Она ничего не понимала. Почему полицейские ворвались в их дом? Откуда появились эти пачки денег?
Их втолкнули в полицейский автомобиль, и он быстро помчался по тихим улицам. Назан вдруг вспомнила, что на террасе осталось много белья, которое она развесила ещё днём, – ведь она обстирывала не только Сами, но и его приятелей, – и очень заволновалась. Она подозревала, что одна из соседок, стиравшая бельё для жильцов их дома, была нечиста на руку. Недавно пропала сорочка Сами. А если ей не удастся рано утром снять бельё, то эта скверная женщина опять что-нибудь украдёт.
За ночь её несколько раз водили на допрос. Она рассказывала всё, что знала о маленькой комнатке, куда ей не разрешалось входить, но не переставала думать о белье. Наступило утро. Если она не снимет бельё до обеда, его наверняка разворуют!
Когда к окошечку камеры, в которой сидела Назан, подошёл полицейский с большими чёрными усами, она спросила:
– Скажите, меня отпустят до обеда?
Полицейский посмотрел на неё. «Вот сумасшедшая!» – словно говорил его взгляд.
– Отпустят! – бросил он насмешливо.
В это время появился другой полицейский.
– Домой торопится! – кивнул в сторону Назан черноусый.
– Вот эта?
– Она самая.
Они медленно пошли по коридору.
– А что она спрашивала?
– Да спросила, отпустят ли её до обеда.
– Ты бы ей ответил: «Непременно отпустят».
– Я так и сказал.
– Дурочкой прикидывается! Скоро, наверно, начнёт сумасшедшей притворяться. А похоже, что она там всем и заправляла.
– Скорей всего. Говорят, она и есть содержательница притона.
– Ишь ты! Всю банду укрывала, а теперь ещё притворяется! Потаскуха!
– Наверно, надеется ускользнуть от следствия.
– Посмотри, что в газете написано.
Полицейский вынул из кармана сложенную в несколько раз газету и протянул её товарищу.
17
В то же утро с тем же номером газеты в руках в дом вбежал Мазхар. Он лишь недавно вышел в самом лучшем расположении духа. Но сейчас его нельзя было узнать. Не замечая встревоженного взгляда Нериман, он почти бегом поднялся по ступенькам лестницы, едва не сбив с ног сына, ворвался в спальню, бросился на кровать и зарыдал. Впервые в жизни он так горько плакал.
Нериман не знала, что и подумать. Войдя в спальню, она увидела валявшуюся на полу газету. Под крупной фотографией на первой полосе огромными буквами было напечатано: «Фальшивомонетчики схвачены с поличным!» Среди группы мужчин была и одна женщина.
Пробегая глазами столбец за столбцом, Нериман почувствовала, что у неё захватывает дух. Она была не в силах произнести ни слова и молча взглянула на мужа. Он весь как-то обмяк, лицо совсем потемнело, губы стали синими.
Мазхар вскочил с кровати и заметался по комнате из угла в угол. Нериман следила за ним тревожным взглядом.
– Я и только я виноват во всём! – кричал он, размахивая руками. Лицо у него стало багровым.
Нериман испугалась:
– Но это судьба! Перст божий!
Мазхар ничего не хотел слушать. Он слишком хорошо знал свою бывшую жену. Ведь она так безвольна, куда толкнут, туда и пойдёт. И как только он мог так поспешно выпроводить её из дому!
Мазхар вспомнил, как много лет назад они жили с Янъялы Нихатом в плохонькой комнатенке на узенькой улочке Сулеймание, где теснились домишки с покосившимися кровлями. Вспомнил юную соседку, которая подметала эту улочку, не замечая влюбленных глаз. Она выглядела такой робкой, такой беспомощной. Для чего же понадобилось ему свести с ума это кроткое создание? Чтобы вышвырнуть потом на улицу? Не ворвись он в жизнь Назан, быть может, она вышла бы замуж за какого-нибудь мелкого торговца или ремесленника, такого же простолюдина, как сама, и не дошла бы до этого кошмара…
– Будь добра, оставь меня одного.
Нериман подумала, как бы её впечатлительный муж в припадке отчаяния не совершил какую-нибудь глупость.
– Я не могу уйти, – твёрдо сказала она.
– Не можешь?
– Лучше я побуду здесь.
Мазхар впервые разозлился на неё:
– «Не могу, побуду, здесь!» Почему ты не хочешь меня понять, Нериман?
– Я всё очень хорошо понимаю, Мазхар. Прошу тебя, дай волю слезам, не стесняйся меня!
В такую тяжёлую минуту лучше всего было бы дать ему выплакаться.
Мазхар снова рухнул на кровать. А Нериман села рядом и прижала к груди его голову, горевшую как в огне.
В окне мелькнул чей-то силуэт. Кто это – служанка Наджие или свекровь? Скорее всего, свекровь – Наджие не осмелилась бы подглядывать. Она хорошо знала: стоит ей ещё раз на чём-нибудь попасться, и её прогонят.
На прошлой неделе свекровь подглядывала в дверь, когда Нериман завела граммофон и обучала свою новую приятельницу Хикмет-ханым бальным танцам. Это заметила не только гостья, но и Наджие.
Нериман вовсе не собиралась брать служанку себе в сообщницы. Особенно после того, как она попалась со своими колдовскими штучками. Но было противно, что Наджие на каждом шагу старается наябедничать на Хаджер-ханым.
Конечно, виновата свекровь! Не далее как вчера Нериман накрыла её в тот самый момент, когда она вышла из комнаты для омовения и начала потихоньку кропить чем-то в углах. Нериман и виду не подала, что заметила. Она и мужу ничего не сказала. Но как ей всё это надоело!
В общем до поры до времени всё оставалось как есть. Однако над Хаджер-ханым уже собирались тучи.
Ничего не подозревая, она опять стояла под окном спальни, пытаясь разглядеть, что там происходит.
«Почему сын вернулся? – размышляла Хаджер-ханым. – И даже на жену не взглянул! Может, началось действие амулетов? Вполне возможно! Мать начальника финансового отдела слов на ветер не бросает – достала целых три амулета, и все заговорённые».
Кто-то кашлянул за её спиной. Она обернулась. У кухонной двери стояла Наджие. Хаджер-ханым отпрянула от окна и попыталась изобразить на лице улыбку. Но служанка была с нею холодна.
– Ума не приложу, почему сегодня Мазхар так быстро возвратился? – непонятно к кому обращаясь, сказала Хаджер-ханым.
– Откуда мне знать? – резко бросила Наджие.
– Надо бы выяснить…
– Так зашли бы и спросили.
– Послушай, Наджие, он мой сын! Девять месяцев носила я его под сердцем…
– А разве другие носят по восемь? – съязвила Наджие.
– Ну, ты уж переходишь все границы…
– Да что я плохого сказала?
– Советую тебе быть повежливее. До сего дня я ещё мать адвоката Мазхар-бея!
– Знаю, ну и что из того?
– Ты обязана оказывать мне такой же почёт, как и молодой хозяйке.
– Молодая хозяйка вовсе и не требует почёта!
– А я требую!
Наджие презрительно рассмеялась:
– Если сумеете добиться, будет и вам почёт.
И она ушла на кухню. Хаджер-ханым даже похолодела. Раньше она устроила бы скандал, но теперь времена изменились. Лучше всего было проглотить обиду и промолчать.
Она отправилась к себе. Проходя мимо гостиной, Хаджер-ханым увидела внука, игравшего на ковре.
– Халдун, дитятко моё! Пойдём ко мне, я что-то тебе скажу.
Бросив игрушки, Халдун пошёл за ней в кладовку.
– Послушай, дитя моё, – притворно ласково начала Хаджер-ханым, прикрыв дверь, – ты не знаешь, чем так расстроен папа?
– Нет.
– Так ты узнай.
– А как?
– Пойди в спальню.
– А мне можно туда?
– Да ведь он твой отец.
– Мне не велят входить без спроса. Как я пойду, ведь меня не зовут.
– Я куплю тебе вот такую плитку шоколада!
– А я его теперь не люблю.
– Ну хорошо, тогда игрушку!
– Милая мама и Милая тётя купили мне много игрушек!
Кровь бросилась Хаджер-ханым в лицо. Схватить бы этого маленького паршивца за шиворот да треснуть как следует!
– Пошёл вон отсюда, змеёныш! – закричала она и хотела было хлопнуть дверью, но вовремя спохватилась и рухнула на тахту. Кто она теперь в этом доме? – негодовала Хаджер-ханым, кусая губы. Какая-то жалкая приживалка! Подумать только, никто не считается с ней. Даже ребёнок – от горшка два вершка – и тот… Сын просто молится на девицу из бара, по струнке у неё ходит. Она всех прибрала к рукам! Расфуфырится в пух и прах и крутит по целым дням граммофон, танцует с этой размазнёй – женой адвоката, как его там, Нихата, что ли! Да чуть не по два раза в неделю приглашает в дом целую толпу гостей. Ей бы всё веселиться, а денежки-то сына текут… Пригрел какого-то грошового чиновника и делит с ним хлеб пополам… Нет, больше этого выносить нельзя. Если подведёт амулет, она знает, что ей делать: подыскать себе комнатку и бежать отсюда.
Неожиданно до неё долетел гневный голос Мазхара. Он не говорил, а кричал. Хаджер-ханым выбежала и приникла ухом к дверям спальни. В глазах её мелькнула тень надежды – кажется, между ними началась ссора? Но тут в переднюю вошла Наджие, и старуха быстро отскочила от двери.
Причиной гнева Мазхара был амулет, который он случайно обнаружил, просунув руку между подушкой и матрацем. Это была последняя капля. И без того он был до крайности возбуждён известием о несчастье, постигшем Назан. Схватив амулет, Мазхар закричал: «Теперь она получит то, что заслужила!» И хотел было бежать к матери, но Нериман не пустила его.
– Не делай этого, ради аллаха, не делай! Позора не оберёшься, пойдут сплетни.
Мазхар не желал ничего слушать:
– Плевать мне на сплетни! Пусти меня! – Он пытался оттолкнуть жену, преградившую ему дорогу, но Нериман спокойно сказала:
– Подожди, не торопись, надо узнать, действительно ли это сделала мать.
– Кроме неё, некому. Она занимается всей этой дрянью, она и подложила. Пусти, я должен с ней объясниться.
Нериман взяла амулет из рук мужа и сказала как можно спокойнее:
– Кто теряет разум с утра пораньше, тот к вечеру совсем глупеет! Перестань горячиться, и я тебе покажу ещё кое-что.
Мазхар бессильно опустил руки, но никак не мог успокоиться и весь дрожал. Какой ещё ждёт его сюрприз?
Нериман открыла сундук и протянула ему на ладони два точно таких же амулета.
У Мазхара глаза полезли на лоб.
– Это ещё что такое?
– Как видишь, амулеты.
– Откуда они взялись?
– Один был в сундуке, а другой я обнаружила в уборной. Все три собственноручно принесла в дом твоя мать. Сначала она подговаривала на это Наджие, но та мне всё рассказала. Я тогда очень расстроилась. Да и как было не расстраиваться!
Мазхар был в отчаянии: так позорить его перед людьми! Он готов был проклинать судьбу, которая сделала его сыном такой женщины.
– А потом, – продолжала Нериман, – она кропила каким-то шербетом стены нашей спальни.
– Как это «кропила шербетом»?
– Понятия не имею! Хикмет-ханым говорит, что это заговорённый шербет – какой-то шербет отчуждения!
– Хикмет-ханым знает об этом?
– К сожалению. Она всё видела своими глазами.
– Ну, как хочешь, Нериман, а этому пора положить конец…
– Что же ты намерен предпринять?
– Швырнуть ей в лицо эти амулеты… и пусть убирается из моего дома!
– А тебе не стыдно? Ведь она всё-таки твоя мать. Кто у неё есть, кроме тебя?
– Всё равно, пусть подыщет себе комнату и убирается! Я буду выплачивать ей на содержание определённую сумму.
– Но если ты уж непременно хочешь так сделать, то разреши заняться этим мне.
– Как же ты намерена действовать?
– Сделай вид, будто ничего не знаешь. Это единственное, о чём я прошу. А когда мать скажет тебе, что решила жить отдельно, не возражай.
– Ну что ж, пусть так…
Нериман не спешила.
Стамбульские газеты читал не один Мазхар. И хотя ни он, ни Нериман никому не говорили о беде, постигшей Назан, слух о её аресте распространился с молниеносной быстротой. Повсюду только и говорили об этом.
Мазхар перестал ходить в контору, не показывался в суде и с помощью своего друга Нихата перенёс на полтора-два месяца слушание всех подготовленных дел. По целым дням слонялся он по дому, погруженный в тяжёлые думы. И чем больше думал, тем желтее становилось его осунувшееся лицо.
Больше других его угнетала мысль о Халдуне. Сейчас малыш ни о чём не ведает, занят своими игрушками и вполне счастлив. Но ведь когда-нибудь он подрастёт, поумнеет и захочет узнать о судьбе своей матери. А люди скажут мальчишке, что он сын «дурной женщины». Какая страшная тень ляжет на всю его жизнь! Сколько ему предстоит вынести унижений! Постоянно будет он ощущать какую-то вину перед обществом, сознавая в то же время, что ни в чём не виновен.
Мазхар вновь и вновь перебирал в голове возможные последствия трагедии Назан и каждый раз приходил к выводу, что единственным виновником всего случившегося является он.
Однажды, будучи не в силах более выдержать эту пытку, он сказал своему другу:
– Да, я виноват! Понимаю. Но ведь не сам же я создал себя таким?
Нихат, теперь почти не оставлявший его одного, уверенно ответил:
– Нет, виновен не ты.
Мазхар пытливо посмотрел на него.
– Быть может, ты хочешь сказать, что это судьба, что так было ей на роду написано?
– Конечно. Я в этом убеждён!
– «Рок», «судьба», «предначертания»! Подобная логика не выдерживает никакой критики. По правде говоря, Нихат, такие рассуждения кажутся мне чистейшим ханжеством, придуманным для утешения. Я вовсе не собираюсь снимать с себя ответственность за свои поступки, прибегая к исламской схоластике.
Нихат рассмеялся.
– А ты не думаешь, что эта «схоластика» может многое объяснить и, следовательно, оправдать?
– Послушай, если существует неумолимый рок, если каждому назначена его судьба, то зачем тогда ад и рай на небе, зачем суды и судьи на земле? Предположим, я разбираю дело какого-нибудь убийцы и отправляю его на виселицу. Но в таком случае я, следуя твоей логике, иду против веления рока. Не так ли? Почему же тогда этот самый рок возвеличивает одних и низводит до падения других?
– Видишь ли, поскольку и сам судья не более чем человек, он исполняет предначертание судьбы, того самого извечного рока.
– Допустим, ты прав. Однако если судьба начертана у человека на лбу, то кто же тогда прав, я или аллах?
– Все по-своему правы. И ты, и аллах.
– И убийца?
– И убийца.
– А убитый?
– Ему предначертано быть убитым!
– В таком случае не существует ни преступления, ни преступника, ибо чему быть, того не миновать! Вот к какому выводу приводят подобные рассуждения. Но ведь мы не можем следовать по столь ложному пути. Я убеждён, что не существует ни предначертаний судьбы, ни тех, кто может её определить. А уж если следовать принципу «чему быть, того не миновать», то это понятие может лишь выражать существующее в действительности бытие, не имеющее ни начала, ни конца. И в этом бытии – к счастью или горю человека – есть свои законы, своя причинность.
– Ты хочешь сказать, что связь индивидуальной судьбы человека с этой причинностью является фактором относительным?
– Да.
– Но такой образ мышления может далеко завести…
– Понимаю, понимаю! Но я не вижу другого объяснения. И тут уж не помогут ни господь, ни молитвы…
Такие споры они вели между собой по целым дням. Это немного отвлекало Мазхара от мрачных мыслей. Но когда не было Нихата, даже Нериман ничего не могла с ним поделать. Его давила тоска. Особенно тяжело было по ночам. Мазхару долго не удавалось заснуть. Но стоило немного забыться, как его начинали мучить кошмары. Он вскрикивал и просыпался.
Теперь большой дом адвоката Мазхар-бея притих, словно был погружён в печаль и траур. Не слышалось весёлых звуков граммофона, а нарядные комнаты, в которых ещё недавно толпились разодетые гости, опустели.
Даже Халдуну больше не покупали новых игрушек. Наверно, думал он, Милая мама и Милая тётя разлюбили его. Мальчик скучал. Однажды во сне он увидел мать, и весь день был очень задумчив. Ночью ему опять приснилась мать. Почему же, думал Халдун, она так долго не приезжает?
Он спросил об этом у Милой мамы. Нериман тотчас догадалась, в чём дело: мальчик почувствовал, что ему стали уделять мало внимания.
– Она ещё не закончила свои дела, – спокойно ответила Нериман. – Как закончит, так и приедет.
В тот же день, отложив всё в сторону, она отправилась с Халдуном на базар. Возвращаясь с покупками, они столкнулись с Наджие. Служанка была очень взволнована.
– Хаджер-ханым ходит по квартире и кропит все углы заговорённой водой. За ней наблюдает кухарка, а я вышла предупредить вас. Если вы подниметесь наверх, то, возможно, ещё застанете её.
Это было как раз кстати. Мазхар уже несколько раз спрашивал, предприняла ли она что-нибудь.
Скинув туфли, Нериман легко взлетела по лестнице. Поджидавшая её кухарка кивнула на дверь спальни: Хаджер-ханым там. Нериман бросила взгляд на окно. Занавеси были плотно задёрнуты. Она тихонько толкнула дверь, та оказалась незапертой.
Хаджер-ханым стояла к ней спиной и, черпая из плошки сложенной ковшиком ладонью какую-то жидкость, разбрызгивала её по углам и бормотала заклинания.
– Помоги вам аллах, – язвительно проговорила Нериман.
Хаджер-ханым обернулась. Увидев невестку, она уронила плошку на пол. Лицо её пошло белыми и красными пятнами.
– Что вы здесь делаете?
Хаджер-ханым понурилась и молчала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
Их втолкнули в полицейский автомобиль, и он быстро помчался по тихим улицам. Назан вдруг вспомнила, что на террасе осталось много белья, которое она развесила ещё днём, – ведь она обстирывала не только Сами, но и его приятелей, – и очень заволновалась. Она подозревала, что одна из соседок, стиравшая бельё для жильцов их дома, была нечиста на руку. Недавно пропала сорочка Сами. А если ей не удастся рано утром снять бельё, то эта скверная женщина опять что-нибудь украдёт.
За ночь её несколько раз водили на допрос. Она рассказывала всё, что знала о маленькой комнатке, куда ей не разрешалось входить, но не переставала думать о белье. Наступило утро. Если она не снимет бельё до обеда, его наверняка разворуют!
Когда к окошечку камеры, в которой сидела Назан, подошёл полицейский с большими чёрными усами, она спросила:
– Скажите, меня отпустят до обеда?
Полицейский посмотрел на неё. «Вот сумасшедшая!» – словно говорил его взгляд.
– Отпустят! – бросил он насмешливо.
В это время появился другой полицейский.
– Домой торопится! – кивнул в сторону Назан черноусый.
– Вот эта?
– Она самая.
Они медленно пошли по коридору.
– А что она спрашивала?
– Да спросила, отпустят ли её до обеда.
– Ты бы ей ответил: «Непременно отпустят».
– Я так и сказал.
– Дурочкой прикидывается! Скоро, наверно, начнёт сумасшедшей притворяться. А похоже, что она там всем и заправляла.
– Скорей всего. Говорят, она и есть содержательница притона.
– Ишь ты! Всю банду укрывала, а теперь ещё притворяется! Потаскуха!
– Наверно, надеется ускользнуть от следствия.
– Посмотри, что в газете написано.
Полицейский вынул из кармана сложенную в несколько раз газету и протянул её товарищу.
17
В то же утро с тем же номером газеты в руках в дом вбежал Мазхар. Он лишь недавно вышел в самом лучшем расположении духа. Но сейчас его нельзя было узнать. Не замечая встревоженного взгляда Нериман, он почти бегом поднялся по ступенькам лестницы, едва не сбив с ног сына, ворвался в спальню, бросился на кровать и зарыдал. Впервые в жизни он так горько плакал.
Нериман не знала, что и подумать. Войдя в спальню, она увидела валявшуюся на полу газету. Под крупной фотографией на первой полосе огромными буквами было напечатано: «Фальшивомонетчики схвачены с поличным!» Среди группы мужчин была и одна женщина.
Пробегая глазами столбец за столбцом, Нериман почувствовала, что у неё захватывает дух. Она была не в силах произнести ни слова и молча взглянула на мужа. Он весь как-то обмяк, лицо совсем потемнело, губы стали синими.
Мазхар вскочил с кровати и заметался по комнате из угла в угол. Нериман следила за ним тревожным взглядом.
– Я и только я виноват во всём! – кричал он, размахивая руками. Лицо у него стало багровым.
Нериман испугалась:
– Но это судьба! Перст божий!
Мазхар ничего не хотел слушать. Он слишком хорошо знал свою бывшую жену. Ведь она так безвольна, куда толкнут, туда и пойдёт. И как только он мог так поспешно выпроводить её из дому!
Мазхар вспомнил, как много лет назад они жили с Янъялы Нихатом в плохонькой комнатенке на узенькой улочке Сулеймание, где теснились домишки с покосившимися кровлями. Вспомнил юную соседку, которая подметала эту улочку, не замечая влюбленных глаз. Она выглядела такой робкой, такой беспомощной. Для чего же понадобилось ему свести с ума это кроткое создание? Чтобы вышвырнуть потом на улицу? Не ворвись он в жизнь Назан, быть может, она вышла бы замуж за какого-нибудь мелкого торговца или ремесленника, такого же простолюдина, как сама, и не дошла бы до этого кошмара…
– Будь добра, оставь меня одного.
Нериман подумала, как бы её впечатлительный муж в припадке отчаяния не совершил какую-нибудь глупость.
– Я не могу уйти, – твёрдо сказала она.
– Не можешь?
– Лучше я побуду здесь.
Мазхар впервые разозлился на неё:
– «Не могу, побуду, здесь!» Почему ты не хочешь меня понять, Нериман?
– Я всё очень хорошо понимаю, Мазхар. Прошу тебя, дай волю слезам, не стесняйся меня!
В такую тяжёлую минуту лучше всего было бы дать ему выплакаться.
Мазхар снова рухнул на кровать. А Нериман села рядом и прижала к груди его голову, горевшую как в огне.
В окне мелькнул чей-то силуэт. Кто это – служанка Наджие или свекровь? Скорее всего, свекровь – Наджие не осмелилась бы подглядывать. Она хорошо знала: стоит ей ещё раз на чём-нибудь попасться, и её прогонят.
На прошлой неделе свекровь подглядывала в дверь, когда Нериман завела граммофон и обучала свою новую приятельницу Хикмет-ханым бальным танцам. Это заметила не только гостья, но и Наджие.
Нериман вовсе не собиралась брать служанку себе в сообщницы. Особенно после того, как она попалась со своими колдовскими штучками. Но было противно, что Наджие на каждом шагу старается наябедничать на Хаджер-ханым.
Конечно, виновата свекровь! Не далее как вчера Нериман накрыла её в тот самый момент, когда она вышла из комнаты для омовения и начала потихоньку кропить чем-то в углах. Нериман и виду не подала, что заметила. Она и мужу ничего не сказала. Но как ей всё это надоело!
В общем до поры до времени всё оставалось как есть. Однако над Хаджер-ханым уже собирались тучи.
Ничего не подозревая, она опять стояла под окном спальни, пытаясь разглядеть, что там происходит.
«Почему сын вернулся? – размышляла Хаджер-ханым. – И даже на жену не взглянул! Может, началось действие амулетов? Вполне возможно! Мать начальника финансового отдела слов на ветер не бросает – достала целых три амулета, и все заговорённые».
Кто-то кашлянул за её спиной. Она обернулась. У кухонной двери стояла Наджие. Хаджер-ханым отпрянула от окна и попыталась изобразить на лице улыбку. Но служанка была с нею холодна.
– Ума не приложу, почему сегодня Мазхар так быстро возвратился? – непонятно к кому обращаясь, сказала Хаджер-ханым.
– Откуда мне знать? – резко бросила Наджие.
– Надо бы выяснить…
– Так зашли бы и спросили.
– Послушай, Наджие, он мой сын! Девять месяцев носила я его под сердцем…
– А разве другие носят по восемь? – съязвила Наджие.
– Ну, ты уж переходишь все границы…
– Да что я плохого сказала?
– Советую тебе быть повежливее. До сего дня я ещё мать адвоката Мазхар-бея!
– Знаю, ну и что из того?
– Ты обязана оказывать мне такой же почёт, как и молодой хозяйке.
– Молодая хозяйка вовсе и не требует почёта!
– А я требую!
Наджие презрительно рассмеялась:
– Если сумеете добиться, будет и вам почёт.
И она ушла на кухню. Хаджер-ханым даже похолодела. Раньше она устроила бы скандал, но теперь времена изменились. Лучше всего было проглотить обиду и промолчать.
Она отправилась к себе. Проходя мимо гостиной, Хаджер-ханым увидела внука, игравшего на ковре.
– Халдун, дитятко моё! Пойдём ко мне, я что-то тебе скажу.
Бросив игрушки, Халдун пошёл за ней в кладовку.
– Послушай, дитя моё, – притворно ласково начала Хаджер-ханым, прикрыв дверь, – ты не знаешь, чем так расстроен папа?
– Нет.
– Так ты узнай.
– А как?
– Пойди в спальню.
– А мне можно туда?
– Да ведь он твой отец.
– Мне не велят входить без спроса. Как я пойду, ведь меня не зовут.
– Я куплю тебе вот такую плитку шоколада!
– А я его теперь не люблю.
– Ну хорошо, тогда игрушку!
– Милая мама и Милая тётя купили мне много игрушек!
Кровь бросилась Хаджер-ханым в лицо. Схватить бы этого маленького паршивца за шиворот да треснуть как следует!
– Пошёл вон отсюда, змеёныш! – закричала она и хотела было хлопнуть дверью, но вовремя спохватилась и рухнула на тахту. Кто она теперь в этом доме? – негодовала Хаджер-ханым, кусая губы. Какая-то жалкая приживалка! Подумать только, никто не считается с ней. Даже ребёнок – от горшка два вершка – и тот… Сын просто молится на девицу из бара, по струнке у неё ходит. Она всех прибрала к рукам! Расфуфырится в пух и прах и крутит по целым дням граммофон, танцует с этой размазнёй – женой адвоката, как его там, Нихата, что ли! Да чуть не по два раза в неделю приглашает в дом целую толпу гостей. Ей бы всё веселиться, а денежки-то сына текут… Пригрел какого-то грошового чиновника и делит с ним хлеб пополам… Нет, больше этого выносить нельзя. Если подведёт амулет, она знает, что ей делать: подыскать себе комнатку и бежать отсюда.
Неожиданно до неё долетел гневный голос Мазхара. Он не говорил, а кричал. Хаджер-ханым выбежала и приникла ухом к дверям спальни. В глазах её мелькнула тень надежды – кажется, между ними началась ссора? Но тут в переднюю вошла Наджие, и старуха быстро отскочила от двери.
Причиной гнева Мазхара был амулет, который он случайно обнаружил, просунув руку между подушкой и матрацем. Это была последняя капля. И без того он был до крайности возбуждён известием о несчастье, постигшем Назан. Схватив амулет, Мазхар закричал: «Теперь она получит то, что заслужила!» И хотел было бежать к матери, но Нериман не пустила его.
– Не делай этого, ради аллаха, не делай! Позора не оберёшься, пойдут сплетни.
Мазхар не желал ничего слушать:
– Плевать мне на сплетни! Пусти меня! – Он пытался оттолкнуть жену, преградившую ему дорогу, но Нериман спокойно сказала:
– Подожди, не торопись, надо узнать, действительно ли это сделала мать.
– Кроме неё, некому. Она занимается всей этой дрянью, она и подложила. Пусти, я должен с ней объясниться.
Нериман взяла амулет из рук мужа и сказала как можно спокойнее:
– Кто теряет разум с утра пораньше, тот к вечеру совсем глупеет! Перестань горячиться, и я тебе покажу ещё кое-что.
Мазхар бессильно опустил руки, но никак не мог успокоиться и весь дрожал. Какой ещё ждёт его сюрприз?
Нериман открыла сундук и протянула ему на ладони два точно таких же амулета.
У Мазхара глаза полезли на лоб.
– Это ещё что такое?
– Как видишь, амулеты.
– Откуда они взялись?
– Один был в сундуке, а другой я обнаружила в уборной. Все три собственноручно принесла в дом твоя мать. Сначала она подговаривала на это Наджие, но та мне всё рассказала. Я тогда очень расстроилась. Да и как было не расстраиваться!
Мазхар был в отчаянии: так позорить его перед людьми! Он готов был проклинать судьбу, которая сделала его сыном такой женщины.
– А потом, – продолжала Нериман, – она кропила каким-то шербетом стены нашей спальни.
– Как это «кропила шербетом»?
– Понятия не имею! Хикмет-ханым говорит, что это заговорённый шербет – какой-то шербет отчуждения!
– Хикмет-ханым знает об этом?
– К сожалению. Она всё видела своими глазами.
– Ну, как хочешь, Нериман, а этому пора положить конец…
– Что же ты намерен предпринять?
– Швырнуть ей в лицо эти амулеты… и пусть убирается из моего дома!
– А тебе не стыдно? Ведь она всё-таки твоя мать. Кто у неё есть, кроме тебя?
– Всё равно, пусть подыщет себе комнату и убирается! Я буду выплачивать ей на содержание определённую сумму.
– Но если ты уж непременно хочешь так сделать, то разреши заняться этим мне.
– Как же ты намерена действовать?
– Сделай вид, будто ничего не знаешь. Это единственное, о чём я прошу. А когда мать скажет тебе, что решила жить отдельно, не возражай.
– Ну что ж, пусть так…
Нериман не спешила.
Стамбульские газеты читал не один Мазхар. И хотя ни он, ни Нериман никому не говорили о беде, постигшей Назан, слух о её аресте распространился с молниеносной быстротой. Повсюду только и говорили об этом.
Мазхар перестал ходить в контору, не показывался в суде и с помощью своего друга Нихата перенёс на полтора-два месяца слушание всех подготовленных дел. По целым дням слонялся он по дому, погруженный в тяжёлые думы. И чем больше думал, тем желтее становилось его осунувшееся лицо.
Больше других его угнетала мысль о Халдуне. Сейчас малыш ни о чём не ведает, занят своими игрушками и вполне счастлив. Но ведь когда-нибудь он подрастёт, поумнеет и захочет узнать о судьбе своей матери. А люди скажут мальчишке, что он сын «дурной женщины». Какая страшная тень ляжет на всю его жизнь! Сколько ему предстоит вынести унижений! Постоянно будет он ощущать какую-то вину перед обществом, сознавая в то же время, что ни в чём не виновен.
Мазхар вновь и вновь перебирал в голове возможные последствия трагедии Назан и каждый раз приходил к выводу, что единственным виновником всего случившегося является он.
Однажды, будучи не в силах более выдержать эту пытку, он сказал своему другу:
– Да, я виноват! Понимаю. Но ведь не сам же я создал себя таким?
Нихат, теперь почти не оставлявший его одного, уверенно ответил:
– Нет, виновен не ты.
Мазхар пытливо посмотрел на него.
– Быть может, ты хочешь сказать, что это судьба, что так было ей на роду написано?
– Конечно. Я в этом убеждён!
– «Рок», «судьба», «предначертания»! Подобная логика не выдерживает никакой критики. По правде говоря, Нихат, такие рассуждения кажутся мне чистейшим ханжеством, придуманным для утешения. Я вовсе не собираюсь снимать с себя ответственность за свои поступки, прибегая к исламской схоластике.
Нихат рассмеялся.
– А ты не думаешь, что эта «схоластика» может многое объяснить и, следовательно, оправдать?
– Послушай, если существует неумолимый рок, если каждому назначена его судьба, то зачем тогда ад и рай на небе, зачем суды и судьи на земле? Предположим, я разбираю дело какого-нибудь убийцы и отправляю его на виселицу. Но в таком случае я, следуя твоей логике, иду против веления рока. Не так ли? Почему же тогда этот самый рок возвеличивает одних и низводит до падения других?
– Видишь ли, поскольку и сам судья не более чем человек, он исполняет предначертание судьбы, того самого извечного рока.
– Допустим, ты прав. Однако если судьба начертана у человека на лбу, то кто же тогда прав, я или аллах?
– Все по-своему правы. И ты, и аллах.
– И убийца?
– И убийца.
– А убитый?
– Ему предначертано быть убитым!
– В таком случае не существует ни преступления, ни преступника, ибо чему быть, того не миновать! Вот к какому выводу приводят подобные рассуждения. Но ведь мы не можем следовать по столь ложному пути. Я убеждён, что не существует ни предначертаний судьбы, ни тех, кто может её определить. А уж если следовать принципу «чему быть, того не миновать», то это понятие может лишь выражать существующее в действительности бытие, не имеющее ни начала, ни конца. И в этом бытии – к счастью или горю человека – есть свои законы, своя причинность.
– Ты хочешь сказать, что связь индивидуальной судьбы человека с этой причинностью является фактором относительным?
– Да.
– Но такой образ мышления может далеко завести…
– Понимаю, понимаю! Но я не вижу другого объяснения. И тут уж не помогут ни господь, ни молитвы…
Такие споры они вели между собой по целым дням. Это немного отвлекало Мазхара от мрачных мыслей. Но когда не было Нихата, даже Нериман ничего не могла с ним поделать. Его давила тоска. Особенно тяжело было по ночам. Мазхару долго не удавалось заснуть. Но стоило немного забыться, как его начинали мучить кошмары. Он вскрикивал и просыпался.
Теперь большой дом адвоката Мазхар-бея притих, словно был погружён в печаль и траур. Не слышалось весёлых звуков граммофона, а нарядные комнаты, в которых ещё недавно толпились разодетые гости, опустели.
Даже Халдуну больше не покупали новых игрушек. Наверно, думал он, Милая мама и Милая тётя разлюбили его. Мальчик скучал. Однажды во сне он увидел мать, и весь день был очень задумчив. Ночью ему опять приснилась мать. Почему же, думал Халдун, она так долго не приезжает?
Он спросил об этом у Милой мамы. Нериман тотчас догадалась, в чём дело: мальчик почувствовал, что ему стали уделять мало внимания.
– Она ещё не закончила свои дела, – спокойно ответила Нериман. – Как закончит, так и приедет.
В тот же день, отложив всё в сторону, она отправилась с Халдуном на базар. Возвращаясь с покупками, они столкнулись с Наджие. Служанка была очень взволнована.
– Хаджер-ханым ходит по квартире и кропит все углы заговорённой водой. За ней наблюдает кухарка, а я вышла предупредить вас. Если вы подниметесь наверх, то, возможно, ещё застанете её.
Это было как раз кстати. Мазхар уже несколько раз спрашивал, предприняла ли она что-нибудь.
Скинув туфли, Нериман легко взлетела по лестнице. Поджидавшая её кухарка кивнула на дверь спальни: Хаджер-ханым там. Нериман бросила взгляд на окно. Занавеси были плотно задёрнуты. Она тихонько толкнула дверь, та оказалась незапертой.
Хаджер-ханым стояла к ней спиной и, черпая из плошки сложенной ковшиком ладонью какую-то жидкость, разбрызгивала её по углам и бормотала заклинания.
– Помоги вам аллах, – язвительно проговорила Нериман.
Хаджер-ханым обернулась. Увидев невестку, она уронила плошку на пол. Лицо её пошло белыми и красными пятнами.
– Что вы здесь делаете?
Хаджер-ханым понурилась и молчала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33