Он попадает в какую-то скандальную историю, суть которой осталась неизвестной его биографам, но, видимо, имело место нечто серьезное, если человека, занимающего такое общественное положение, отправляют за решетку одной из башен довольно-таки мрачного Венсенского замка.
Выйдя на свободу, он вскоре попадает в новую историю, гораздо более серьезную и чреватую тяжкими последствиями…
Проходя по площади Виктуар, маркиз встречает уличную проститутку, тридцатишестилетнюю Розу Келлер, как говорится, уже «вышедшую в тираж». Они договариваются о ее услугах, причем, де Сад особо оговаривает некоторую их необычность. Далее он привозит ее на свою виллу, где подвергает жестокой порке и другим истязаниям.
Проститутка выпрыгнула в окно и побежала прямехонько в полицейский участок…
Дело становится предметом судебного разбирательства. Несмотря на то, что семья де Сада откупилась от выпоротой проститутки суммой, на которую можно было бы нанять примерно три тысячи проституток ее класса, обвинение с маркиза не снимается. Лишь вмешательство Людовика XV вынуждает суд вынести оправдательный приговор.
Позднее де Сад вложит в уста одного из своих героев такие слова: «Вспомните, как у парижских судей в знаменитом деле 1769 года выпоротый зад уличной девки вызвал больше сожаления, чем толпы людей, брошенных на голодную смерть. Они надумали засудить молодого офицера, который пожертвовал лучшими годами своей жизни ради процветания своего короля, вернулся и получил награду — унижение из рук врагов той страны, которую он защищал».
Через три года, в июне 1772, маркиза вновь вызывают в суд, на этот раз по обвинению в попытке отравления некоей Маргариты Кост, которую он будто бы угостил отравленными конфетами. В действительности никакой «отравы» в тех конфетах не было, а было лишь сильное возбуждающее средство, с помощью которого неуемный маркиз хотел убедить эту закомплексованную девицу в тщетности сопротивления элементарным законам Природы.
Кроме того, де Саду предъявляют обвинение в попытке совершения акта содомии с тремя девицами, чье целомудрие позволяло проведение сеанса группового секса, но только исключая его анальную разновидность, на которой так настаивал их партнер.
Но попытка — не пытка, и эта история была бы благополучно забыта, если бы не новый скандал.
Маркиз пригласил на бал, который он устраивал в своем замке, вполне благонамеренных и ортодоксально настроенных дам и господ. Бал проходил в том же духе, в каком проходят обычно подобные мероприятия, но вот на десерт подаются великолепные конфеты, начиненные так называемой «шпанской мушкой» — сильнейшим афродизиаком, устоять против действия которого едва ли возможно. И тут происходит забавнейшая метаморфоза: чопорные дамы и господа вдруг раскрепощаются и выказывают такие наклонности, что завсегдатаи публичных домов должны, как говорится, отдыхать…
Разумеется, после такого спектакля де Сад скрывается в Италии от судебного преследования. По возвращении во Францию он берется под стражу и направляется в Бастилию.
Там-то он и начинает писать свои эпатирующие романы.
В 1781 году был написан первый из них — «Жюстина». За ним последовали: «Сто двадцать дней Содома», «Алина и Валькур», «Философия в будуаре», «Жюльетта»…
Трудно провести четкую границу между де Садом-литератором и де Садом-философом, а может быть, и не стоит этого делать, воспринимая его творчество как единое целое, которое находилось в очень сложном соотношении со всем комплексом идей, настроений, тенденций и художественных течений конца XVIII века. В определенной мере его творчество может быть определено как квинтэссенция всех этих факторов, прямо или косвенно формирующих ту ситуацию, которая называется революционной.
В итоге всех столкновений противоборствующих идей, взглядов и учений пьедестал победительницы заняла идея ничтожности, бренности, дешевизны человеческого бытия.
Идеи Просвещения трансформировались не только в осознание мудрости и беспредельности человеческого разума, но и в грубый материализм, в агрессивный атеизм, в нравственный нигилизм, выплескивающие на поверхность житейского моря не только концепцию естественного человека, но и философию насилия.
Доигрались, господа просветители…

КСТАТИ:
Слой человека в нас чуть-чуть
наслоен зыбко и тревожно:
легко в скотину нас вернуть,
поднять обратно очень сложно.
Игорь Губерман
Маркиз де Сад не является сочинителем, автором показанных им ужасов. Он лишь обнажает их, снимает с них фиговые листки и подносит к нашим глазам, которые упрямо не желают видеть очевидное. Существуют философы-мистики, философы-экзистенциалисты, киники, материалисты, гедонисты и так далее, но маркиз де Сад занимает среди этой разношерстной братии совершенно особое место, представляя (если можно так выразиться) философию человеческого подсознания, вскрывая и анализируя те слои личности, которые соответствуют такому, пожалуй, понятию, как «спецхран», куда не допускаются не только посторонние, но и сам владелец избегает приближаться к запретной двери, не то что отворять ее…
Там, за дверью, находится истинный образ человека, не сдерживаемый условностями, не обезображенный стереотипами, не облагороженный наработанным имиджем. Он зачастую страшен, непереносим, отвратителен, но… какой уж есть…
Де Сад в своих мрачных триллерах не порочил человечество, как заявляли (и продолжают заявлять) его обвинители, он просто-напросто подносил к его глазам зеркало. А то, что это зеркало было вогнутым, увеличивающим, способным показать внутренность «спецхрана», — отнюдь не факт глумления философа над человеческой природой, а лишь попытка обратить внимание самоуспокоенных и самодовольных людей на их собственную сущность, тщательно камуфлируемую светскими манерами, фрачным сукном и шелками бальных туалетов придворных красавиц.

КСТАТИ:
«Представляете, если бы люди могли вывернуть свои души наизнанку — грациозно, словно переворачивая лепесток розы, — представить их сиянию солнца и дыханию майского ветерка».
Юкио Мисима
Жестокости де Сада — лишь бледный и откровенно гротескный отголосок подлинных жестокостей окружающего мира — явных, тайных и ожидающих своего часа за железной дверью «спецхрана»…
Де Сад ни в коем случае не призывал к злу, напротив, он, как мог, отвращал от него людей посредством своей кровавой фантастики. «Говорят, что мои кисти, — писал он, — слишком сильны. Хотите знать, почему? Я не желаю пробуждать любовь к пороку… Я сделал героев, избравших стезю порока, настолько ужасающими, что они, конечно, не внушат ни жалости, не любви… Повторяю: я всегда буду описывать преступление только адскими красками; я хочу, чтобы его видели без покровов, чтобы его презирали, чтобы его боялись…»
Не в пример нашим современным «ваятелям» теле— и кинопродукции, где гангстеры, киллеры, насильники и грабители представлены в довольно-таки привлекательном свете, где они — заботливые сыновья и нежные любовники, а если и занимаются своим грязным делом, то как-то нехотя, между прочим, потому что так сложилось, а то бы ни-ни… Как будто у миллионов других людей какие-то особые, лабораторные жизненные обстоятельства, не такие, как у этих «несчастных», которые ну просто скрипя сердце убивают, грабят и т.д. И такая вот «продукция» считается вполне допустимой, легальной, а вот книги маркиза де Сада — грязь, жестокость, порнуха…
Я вот думаю: те, которые так говорят, они действительно идиоты, или им хорошо платят «ваятели» телесериалов за формирование «образа врага»? Второе предположение более правдоподобно.

КСТАТИ:
«Маркиз де Сад — самый свободный из живших когда-нибудь умов».
Гийом Аполлинер
Что ж, и за это тоже его ненавидели, причем все: и роялисты, и демократы, и святоши, и развратники — все, кто видел себя в его зеркалах…

ИЛЛЮСТРАЦИЯ:
«…Вероятно, дисгармония в Природе несет в себе нечто такое, что воздействует на нервы даже с большей силой, чем красота. Впрочем, даже доказано, что ужас и омерзение оказывают весьма сильное воздействие на эрекцию…
Конечно, если во время полового акта возбуждающе действует именно безобразие, то вполне естественно то, что чем объект грязнее и порочнее, тем больше он должен нравиться. И именно его предпочтут существу безупречному и совершенному — в этом нет никакого сомнения.
Красота — явление простое и понятное, а уродство — нечто чрезвычайное, и извращенное воображение всегда предпочтет немыслимое и нестандартное простому и обычному. Красота и свежесть поражают только в простом смысле. Уродство и деградация вызывают сильное потрясение, и поэтому мужчины выбирают их.
Да, многие из них выбирают для наслаждений женщину старую и безобразную, а не свежую и красивую. Не надо удивляться тому, говорю я, если мужчина предпочитает для прогулок ухабистую землю гор монотонным тропинкам равнин».
Маркиз Де Сад. «Сто двадцать дней Содома».
И пусть кто-нибудь скажет, что все это — неправда, что такого не бывает, по крайней мере, в глубинах души, где живет монстр!

Фантазии Сальватора Дали.
А маркиз де Сад просидел в Бастилии почти до начала революции 1789 года. Правда, говорят, что за неделю до 14 июля, когда начались беспорядки, он был переведен в другую тюрьму за то, что кричал из окна своей камеры, будто бы в Бастилии истязают заключенных.
Революция предоставила ему свободу. Некоторое время маркиз пользовался определенными льготами на правах «мученика старого режима», но в 1794 году почему-то снова оказывается в тюрьме, на этот раз — в Сен-Лазар, потому что Бастилию уже снесли.
Вскоре, однако, он освобождается из заключения, издает свои романы и живет полноценной жизнью. Пока его не угораздило преподнести Бонапарту, тогда еще Первому Консулу республики, собрание своих сочинений, да еще и с дарственной надписью.
Бегло полистав книги, Бонапарт бросил их в камин, а их автора приказал отправить в психушку.

КСТАТИ:
Иногда Бонапарт читал преподнесенные ему книги более внимательно. Например, когда знаменитый физик, астроном и философ Пьер-Симон Лаплас (1749—1827 гг.) преподнес ему свой труд «Изложение системы мира», Первый Консул, как говорят, заметил: «Ньютон в своей книге говорил о Боге, в вашей же книге, которую я уже просмотрел, я не встретил имени Бога ни разу».
Лаплас ответил: «Гражданин Первый Консул, в этой гипотезе я не нуждался».
А де Сада поместили в дом для умалишенных в Шарантоне, где он практически оставался до конца дней своих. Там он писал пьесы и ставил их на подмостках больничного театра. Там он создал произведение «Преступления из-за любви» и несколько философских эссе.
Он умер в 1814 году, оставив завещание, где выражалась его воля быть похороненным среди лесной чащи, и без какого-либо памятного знака.
Сын де Сада сжег все рукописи, оставшиеся после смерти отца. Ну на кой ляд был нужен этот сын, если за радость наблюдать его первые шаги или слышать первые слова нужно впоследствии платить столь дорогую цену? Видимо, мудрый де Сад недаром писал о предпочтительности анального секса. Писать-то писал, но бумага и жизнь — не одно и то же…
Его произведения были категорически запрещены к изданию и распространению, причем, везде, и во Франции, и в Китае, и в России, и в Америке. В настоящее время в родовом замке де Сада создан мемориальный музей его имени, его романы издаются огромными тиражами, а в конце прошлого уже тысячелетия ЮНЕСКО отмечало год памяти этого неоднозначного человека и мыслителя.
Де Сад своим творчеством подвел черту под уходящей эпохой и предвосхитил суть и атмосферу наступающих эпох, отмеченных такой жестокостью и таким цинизмом, что его произведения подчас выглядят благостными рождественскими притчами.
Дальнейшая история человечества показала это со всей наглядностью.

Фантазии Сальватора Дали.
Касательно Истории согласиться никак не могу, но вот «современная трагедия» — иное дело. Недаром же с де Сада начинается XIX век, с ужасами его революций и жесточайшим цинизмом буржуазной морали, таящей в себе завязки трагедий, которые и не снились ни Софоклу, ни Шекспиру…
Сфера Изящного


Трудно, почти невозможно провести хотя бы условную грань между философией как таковой и литературным художественным творчеством. Последнее просто немыслимо без элементов философии, а первая очень и очень много теряет без художественно-выразительных средств. Творчество Вольтера, Дидро, Руссо — яркое тому свидетельство.
Философия эпохи Просвещения нашла свое эмоционально-творческое отражение в стиле рококо , с его замысловатыми орнаментами, игривой асимметрией, с его пастухами и пастушками, нимфами и богинями, пребывающими в непреходящей любовной истоме.
В литературе торжествующий гедонизм рококо в той или иной степени нашел свое выражение и в «Орлеанской деве» Вольтера, и, конечно же, в «Нескромных сокровищах» Дидро, но наиболее ярко он проявился в творчестве поэта Эвариста Дезире де Форжа де Парни (1753—1814 гг.), автора нашумевших «Эротических стихотворений» и поэм «Потерянный рай» и «Битва старых и новых богов», которые принесли ему заслуженную славу и репутацию «единомышленника Вольтера».

ИЛЛЮСТРАЦИЯ:
Приснилось мне, что я — смиренный инок,
Попавший в монастырь визитандинок.
Вечерня уж окончилась; сейчас
Узнаем, спят ли сестры? С этой целью
Из кельи я заглядываю в келью…
Гортензия! Зачем ты одеяло
Откинула? Его не отстраняй!
Не нужно, чтоб рука твоя блуждала!
Сперва груди коснулась невзначай
Атласно-гладкой юная черница,
И вот уже… Ну, можно ль так забыться?
К Цецилии спешу из кельи сей.
Хоть ночь длинна — роман еще длинней.
Евангелье любви она читает,
И грезит, и на ус себе мотает.
Скучающим в таком монастыре
Природу может заменить искусство.
Я безделушку вижу на ковре:
Она разгорячает Зои чувства.
Вот на киоте, рядышком с Христом,
Стоит сосуд с мягчащим молоком…
Поздравим же находчивую Зою!
Любовник скромен, он всегда с тобою,
И обмануть не сможет нипочем…
Эварист де Форж де Парни.
«Битва старых и новых богов».
И совсем иная проблематика и иная поэтика были присущи так называемому просветительскому реализму , отражавшему восхождение буржуазии на вершину общественной пирамиды. В произведениях этого направления духовные конфликты литературы XVIII века (борьба чувства и долга, страсти и разума) уступают место изображению активной, деятельной жизни героев, их борьбе за существование, за общественное признание, за утверждение личного достоинства человека из нижних слоев социума, человека, который «делает сам себя».
Английские писатели создали даже особый жанр романа, получивший название «просветительского». В таком романе герои попадают в различные нестандартные ситуации, где с наибольшей эффективностью проявляются их интеллектуальные, волевые и физические качества. Наиболее характерными образцами литературы этого жанра считаются романы Даниэля Дефо (1660—1731 гг.)и Джонатана Свифта (1667—1745 гг.).
Дефо, обратившись к форме авантюрного романа, создал целый ряд таких широко известных произведений, как «Робинзон Крузо», «Молль Флендерс», «История полковника Джека» и «Капитан Синглтон».
Самым популярным из них является, конечно, «Робинзон», этот гимн человеческой предприимчивости, трудолюбию и несгибаемой воле к жизни. Своим описанием идеала «естественной жизни» Дефо предвосхищает теории Руссо, а взаимоотношения Робинзона и Пятницы лягут в основу жанра так называемого «колониального романа», где цивилизованные европейцы терпеливо и по-отечески снисходительно наставляют обезьяноподобных аборигенов на путь истинный. Но главное — мужество и активная жизненная позиция Робинзона, героя эпохи предприимчивых людей, за которыми, как оказалось, будущее.

КСТАТИ:
Спасшийся во время кораблекрушения англичанин попадает на необитаемый остров. Его сочли погибшим, а потому не искали, так что робинзонада продолжалась довольно продолжительное время, пока остров не оказался в зоне морских учений, и высадившиеся на нем морские пехотинцы не обнаружили столь странного «условного противника».
— Что это за хижина? — спрашивают его, рассматривая скромное сооружение из бамбука и пальмовых листьев.
— Дом, в котором я живу.
— А вон то красивое строение?
— Клуб, который я посещаю.
— Ну а вон та хижина? —указывают на жалкую постройку в отдалении.
— Ах, эта… Это — клуб, который я игнорирую…
Что-то наподобие…
А вот главный герой Джонатана Свифта, тоже решительный, тоже волевой и предприимчивый, Лемюэль Гулливер, во время своих странствий встречается с какими-то фантастическими персонажами: великанами, лилипутами, разговаривающими лошадьми, но неизменно выходит победителем из всех возникающих ситуаций в тех или иных сообществах, изображенных с эзоповской иронией и поистине свифтовским сарказмом, не оставляющих сведений в том, что те, с кем общается Гулливер, — вовсе не плод авторской фантазии, а нечто вроде зарисовок с натуры…
При этом следует отметить, что творчеству Свифта присуще достаточно скептическое отношение к такому размытому и многозначному понятию как «социальный прогресс», что, собственно, присуще всем людям с незашоренным сознанием…

КСТАТИ:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67