Я тоже хочу найти ответы… Вы мужчина, вам это покажется бессмыслицей.
– Раньше и у меня была женщина. Она тоже искала ответы на бог знает какие вопросы, которые распирали ее жалкий умишко, и на какое-то время нашла их – в объятиях другого мужчины. Я убил обоих. Прежде чем навсегда умолкнуть, она успела сказать мне, что во всем виновато одиночество. Она, мол, совершила ошибку, ей следовало вернуться ко мне. Неужели она вообразила, что я совершенно лишен гордости, как она сама? Она заслужила смерть. Но вы, как женщина, ответьте мне: почему я никак не могу от нее избавиться? Ко мне все время является ее хохочущий призрак: я вижу ее такой, какой она была сразу после нашей свадьбы, еще до того, как умер наш ребенок, а я, охотясь, уходил все дальше; но ведь иначе я не смог бы посулить ей ничего, кроме хижины на болоте! Женщины! Знают ли они сами, чего хотят? Неужели так и не найдут ответов на свои вопросы?
Ей бы испугаться гримасы боли на его лице, освещенном луной, и того, как он вцепился в рукоятку ножа за поясом, когда она отбросила его руку. К тому же прямо за ее спиной шумела вода. Однако ей было совершенно не страшно.
– Женщины тоже умеют страдать. Только нам труднее это показывать. Рыдания и крики не в счет. Женщина ищет любви, ей нужен мужчина, не стесняющийся произносить заветные слова. Потому, должно быть, мы так часто обманываемся.
На сей раз она сама дотронулась до его руки; он замер, и ей оставалось гадать, что сейчас последует. Его темные глаза заглянули в ее глаза, и он хрипло засмеялся:
– Она боялась меня. Наверное, это было одной из причин того, что я натворил. На ее лице я видел смесь страха и вины. А почему не страшно вам?
– Чего мне бояться? Я никогда не была вашей женщиной, Трюдо, и никогда не давала оснований считать, что стану ею. Я сама найду ответы для себя.
Трюдо вздохнул:
– Господи, я думал, что с этим покончено, что я больше не буду ее вспоминать. Но ваше лицо при свете луны… Рядом с вами убийца – разве одно это вас не пугает? Сделав свое дело, я сбежал и примкнул к банде «проповедника» на тракте. После этого я творил такое, что у вас затряслись бы поджилки, вздумай я об этом рассказывать. Но я не хочу вас пугать. Вы сглупили, доверившись мне и придя сюда со мной вдвоем, но я знаю, почему вы так поступили. Больше этого не делайте, слышите? Ни со мной, ни с любым другим. Это небезопасно. Ведь я мог бы…
– Трюдо! – раздался откуда-то сзади негромкий голос Доминика. – Ты не возражаешь сменить меня на полчасика раньше? Еще до рассвета я собираюсь взять путь на Натчиточес, а прежде надо еще кое-что уладить.
– Конечно, капитан! – отозвался Трюдо самым обыкновенным голосом и насмешливо добавил: – А я все гадал, когда вы за нами пойдете? Но я охранял вашу женщину так, как вы приказывали.
Мариса обессиленно оперлась спиной о шершавый древесный ствол. Конец разговора между капитаном и Трюдо не долетел до ее ушей; потом, едва прикоснувшись губами к ее руке, как и обещал, Трюдо пропал среди деревьев, предоставив ей запоздало дрожать.
О присутствии Доминика напоминал слабый запах табака, пропитавший его одежду. Судя по всему, он только что натянул свою рубаху из оленьей кожи: на его волосах и на груди поблескивали капельки воды. Она ожидала свирепой отповеди, а вместо этого услышала нарочито спокойные слова:
– Тебе не полагалось знать правды о Трюдо. Он славный малый, но на него иногда странно действует луна. Почему ты ушла с ним из лагеря? И вообще, зачем тебе понадобилось уходить? Когда Полус сказал мне…
– Я не знала! – ответила она срывающимся голосом. – Между прочим, он ведь сознался, что ты приказывал ему за мной приглядывать. Бедняга, как он мучится!
– Черт бы тебя побрал! – Он наконец отбросил давно надоевшую маску равнодушия. – Ты соображаешь, чем это могло кончиться? Трюдо был одним из подручных Маррелла; потом ему опротивело убивать, и он попробовал встать на праведный путь. Последний год-два он смирный, но в полнолуние, как сейчас…
– Он ничего со мной не сделал. Просто рассказывал о своем прошлом и, кажется, ждал, что я испугаюсь. Но мне не было страшно. По-моему, он просто собирался меня предостеречь…
– Зачем ты так вырядилась? – грубо перебил ее Доминик инквизиторским голосом.
Она гордо расправила плечи:
– На случай, если ты запамятовал, напомню: я женщина! Почему же мне не одеться как женщине? Ты мне этого не запрещал. Если бы запретил, я бы не осмелилась ослушаться, господин!
– Вежливое обращение – масса, или maitre, если уж по всем правилам.
Не дав ей опомниться, он уперся в ствол дерева ладонями по обеим сторонам от ее головы. Она оказалась в ловушке. Теперь она ощущала будоражащую близость его горячего тела и видела, как в его глазах отражается, словно в серебряных зеркальцах, лунный диск.
– Пожалуй, неплохо было бы проверить, как ты научилась послушанию. – Не давая ей ответить, он впился в ее губы поцелуем. – Вдруг и меня, как беднягу Трюдо, сделает безумным луна? Да будет тебе известно, я только что искупался и обсыхал у костра, когда Полус явился и сообщил, чем ты занимаешься. Первым моим побуждением было не вмешиваться.
Его руки переместились ей на плечи.
– Почему же ты вмешался?
– Потому что у тебя проклятая привычка попадать в переплет и навлекать на себя беду. Я знаю Трюдо дольше, чем любой другой здесь. Чего ты тут искала в его обществе?
Призвав на помощь всю свою отвагу, она искренне ответила:
– Тебя.
За этим коротким бесстыдным ответом последовала тишина: он преодолевал изумление. Переведя дух, он тихо промолвил:
– В таком случае безумцы мы оба. Или…
– Почему между нами всегда должно стоять это «или»? – Она высвободилась и принялась, не стесняясь лунного света, расстегивать пуговицы на платье. Несмотря на всю ее смелость и решимость, у нее отчаянно дрожали пальцы.
Если он теперь ее отвергнет…
За то мгновение, что длилось его оцепенение, она успела вспомнить и его безразличие, и былое презрение. Но он, придя в себя, стал помогать ей раздеваться, бросив свою рубаху на траву. Потом он надолго прижал ее к себе, нагую и дрожащую, после чего подхватил на руки и, осыпая поцелуями ее горло и грудь, уложил на ложе их любви.
Глава 50
Мариса снова натянула мужскую одежду, чем вызвала хитрую усмешку у Жана Трюдо, трусившего с ней рядом.
Доминик скакал под палящими лучами солнца в Натчиточес. Там находился его сын. Мариса еще не приучилась думать о мальчугане, которого она мельком видела один-единственный раз, как о своем сыне. Она пыталась вообще выбросить Кристиана из головы, особенно когда ее путешествие с доньей Инес в «Конграсиа» так плачевно закончилось. Кристиану лучше было не знать о том, какая кровь течет в жилах у его матери и соответственно у него самого.
Тогда зачем Доминик позаботился, чтобы мальчика вместе с няней доставили в Натчиточес под охраной самого генерала Уилкинсона? «Там, у моих друзей, он будет в безопасности, – нехотя объяснил он. – Если со мной что-то случится, ты будешь знать, где его искать».
Боясь разрушить установившуюся между ними хрупкую близость, Мариса не стала требовать дальнейших пояснений. Сейчас, устало покачиваясь в седле, она не переставала размышлять над происшедшим.
Кто угрожал Кристиану в Нэтчезе? Маррелл? И какая роль отводится загадочному генералу? Уж не приходится ли он Доминику родным отцом? Об этом она тоже опасалась его спрашивать. Не теряя времени на разговоры, они предавались любви, не требуя друг у друга ни заверений, ни обещаний. Прошедшая ночь убедила ее в одном: она желанна ему. Его руки и губы безудержно ласкали ее тело, проявляя порой поразительное терпение…
Прежде чем над ней надругаться, Джонас избил Марису. На другое у него не хватило времени: на борт неслышно вскарабкался Маррелл со своими головорезами, и Джонасу пришел конец. Сначала Маррелл усыплял ее сладкими речами, выдавая себя за спасителя, но вскоре она поняла, что ее перепродадут. Методичное и бесстыдное изучение ее тела в специальной комнате мужчинами, торговавшимися за нее, как за кобылу, оказалось гаже и унизительнее даже насилия, которому походя подверг ее Маррелл несколькими часами раньше – просто для того, чтобы она поняла, чего от нее хотят, как он сам со смехом объяснил…
Всего этого она не могла поведать Доминику и не знала, как далеко простираются его догадки. Он не пытался вытянуть из нее подробности, зато проявил настойчивость в другом: кладя конец ее бурному сопротивлению, он принялся целовать ее в самых сокровенных уголках и заставил забыть обо всем, кроме желания, погнавшего ее этой лунной ночью в чащу. Ее чувства оказались куда восприимчивее рассудка, которому было мучительно сознавать, что она напрасно потратила столько лет на бегство от него и лютую к нему ненависть. Все завершилось подчинением ее упрямой воли мужчине, который был у нее первым и с которым ее неумолимо сталкивала судьба. Ее ненависть не была бы такой испепеляющей, не будь она замешана на любви. Дороги, как будто разводившие их в разные стороны, на самом деле раз за разом толкали их друг к другу.
Ночью, полусонная, она обняла Доминика за шею, позволяя ему отнести ее в лагерь и положить на холодные одеяла.
– Мне пора. Я нагоню вас через две недели, а может, и раньше.
– Ты же не сомкнул глаз!..
– Это не первая в моей жизни бессонная ночь. В этот раз я не жалею, что не выспался. Веди себя хорошо и жди моего возвращения, menina.
Нехотя разомкнув объятия, она проводила его томным взором, не стыдясь своего голода по его телу.
…Голос Трюдо вернул ее к действительности.
– Все обошлось хорошо? У вас сонный вид. Того и гляди, свалитесь с лошади. Почему бы вам не ехать в фургоне?
– Я способна удержаться в седле, даже если усну! – небрежно ответила ему Мариса.
Он добродушно покачал головой:
– Понимаю: l’amour! Что ж, спите… Я за вами послежу.
Она была рада видеть его прежним – циничным и ничему не удивляющимся. Беседа при лунном свете до появления Доминика сдружила их. Бедняга Трюдо, одержимый бесами!
Потом, забыв о Трюдо, она стала вспоминать ночь, изумляясь поселившемуся в душе чувству умиротворения. Она уже не сражалась со своей судьбой, забросившей ее в эту глушь и отдавшей на милость того, кого она прежде так ненавидела и от кого бежала без оглядки. В своих теперешних чувствах она еще не до конца разобралась. До поры до времени она старалась закрыть глаза на многое. Срок для этого наступит позже, когда пройдет любовная лихорадка. Вот вернется Доминик…
Он не возвращался целых три недели. Под конец отряд лишился терпения; двое вообще сбежали.
– Наверняка решили поохотиться за индейскими женщинами. За это полагается казнь через вырезание сердца, – предрек Трюдо.
Последняя стоянка была разбита неподалеку от границы. Головорезы из отряда коротали время в охоте и взаимных препирательствах. Даже Трюдо разворчался:
– Сколько нам еще бездельничать? Мы собирались ловить в Новой Испании диких лошадей, а не торчать в этих болотах, шлепая комаров и дразня индейцев!
Всем уже давно не сиделось на месте; некоторые спорили с Трюдо, уговаривая его приступить к делу самостоятельно.
– Вдруг он попал в переплет – откуда нам знать? А то и…
Ловя недобрые взгляды и обрывки недовольных речей, Мариса поспешно удалялась, делая вид, что ничего не слышала. Но ее собственные мысли тоже становились все тревожнее. «Что теперь? Что будет дальше?» – то и дело проносилось в голове. Подарив ей всего одну ночь любви, он пропал, как это происходило всякий раз на протяжении всего их злосчастного знакомства.
Но вот как-то раз, стирая белье на берегу реки вместе с Лали, она подняла глаза и увидела его.
Так и застыв в согнутом положении, она поначалу решила, что приняла за него кого-то другого, из-за пота, стекающего со лба в глаза. В следующий момент она вспомнила про свой неприглядный вид и невольно утерла лоб.
– Mon Dieu! Les sauvages! – взвизгнула Лали.
– Ничего себе приветствие! – проговорил Доминик, заезжая в воду и осыпая прачек брызгами. Его сопровождали верховые индейцы совершенно дикого обличья.
– Почему не выставлены посты? – прикрикнул он. – Где Трюдо?
Он так загорел, что уже не отличался цветом кожи от индейцев, волосы стали гуще и длиннее, чем раньше, зато он сбрил бороду, отчего морщины у глаз и складки вокруг рта стали еще заметнее. Он встретился взглядом с Марисой, но в его серебристо-серых глазах ничего нельзя было прочесть.
Лали выпрямилась. Из-за бревенчатого частокола, которым окружили ради безопасности лагерь, показался Трюдо.
Спустя минуту лагерь забурлил. Только маленький индейский отряд, который привел с собой Доминик, сохранял спокойствие, насмешливо внимая разносу, которому подвергал Доминик своих бледнолицых подчиненных.
Доминик, пребывавший после Натчиточеса в дурном настроении, думал: «У нее такой вид, словно она меня не ждала. Почему она так напугана?» Он перевел вопросительный взгляд на Трюдо, но на лице старого приятеля нельзя было прочесть ничего, кроме облегчения, смешанного с раздражением.
Решив, сам не зная зачем, устроить Марисе проверку, Доминик швырнул ей поводья своего коня. Она уже выпрямилась и стояла перед ним как статуэтка из золота. Несколько пуговиц на ее мужской рубахе было расстегнуто, так что любой мог заглянуть ей за ворот. Волосы спадали на шею и на виски мокрыми колечками, в улыбке чудилась мятежность.
– Оботри коня, – небрежно бросил он ей, словно она действительно была его невольницей или послушной индейской скво. – В седельном вьюке найдешь для себя более подходящую одежду.
Мариса затаила дыхание. Ей очень хотелось отшвырнуть поводья, но этому помешали немигающие взгляды его черноглазых индейских друзей; он что-то сказал им на непонятном гортанном наречии. Чувствуя себя в центре всеобщего внимания, она поджала губы и решила временно воздержаться от бунта; отвернувшись от всадников, она молча подняла поводья и повела взмыленного коня прочь.
Как он смеет! Она так ждала, так тревожилась, не случилось ли с ним беды… Как он может обращаться с ней как со служанкой? Как видно, он надеялся вызвать у нее досаду, чтобы при всех указать ей на место. Она отказывалась ему подыгрывать.
На глазах у нее выступили слезы злого отчаяния, не высыхавшие на протяжении получаса. Лали, поспешившая к ней на помощь, беззаботно щебетала, ничего не замечая.
– Я слышала, что завтра поутру мы выступаем. Эти индейцы пригласили нас в свое становище на том берегу реки, в Новой Испании. У них будет праздник перед охотой на бизонов. Нам повезло: когда-то господин Доминик жил у них и знает их язык. Полус слышал, что говорят другие: обычно команчи не жалуют пришельцев, но к нам у них совсем другое отношение. Нам их не следует опасаться.
– Неужели? – процедила Мариса сквозь зубы.
Лали неодобрительно хмыкнула:
– Вы сердитесь на него? Напрасно. Мужчины не любят показывать свои чувства на людях, особенно в присутствии других мужчин. А вот вечерком… – Она осеклась и в следующее мгновение вскрикнула: – Зачем вы это делаете?
Мариса с мрачным удовлетворением небрежно вывалила на землю содержимое седельных вьюков – и в следующее мгновение горько об этом пожалела. Железная рука грубо сгребла ее за волосы и заставила выпрямиться. Она вскрикнула от боли и от возмущения.
– Ах ты ведьма! Если ты что-нибудь сломала, я шкуру с тебя спущу! Или продам Бегущей Воде. Он обещает мне за тебя целый табун.
От боли на глазах у Марисы выступили слезы, но она заставила себя непокорно глянуть в серые холодные глаза. Она заметила, что Лали упорхнула, оставив ее с Домиником с глазу на глаз, но все равно не собиралась ему покоряться, как бы он с ней ни поступил.
– Кажется, ты велел мне распаковать твои вещи? Ой! Отпусти! Ах ты… Зачем тебе секстант? Я думала, мы едем за дикими лошадьми, а не шпионить!
Он чуть не сломал ей шею.
– Мне казалось, ты уже научилась не совать нос не в свои дела, – прошипел Доминик. – В каком это смысле шпионить?
Чтобы устоять на ногах, она была вынуждена вцепиться ему в плечи. От него пахло потом, лошадьми, кожей и табаком. Борясь с противоречивыми чувствами, она ответила, задыхаясь:
– Секстант применяют для составления карт. Я не такая невежда, как тебе хотелось бы.
– Ты редко бываешь такой, как мне хочется, негодница! Раз ты знаешь, что такое секстант, зачем небрежно бросать его на землю? Между прочим, составлять карты – далеко не то же самое, что шпионить. И перестань испытывать мое терпение, Мариса!
Она вскрикнула от боли, и он сразу ослабил хватку, словно одумавшись. Другая его рука легла ей на талию и прижала ее к нему.
– Иногда я спрашиваю себя, почему просто не взять и не убить тебя? Ты хоть понимаешь, до чего бесстыдно вторгаешься в мою жизнь? И нечего напоминать мне, что я сам в этом виноват. Сам знаю, что все это моя ошибка. Но мое место занял бы другой мужчина, хотя бы тот цыган с горящим взором, который называл себя твоим женихом, или Педро Ортега.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
– Раньше и у меня была женщина. Она тоже искала ответы на бог знает какие вопросы, которые распирали ее жалкий умишко, и на какое-то время нашла их – в объятиях другого мужчины. Я убил обоих. Прежде чем навсегда умолкнуть, она успела сказать мне, что во всем виновато одиночество. Она, мол, совершила ошибку, ей следовало вернуться ко мне. Неужели она вообразила, что я совершенно лишен гордости, как она сама? Она заслужила смерть. Но вы, как женщина, ответьте мне: почему я никак не могу от нее избавиться? Ко мне все время является ее хохочущий призрак: я вижу ее такой, какой она была сразу после нашей свадьбы, еще до того, как умер наш ребенок, а я, охотясь, уходил все дальше; но ведь иначе я не смог бы посулить ей ничего, кроме хижины на болоте! Женщины! Знают ли они сами, чего хотят? Неужели так и не найдут ответов на свои вопросы?
Ей бы испугаться гримасы боли на его лице, освещенном луной, и того, как он вцепился в рукоятку ножа за поясом, когда она отбросила его руку. К тому же прямо за ее спиной шумела вода. Однако ей было совершенно не страшно.
– Женщины тоже умеют страдать. Только нам труднее это показывать. Рыдания и крики не в счет. Женщина ищет любви, ей нужен мужчина, не стесняющийся произносить заветные слова. Потому, должно быть, мы так часто обманываемся.
На сей раз она сама дотронулась до его руки; он замер, и ей оставалось гадать, что сейчас последует. Его темные глаза заглянули в ее глаза, и он хрипло засмеялся:
– Она боялась меня. Наверное, это было одной из причин того, что я натворил. На ее лице я видел смесь страха и вины. А почему не страшно вам?
– Чего мне бояться? Я никогда не была вашей женщиной, Трюдо, и никогда не давала оснований считать, что стану ею. Я сама найду ответы для себя.
Трюдо вздохнул:
– Господи, я думал, что с этим покончено, что я больше не буду ее вспоминать. Но ваше лицо при свете луны… Рядом с вами убийца – разве одно это вас не пугает? Сделав свое дело, я сбежал и примкнул к банде «проповедника» на тракте. После этого я творил такое, что у вас затряслись бы поджилки, вздумай я об этом рассказывать. Но я не хочу вас пугать. Вы сглупили, доверившись мне и придя сюда со мной вдвоем, но я знаю, почему вы так поступили. Больше этого не делайте, слышите? Ни со мной, ни с любым другим. Это небезопасно. Ведь я мог бы…
– Трюдо! – раздался откуда-то сзади негромкий голос Доминика. – Ты не возражаешь сменить меня на полчасика раньше? Еще до рассвета я собираюсь взять путь на Натчиточес, а прежде надо еще кое-что уладить.
– Конечно, капитан! – отозвался Трюдо самым обыкновенным голосом и насмешливо добавил: – А я все гадал, когда вы за нами пойдете? Но я охранял вашу женщину так, как вы приказывали.
Мариса обессиленно оперлась спиной о шершавый древесный ствол. Конец разговора между капитаном и Трюдо не долетел до ее ушей; потом, едва прикоснувшись губами к ее руке, как и обещал, Трюдо пропал среди деревьев, предоставив ей запоздало дрожать.
О присутствии Доминика напоминал слабый запах табака, пропитавший его одежду. Судя по всему, он только что натянул свою рубаху из оленьей кожи: на его волосах и на груди поблескивали капельки воды. Она ожидала свирепой отповеди, а вместо этого услышала нарочито спокойные слова:
– Тебе не полагалось знать правды о Трюдо. Он славный малый, но на него иногда странно действует луна. Почему ты ушла с ним из лагеря? И вообще, зачем тебе понадобилось уходить? Когда Полус сказал мне…
– Я не знала! – ответила она срывающимся голосом. – Между прочим, он ведь сознался, что ты приказывал ему за мной приглядывать. Бедняга, как он мучится!
– Черт бы тебя побрал! – Он наконец отбросил давно надоевшую маску равнодушия. – Ты соображаешь, чем это могло кончиться? Трюдо был одним из подручных Маррелла; потом ему опротивело убивать, и он попробовал встать на праведный путь. Последний год-два он смирный, но в полнолуние, как сейчас…
– Он ничего со мной не сделал. Просто рассказывал о своем прошлом и, кажется, ждал, что я испугаюсь. Но мне не было страшно. По-моему, он просто собирался меня предостеречь…
– Зачем ты так вырядилась? – грубо перебил ее Доминик инквизиторским голосом.
Она гордо расправила плечи:
– На случай, если ты запамятовал, напомню: я женщина! Почему же мне не одеться как женщине? Ты мне этого не запрещал. Если бы запретил, я бы не осмелилась ослушаться, господин!
– Вежливое обращение – масса, или maitre, если уж по всем правилам.
Не дав ей опомниться, он уперся в ствол дерева ладонями по обеим сторонам от ее головы. Она оказалась в ловушке. Теперь она ощущала будоражащую близость его горячего тела и видела, как в его глазах отражается, словно в серебряных зеркальцах, лунный диск.
– Пожалуй, неплохо было бы проверить, как ты научилась послушанию. – Не давая ей ответить, он впился в ее губы поцелуем. – Вдруг и меня, как беднягу Трюдо, сделает безумным луна? Да будет тебе известно, я только что искупался и обсыхал у костра, когда Полус явился и сообщил, чем ты занимаешься. Первым моим побуждением было не вмешиваться.
Его руки переместились ей на плечи.
– Почему же ты вмешался?
– Потому что у тебя проклятая привычка попадать в переплет и навлекать на себя беду. Я знаю Трюдо дольше, чем любой другой здесь. Чего ты тут искала в его обществе?
Призвав на помощь всю свою отвагу, она искренне ответила:
– Тебя.
За этим коротким бесстыдным ответом последовала тишина: он преодолевал изумление. Переведя дух, он тихо промолвил:
– В таком случае безумцы мы оба. Или…
– Почему между нами всегда должно стоять это «или»? – Она высвободилась и принялась, не стесняясь лунного света, расстегивать пуговицы на платье. Несмотря на всю ее смелость и решимость, у нее отчаянно дрожали пальцы.
Если он теперь ее отвергнет…
За то мгновение, что длилось его оцепенение, она успела вспомнить и его безразличие, и былое презрение. Но он, придя в себя, стал помогать ей раздеваться, бросив свою рубаху на траву. Потом он надолго прижал ее к себе, нагую и дрожащую, после чего подхватил на руки и, осыпая поцелуями ее горло и грудь, уложил на ложе их любви.
Глава 50
Мариса снова натянула мужскую одежду, чем вызвала хитрую усмешку у Жана Трюдо, трусившего с ней рядом.
Доминик скакал под палящими лучами солнца в Натчиточес. Там находился его сын. Мариса еще не приучилась думать о мальчугане, которого она мельком видела один-единственный раз, как о своем сыне. Она пыталась вообще выбросить Кристиана из головы, особенно когда ее путешествие с доньей Инес в «Конграсиа» так плачевно закончилось. Кристиану лучше было не знать о том, какая кровь течет в жилах у его матери и соответственно у него самого.
Тогда зачем Доминик позаботился, чтобы мальчика вместе с няней доставили в Натчиточес под охраной самого генерала Уилкинсона? «Там, у моих друзей, он будет в безопасности, – нехотя объяснил он. – Если со мной что-то случится, ты будешь знать, где его искать».
Боясь разрушить установившуюся между ними хрупкую близость, Мариса не стала требовать дальнейших пояснений. Сейчас, устало покачиваясь в седле, она не переставала размышлять над происшедшим.
Кто угрожал Кристиану в Нэтчезе? Маррелл? И какая роль отводится загадочному генералу? Уж не приходится ли он Доминику родным отцом? Об этом она тоже опасалась его спрашивать. Не теряя времени на разговоры, они предавались любви, не требуя друг у друга ни заверений, ни обещаний. Прошедшая ночь убедила ее в одном: она желанна ему. Его руки и губы безудержно ласкали ее тело, проявляя порой поразительное терпение…
Прежде чем над ней надругаться, Джонас избил Марису. На другое у него не хватило времени: на борт неслышно вскарабкался Маррелл со своими головорезами, и Джонасу пришел конец. Сначала Маррелл усыплял ее сладкими речами, выдавая себя за спасителя, но вскоре она поняла, что ее перепродадут. Методичное и бесстыдное изучение ее тела в специальной комнате мужчинами, торговавшимися за нее, как за кобылу, оказалось гаже и унизительнее даже насилия, которому походя подверг ее Маррелл несколькими часами раньше – просто для того, чтобы она поняла, чего от нее хотят, как он сам со смехом объяснил…
Всего этого она не могла поведать Доминику и не знала, как далеко простираются его догадки. Он не пытался вытянуть из нее подробности, зато проявил настойчивость в другом: кладя конец ее бурному сопротивлению, он принялся целовать ее в самых сокровенных уголках и заставил забыть обо всем, кроме желания, погнавшего ее этой лунной ночью в чащу. Ее чувства оказались куда восприимчивее рассудка, которому было мучительно сознавать, что она напрасно потратила столько лет на бегство от него и лютую к нему ненависть. Все завершилось подчинением ее упрямой воли мужчине, который был у нее первым и с которым ее неумолимо сталкивала судьба. Ее ненависть не была бы такой испепеляющей, не будь она замешана на любви. Дороги, как будто разводившие их в разные стороны, на самом деле раз за разом толкали их друг к другу.
Ночью, полусонная, она обняла Доминика за шею, позволяя ему отнести ее в лагерь и положить на холодные одеяла.
– Мне пора. Я нагоню вас через две недели, а может, и раньше.
– Ты же не сомкнул глаз!..
– Это не первая в моей жизни бессонная ночь. В этот раз я не жалею, что не выспался. Веди себя хорошо и жди моего возвращения, menina.
Нехотя разомкнув объятия, она проводила его томным взором, не стыдясь своего голода по его телу.
…Голос Трюдо вернул ее к действительности.
– Все обошлось хорошо? У вас сонный вид. Того и гляди, свалитесь с лошади. Почему бы вам не ехать в фургоне?
– Я способна удержаться в седле, даже если усну! – небрежно ответила ему Мариса.
Он добродушно покачал головой:
– Понимаю: l’amour! Что ж, спите… Я за вами послежу.
Она была рада видеть его прежним – циничным и ничему не удивляющимся. Беседа при лунном свете до появления Доминика сдружила их. Бедняга Трюдо, одержимый бесами!
Потом, забыв о Трюдо, она стала вспоминать ночь, изумляясь поселившемуся в душе чувству умиротворения. Она уже не сражалась со своей судьбой, забросившей ее в эту глушь и отдавшей на милость того, кого она прежде так ненавидела и от кого бежала без оглядки. В своих теперешних чувствах она еще не до конца разобралась. До поры до времени она старалась закрыть глаза на многое. Срок для этого наступит позже, когда пройдет любовная лихорадка. Вот вернется Доминик…
Он не возвращался целых три недели. Под конец отряд лишился терпения; двое вообще сбежали.
– Наверняка решили поохотиться за индейскими женщинами. За это полагается казнь через вырезание сердца, – предрек Трюдо.
Последняя стоянка была разбита неподалеку от границы. Головорезы из отряда коротали время в охоте и взаимных препирательствах. Даже Трюдо разворчался:
– Сколько нам еще бездельничать? Мы собирались ловить в Новой Испании диких лошадей, а не торчать в этих болотах, шлепая комаров и дразня индейцев!
Всем уже давно не сиделось на месте; некоторые спорили с Трюдо, уговаривая его приступить к делу самостоятельно.
– Вдруг он попал в переплет – откуда нам знать? А то и…
Ловя недобрые взгляды и обрывки недовольных речей, Мариса поспешно удалялась, делая вид, что ничего не слышала. Но ее собственные мысли тоже становились все тревожнее. «Что теперь? Что будет дальше?» – то и дело проносилось в голове. Подарив ей всего одну ночь любви, он пропал, как это происходило всякий раз на протяжении всего их злосчастного знакомства.
Но вот как-то раз, стирая белье на берегу реки вместе с Лали, она подняла глаза и увидела его.
Так и застыв в согнутом положении, она поначалу решила, что приняла за него кого-то другого, из-за пота, стекающего со лба в глаза. В следующий момент она вспомнила про свой неприглядный вид и невольно утерла лоб.
– Mon Dieu! Les sauvages! – взвизгнула Лали.
– Ничего себе приветствие! – проговорил Доминик, заезжая в воду и осыпая прачек брызгами. Его сопровождали верховые индейцы совершенно дикого обличья.
– Почему не выставлены посты? – прикрикнул он. – Где Трюдо?
Он так загорел, что уже не отличался цветом кожи от индейцев, волосы стали гуще и длиннее, чем раньше, зато он сбрил бороду, отчего морщины у глаз и складки вокруг рта стали еще заметнее. Он встретился взглядом с Марисой, но в его серебристо-серых глазах ничего нельзя было прочесть.
Лали выпрямилась. Из-за бревенчатого частокола, которым окружили ради безопасности лагерь, показался Трюдо.
Спустя минуту лагерь забурлил. Только маленький индейский отряд, который привел с собой Доминик, сохранял спокойствие, насмешливо внимая разносу, которому подвергал Доминик своих бледнолицых подчиненных.
Доминик, пребывавший после Натчиточеса в дурном настроении, думал: «У нее такой вид, словно она меня не ждала. Почему она так напугана?» Он перевел вопросительный взгляд на Трюдо, но на лице старого приятеля нельзя было прочесть ничего, кроме облегчения, смешанного с раздражением.
Решив, сам не зная зачем, устроить Марисе проверку, Доминик швырнул ей поводья своего коня. Она уже выпрямилась и стояла перед ним как статуэтка из золота. Несколько пуговиц на ее мужской рубахе было расстегнуто, так что любой мог заглянуть ей за ворот. Волосы спадали на шею и на виски мокрыми колечками, в улыбке чудилась мятежность.
– Оботри коня, – небрежно бросил он ей, словно она действительно была его невольницей или послушной индейской скво. – В седельном вьюке найдешь для себя более подходящую одежду.
Мариса затаила дыхание. Ей очень хотелось отшвырнуть поводья, но этому помешали немигающие взгляды его черноглазых индейских друзей; он что-то сказал им на непонятном гортанном наречии. Чувствуя себя в центре всеобщего внимания, она поджала губы и решила временно воздержаться от бунта; отвернувшись от всадников, она молча подняла поводья и повела взмыленного коня прочь.
Как он смеет! Она так ждала, так тревожилась, не случилось ли с ним беды… Как он может обращаться с ней как со служанкой? Как видно, он надеялся вызвать у нее досаду, чтобы при всех указать ей на место. Она отказывалась ему подыгрывать.
На глазах у нее выступили слезы злого отчаяния, не высыхавшие на протяжении получаса. Лали, поспешившая к ней на помощь, беззаботно щебетала, ничего не замечая.
– Я слышала, что завтра поутру мы выступаем. Эти индейцы пригласили нас в свое становище на том берегу реки, в Новой Испании. У них будет праздник перед охотой на бизонов. Нам повезло: когда-то господин Доминик жил у них и знает их язык. Полус слышал, что говорят другие: обычно команчи не жалуют пришельцев, но к нам у них совсем другое отношение. Нам их не следует опасаться.
– Неужели? – процедила Мариса сквозь зубы.
Лали неодобрительно хмыкнула:
– Вы сердитесь на него? Напрасно. Мужчины не любят показывать свои чувства на людях, особенно в присутствии других мужчин. А вот вечерком… – Она осеклась и в следующее мгновение вскрикнула: – Зачем вы это делаете?
Мариса с мрачным удовлетворением небрежно вывалила на землю содержимое седельных вьюков – и в следующее мгновение горько об этом пожалела. Железная рука грубо сгребла ее за волосы и заставила выпрямиться. Она вскрикнула от боли и от возмущения.
– Ах ты ведьма! Если ты что-нибудь сломала, я шкуру с тебя спущу! Или продам Бегущей Воде. Он обещает мне за тебя целый табун.
От боли на глазах у Марисы выступили слезы, но она заставила себя непокорно глянуть в серые холодные глаза. Она заметила, что Лали упорхнула, оставив ее с Домиником с глазу на глаз, но все равно не собиралась ему покоряться, как бы он с ней ни поступил.
– Кажется, ты велел мне распаковать твои вещи? Ой! Отпусти! Ах ты… Зачем тебе секстант? Я думала, мы едем за дикими лошадьми, а не шпионить!
Он чуть не сломал ей шею.
– Мне казалось, ты уже научилась не совать нос не в свои дела, – прошипел Доминик. – В каком это смысле шпионить?
Чтобы устоять на ногах, она была вынуждена вцепиться ему в плечи. От него пахло потом, лошадьми, кожей и табаком. Борясь с противоречивыми чувствами, она ответила, задыхаясь:
– Секстант применяют для составления карт. Я не такая невежда, как тебе хотелось бы.
– Ты редко бываешь такой, как мне хочется, негодница! Раз ты знаешь, что такое секстант, зачем небрежно бросать его на землю? Между прочим, составлять карты – далеко не то же самое, что шпионить. И перестань испытывать мое терпение, Мариса!
Она вскрикнула от боли, и он сразу ослабил хватку, словно одумавшись. Другая его рука легла ей на талию и прижала ее к нему.
– Иногда я спрашиваю себя, почему просто не взять и не убить тебя? Ты хоть понимаешь, до чего бесстыдно вторгаешься в мою жизнь? И нечего напоминать мне, что я сам в этом виноват. Сам знаю, что все это моя ошибка. Но мое место занял бы другой мужчина, хотя бы тот цыган с горящим взором, который называл себя твоим женихом, или Педро Ортега.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66