то были руки простолюдинов, привыкших не щадить шлюх, слоняющихся по зловонным улицам. Они и ее называли шлюхой; прочие их речи он понял не до конца.
Не вынеся терзаний Марисы, страдающей от боли и от утреннего сырого холода и тихонько стонущей, Филип навалился на нее всем телом. Он уже ничего не мог с собой поделать, даже потерял способность связно мыслить. Он лишь ощущал нахлынувшее вожделение и видел ее распростертое, привыкшее к повиновению тело, только что вызывавшее похоть у грязных простолюдинов. Он был бессилен обуздать себя. Случилось неизбежное: он впился губами в ее приоткрытый рот, упиваясь соленым привкусом слез, провел руками по груди, потом с силой развел в сторону ее трясущиеся от бессилия ноги. Она вскрикнула, едва не укусив его за губу, когда он ненароком дотронулся до места ожога; вот его рука оказалась там, где было еще влажно и липко после грязного животного. Ему не пришлось возиться со своей одеждой: эту задачу предусмотрительно облегчил насильник. Со стонами, перемежаемыми ее и его мольбами о снисхождении, он проник в нее и овладел полуголым извивающимся телом.
Глава 26
Много позже, открыв глаза, Мариса увидела незнакомые шелковые занавески. Она не сразу поняла, что лежит на кровати под балдахином и что кровать застелена нежнейшими простынями, оказывающими целебное действие на ее горящее в лихорадке тело. Ей было очень удобно, но стоило хотя бы чуть шевельнуться – и бедро стягивала повязка, под которой начинала пульсировать боль. Вместе с болью к ней возвращались страшные воспоминания…
– Тебя привез сюда Филип. Он гнал, останавливаясь только для смены лошадей, и задернул шторки на окнах кареты, чтобы никто не мог заглянуть внутрь… Уверена, что бедняга не смыкал глаз. Сейчас он ждет за дверью. Тебя долго не удавалось привести в чувство. Ты бормотала в бреду ужасные слова! Я не знала, что делать. Не могла же я позвать врача после рассказа Филипа!.. Мариса! Ты уверена, что тебе легче?
Озабоченное лицо графини де Ландри сменила физиономия Филипа. Мариса отвернулась, но он упал перед ней на колени и прижал ее холодную руку к своим губам.
– Сумеешь ли ты когда-нибудь меня простить? Пойми, я не владел собой! Я чувствовал необходимость истребить то, что сделали с тобой они, поставить собственную печать… Конечно же, мне нет прощения! Но как бы плохо ни думала обо мне ты, сам я казню себя еще безжалостнее. Все это кажется мне теперь кошмаром…
– Мне тоже, – с трудом проговорила она, недоумевая, почему ей так больно шевелиться. Вспомнив, она в ужасе зажмурилась. Она не находила сил ненавидеть Филипа, воля которого была сломлена точно так же, как ее. Ему по крайней мере хватило верности и прямодушия, чтобы не отвернуться от нее. Постепенно приходя в себя, Мариса во все больших подробностях вспоминала то, что слышала вперемежку с грубыми оскорблениями и еще более грубым надругательством над ее телом. Видимо, то был бесчеловечный способ предостеречь ее. Она с содроганием задавалась вопросом, не принадлежало ли поставленное на ее бедро клеймо тому самому Убийце, обычно оставлявшему свою метку только на умерщвленных жертвах…
Она постепенно выздоравливала. Одновременно рана на бедре превращалась в миниатюрную лилию. Ее можно было увидеть только в том случае, если она широко раздвигала ноги, но и тогда она выглядела всего лишь как багровый шрам не больше родинки. Только возлюбленный, если таковому было суждено у нее появиться, мог бы обнаружить клеймо и задуматься над его происхождением. От этой мысли Мариса зарыдала, полная стыда и ярости. Кто-то натравил на нее этих озверевших негодяев; теперь она знала, что слежка за ней не плод ее распаленного воображения. О ней либо знают все, либо всерьез подозревают – но кто эти люди? Она припомнила надутого красавчика шевалье с его предостережениями, а также остальных знакомых. Возможно, виновник ее страданий – граф ди Чиаро, разгневанный тем, что она отказалась ему повиноваться? Или противная сторона, всерьез ее заподозрившая? Попытки разобраться во всем этом сводили ее с ума; тетушка умоляла ее попытаться обо всем забыть и уверяла, что отныне ее страдания закончились навсегда. Однако Мариса не могла сладить с приступами рыданий, во время которых она корчилась, как от физической боли; отрыдав положенное, она ощутила у себя внутри ледяную пустоту, которую уже не могли пронять никакие чувства, даже страх.
Посторонним было сказано, что по дороге в Бат она простудилась. Когда ожог на бедре затянулся, она поднялась с постели и проявила интерес к нарядам, которые заранее отправила в Бат, уделила внимание прическе и драгоценностям, которые станет надевать по разным случаям.
То, что с ней в действительности стряслось, оставалось тайной, в которую был полностью посвящен только Филип и отчасти тетка. По здравом размышлении она решила, что несправедливо обвинять его за содеянное. Ведь он проявил честность, сознавшись в своей слабости и вине, и не пытался ее избегать – напротив, усердно играл роль влюбленного ухажера.
Он клялся в серьезности своих чувств, однако это более не имело значения. Он стал третьим мужчиной в ее жизни, после мужа и негодяя-ирландца со сладким голосом, однако она была вынуждена признать, что он всего лишь взял то, что она и так решила ему предложить. Герцог останется доволен. Филипу не придется объяснять, что за уродливый шрам нарушает пленительные смугло-золотистые бедра.
Пребывание в Бате было отмечено только приемами и раутами, которые она посещала в сопровождении Филипа, а также одним-единственным выходом, когда она явилась вместе с теткой вкушать целебную воду.
Одновременно с ними в Бате находился принц Уэльский, однако он был занят миссис Фитцгерберт; ходили упорные слухи, будто он тайно обвенчался с ней по католическому обряду. Все присутствовали на устроенном им званом ужине, после которого Мариса позволила Филипу проводить ее домой, так как тетушка задержалась, повстречав старого обожателя. По пути они заехали к Синклеру. Заставив себя ни о чем не думать, она разделась перед ярко полыхающим камином и отдалась ему на пушистом ярком ковре. На сей раз Филип не столкнулся с былыми трудностями.
Он привез ее домой еще до возвращения тетушки. На следующий день Мариса спала допоздна. Проснувшись, она получила от постнолицей горничной записку, переданную Филипом, в которой говорилось о срочном вызове в Корнуолл из-за резкого ухудшения здоровья дяди.
– Нам бы тоже следовало вернуться в Лондон, дорогая, – ворчливо объявила Эдме, сжимая тонкими белыми пальцами виски. – Буквально все разъезжаются: принц дал понять, что нуждается в уединении!
На сей раз путешествие совершалось не тайком, а с надежным эскортом, и часть пути, пролегавшая через злополучную пустошь Ханслоу, была преодолена в дневное время, под ярким солнцем. Прежде чем покинуть карету, графиня де Ландри, привыкшая на все взирать весьма трезво, прошептала племяннице на ухо:
– Вообрази только, дорогая! Вполне возможно, ты скоро станешь герцогиней. Представляю, как все станут кусать локти!
Смертельно уставшая Мариса отозвалась на восторженность тетки вымученной улыбкой. Даже Симмонс зевала от утомления; миссис Уиллоуби и подавно похрапывала, приоткрыв рот. Мариса не могла сейчас помышлять ни о чем ином, кроме чашки горячего шоколада и теплой постели.
По обеим сторонам массивной двери дома пылали светильники, почти в каждом окне горел свет. Это означало, что здесь уже получили ее письмо, отправленное в последнюю минуту, и успели подготовиться к ее приезду. Но зачем столько света? Едва Симмонс дернула за шнурок колокольчика, как дверь широко распахнулась. Им навстречу вышел Денверс. Вид его был высокомерен. Лишь узнав хозяйку, он спохватился:
– Миледи! Прошу прощения, мы не знали…
Миссис Уиллоуби, отчаянно зевая, поплелась следом за Марисой и горничной в ярко освещенный холл и взяла на себя смелость недовольно бросить:
– Как понимать эту иллюминацию? Вы наверняка получили наше письмо, но из этого еще не следует…
Физиономия дворецкого сделалась отсутствующей. Он повторил:
– Мы не ждали вас так рано, миледи.
Мариса, не очень хорошо соображая от усталости, готова была заключить, что угодила в чужой дом или выжила из ума. В следующую секунду до нее донесся знакомый голос: из комнаты, выходящей в холл, выбежала элегантная молодая женщина.
– Мариса, моя дорогая! Какой изумительный сюрприз! Подумать только! А мы-то думали, что ты пробудешь в Бате еще не меньше двух недель! Почему ты никому не сообщила, что приезжаешь? Ты себе не представляешь, как мы по тебе соскучились. Какая скрытность! Могла бы сказать правду по крайней мере мне. Наверное, мне следовало бы сожалеть, что ты вернулась…
У Марисы шла кругом голова. Ей казалось, что все это сон. Тем не менее до нее доносились музыка, взрывы смеха, громкие голоса. Что происходит? Почему Салли чувствует здесь себя как дома и приветствует ее словно хозяйка? Даже миссис Уиллоуби разинула от изумления рот, не говоря ни слова. Симмонс, державшая в обеих руках объемистую коробку, негодующе осведомилась у Денверса, куда подевались все лакеи.
– Боже правый! – покаянно всплеснула руками Салли, увидев, как побледнела Мариса. – Неужели ты ничего не знаешь?
Пришедший в себя Денверс щелкнул пальцами, и перед ним выросли сразу два ливрейных лакея. Все это выглядело как розыгрыш.
Апофеоз событий не заставил себя ждать. В дверях появилась высокая фигура. Постояв немного, мужчина сделал шаг вперед, взял безжизненную руку Марисы и склонился над ней, как того требовали приличия.
– Ты послала письмо? Прости, я его не получил, любовь моя. Сейчас, когда ты уже здесь, должен ли я признаваться в присутствии стольких людей, как мне тебя не хватало?
Она по-прежнему надеялась, глазам своим не веря, что утомленный рассудок играет с ней злую шутку. Не может быть! Только не Доминик! Тем не менее перед ней возвышался именно он – в ярко-красном бархатном сюртуке, с белоснежными манжетами и воротником, с булавкой из черного жемчуга на галстуке.
До Марисы доносились и другие голоса – негромкий разговор Денверса с Симмонс и миссис Уиллоуби, хихиканье Салли, откровенно забавлявшейся происходящим.
У Марисы кровь бросилась в лицо; в висках застучало; ненавистное насмешливое лицо поплыло перед глазами, как в алом тумане.
– Ты? Как ты посмел?..
Не дав ей договорить, он схватил ее за руку.
– Денверс, позаботьтесь о багаже миледи и ее спутниц. Салли, дорогая, простите мне мое временное отсутствие. Нам с женой нужно перекинуться двумя словами наедине.
Мариса в полнейшей растерянности едва дождалась, пока он уединится с ней в библиотеке и затворит дверь. Высвободившись, она крикнула:
– Как ты смеешь? Что ты делаешь в моем доме, почему распоряжаешься моими слугами и принимаешь здесь своих… своих…
Он не делал попыток снова поймать ее руку. Вместо этого он оперся о каминную полку. В отблесках камина его глаза сверкали как серебряные монеты.
– Как я посмел, мадам? Ваш дом, ваши слуги? Полагаю, вы запамятовали истинное положение вещей и ваше собственное положение в этом доме. Я виконт Стэнбери, тогда как вы… Ах да, конечно, чуть не забыл: вы моя жена. Я читаю в ваших прекрасных золотых глазах намерение наброситься на меня и искренне советую: поостерегитесь, любовь моя! Мы находимся в Англии, где законы ставят вас в подчиненное положение по отношению ко мне. – Глядя в ее округлившиеся глаза, он язвительно продолжил: – Иными словами, твой господин – я. Или ты вообразила себе нечто иное? Ты моя жена, я владею тобой, прости уж мне мою прямоту. И не только тобой самой, но и всем, чем ты владеешь или воображаешь, будто владеешь. Надеюсь, теперь все стало на свои места?
Она хранила молчание, не в силах вымолвить ни слова и пошевелиться. Он выпрямился, подошел к ней, приподнял длинным смуглым пальцем ее подбородок. Она была бледна как смерть.
– Рад, что ты научилась вести себя разумно, дорогая. Это сильно упростит наши отношения. – Он передернул плечами, словно она уже успела ему надоесть, и отвернулся, поправляя манжеты. Не глядя на нее, он произнес: – Даю тебе время привести себя в порядок после поездки и переодеться, прежде чем спуститься и принимать вместе со мной гостей.
Она сорвалась с места, словно лопнул трос, мешавший ей двигаться. Ее пальцы скрючились, как когти, готовые впиться в его ухмыляющуюся ненавистную физиономию.
– Никогда! Этому не бывать, лживый убийца! Ты решил, что я испугаюсь твоих угроз? Я разоблачу тебя перед всеми. Ты подохнешь, а потом я…
Он развернулся и без всякого усилия поймал ее за обе руки, сразу лишив способности сопротивляться.
– Вот как, мадам? Ты уже покушалась на меня, и что же? На сей раз я готов к обороне. Мы в Англии, где нет тайной полиции Фуше, к которой ты могла бы обратиться за поддержкой. Насколько я понимаю, ты поставила себя в весьма опасное положение, разыгрывая из себя шпионку.
Она пыталась бороться, но при последних его словах замерла, в ужасе уставившись в его безжалостные глаза.
– Ты! Боже, это был ты! Твоя речь и то, как грубо ты меня схватил…
Он с хриплым смехом оттолкнул ее.
– Сравниваете меня с кем-то из своих любовников, мадам? Кто-то из них повел себя с вами грубее, чем того требует ваша нежная кожа? Должен вас предупредить, я не люблю сравнений. Если вы заинтересуете меня настолько, чтобы я решил снова обратить на вас внимание, то вы ни с кем меня не спутаете. На этот раз я сделаю так, что вы запомните меня надолго.
Она по-прежнему не сводила с него расширенных глаз и шепотом твердила:
– Это был ты!
Он опять вернулся к ней и сильно тряхнул за плечи.
– Потом ты объяснишь мне, что это значит. А пока заруби себе на носу: у нас гости, и раз ты тут, изволь помогать мне их развлекать. Уверен, что за время, проведенное в Лондоне, ты успела освоить эту науку.
Мариса окаменела от усталости и потрясения. Словно заметив ее слабость и намереваясь сполна ею воспользоваться, Доминик снял руки с ее плеч и заставил ее взять его под руку, изображая сцену супружеской преданности для тех, кто мог увидеть их у лестницы.
Там он отпустил ее, насмешливо поклонился и сказал вполголоса:
– Жду тебя внизу через сорок пять минут. За это время ты успеешь освежиться после утомительной поездки и переодеться в подобающее платье. У нас сегодня важный прием, хотя я уверен, что большинство гостей привело сюда прежде всего любопытство. Я жду от тебя исполнения роли преданной жены, тем более что тебе не привыкать к лицедейству. Надеюсь, ты оправдаешь мои ожидания. Учти, – его голос посуровел, и он угрожающе стиснул ей руку, – в твоих интересах спуститься вниз. В противном случае я буду вынужден прийти за тобой сам.
У нее в голове вертелось слишком много вопросов, чтобы мыслить последовательно. Происходившее по-прежнему казалось ей дурным сном, кошмаром наяву. Тем не менее она вскарабкалась по лестнице, с трудом переставляя ноги и из последних сил цепляясь за сверкающие перила. Он здесь! Откуда он взялся, зачем? Вот, значит, чего стоят его лицемерные речи об американском подданстве и презрении к английским титулам!
Мариса ненадолго погрузилась в бронзовую ванну, заполненную ароматизированной водой с розовыми лепестками. Отклонив предложенную горничной помощь, она сама вытерлась, вернее, растерлась, да так сильно, что вся заалела от внутреннего жара.
Казалось, она погрузилась в глубокое оцепенение. Симмонс и миссис Уиллоуби многозначительно переглянулись. Обе не знали толком, как воспринимать появление в городском особняке пропавшего мужа виконтессы; он чувствовал себя здесь совершенно как дома, судя по тому, как запросто распоряжался слугами.
Мариса не обращала внимания на их недоуменный вид, однако личина безразличия скрывала напряженную работу мысли. Она дала одеть себя в золотое атласное платье с низким вырезом, поверх которого накинула прозрачную шаль, стянутую под самой грудью тремя драгоценными булавками. Пока Симмонс взбивала ей прическу, Мариса лихорадочно задавала себе вопросы: «Зачем он сюда пожаловал? Знает ли о его появлении герцог?» Ненависть к Доминику, которой она не позволяла угасать, разгорелась еще сильнее. Она уже нисколько не сомневалась, что это он заклеймил ее и подверг грубому насилию – но по какой причине? У нее были все основания его ненавидеть, но почему эта ненависть взаимна?
Она была уверена, что, как бы ни называлась затеянная им игра, он ходит по краю пропасти. Теперь она не выдаст себя. Она станет подыгрывать ему, но в один прекрасный день уничтожит, в чем уже поклялась себе. Прежде чем спуститься вниз, Мариса вручила миссис Уиллоуби запечатанное письмо, которое той надлежало срочно передать лично тете Эдме. О том, чтобы подкупить благородную даму, каким бы стесненным ни было ее положение, не могло идти и речи, однако она сделала ей щедрый подарок в виде бриллиантовых серег и намекнула на годовую ренту.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
Не вынеся терзаний Марисы, страдающей от боли и от утреннего сырого холода и тихонько стонущей, Филип навалился на нее всем телом. Он уже ничего не мог с собой поделать, даже потерял способность связно мыслить. Он лишь ощущал нахлынувшее вожделение и видел ее распростертое, привыкшее к повиновению тело, только что вызывавшее похоть у грязных простолюдинов. Он был бессилен обуздать себя. Случилось неизбежное: он впился губами в ее приоткрытый рот, упиваясь соленым привкусом слез, провел руками по груди, потом с силой развел в сторону ее трясущиеся от бессилия ноги. Она вскрикнула, едва не укусив его за губу, когда он ненароком дотронулся до места ожога; вот его рука оказалась там, где было еще влажно и липко после грязного животного. Ему не пришлось возиться со своей одеждой: эту задачу предусмотрительно облегчил насильник. Со стонами, перемежаемыми ее и его мольбами о снисхождении, он проник в нее и овладел полуголым извивающимся телом.
Глава 26
Много позже, открыв глаза, Мариса увидела незнакомые шелковые занавески. Она не сразу поняла, что лежит на кровати под балдахином и что кровать застелена нежнейшими простынями, оказывающими целебное действие на ее горящее в лихорадке тело. Ей было очень удобно, но стоило хотя бы чуть шевельнуться – и бедро стягивала повязка, под которой начинала пульсировать боль. Вместе с болью к ней возвращались страшные воспоминания…
– Тебя привез сюда Филип. Он гнал, останавливаясь только для смены лошадей, и задернул шторки на окнах кареты, чтобы никто не мог заглянуть внутрь… Уверена, что бедняга не смыкал глаз. Сейчас он ждет за дверью. Тебя долго не удавалось привести в чувство. Ты бормотала в бреду ужасные слова! Я не знала, что делать. Не могла же я позвать врача после рассказа Филипа!.. Мариса! Ты уверена, что тебе легче?
Озабоченное лицо графини де Ландри сменила физиономия Филипа. Мариса отвернулась, но он упал перед ней на колени и прижал ее холодную руку к своим губам.
– Сумеешь ли ты когда-нибудь меня простить? Пойми, я не владел собой! Я чувствовал необходимость истребить то, что сделали с тобой они, поставить собственную печать… Конечно же, мне нет прощения! Но как бы плохо ни думала обо мне ты, сам я казню себя еще безжалостнее. Все это кажется мне теперь кошмаром…
– Мне тоже, – с трудом проговорила она, недоумевая, почему ей так больно шевелиться. Вспомнив, она в ужасе зажмурилась. Она не находила сил ненавидеть Филипа, воля которого была сломлена точно так же, как ее. Ему по крайней мере хватило верности и прямодушия, чтобы не отвернуться от нее. Постепенно приходя в себя, Мариса во все больших подробностях вспоминала то, что слышала вперемежку с грубыми оскорблениями и еще более грубым надругательством над ее телом. Видимо, то был бесчеловечный способ предостеречь ее. Она с содроганием задавалась вопросом, не принадлежало ли поставленное на ее бедро клеймо тому самому Убийце, обычно оставлявшему свою метку только на умерщвленных жертвах…
Она постепенно выздоравливала. Одновременно рана на бедре превращалась в миниатюрную лилию. Ее можно было увидеть только в том случае, если она широко раздвигала ноги, но и тогда она выглядела всего лишь как багровый шрам не больше родинки. Только возлюбленный, если таковому было суждено у нее появиться, мог бы обнаружить клеймо и задуматься над его происхождением. От этой мысли Мариса зарыдала, полная стыда и ярости. Кто-то натравил на нее этих озверевших негодяев; теперь она знала, что слежка за ней не плод ее распаленного воображения. О ней либо знают все, либо всерьез подозревают – но кто эти люди? Она припомнила надутого красавчика шевалье с его предостережениями, а также остальных знакомых. Возможно, виновник ее страданий – граф ди Чиаро, разгневанный тем, что она отказалась ему повиноваться? Или противная сторона, всерьез ее заподозрившая? Попытки разобраться во всем этом сводили ее с ума; тетушка умоляла ее попытаться обо всем забыть и уверяла, что отныне ее страдания закончились навсегда. Однако Мариса не могла сладить с приступами рыданий, во время которых она корчилась, как от физической боли; отрыдав положенное, она ощутила у себя внутри ледяную пустоту, которую уже не могли пронять никакие чувства, даже страх.
Посторонним было сказано, что по дороге в Бат она простудилась. Когда ожог на бедре затянулся, она поднялась с постели и проявила интерес к нарядам, которые заранее отправила в Бат, уделила внимание прическе и драгоценностям, которые станет надевать по разным случаям.
То, что с ней в действительности стряслось, оставалось тайной, в которую был полностью посвящен только Филип и отчасти тетка. По здравом размышлении она решила, что несправедливо обвинять его за содеянное. Ведь он проявил честность, сознавшись в своей слабости и вине, и не пытался ее избегать – напротив, усердно играл роль влюбленного ухажера.
Он клялся в серьезности своих чувств, однако это более не имело значения. Он стал третьим мужчиной в ее жизни, после мужа и негодяя-ирландца со сладким голосом, однако она была вынуждена признать, что он всего лишь взял то, что она и так решила ему предложить. Герцог останется доволен. Филипу не придется объяснять, что за уродливый шрам нарушает пленительные смугло-золотистые бедра.
Пребывание в Бате было отмечено только приемами и раутами, которые она посещала в сопровождении Филипа, а также одним-единственным выходом, когда она явилась вместе с теткой вкушать целебную воду.
Одновременно с ними в Бате находился принц Уэльский, однако он был занят миссис Фитцгерберт; ходили упорные слухи, будто он тайно обвенчался с ней по католическому обряду. Все присутствовали на устроенном им званом ужине, после которого Мариса позволила Филипу проводить ее домой, так как тетушка задержалась, повстречав старого обожателя. По пути они заехали к Синклеру. Заставив себя ни о чем не думать, она разделась перед ярко полыхающим камином и отдалась ему на пушистом ярком ковре. На сей раз Филип не столкнулся с былыми трудностями.
Он привез ее домой еще до возвращения тетушки. На следующий день Мариса спала допоздна. Проснувшись, она получила от постнолицей горничной записку, переданную Филипом, в которой говорилось о срочном вызове в Корнуолл из-за резкого ухудшения здоровья дяди.
– Нам бы тоже следовало вернуться в Лондон, дорогая, – ворчливо объявила Эдме, сжимая тонкими белыми пальцами виски. – Буквально все разъезжаются: принц дал понять, что нуждается в уединении!
На сей раз путешествие совершалось не тайком, а с надежным эскортом, и часть пути, пролегавшая через злополучную пустошь Ханслоу, была преодолена в дневное время, под ярким солнцем. Прежде чем покинуть карету, графиня де Ландри, привыкшая на все взирать весьма трезво, прошептала племяннице на ухо:
– Вообрази только, дорогая! Вполне возможно, ты скоро станешь герцогиней. Представляю, как все станут кусать локти!
Смертельно уставшая Мариса отозвалась на восторженность тетки вымученной улыбкой. Даже Симмонс зевала от утомления; миссис Уиллоуби и подавно похрапывала, приоткрыв рот. Мариса не могла сейчас помышлять ни о чем ином, кроме чашки горячего шоколада и теплой постели.
По обеим сторонам массивной двери дома пылали светильники, почти в каждом окне горел свет. Это означало, что здесь уже получили ее письмо, отправленное в последнюю минуту, и успели подготовиться к ее приезду. Но зачем столько света? Едва Симмонс дернула за шнурок колокольчика, как дверь широко распахнулась. Им навстречу вышел Денверс. Вид его был высокомерен. Лишь узнав хозяйку, он спохватился:
– Миледи! Прошу прощения, мы не знали…
Миссис Уиллоуби, отчаянно зевая, поплелась следом за Марисой и горничной в ярко освещенный холл и взяла на себя смелость недовольно бросить:
– Как понимать эту иллюминацию? Вы наверняка получили наше письмо, но из этого еще не следует…
Физиономия дворецкого сделалась отсутствующей. Он повторил:
– Мы не ждали вас так рано, миледи.
Мариса, не очень хорошо соображая от усталости, готова была заключить, что угодила в чужой дом или выжила из ума. В следующую секунду до нее донесся знакомый голос: из комнаты, выходящей в холл, выбежала элегантная молодая женщина.
– Мариса, моя дорогая! Какой изумительный сюрприз! Подумать только! А мы-то думали, что ты пробудешь в Бате еще не меньше двух недель! Почему ты никому не сообщила, что приезжаешь? Ты себе не представляешь, как мы по тебе соскучились. Какая скрытность! Могла бы сказать правду по крайней мере мне. Наверное, мне следовало бы сожалеть, что ты вернулась…
У Марисы шла кругом голова. Ей казалось, что все это сон. Тем не менее до нее доносились музыка, взрывы смеха, громкие голоса. Что происходит? Почему Салли чувствует здесь себя как дома и приветствует ее словно хозяйка? Даже миссис Уиллоуби разинула от изумления рот, не говоря ни слова. Симмонс, державшая в обеих руках объемистую коробку, негодующе осведомилась у Денверса, куда подевались все лакеи.
– Боже правый! – покаянно всплеснула руками Салли, увидев, как побледнела Мариса. – Неужели ты ничего не знаешь?
Пришедший в себя Денверс щелкнул пальцами, и перед ним выросли сразу два ливрейных лакея. Все это выглядело как розыгрыш.
Апофеоз событий не заставил себя ждать. В дверях появилась высокая фигура. Постояв немного, мужчина сделал шаг вперед, взял безжизненную руку Марисы и склонился над ней, как того требовали приличия.
– Ты послала письмо? Прости, я его не получил, любовь моя. Сейчас, когда ты уже здесь, должен ли я признаваться в присутствии стольких людей, как мне тебя не хватало?
Она по-прежнему надеялась, глазам своим не веря, что утомленный рассудок играет с ней злую шутку. Не может быть! Только не Доминик! Тем не менее перед ней возвышался именно он – в ярко-красном бархатном сюртуке, с белоснежными манжетами и воротником, с булавкой из черного жемчуга на галстуке.
До Марисы доносились и другие голоса – негромкий разговор Денверса с Симмонс и миссис Уиллоуби, хихиканье Салли, откровенно забавлявшейся происходящим.
У Марисы кровь бросилась в лицо; в висках застучало; ненавистное насмешливое лицо поплыло перед глазами, как в алом тумане.
– Ты? Как ты посмел?..
Не дав ей договорить, он схватил ее за руку.
– Денверс, позаботьтесь о багаже миледи и ее спутниц. Салли, дорогая, простите мне мое временное отсутствие. Нам с женой нужно перекинуться двумя словами наедине.
Мариса в полнейшей растерянности едва дождалась, пока он уединится с ней в библиотеке и затворит дверь. Высвободившись, она крикнула:
– Как ты смеешь? Что ты делаешь в моем доме, почему распоряжаешься моими слугами и принимаешь здесь своих… своих…
Он не делал попыток снова поймать ее руку. Вместо этого он оперся о каминную полку. В отблесках камина его глаза сверкали как серебряные монеты.
– Как я посмел, мадам? Ваш дом, ваши слуги? Полагаю, вы запамятовали истинное положение вещей и ваше собственное положение в этом доме. Я виконт Стэнбери, тогда как вы… Ах да, конечно, чуть не забыл: вы моя жена. Я читаю в ваших прекрасных золотых глазах намерение наброситься на меня и искренне советую: поостерегитесь, любовь моя! Мы находимся в Англии, где законы ставят вас в подчиненное положение по отношению ко мне. – Глядя в ее округлившиеся глаза, он язвительно продолжил: – Иными словами, твой господин – я. Или ты вообразила себе нечто иное? Ты моя жена, я владею тобой, прости уж мне мою прямоту. И не только тобой самой, но и всем, чем ты владеешь или воображаешь, будто владеешь. Надеюсь, теперь все стало на свои места?
Она хранила молчание, не в силах вымолвить ни слова и пошевелиться. Он выпрямился, подошел к ней, приподнял длинным смуглым пальцем ее подбородок. Она была бледна как смерть.
– Рад, что ты научилась вести себя разумно, дорогая. Это сильно упростит наши отношения. – Он передернул плечами, словно она уже успела ему надоесть, и отвернулся, поправляя манжеты. Не глядя на нее, он произнес: – Даю тебе время привести себя в порядок после поездки и переодеться, прежде чем спуститься и принимать вместе со мной гостей.
Она сорвалась с места, словно лопнул трос, мешавший ей двигаться. Ее пальцы скрючились, как когти, готовые впиться в его ухмыляющуюся ненавистную физиономию.
– Никогда! Этому не бывать, лживый убийца! Ты решил, что я испугаюсь твоих угроз? Я разоблачу тебя перед всеми. Ты подохнешь, а потом я…
Он развернулся и без всякого усилия поймал ее за обе руки, сразу лишив способности сопротивляться.
– Вот как, мадам? Ты уже покушалась на меня, и что же? На сей раз я готов к обороне. Мы в Англии, где нет тайной полиции Фуше, к которой ты могла бы обратиться за поддержкой. Насколько я понимаю, ты поставила себя в весьма опасное положение, разыгрывая из себя шпионку.
Она пыталась бороться, но при последних его словах замерла, в ужасе уставившись в его безжалостные глаза.
– Ты! Боже, это был ты! Твоя речь и то, как грубо ты меня схватил…
Он с хриплым смехом оттолкнул ее.
– Сравниваете меня с кем-то из своих любовников, мадам? Кто-то из них повел себя с вами грубее, чем того требует ваша нежная кожа? Должен вас предупредить, я не люблю сравнений. Если вы заинтересуете меня настолько, чтобы я решил снова обратить на вас внимание, то вы ни с кем меня не спутаете. На этот раз я сделаю так, что вы запомните меня надолго.
Она по-прежнему не сводила с него расширенных глаз и шепотом твердила:
– Это был ты!
Он опять вернулся к ней и сильно тряхнул за плечи.
– Потом ты объяснишь мне, что это значит. А пока заруби себе на носу: у нас гости, и раз ты тут, изволь помогать мне их развлекать. Уверен, что за время, проведенное в Лондоне, ты успела освоить эту науку.
Мариса окаменела от усталости и потрясения. Словно заметив ее слабость и намереваясь сполна ею воспользоваться, Доминик снял руки с ее плеч и заставил ее взять его под руку, изображая сцену супружеской преданности для тех, кто мог увидеть их у лестницы.
Там он отпустил ее, насмешливо поклонился и сказал вполголоса:
– Жду тебя внизу через сорок пять минут. За это время ты успеешь освежиться после утомительной поездки и переодеться в подобающее платье. У нас сегодня важный прием, хотя я уверен, что большинство гостей привело сюда прежде всего любопытство. Я жду от тебя исполнения роли преданной жены, тем более что тебе не привыкать к лицедейству. Надеюсь, ты оправдаешь мои ожидания. Учти, – его голос посуровел, и он угрожающе стиснул ей руку, – в твоих интересах спуститься вниз. В противном случае я буду вынужден прийти за тобой сам.
У нее в голове вертелось слишком много вопросов, чтобы мыслить последовательно. Происходившее по-прежнему казалось ей дурным сном, кошмаром наяву. Тем не менее она вскарабкалась по лестнице, с трудом переставляя ноги и из последних сил цепляясь за сверкающие перила. Он здесь! Откуда он взялся, зачем? Вот, значит, чего стоят его лицемерные речи об американском подданстве и презрении к английским титулам!
Мариса ненадолго погрузилась в бронзовую ванну, заполненную ароматизированной водой с розовыми лепестками. Отклонив предложенную горничной помощь, она сама вытерлась, вернее, растерлась, да так сильно, что вся заалела от внутреннего жара.
Казалось, она погрузилась в глубокое оцепенение. Симмонс и миссис Уиллоуби многозначительно переглянулись. Обе не знали толком, как воспринимать появление в городском особняке пропавшего мужа виконтессы; он чувствовал себя здесь совершенно как дома, судя по тому, как запросто распоряжался слугами.
Мариса не обращала внимания на их недоуменный вид, однако личина безразличия скрывала напряженную работу мысли. Она дала одеть себя в золотое атласное платье с низким вырезом, поверх которого накинула прозрачную шаль, стянутую под самой грудью тремя драгоценными булавками. Пока Симмонс взбивала ей прическу, Мариса лихорадочно задавала себе вопросы: «Зачем он сюда пожаловал? Знает ли о его появлении герцог?» Ненависть к Доминику, которой она не позволяла угасать, разгорелась еще сильнее. Она уже нисколько не сомневалась, что это он заклеймил ее и подверг грубому насилию – но по какой причине? У нее были все основания его ненавидеть, но почему эта ненависть взаимна?
Она была уверена, что, как бы ни называлась затеянная им игра, он ходит по краю пропасти. Теперь она не выдаст себя. Она станет подыгрывать ему, но в один прекрасный день уничтожит, в чем уже поклялась себе. Прежде чем спуститься вниз, Мариса вручила миссис Уиллоуби запечатанное письмо, которое той надлежало срочно передать лично тете Эдме. О том, чтобы подкупить благородную даму, каким бы стесненным ни было ее положение, не могло идти и речи, однако она сделала ей щедрый подарок в виде бриллиантовых серег и намекнула на годовую ренту.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66