На то человек и зовется человеком, тем более если на нем лежит тяжкий груз ответственности за судьбу государства.
Какая там, к дьяволу, ответственность. Правление Людовика XIV — ярчайшая иллюстрация понятия «безответственность».
Он восседал на троне долго, так долго, что пережил всех своих детей, так что его наследником стал пятилетний правнук.
Этот правнук, запечатленный в Истории как Людовик XV (1710—1774 гг.), приступил к делам правления после более чем десяти лет регентства Филиппа Орлеанского и опеки прочих родственников — алчных, беспутных и, судя по всему, недалеких.
Молодой король, очень внушаемый и не очень осознающий свой долг перед державой, подпал под влияние иезуитов и потому проявил себя достойным продолжателем политического идиотизма своего прадедушки, запретив протестантам отправлять богослужение и дав согласие на конфискацию их имущества, тем самым подведя окончательную черту под процессом ликвидации наиболее продуктивной силы французского общества.
Эту государственную подлость можно было бы если не принять, то хотя бы осознать с позиций формальной логики, если бы она была полезна если не державе в целом, то хотя бы ее правящей верхушке, но ведь нет же, никому, кроме иезуитов, она не принесла ни малейшей пользы. Это весьма и весьма напоминает настойчивые требования отцов нашей Церкви запретить на правительственном уровне функционирование протестантских и всех иных религиозных организаций неканонического характера. Основание: они — «не наши», «чужие», «чуждые» и т.п.
Не более чем попытка с помощью государства избавиться от конкурентов. А разговоры о «нашей», «исконной» религии не слишком убедительны хотя бы потому, что религия-то одна, христианская, а то, что алчные и амбициозные попы ее расчленили, размежевали в угоду своекорыстным интересам, в этом нет вины самой религии. Сейчас, в XXI веке, учитывая сложившиеся на нашей маленькой планете ситуации, возникла поистине жестокая необходимость объединения мирового христианства, нравится ли такая перспектива местным князьям Церкви, или нет. Ну, а если совсем уж по большому счету, то христианская религия — не наша исконная, а благоприобретенная. Если, конечно, рассматривать как благо то, что происходило в Киеве в 988 году, когда новомодное христианство насаждалось с помощью огня и меча. Это так, между прочим.
А тогда, в конце двадцатых годов XVIII века, молодой Людовик XV тоже заявлял в оправдание репрессий против гугенотов, что католичество — это исконная религия французов, а вот все прочие течения — блажь, ересь, инородные тела в здоровом христианском организме. Такое всегда хорошо срабатывало в конкурентной борьбе религий, да и вообще идеологий. Иное — значит не наше, не наше — значит чуждое , чуждое — значит враждебное . И так далее — до репрессивных мер усилиями государственной машины.
После окончательного изгнания гугенотов на Францию обрушился неурожай, а за ним, естественно, голод, потому что позаботиться о государственных запасах хлеба было некому и некогда. Хлебные спекулянты взвинтили цены до невообразимых высот, а король, вместо того, чтобы пойти на нестандартные меры по спасению народонаселения или хотя бы репрессировать спекулянтов, беспомощно разводил руками.
Голодные бунты подавлялись военной силой, что отнюдь не способствовало повышению авторитета королевской власти.
Многочисленные советники Людовика приискали ему невесту. Ею оказалась Мария Лещинская, дочь польского экс-короля Станислава. По мнению современников, она была прелестна, и Людовик, в отличие от прадедушки, не искушенный в своем возрасте в делах физической любви, буквально потерял голову от близости с молодой полькой и, в отличие опять-таки от прадедушки, да и вообще, пожалуй, от всех известных Истории монархов, был ей верен, причем, даже после рождения ею наследника престола, что вообще считалось чем-то из ряда вон выходящим.
Придворные пересказывали друг другу историйку о том, как один из них обратил внимание короля на новенькую фрейлину, необычайно красивую девушку, а тот совершенно серьезно спросил: «Неужели, по-вашему, она более привлекательна, чем королева?»
Это потрясало и навевало тревожные мысли о возможных изменениях придворного климата в том случае, если угаснет любовь Людовика к королеве и он, со всей пылкостью натуры влюбившись в какую-то другую женщину, станет игрушкой в ее руках. Мало ли кем она может оказаться… А чтобы блокировать эту возможность, нужно было размежевать в восприятии короля такие понятия как «любовь» и «секс», предоставив ему возможность широкого общения с женским телом как полигоном для эротических маневров.
Пиго ле Брен. Афродита. XIX в.
Сказано — сделано. Духовник королевы убедил ее в том, что пылкость в ее отношениях с Людовиком отнюдь не способствует благу государства, что супружеский долг иногда вступает в противоречие с долгом монарха и что отныне ее высшей доблестью будет целомудрие. Королева, вняв словам змея в сутане, начала регулярно отказывать Людовику в близости, и он, удивленный, раздосадованный, неудовлетворенный, в свою очередь начинает смотреть на женскую часть мира уже совсем не так равнодушно, как совсем еще недавно. Придворные ненавязчиво предоставляют ему в качестве сексуального станка некую мадам Мальи, дебелую большеротую смуглянку, с которой можно было проделывать все, что вздумается, но влюбиться в которую было уж никак невозможно.
Людовик таким образом познавал многогранность мира, а мадам Мальи блаженствовала в роли эрзац-королевы.
История человечества самым убедительным образом подтверждает мысль о том, что человек, занятый каким-либо важным для него делом, ни в коем случае не должен приближать к этому делу своих родственников, которые непременно его провалят. Если совсем уж невозможно преодолеть в себе пагубной привязанности к якобы единокровным особям, то лучше всего дать денег — при условии надежной изоляции этих завистливых и наглых прихлебателей от дела, милостиво подаренного капризной Фортуной.
Беспечная и не отягощенная излишним интеллектом, мадам Мальи не вдавалась в обдумывание этих простых истин, а потому решила использовать свое положение, представив ко двору свою младшую сестру, которая до этого воспитывалась в монастыре. Как и следовало ожидать, младшая сестра самым беспардонным образом потеснила старшую и стала королевской фавориткой.
Но и она очень недолго наслаждалась своим положением, так как по свойственной этой семейке недалекости представила королю еще двух своих сестер, считая себя вне конкуренции. И напрасно. Каждая из этих полногрудых и коренастых бабищ успела-таки попользоваться привилегиями королевской избранницы. Недолго, правда, но все же…
КСТАТИ:
У него герцогиня знакомая,
Пообедал он с графом на днях…
Но осталось собой насекомое,
Побывав в королевских кудрях.
Роберт Бернс
Людовик вошел во вкус, и попросту доступное женское тело уже стало пройденным этапом. Теперь требовалась изюминка…
Ею оказалась очаровательная и в достаточной степени развращенная Ленорман д'Этуаль, ставшая вскоре известной под именем маркизы Помпадур. Сначала она, приняв предложение короля, тайно посещала его, но спустя некоторое время, оставив мужа, переселилась в королевскую резиденцию.
Она стала всевластной фавориткой, будто бы возродив времена графини де Монтеспан, но именно «будто бы», потому что нельзя войти дважды в одну и ту же реку. То, что при Монтеспан было психологической семейной драмой, при маркизе Помпадур стало фарсом, причем, далеко не лучшего свойства.
Характерный эпизод. Король и маркиза ужинают. Неожиданно входит ее простоватый отец. Бесцеремонно приблизившись к королевскому столу, он хлопает по плечу Людовика XV и восклицает: «Здорово, любезный зять!»
Людовик пришел в бешенство и запретил «тестю» даже близко подходить к дворцу, но факт сам по себе весьма примечателен. Такое было бы попросту невозможно во времена Людовика XIV.
Но, как в те же недавние времена, власть фаворитки была абсолютной. Однако не вечной, как и все прочее на нашей грешной земле.
Некий Франц Домиан совершает покушение на жизнь короля, ранит его, а на допросе заявляет, как это принято у террористического отребья всех времен и народов, что хотел убить короля в отместку за «народные страдания». Эта классическая чушь, тем не менее, подействовала на Людовика довольно странным образом: он решил отречься от престола в пользу дофина и уехать куда-нибудь в провинцию.
Только очень хороший баталист может передать реакцию маркизы де Помпадур на такое решение, подрывающее основы ее власти! И Людовик отступил, аннулировал свое отречение, но не забыл эту дикую сцену. То ли в отместку за нее, то ли решив отныне не сдерживать свои подспудные влечения, а скорее и по той, и по другой причине, он приказывает оборудовать в Версальском парке павильон, называемый «Кремитаж», для исключительно сексуальных забав. Из этого павильона подземный ход вел к группе домов, окруженных высоким забором, так называемому «монастырю», куда свозились со всего Парижа красивые девушки, большинство которых уместнее было бы назвать детьми.
Например, одной из них не было и тринадцати лет, когда Людовик лишил ее девственности и сделал своей постоянной наложницей, пока она не родила. Затем ее выдали замуж за какого-то полунищего дворянина, который был очень рад и жене с королевского пениса, и довольно солидному приданому.
Другому «приобретению» Людовика было одиннадцать лет. Девочка оставалась в «монастыре» ровно столько времени, сколько способна была вызывать вспышки королевской похоти. Ее отец, крупный торговец из Нанта, долго и безуспешно хлопотал об освобождении дочери, однако в итоге вынужден был смириться с реалиями бытия.
Разумеется, подобные факты были достоянием всей Франции, в которой зрело недовольство королевской властью.
А напрасно. Власть — она и есть власть. Зря говорят, что она портит своего носителя. Нет, она, как водка, всего лишь открывает заслонку, выпуская из вольера алчность, жестокость, сластолюбие, педофилию, патологическое корыстолюбие и т.п. И не стоит убивать королей. На их место придут другие, еще более алчные и развращенные. Но и это еще полбеды. Ведь может прийти к власти «народ», а вот этот коллективный деспот покажет такое, что самый сумасбродный и сексуально озабоченный король покажется невинным ребенком. История знает до черта таких примеров…
КСТАТИ:
«Самодержавие народа — самое страшное самодержавие, ибо в нем зависит человек от непросветленного количества, от темных инстинктов масс. Воля одного, воля немногих не может так далеко простирать свои притязания, как воля всех»
Николай Бердяев
Народные низы ненавидят власть не столько потому, что она их угнетает, а скорее всего, потому, что уж очень хочется совершать безнаказанно те же мерзости, что она, власть. Дело ведь не в свободе вообще, философском понятии, совершенно недоступном широким массам, а в свободе совершать мерзости, убивать, насиловать, отбирать чужое добро и т.д.
Но пока они еще ограничивались глухим ропотом по поводу непотребств, совершаемых королем, которому видите ли, некогда было прислушаться к этому ропоту и хоть как-то на него отреагировать.
Не до того ему было, как, между прочим, и не до маркизы де Помпадур, которая не выдержала конкуренции с одиннадцатилетними нимфетками.
Она отошла на второй, затем на третий план, а когда катафалк с ее гробом уныло катился под проливным дождем мимо окон кабинета Людовика, он насмешливо проронил: «М-да, погода не благоприятствует прогулке».
Что ж, все проходит…
Педофильские страсти тоже прошли, потому что приелись однообразием детского страха, смятения, стыда также как и, напротив, детского порочного любопытства. Набоков ведь не выдумал свою Лолиту. Оцепеневшая от ужаса нимфетка — по большей части плод фантазии прокуроров, оскорбленных в лучших гражданских чувствах. Но дело не в этом, а в том, что Людовику XV приелись нимфетки и он решил найти себе развлечение позабористее. И нашел.
Этим забористым развлечением оказалась некая Жанна Бекю, необычайно красивая молодая женщина, она же — известная всему Парижу куртизанка, которую ее содержатель граф Дюбарри сдавал внаем всем, кто мог уплатить за доставленное удовольствие. Когда дошла очередь до короля, он, потрясенный ее отточенной сексуальной техникой и умением преподнести себя в роли заботливой и верной подруги, сделал Жанну своей фавориткой, но, чтобы не дразнить придворных гусей, ее наскоро обвенчали со старшим братом графа Дюбарри, и во дворец она вошла уже под именем графини Дюбарри.
В этом плане все приличия были соблюдены: подругой короля стала не какая-нибудь простолюдинка, а графиня, ну а степень порочности и у шлюх-графинь, и у шлюх-простолюдинок совершенно одинакова, так что, как говаривала Ее Величество Маргарита Наваррская, вся разница лишь в ткани простыней…
Правда, степень порочности графини Дюбарри была какой-то особой, если пресыщенный Людовик XV после первого же сексуального контакта возвел ее во все мыслимые ранги и заявил приближенным: «Это единственная женщина во Франции, которая подарила мне беспамятство относительно моих шестидесяти лет». Как именно, он не рассказывал.
А вот народные массы бурно негодовали. Дело в том, что когда наложницей короля становятся фрейлины, жены или дочери его приближенных, иными словами, аристократки, это воспринимается спокойно, как нечто само собой разумеющееся. Но когда на королевской кровати спит самая обычная проститутка, Дочь швеи и залетного монаха-францисканца, это воспринимается массами как оскорбление. Действительно, почему именно она, а не, скажем, дочь имярека, или, на худой конец, племянница его кума? Почему именно этой стерве такая честь? А король… это ж до чего нужно быть неразборчивым развратником, чтобы польститься на такое вот… Масса очень не любит, когда из ее темных глубин кто-то выплывает на поверхность, лучше наоборот. Масса не стремится к совершенствованию, напротив, она стремится к тому, чтобы всех, стоящих выше ее стандартного уровня, низвести, снивелировать, дабы не мучиться изнуряющей завистью и порожденной ею ненавистью.
Так или иначе, но Людовику XV масса не простила графиню Дюбарри, а с самой графиней посчиталась позднее, уже после его смерти. Но это потом, а пока, при жизни Людовика, она была хозяйкой целой Франции, назначая и смещая министров, снисходительно поучая молодую супругу наследника престола и переписываясь с богоравным Вольтером, который осыпал ее комплиментами.
АРГУМЕНТЫ:
«Разрешите, сударыня, сложить к Вашим ногам уверение в моей почтительной преданности. Я не смею выразить все, что желал бы, но будьте уверены, что я занят только Вами, думаю только о Вас, и что в Альпах нет эха, которого я бы не учил повторять Ваше имя».
Из письма Вольтера к графине Дюбарри
10 мая 1774 года Людовик XV умирает от оспы.
В день его похорон король Людовик XVI (1754—1783 гг.) специальным приказом предписывает графине Дюбарри удалиться в аббатство Понтодам в качестве государственной преступницы.
Она прожила в аббатстве более года, после чего новый король сменил гнев на милость и разрешал экс-фаворитке своего отца жить в ее собственном замке.
Людовик XVI взошел на французский престол в двадцатилетнем возрасте. Его супруге, королеве Марии-Антуанетте (1755—1793 гг.), еще не исполнилось в ту пору и девятнадцати. Юная королевская чета была преисполнена самых добрых намерений, однако не владела средствами их воплощения, так что их недолгое правление лишь иллюстрировало известную поговорку о том, что добрыми намерениями вымощена дорога в ад.
Мария Антуанетта. Людовик XVI.
Королевский дворец был буквально завален петициями разношерстных политических деятелей относительно необходимости проведения реформ. Эти петиции сильно отдавали ультиматумами, но при этом не выдвигали никаких положительных программ.
Король мучился многочисленными вопросами, на которые не только он, а самые знаменитые умники Франции не находили вразумительных ответов.
В народе начало бродить недовольство «австриячкой», как называли королеву. Ее обвиняли во всех смертных грехах, в том числе, и в изоляции от двора (фантастический идиотизм!) графини Дюбарри, которую совсем недавно ненавидели со всей лютостью большого народного сердца. Теперь эта бывшая проститутка стала жертвой произвола короля и его «австриячки», стала национальной героиней, ни дать, ни взять.
КСТАТИ:
«Не у всякой серой массы есть нечто общее с мозгом».
Станислав Ежи Лец
Мария-Антуанетта обиделась на французов и решила не обращать на них внимания. Французы решили по-иному, и теперь уже в самом буквальном смысле не сводили с нее придирчивых глаз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
Какая там, к дьяволу, ответственность. Правление Людовика XIV — ярчайшая иллюстрация понятия «безответственность».
Он восседал на троне долго, так долго, что пережил всех своих детей, так что его наследником стал пятилетний правнук.
Этот правнук, запечатленный в Истории как Людовик XV (1710—1774 гг.), приступил к делам правления после более чем десяти лет регентства Филиппа Орлеанского и опеки прочих родственников — алчных, беспутных и, судя по всему, недалеких.
Молодой король, очень внушаемый и не очень осознающий свой долг перед державой, подпал под влияние иезуитов и потому проявил себя достойным продолжателем политического идиотизма своего прадедушки, запретив протестантам отправлять богослужение и дав согласие на конфискацию их имущества, тем самым подведя окончательную черту под процессом ликвидации наиболее продуктивной силы французского общества.
Эту государственную подлость можно было бы если не принять, то хотя бы осознать с позиций формальной логики, если бы она была полезна если не державе в целом, то хотя бы ее правящей верхушке, но ведь нет же, никому, кроме иезуитов, она не принесла ни малейшей пользы. Это весьма и весьма напоминает настойчивые требования отцов нашей Церкви запретить на правительственном уровне функционирование протестантских и всех иных религиозных организаций неканонического характера. Основание: они — «не наши», «чужие», «чуждые» и т.п.
Не более чем попытка с помощью государства избавиться от конкурентов. А разговоры о «нашей», «исконной» религии не слишком убедительны хотя бы потому, что религия-то одна, христианская, а то, что алчные и амбициозные попы ее расчленили, размежевали в угоду своекорыстным интересам, в этом нет вины самой религии. Сейчас, в XXI веке, учитывая сложившиеся на нашей маленькой планете ситуации, возникла поистине жестокая необходимость объединения мирового христианства, нравится ли такая перспектива местным князьям Церкви, или нет. Ну, а если совсем уж по большому счету, то христианская религия — не наша исконная, а благоприобретенная. Если, конечно, рассматривать как благо то, что происходило в Киеве в 988 году, когда новомодное христианство насаждалось с помощью огня и меча. Это так, между прочим.
А тогда, в конце двадцатых годов XVIII века, молодой Людовик XV тоже заявлял в оправдание репрессий против гугенотов, что католичество — это исконная религия французов, а вот все прочие течения — блажь, ересь, инородные тела в здоровом христианском организме. Такое всегда хорошо срабатывало в конкурентной борьбе религий, да и вообще идеологий. Иное — значит не наше, не наше — значит чуждое , чуждое — значит враждебное . И так далее — до репрессивных мер усилиями государственной машины.
После окончательного изгнания гугенотов на Францию обрушился неурожай, а за ним, естественно, голод, потому что позаботиться о государственных запасах хлеба было некому и некогда. Хлебные спекулянты взвинтили цены до невообразимых высот, а король, вместо того, чтобы пойти на нестандартные меры по спасению народонаселения или хотя бы репрессировать спекулянтов, беспомощно разводил руками.
Голодные бунты подавлялись военной силой, что отнюдь не способствовало повышению авторитета королевской власти.
Многочисленные советники Людовика приискали ему невесту. Ею оказалась Мария Лещинская, дочь польского экс-короля Станислава. По мнению современников, она была прелестна, и Людовик, в отличие от прадедушки, не искушенный в своем возрасте в делах физической любви, буквально потерял голову от близости с молодой полькой и, в отличие опять-таки от прадедушки, да и вообще, пожалуй, от всех известных Истории монархов, был ей верен, причем, даже после рождения ею наследника престола, что вообще считалось чем-то из ряда вон выходящим.
Придворные пересказывали друг другу историйку о том, как один из них обратил внимание короля на новенькую фрейлину, необычайно красивую девушку, а тот совершенно серьезно спросил: «Неужели, по-вашему, она более привлекательна, чем королева?»
Это потрясало и навевало тревожные мысли о возможных изменениях придворного климата в том случае, если угаснет любовь Людовика к королеве и он, со всей пылкостью натуры влюбившись в какую-то другую женщину, станет игрушкой в ее руках. Мало ли кем она может оказаться… А чтобы блокировать эту возможность, нужно было размежевать в восприятии короля такие понятия как «любовь» и «секс», предоставив ему возможность широкого общения с женским телом как полигоном для эротических маневров.
Пиго ле Брен. Афродита. XIX в.
Сказано — сделано. Духовник королевы убедил ее в том, что пылкость в ее отношениях с Людовиком отнюдь не способствует благу государства, что супружеский долг иногда вступает в противоречие с долгом монарха и что отныне ее высшей доблестью будет целомудрие. Королева, вняв словам змея в сутане, начала регулярно отказывать Людовику в близости, и он, удивленный, раздосадованный, неудовлетворенный, в свою очередь начинает смотреть на женскую часть мира уже совсем не так равнодушно, как совсем еще недавно. Придворные ненавязчиво предоставляют ему в качестве сексуального станка некую мадам Мальи, дебелую большеротую смуглянку, с которой можно было проделывать все, что вздумается, но влюбиться в которую было уж никак невозможно.
Людовик таким образом познавал многогранность мира, а мадам Мальи блаженствовала в роли эрзац-королевы.
История человечества самым убедительным образом подтверждает мысль о том, что человек, занятый каким-либо важным для него делом, ни в коем случае не должен приближать к этому делу своих родственников, которые непременно его провалят. Если совсем уж невозможно преодолеть в себе пагубной привязанности к якобы единокровным особям, то лучше всего дать денег — при условии надежной изоляции этих завистливых и наглых прихлебателей от дела, милостиво подаренного капризной Фортуной.
Беспечная и не отягощенная излишним интеллектом, мадам Мальи не вдавалась в обдумывание этих простых истин, а потому решила использовать свое положение, представив ко двору свою младшую сестру, которая до этого воспитывалась в монастыре. Как и следовало ожидать, младшая сестра самым беспардонным образом потеснила старшую и стала королевской фавориткой.
Но и она очень недолго наслаждалась своим положением, так как по свойственной этой семейке недалекости представила королю еще двух своих сестер, считая себя вне конкуренции. И напрасно. Каждая из этих полногрудых и коренастых бабищ успела-таки попользоваться привилегиями королевской избранницы. Недолго, правда, но все же…
КСТАТИ:
У него герцогиня знакомая,
Пообедал он с графом на днях…
Но осталось собой насекомое,
Побывав в королевских кудрях.
Роберт Бернс
Людовик вошел во вкус, и попросту доступное женское тело уже стало пройденным этапом. Теперь требовалась изюминка…
Ею оказалась очаровательная и в достаточной степени развращенная Ленорман д'Этуаль, ставшая вскоре известной под именем маркизы Помпадур. Сначала она, приняв предложение короля, тайно посещала его, но спустя некоторое время, оставив мужа, переселилась в королевскую резиденцию.
Она стала всевластной фавориткой, будто бы возродив времена графини де Монтеспан, но именно «будто бы», потому что нельзя войти дважды в одну и ту же реку. То, что при Монтеспан было психологической семейной драмой, при маркизе Помпадур стало фарсом, причем, далеко не лучшего свойства.
Характерный эпизод. Король и маркиза ужинают. Неожиданно входит ее простоватый отец. Бесцеремонно приблизившись к королевскому столу, он хлопает по плечу Людовика XV и восклицает: «Здорово, любезный зять!»
Людовик пришел в бешенство и запретил «тестю» даже близко подходить к дворцу, но факт сам по себе весьма примечателен. Такое было бы попросту невозможно во времена Людовика XIV.
Но, как в те же недавние времена, власть фаворитки была абсолютной. Однако не вечной, как и все прочее на нашей грешной земле.
Некий Франц Домиан совершает покушение на жизнь короля, ранит его, а на допросе заявляет, как это принято у террористического отребья всех времен и народов, что хотел убить короля в отместку за «народные страдания». Эта классическая чушь, тем не менее, подействовала на Людовика довольно странным образом: он решил отречься от престола в пользу дофина и уехать куда-нибудь в провинцию.
Только очень хороший баталист может передать реакцию маркизы де Помпадур на такое решение, подрывающее основы ее власти! И Людовик отступил, аннулировал свое отречение, но не забыл эту дикую сцену. То ли в отместку за нее, то ли решив отныне не сдерживать свои подспудные влечения, а скорее и по той, и по другой причине, он приказывает оборудовать в Версальском парке павильон, называемый «Кремитаж», для исключительно сексуальных забав. Из этого павильона подземный ход вел к группе домов, окруженных высоким забором, так называемому «монастырю», куда свозились со всего Парижа красивые девушки, большинство которых уместнее было бы назвать детьми.
Например, одной из них не было и тринадцати лет, когда Людовик лишил ее девственности и сделал своей постоянной наложницей, пока она не родила. Затем ее выдали замуж за какого-то полунищего дворянина, который был очень рад и жене с королевского пениса, и довольно солидному приданому.
Другому «приобретению» Людовика было одиннадцать лет. Девочка оставалась в «монастыре» ровно столько времени, сколько способна была вызывать вспышки королевской похоти. Ее отец, крупный торговец из Нанта, долго и безуспешно хлопотал об освобождении дочери, однако в итоге вынужден был смириться с реалиями бытия.
Разумеется, подобные факты были достоянием всей Франции, в которой зрело недовольство королевской властью.
А напрасно. Власть — она и есть власть. Зря говорят, что она портит своего носителя. Нет, она, как водка, всего лишь открывает заслонку, выпуская из вольера алчность, жестокость, сластолюбие, педофилию, патологическое корыстолюбие и т.п. И не стоит убивать королей. На их место придут другие, еще более алчные и развращенные. Но и это еще полбеды. Ведь может прийти к власти «народ», а вот этот коллективный деспот покажет такое, что самый сумасбродный и сексуально озабоченный король покажется невинным ребенком. История знает до черта таких примеров…
КСТАТИ:
«Самодержавие народа — самое страшное самодержавие, ибо в нем зависит человек от непросветленного количества, от темных инстинктов масс. Воля одного, воля немногих не может так далеко простирать свои притязания, как воля всех»
Николай Бердяев
Народные низы ненавидят власть не столько потому, что она их угнетает, а скорее всего, потому, что уж очень хочется совершать безнаказанно те же мерзости, что она, власть. Дело ведь не в свободе вообще, философском понятии, совершенно недоступном широким массам, а в свободе совершать мерзости, убивать, насиловать, отбирать чужое добро и т.д.
Но пока они еще ограничивались глухим ропотом по поводу непотребств, совершаемых королем, которому видите ли, некогда было прислушаться к этому ропоту и хоть как-то на него отреагировать.
Не до того ему было, как, между прочим, и не до маркизы де Помпадур, которая не выдержала конкуренции с одиннадцатилетними нимфетками.
Она отошла на второй, затем на третий план, а когда катафалк с ее гробом уныло катился под проливным дождем мимо окон кабинета Людовика, он насмешливо проронил: «М-да, погода не благоприятствует прогулке».
Что ж, все проходит…
Педофильские страсти тоже прошли, потому что приелись однообразием детского страха, смятения, стыда также как и, напротив, детского порочного любопытства. Набоков ведь не выдумал свою Лолиту. Оцепеневшая от ужаса нимфетка — по большей части плод фантазии прокуроров, оскорбленных в лучших гражданских чувствах. Но дело не в этом, а в том, что Людовику XV приелись нимфетки и он решил найти себе развлечение позабористее. И нашел.
Этим забористым развлечением оказалась некая Жанна Бекю, необычайно красивая молодая женщина, она же — известная всему Парижу куртизанка, которую ее содержатель граф Дюбарри сдавал внаем всем, кто мог уплатить за доставленное удовольствие. Когда дошла очередь до короля, он, потрясенный ее отточенной сексуальной техникой и умением преподнести себя в роли заботливой и верной подруги, сделал Жанну своей фавориткой, но, чтобы не дразнить придворных гусей, ее наскоро обвенчали со старшим братом графа Дюбарри, и во дворец она вошла уже под именем графини Дюбарри.
В этом плане все приличия были соблюдены: подругой короля стала не какая-нибудь простолюдинка, а графиня, ну а степень порочности и у шлюх-графинь, и у шлюх-простолюдинок совершенно одинакова, так что, как говаривала Ее Величество Маргарита Наваррская, вся разница лишь в ткани простыней…
Правда, степень порочности графини Дюбарри была какой-то особой, если пресыщенный Людовик XV после первого же сексуального контакта возвел ее во все мыслимые ранги и заявил приближенным: «Это единственная женщина во Франции, которая подарила мне беспамятство относительно моих шестидесяти лет». Как именно, он не рассказывал.
А вот народные массы бурно негодовали. Дело в том, что когда наложницей короля становятся фрейлины, жены или дочери его приближенных, иными словами, аристократки, это воспринимается спокойно, как нечто само собой разумеющееся. Но когда на королевской кровати спит самая обычная проститутка, Дочь швеи и залетного монаха-францисканца, это воспринимается массами как оскорбление. Действительно, почему именно она, а не, скажем, дочь имярека, или, на худой конец, племянница его кума? Почему именно этой стерве такая честь? А король… это ж до чего нужно быть неразборчивым развратником, чтобы польститься на такое вот… Масса очень не любит, когда из ее темных глубин кто-то выплывает на поверхность, лучше наоборот. Масса не стремится к совершенствованию, напротив, она стремится к тому, чтобы всех, стоящих выше ее стандартного уровня, низвести, снивелировать, дабы не мучиться изнуряющей завистью и порожденной ею ненавистью.
Так или иначе, но Людовику XV масса не простила графиню Дюбарри, а с самой графиней посчиталась позднее, уже после его смерти. Но это потом, а пока, при жизни Людовика, она была хозяйкой целой Франции, назначая и смещая министров, снисходительно поучая молодую супругу наследника престола и переписываясь с богоравным Вольтером, который осыпал ее комплиментами.
АРГУМЕНТЫ:
«Разрешите, сударыня, сложить к Вашим ногам уверение в моей почтительной преданности. Я не смею выразить все, что желал бы, но будьте уверены, что я занят только Вами, думаю только о Вас, и что в Альпах нет эха, которого я бы не учил повторять Ваше имя».
Из письма Вольтера к графине Дюбарри
10 мая 1774 года Людовик XV умирает от оспы.
В день его похорон король Людовик XVI (1754—1783 гг.) специальным приказом предписывает графине Дюбарри удалиться в аббатство Понтодам в качестве государственной преступницы.
Она прожила в аббатстве более года, после чего новый король сменил гнев на милость и разрешал экс-фаворитке своего отца жить в ее собственном замке.
Людовик XVI взошел на французский престол в двадцатилетнем возрасте. Его супруге, королеве Марии-Антуанетте (1755—1793 гг.), еще не исполнилось в ту пору и девятнадцати. Юная королевская чета была преисполнена самых добрых намерений, однако не владела средствами их воплощения, так что их недолгое правление лишь иллюстрировало известную поговорку о том, что добрыми намерениями вымощена дорога в ад.
Мария Антуанетта. Людовик XVI.
Королевский дворец был буквально завален петициями разношерстных политических деятелей относительно необходимости проведения реформ. Эти петиции сильно отдавали ультиматумами, но при этом не выдвигали никаких положительных программ.
Король мучился многочисленными вопросами, на которые не только он, а самые знаменитые умники Франции не находили вразумительных ответов.
В народе начало бродить недовольство «австриячкой», как называли королеву. Ее обвиняли во всех смертных грехах, в том числе, и в изоляции от двора (фантастический идиотизм!) графини Дюбарри, которую совсем недавно ненавидели со всей лютостью большого народного сердца. Теперь эта бывшая проститутка стала жертвой произвола короля и его «австриячки», стала национальной героиней, ни дать, ни взять.
КСТАТИ:
«Не у всякой серой массы есть нечто общее с мозгом».
Станислав Ежи Лец
Мария-Антуанетта обиделась на французов и решила не обращать на них внимания. Французы решили по-иному, и теперь уже в самом буквальном смысле не сводили с нее придирчивых глаз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67