия завела привычку, уложив спать детей, приглашать Гарольда поплавать перед сном голышом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
- Ездил на свалку.
- Два часа на свалке?
- Ну, задержался в магазине Базза Каппиотиса, поболтать о налогах и четырехпроцентной прибавке пожарным.
- Я думала, Базз рыбачит в Мэне. - Проклятье, ведь уборщица Каппиотисов - их соседка!
- Я сказал "с Баззом"? Конечно, это был Игги Галанис.
- Вот именно Так крутишься в постели, что постоянно меня будишь.
- Все проклятая язва!
- Не пойму, из-за чего ты в последнее время так волнуешься. Рынок выправляется. Мне другое непонятно: где ты так помял одежду?
Он осмотрел себя - и вот, пожалуйста: длинный черный волос Марсии, и не где-нибудь, а на ширинке брюк! Тут же неуместная горячая волна в паху, пощипывание, обещание эрекции... Он вспомнил солнечный луч, просочившийся сквозь пыльное стекло и ласкавший ее кожу. Сняв волос, он пробурчал:
- На свалке еще не так помнешься.
Но любовной связи скучно таиться, хочется поделиться восторгом с окружающим миром. Фрэнк с трудом сдерживал на людях свою гордость и покровительственное чувство к Марсии; то, как он подавал ей пальто, также отличалось от учтивости, которую он проявлял, скажем, к Джорджине, как отличается обращение с Телом Христовым на причастии от уничтожения закуски за ужином. Даже это простое прощальное действо было исполнено восхитительного волшебства: поправляя ей воротник, он дотрагивался до шеи; берясь за свои лацканы, она имитировала его ладони на своей груди, томно строила глазки. Оба вспоминали в такие моменты свою наготу. Разум и уста покорно лгали, но тела бунтовали. Сбегая с крыльца и волоча за собой подвыпившего супруга, Марсия бросала на Фрэнка прощальный взгляд, и он, представляя себе убитую холодом розу, захлопывал дверь.
- Ты спутался с Марсией? - спросила, наконец, Джанет.
- Что за странный вопрос!
- Черт с ним, с вопросом. Какой будет ответ?
- Разумеется, нет.
- Звучит не слишком убедительно. Убеди меня. Лучше убеди! Он пожал плечами.
- У меня нет на это ни времени, ни желания. Эта женщина не в моем вкусе: мелкая, нервная, без груди. А главное, у меня есть жена - ты, и мне больше никто не нужен. Ты у меня египетская царица! Будь благословен, день нашей встречи! Идем в постель.
- Сначала надо составить грязную посуду в посудомоечную машину. И не воображай, что ты меня облапошил. Почему она вдруг стала такой специалисткой по Шекспиру?
- Наверное, взялась его почитывать.
- Вот именно - чтобы сделать тебе приятное! И опозорить меня.
- Каким образом это тебя задевает?
- Она знает, что я ничего не читаю.
- "Зато находишь чтение в ручьях, и камни тебе проповедь
читают".
- Обхохочешься! Эта суетливая сучка твердит, что у нее завелся секрет.
- Вот как?
- Я вижу это у нее в глазах. Еще выразительнее ее задница. Раньше я считала ее высоколобой занудой, а теперь она взялась вихлять бедрами, как будто у нее шило в одном месте.
- Может, она встречается с Фредди Торном?
- Что это у тебя за выражение на лице?
- Какое выражение?
- Веселое. Давай-ка посерьезнее, Фрэнк! Ненавижу эту твою гримасу. Ненавижу!
И она внезапно на него набросилась, стала лупить кулаками, сокрушать своим весом. Он прижал ее к себе, с сожалением сознавая, что даже сейчас, под градом ударов, видя, как морщится ее лицо в преддверии рыданий, и вдыхая боевой аромат ее духов, он не может избавиться от взбесившего ее выражения на лице, выдающего ощущение собственного превосходства, прекрасной, непрекращающейся тайны.
Гарольд Литтл-Смит не сразу узнал женщину, позвонившую ему как-то утром на работу. Он редко беседовал по телефону даже с Джанет; договаривались о встречах обычно Марсия и Джанет или Марсия и Фрэнк. Подчиняясь им, он все лето играл в теннис, выходил в море, ездил на спектакли вечером в пятницу и на концерты по субботам.
- Всю первую половину дня я занималась в городе покупками, - начал женский голос. - Ни черта не найдешь! Я ужасно голодная и злая. Может, пообедаем вместе? Только никаких жареных моллюсков!
Наконец-то он узнал Джанет.
- Это ты, Джанет? Замечательная мысль, только по этим дням я обычно обедаю с Фрэнком. Почему бы нам не пообедать втроем?
- Я тебе другое предлагав, Гарольд. Лучше позвони Фрэнку и отмени обед. Сочини какую-нибудь внятную отговорку.
Скажи, что у тебя встреча с подружкой. Не бойся ты Фрэнка, Гарольд!
- Кто сказал, что я его боюсь?
- Тем более. Ну, будь умницей! Знаю, это выглядит странно, даже насилием отдает, но мне надо с тобой поговорить, и другого способа я не придумала. Мне казалось, вы с Фрэнком встречаетесь по пятницам, а в остальные дни ты свободен...
Гарольд все еще колебался. Он ценил свою нынешнюю свободу мысли и самовыражения, потому что его жизнь с самого детства была организованной и послушной. Жизнь похожа на марафон, который можно пробежать в любом стиле, лишь бы ты отмечался в назначенных пунктах. Одним из таких контрольных пунктов был еженедельный ленч с Фрэнком. На ленче они обсуждали биржевые дела и почти не касались домашних и Тарбокса.
- Тебе не придется за меня платить, - подзадорила его Джанет. - Просто пообедаешь в моем обществе.
Это его уязвило. Он считал себя денди, старомодным джентльменом. Прошлой весной в Сент-Луисе он заплатил проститутке двести долларов за ночь.
- В "Ритце", наверху, в час дня, - сказал он и повесил трубку.
Странно, что она посоветовала ему не бояться Фрэнка. На самом деле Гарольд всегда побаивался именно ее. Его смущала вульгарность, которую нельзя игнорировать. Когда он впервые повстречал Эпплби, то удивился, зачем Фрэнк женился на такой простушке. В постели она, несомненно, хороша, но зачем было жениться? Впрочем, она происходила из хорошей семьи (отец владелец фармацевтической фирмы в Буффало, так что ее девическая фамилия красовалась по всей стране на аптечных прилавках). Гарольд почти не знал женщин, которые смогли бы хоть сейчас встать за прилавок или начать принимать заказы в закусочной. А Джанет действительно проработала два лета в магазине - торговала мужской бижутерией в салоне "Флинт энд Кент". Чувствовалось, что наступит, и скоро, время, когда она растолстеет. У нее уже появились складки на лодыжках, руки выше плеч раздались, бедра опасно налились. При этом Гарольд находил ее привлекательной и оттого еще сильнее боялся. Ее красота казалась подарком, которым она может злоупотребить, как мальчишка, заполучивший ружье, или дурак, готовый сорить свалившимися с неба деньгами. Он сравнивал ее с неудачливым инвестором, покупающим акции при повышении курса и продающим после падения, да еще увлекающим за собой в яму всех, кто оказывается рядом.
Продираясь сквозь бостонскую толпу, он настраивался на осторожность. Тротуар так разогрелся, что прожигал подошвы его черных итальянских ботинок. Лучше было бы взять такси, но он невольно вспоминал ее атласную белую кожу и шел на свидание пешком, как юный романтик. Из четырех Эпплсмитов Гарольд был в сексуальном смысле наиболее изощренным. У него была банальная внешность с добавлением самоуверенности, даже самодовольства, и женщины без опаски ставили на нем постельные эксперименты. До женитьбы он со столькими переспал, что потерял счет. Женившись (а произошло это в престарелом двадцатишестилетнем возрасте), он зачастил в деловые поездки, где не брезговал девицами по вызову, в большинстве своем рыхлыми и сердитыми, с запахом виски изо рта и отвратительными голосами; но еще ни разу он не изменил Марсии с равной ей по положению.
После второго мартини Джанет брякнула:
- Речь о Марсии и Фрэнке.
_ - В последнее время они стали хорошими друзьями.
- Если бы! Очнись, я ЗНАЮ, что они встречаются.
- Знаешь? У тебя есть доказательства? Evidence1?*
- Зачем доказательства, когда я ЗНАЮ? Он все время о ней заговаривает. "Не слишком ли Марсия сегодня нервная?" "Как тебе понравилось платье Марсии?" Как будто мне есть дело до ее платья!
- Значит, прямых доказательств нет? Фрэнк ни в чем тебе не признавался, не грозил от тебя уйти?
- Зачем ему от меня уходить? Ему и так хорошо. Доит двух коров сразу и в ус не дует.
- Ты все это так неизящно излагаешь...
- Потому что у меня совсем не изящное настроение. Не то, что у тебя! Наверное, ты привык, что твоя жена спит с кем ни попадя?
- Нет, не привык. Просто я тебе не верю. Фрэнка и Марсию влечет друг к другу - с этим я согласен. Это вполне естественно, раз мы так много видимся. Между прочим, у нас с тобой тоже есть взаимное влечение. Тог et mof.
- Впервые слышу.
- Перестань! Ты отлично знаешь, как на тебя реагируют мужчины. Я был бы очень не прочь с тобой переспать.
- Теперь ты сам забыл об изящных выражениях.
- Конечно, этого не случится. Мы уже женатые люди, для нас веселое житье в прошлом. Escapades romantiques**. Приходится думать о других, а не только о себе.
- Вот и я пытаюсь с тобой говорить о других - о Марсии и Фрэнке. А ты завел волынку про то, как мы с тобой ложимся в постель. Это они спят вместе! Ты что-нибудь намерен предпринять, Гарольд?
- Предоставь доказательства, и я ткну ее в них носом.
- Какие доказательства? Неприличные снимки? Противозачаточный колпачок с нотариальной доверенностью?
Он с удовольствием засмеялся. На поверхности коктейля в его бокале появились тонкие, как часовые пружины, завихрения. В этой женщине обнаружилась неожиданная поэтичность, так она разволновалась, сидя напротив него за столиком на двоих.
За окном шелестел листвой темно-пунцовый бук. Джанет сказала:
- Ладно. Как Марсия себя ведет в последнее время в постели? Ей хочется больше или меньше?
Апофеоз банальности! Не хватает только коморки повитухи, колдовства, женских гаданий и проклятий, воровства шпилек для волос и менструальных прокладок. Седовласый официант, отполированный и согнутый годами службы, как столовая ложка, принял у Гарольда заказ. Не спросив мнения Джанет, Гарольд заказал суп по-королевски, лотарингский пирог, салат, легкое сухое шабли.
- Хочешь посадить меня на диету? - фыркнула она.
- Отвечаю на твой вопрос, - сказал он. - По-моему, больше.
- Вот видишь! Она возбуждена. Только и мечтает, как бы потрахаться.
Он засмеялся. Бокал был пуст, не осталось даже часовых пружинок.
- Перестань, Джанет. Ты ожидала, что я отвечу "меньше"?
- Значит, меньше?
- Нет, я сказал правду. В последнее время она очень нежна. Ты утверждаешь, что женщины полигамны: чем больше получают, тем больше им хочется?
- Не знаю, Гарольд. Я ни разу не изменяла Фрэнку. Смешно, да? Но как женщина я тебе скажу...
"Как женщина"... Услышав из ее уст эти слова, он испытал такое же удовольствие, как после вечеринки, когда, принимая душ, цеплял спьяну на свою тощую мокрую грудь бюстгальтер Марсии и радовался, когда она разыгрывала возмущение.
-.. .что она чувствует вину перед тобой и пытается доказать самой себе, что не предает брак, что ее хватит на двоих. А еще ее так и подмывает все тебе рассказать о себе, поделиться радостью. Вот и Фрэнк вдруг начал вытворять вещи, которым я никогда его не учила.
У Гарольда заболел правый висок. Он машинально потянулся за пустым бокалом. Он не был уверен, что Марсия изменилась. Разговор иступленных тел было непросто припомнить, в памяти оставался только медленный спуск на побеленное луной плато, где разыгрываются пантомимы пожирания, убийства, смерти в исполнении одной и той же пары лицедеев. Марсия то резвилась, то превращалась в тигрицу, то становилась безразличной, холодной, почти автоматом; потом она бывала очень благодарной, нежной, болтливой, даже навязчивой.
Джанет с улыбкой перелила немного из своего бокала в его.
- Бедный Гарольд!.- проворковала она. -.Он терпеть не может неделикатных речей. Это слишком по-женски, ему в этом мнится угроза... Но знаешь, - продолжила она, почувствовав, что с ним было бы недурно поэкспериментировать, - с женщинами мне трудно разговаривать. Такое я могу говорить только мужчине.
У нее был такой вид, словно она выдавила из себя трогательное признание, но ему ее слова показались бесцеремонными и агрессивными. По его мнению, женщинам надлежало откровенничать с женщинами, мужчинам с мужчинами, а отношения полов - это изящная и опасная игра, с понятными правилами, по большей части денежными, и четкими временными рамками. Полтора часа - более чем достаточно, а ленч с Джанет затянулся уже больше.
Они договорились еще раз пообедать вместе через неделю, чтобы сравнить наблюдения, после чего Гарольд отправился домой. Он стал прозрачнее: в его защитных порядках была пробита брешь. Эпплби жили на малолюдной аллее в конце улицы Мускеномене, в огромном белом доме неизвестно какого стиля, создав уют с помощью арендованных и полученных по наследству предметов; зато Литтл-Смиты выстроили свой дом сами и сами его спланировали в мельчайших подробностях. Это была современная постройка из красного дерева с плоской крышей, с видом на залив. Пол в холле был выложен плитами. Справа находилась открытая лестница, ведущая вниз, на цокольный этаж, где были спальни детей (Джонатана, Джулии и Генриетты), производилась стирка и стояли машины. Выше, на первом этаже, располагалась кухня, столовая, главная спальня и полированный вестибюль с огромными репродукциями Рембрандта, Дюрера, Пиранези и Пикассо. Слева от холла открывалась чрезвычайно длинная гостиная с ворсистым небесно-голубым ковром, двумя белыми диванами, симметрично расставленными колонками стереосистемы, роялем "Болдуин" и высоким камином с большим бронзовым козырьком. Дом источал запах денег и попыток проявить тонкий вкус.
Светлыми летними вечерами Гарольд ехал со станции мимо низины - то залитой водой, то сухой, - чтобы побыстрее увидеться с аккуратно причесанной женушкой, дожидающейся его в гостиной на диване, на шерстяном покрывале - не совсем белом, а цвета песка, перемешанного с пеплом. Из колонок лилась музыка - Бах или Шуман в исполнении Гленна Голда или Дино Липатти. В холодильнике стыл кувшин с коктейлем, чтобы оказаться на виду только в эту кульминационную минуту. Зеленый оттенок вермута был усилен густой зеленью плюща, ольхи, болиголова и остролиста, все время норовящих заглянуть в окно. Снаружи, на волшебной лужайке, мерцающей в лучах клонящегося к закату солнца, готового коснуться серебряного диска радарной станции, Джонатан в плавках и полосатой майке резвился с Джулией или детьми соседей-дачников, перебрасывая мягкий мячик, похожий на рябой лунный шар, через вращающиеся ветви опрыскивателя. Генриетта, вылитая мать личиком и повадками, уже умытая, в ночной рубашке с утятами, босиком бежала по ковру навстречу Гарольду, чтобы отец ее подбросил, покрутил и потискал. Марсия наполняла зеленым мартини два бокала, которые немедленно запотевали, мяч падал в траву, озаренный солнцем, и дети затевали неслышный спор, кто его вытащит из-под струй, не побоявшись вымокнуть. Все семейство, даже бабочка-капустница, случайно присевшая на бронзовый козырек камина, блаженно замирало, как музыкальная шкатулка, которую завели так туго, что она медлит с мелодией.
Кое-какие перемены в Марсии Гарольд все же замечал. Они познакомились как-то летом на Лонг-Айленде и следующим летом поженились, после чего все пошло отменно, примерно так, как и предполагалось. Обоим было около двадцати пяти лет, оба слыли холодными интеллектуалами. Они обнаружили друг в друге чувственность, но сделали главной чертой своего брака спокойствие. Они никогда не ссорились прилюдно и почти никогда - оставаясь наедине. Один всегда ожидал от другого тонкого понимания механизма их союза и соответствующей настройки. Он прощал себе девушек по вызову как способ соблюдать гигиену; он пользовался ими, как таблетками аспирина для снятия головной боли, которые тоже принимал тайком от Марсии, запираясь в ванной. Неверность со стороны Марсии не исключалась, но только как форма заботы о нем, способ уберечь его от неприятностей. Когда он на ней женился, большинство его друзей уже были женаты. Он забрал ее из среднеатлантического "света" с его невыносимой чопорностью и с тех пор не сомневался, что она навсегда останется его собственностью.
Она с улыбкой подняла бокал с мартини дрожащими пальцами; серьги тоже подрагивали. Он пригубил восхитительно холодную жидкость.
Они были чуть старше большинства своих друзей в Тарбоксе, хотя выглядели не хуже их: Гарольду было 38 лет, Марсии - 36. В последнее время она действительно проявляла больше изобретательности и нежности. Вместе с участком земли и старым летним коттеджем, который пришлось разобрать, им досталась дощатая дорожка вдоль пляжа, каждую весну нуждавшаяся в починке. Дорожка вела к приливному руслу, слишком узкому для катеров. В прилив здесь, среди тростника, вода была гораздо теплее, чем в море, поэтому именно здесь купались они, их друзья, их дети и дети их друзей. Этим летом Марсия завела привычку, уложив спать детей, приглашать Гарольда поплавать перед сном голышом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36