– А француз?..
– Полагаю, она бы предпочла остаться у него или даже сбежала бы с ним, когда он получил выкуп, если бы он не был связан по рукам и ногам женой и детьми. Но во время революции он объявился снова. До меня дошли слухи, что она прятала его, когда он был ранен и его повсюду искали. Тогда они снова принялись за старое – за свое шпионство. Но лорд Лео все это пресек, когда мальчишку схватили в компании бунтовщиков. Чтобы его спасти, она, разумеется, послушно возвратилась в Англию, а семейство распустило слух, будто она слегла с нервным расстройством.
– Получается, что тогда у нее все было в порядке с головой? Просто она…
Сообразив, что сболтнула лишнее, миссис Парсонс спохватилась, поджав тонкие губы:
– Никогда такого не говорите! Будь у нее с самого начала в порядке с головой, она бы не наделала столько глупостей! Уж эти мне ирландцы! Говорят, она была паписткой и ни капельки не переменилась, хоть и напустила на себя вид, когда подвернулась возможность выскочить замуж за лорда Лео. Не сомневаюсь, – добавила она хмуро, – что и ее сынок господин Доминик пошел по той же дорожке, раз столько лет живет в Ирландии. Уж я помню, каким он был неисправимым – настоящий дикарь! Его выставили из Итона, а когда милорд нашел для него и для мистера Филипа, своего племянника, домашнего учителя, он однажды чуть не прикончил мистера Филипа голыми руками! Мистер Филип всего-навсего дразнил его «колонистским выродком» и едва не поплатился за это жизнью – мистер Граймс и двое лакеев еле их разняли. После этого случая милорд отослал господина Доминика в Ирландию, к дяде, заявив, что видеть его больше не желает, и я его за это не виню! О нем уже много лет ни слуху ни духу, и это, доложу я вам, только к лучшему. Вряд ли он переменился; помню, я боялась находиться с ним рядом, даже когда он был еще мальчишкой. Глаза как серый лед – мороз по коже! Да еще эти черные волосы…
К удивлению своей собеседницы, миссис Ситуэлл неожиданно проговорила:
– А мне все равно жаль бедную леди. Каково это – столько лет не видеть свою родную кровинку, не знать даже, каким он вырос! Надо понимать, он был бы сейчас виконтом Стэнбери?
Миссис Парсонс нахмурилась.
– Именно! Об этом приходится только сожалеть, потому что титул по праву должен был бы принадлежать мистеру Филипу. Я слышала об этом даже от его сиятельства! Красивый, очаровательный юный джентльмен! Увидев его, вы со мной обязательно согласитесь. Только запомните – никому ни слова о том, что от меня услышали! Сами знаете, что такое семейные тайны.
– Я столько лет проработала сиделкой и чего только не наслушалась, – успокоила ее миссис Ситуэлл. – Доктор Элфинстоун потому и рекомендует меня благородным господам, что знает о моем умении держать язык за зубами.
И, устроившись в кресле поудобнее, она с вниманием воззрилась на миссис Парсонс.
Герцог Ройс тоже предавался горьким воспоминаниям, от которых каменели его по-прежнему благородные черты.
Черт возьми, похоже, мерзавка зажилась на этом свете! Как его угораздило выбрать в жены сестру Конэла, к которому он испытал бурную, но короткую страсть? Робкая, невинная Пегги с огромными удивленными глазами! Чопорная леди Маргарет, никогда не донимавшая его ни требованиями, ни вопросами! Подумать только, много лет он тешил себя мыслью, что удачно выбрал жену! Деревенская глупышка, узкобедрая и плоскогрудая, не вызывавшая у него сильного отвращения в те редкие моменты, когда ему приходилось ложиться с ней в постель…
«Женись, черт возьми! Не потерплю, чтобы наше доброе имя погубил безобразный скандал!» Таково было отцовское предупреждение, последовавшее после недоразумения с молодым слугой. Тогда он и отправился в Ирландию, сошелся там с Конэлом, а потом – с его темноволосой сестрой…
Если бы он только не поддался ей той ночью, если бы до такой степени не напился и не озлобился…
С другой стороны, нельзя было не преподать ей урок, не напомнить, кто такая она и кто он. Эта нахальная потаскушка, сидя в кровати в чем мать родила, как ни в чем не бывало прощебетала: «Но, Лео, я привыкла спать голой. Индейцы, как тебе известно, почти не пользуются одеждой…»
Вместо того чтобы осыпать его благодарностями за то, что он выкупил ее и привез назад, она только и делала, что проливала слезы и бродила по дому с распухшими глазами. Ах, как она обвела его вокруг пальца, будь она проклята во веки веков! Сколько он ни карал ее после этого, загладить ее вину не могло уже ничто.
В ту ночь, оставив ее избитой, всю в крови после неистового натиска на ее тело, он воображал, что навсегда ее запугал. Каково же было его изумление, когда по прошествии месяца она спокойно оповестила его за завтраком:
– Полагаю, вы будете счастливы узнать, милорд, что я жду ребенка. – Он приподнялся было, но она, прочтя в его взоре убийственную решимость, опередила его, произнеся с тем же воодушевлением: – Я не сумела скрыть эту чудесную новость от миссис Гордон и других дам, чьи мужья являются вашими близкими друзьями. Все они, разумеется, желают нам всего наилучшего.
Ребенок в ее чреве не был по крайней мере индейским ублюдком, однако он не благодарил судьбу, потому что это лишало его предлога просто-напросто удушить ее. Вместо полукровки она произвела на свет сероглазого темноволосого сопляка, очень похожего на нее; существовала некоторая, хоть и очень малая доля вероятности, что отцом ребенка стал все-таки он. Она же никогда, как он ни запугивал и ни унижал ее, не признавалась, что была любовницей американца, наполовину француза, даже когда тот снова появился в ее жизни.
Почему она так цепляется за свое жалкое существование? Боже, а осел-врач еще утверждал, что через несколько часов все будет кончено!
Видимо, его мольбы были наконец услышаны, о чем свидетельствовали женские вопли и беготня наверху. Впервые за весь вечер герцог улыбнулся и облегченно откинулся в бархатном кресле. Наконец-то! У него все было наготове: нужные бумаги лежали подписанные, врач должен был появиться с минуты на минуту. Если дело обернется как надо, он уже к утру возвратится в Лондон. К чему проводить в этом захолустье целую ночь в обществе покойницы и испуганно мечущейся прислуги?
– Клянусь, Лео, я не ожидал, что ты вернешься так скоро после… – Лорд Энтони Синклер, барон Лидон, не договорил и смущенно закашлялся, тяжело опуская свое грузное тело в мягкое кожаное кресло в кабинете для избранных лондонского клуба «Уайтс».
Герцог приподнял одну бровь, глядя на апоплексичное лицо лорда Энтони.
– Вот как, Тони? А я подумал было, что ты меньше других удивишься моему возвращению. – Его тон стал суше. – Неужели ты расстался с принцем-регентом только для того, чтобы выразить мне свои соболезнования?
Лорд Энтони откашлялся и поерзал в кресле.
– Черт возьми, Лео, почему ты всегда ставишь людей в дьявольски неудобное положение? По правде говоря, я почти надеялся на твой скорый приезд. Это избавляет меня от необходимости загородной поездки, хотя, конечно, на похороны я…
– Похороны, любезный мой братец, как тебе известно, тихо состоялись уже сегодня утром. Дабы предупредить все возможные расспросы, спешу сообщить, что не счел нужным на них присутствовать. Теперь, когда с этим покончено, предлагаю тебе рассеять мое недоумение и ответить, чем вызвано твое желание увидеться со мной.
– Вообще-то мне этого меньше всего хотелось! – признался лорд Энтони с внезапной искренностью. – Почему все случается так внезапно и сразу? Но, увы, кроме меня, тебе об этом никто не скажет. Сам знаешь, как тебя ценит принц Уэльский. Кроме того, ты коротко знаком с премьер-министром, графом Чатемом…
Герцог, величественно приподняв белую руку с двумя кольцами, заставил брата умолкнуть.
– Успокойся, братец! Я догадываюсь, о чем ты пытаешься мне сообщить. Насколько я понимаю, весть, с которой ты явился, относится к разряду дурных? Я уже давно понял, что любые новости лучше сообщать напрямик, без обиняков. – Он сделал паузу, чтобы втянуть в ноздри табаку из золотой табакерки, и услышал тяжелый вздох брата.
– Ты дьявольски хладнокровен, Лео, будь я проклят! Никогда тебя не понимал… Хорошо, избавь меня от своего ледяного взгляда. Перехожу прямо к сути. Речь идет о твоем… о Доминике.
На сей раз Энтони увидел подобие волнения на бесстрастном лице герцога: глаза его сверкнули странным блеском. Однако уже через секунду, приподняв одну бровь, герцог спокойно изрек:
– Вот как? Ты сильно меня удивил, Тони. Несколько месяцев назад мне стало известно, что сей молодой человек внезапно принял решение удалиться во Францию, невзирая на тамошние неспокойные события. Что дальше?
– Он здесь, в Англии! – выпалил лорд Энтони, багровея. – Точнее, в Ньюгейтской тюрьме по обвинению в измене вместе с еще пятью ирландскими бунтовщиками. Если ты ничего не предпримешь, он уже через две недели, а то и раньше, предстанет перед судом, что грозит громким скандалом.
Герцог резко захлопнул табакерку – одно это и послужило свидетельством его волнения.
– И что же? – тихо спросил он. – Известно, кто он такой? Просочились ли какие-либо слухи?
– Его бы казнили без лишних разбирательств, с предварительной публичной поркой вместе с десятком-полутора других, если бы не вмешательство некоего лорда Эдварда Фитцджеральда, сообщившего руководившему экзекуцией майору, что человек, известный как «капитан Челленджер», является на самом деле виконтом Стэнбери, наследником одного из английских герцогских титулов. Черт возьми, Лео, к чему такие свирепые взгляды? От меня ничего не зависит. К счастью, майор по фамилии Сирр вел себя исключительно разумно и деликатно. Он отправил пятерых бунтовщиков в Ньюгейт, под усиленным конвоем, разумеется. Им ни с кем не разрешается разговаривать, даже с тюремным врачом. Никаких прогулок в тюремном дворе, еду им протягивают в отверстие в двери камеры…
– Будь так добр, избавь меня от излишних подробностей, Тони, и ближе к делу. – Голос герцога по-прежнему казался невозмутимым, однако он крепко обхватил пальцами эфес шпаги, с которой никогда не расставался. – Кому, помимо тебя и принца Уэльского, а также, разумеется, этого майора в Ирландии, известно о случившемся?
Лорд Энтони, чувствуя себя школьником, получившим нагоняй, угрюмо ответил:
– Я же говорю – никому! Даже начальник тюрьмы в неведении. Их лишили связи с внешним миром, что, как тебе известно, бывает сплошь и рядом, когда речь идет об изменниках. Однако остается вопрос, черт побери: надолго ли удастся сохранить тайну? Состоится суд, результаты которого ты себе хорошо представляешь. Я известен как одно из наиболее доверенных лиц при принце-регенте, а ты, согласно слухам, весьма вероятно, можешь сменить на посту премьер-министра графа Чатема, если он решится на отставку. Пойми, Лео, тебе не следует…
– Я и не стану, брат. Но, согласись, в таком людном месте не стоит обсуждать подобные темы. Я вызову экипаж, и мы отправимся вдвоем к графу Чатему. Полагаю, он еще бодрствует. Продолжим нашу беседу на пути в Ньюгейт – оставаясь незамеченными, надеюсь!
– Значит, ты хочешь поставить в известность Чатема? Однако…
Лорд Энтони был вынужден остановиться и подождать, пока брат, поманив слугу, прикажет подать к подъезду его экипаж.
– Имея на руках разрешение, подписанное лично премьер-министром, мы, надеюсь, получим доступ к изменникам-ирландцам. А далее время покажет.
Герцог провел длинным пальцем по подбородку и задумчиво проговорил:
– Любопытно взглянуть, насколько изменился, став мужчиной, юный дикарь, каким он мне запомнился.
Сначала герцог, чье тонкое обоняние и без того было оскорблено тюремной вонью и затхлостью в камере без окна, куда он был препровожден, не сумел разглядеть знакомых черт в облике изнуренного узника в кандалах, которого наполовину внесли, наполовину впихнули в камеру, распахнув кованную железом дверь.
В неверном свете мигающего масляного фонаря его сиятельство не сразу сообразил, что существо в лохмотьях, привалившееся спиной к захлопнувшейся двери, не только сковано по рукам и ногам с такой тщательностью, что не может ни двигаться, ни стоять, рот узника был к тому же заткнут кляпом. Начальник тюрьмы, добросовестный служака, неотступно выполнял распоряжения вышестоящего начальства.
Герцог предпочел стоять, побрезговав жестким табуретом, внесенным в узилище ради его удобства. Он не спеша понюхал табак и только после этого взял рукой в перчатке чадящий фонарь.
Он не спеша пересек тесную камеру, поскрипывая подошвами сверкающих башмаков по соломе. Человек в цепях даже не шелохнулся, когда герцог резким движением высоко приподнял фонарь, едва не опалив заросшее щетиной лицо в ссадинах. Собственно, само лицо герцог почти не сумел разглядеть из-за кожаных ремешков, удерживавших во рту узника кляп.
Так ли уж исключена ошибка? Вдруг этот негодяй-бунтовщик – самозванец, пытающийся спасти свою шкуру, выдавая себя за английского виконта?
Тонкие ноздри герцога брезгливо задрожали. Узника следовало окатить ведром-другим холодной воды, прежде чем вести сюда. Внимательно разглядывая его, герцог без всякого трепета скользнул глазами по порезам и рубцам, обильно усеивавшим руки и торс. Громко и презрительно он произнес:
– Вижу, наши военные умело усмиряют смутьянов, выступающих против короны. Насколько я могу судить, тебя заставили признаться в содеянном?
Ответа не последовало. Герцог, впрочем, и не ожидал его. Узник лишь приподнял голову, и его прищуренные глаза сверкнули как серебро, отразив свет фонаря.
– Значит, это все-таки ты! Лучше бы оставался во Франции – или ты отправился туда только затем, чтобы помогать вашему безнадежному делу?
Глаза остались теми же, хотя молодой человек, которого он запомнил шестнадцатилетним, заметно подрос. Эти глаза бросали ему вызов и источали ненависть точно так же, как много лет назад, когда Доминик решительно произнес: «Настанет день, когда я вернусь и убью вас за то, что вы сделали с моей матерью и со мной».
Впрочем, пока его мать оставалась жива, а вместе с ней жила угроза мужа-герцога отправить ее в Бедлам, Доминик не осмеливался появляться в Англии.
Герцог видел, как напряглись мышцы на горле узника, пытающегося то ли заговорить, то ли выкрикнуть проклятие. А может, он собирается молить о пощаде? Если это действительно так, то всегда найдется время убрать кляп; пока же герцог намеревался кое о чем его уведомить.
– Прошлой ночью скончалась твоя мать. Жаль, что не было времени послать за тобой; к тому же я не знал, что ты уже направляешься сюда. Ты, наверное, согласишься, что это счастливое избавление.
Из-под кляпа донесся звериный рык, вызвавший у герцога улыбку.
– Ах да, я и забыл о твоей привязанности к этой бедной и несчастной женщине. Однако время, как тебе известно, многое меняет, и даже самые прочные узы постепенно ослабевают. Ты должен радоваться, что она умерла, не успев узнать о твоей участи. – Он покачал головой, по-прежнему улыбаясь. – Нет-нет, на твоем месте я бы не стал даже пытаться бросаться на посетителя. Ты ведь скован по рукам и ногам, и это лишь приведет к еще одному унижению – падению ничком к моим ногам. Припоминаю, как однажды приказал слугам воздать тебе должное за нападение на моего племянника. Боюсь, Доминик, твоя несдержанность досталась тебе от матери. Кто знает, какая участь ожидала бы тебя при такой наследственности? Ради твоего собственного блага и блага тех, кому ты способен причинить вред, мне следовало бы поместить тебя в Бедлам…
Он пристально наблюдал за малейшим движением юноши, однако первое, невольное напряжение мышц больше не повторялось; казалось, Доминик, безразлично глядя мимо герцога, вообще его не слышит.
Ройс слегка понизил голос и заговорил почти вкрадчивым тоном:
– Успокойся. Я всего лишь хотел показать, что произойдет, если ты не оставишь мне иного выхода, кроме самого крайнего. Однако если ты готов проявить благоразумие и обуздать свою животную злобу, то мы могли бы потолковать. – Он заглянул в серебристо-серые глаза, отражавшие свет фонаря, в которых ничего нельзя было прочесть, и продолжил тем же размеренным, примирительным тоном: – Ты, наверное, можешь кивать? Если ты желаешь, чтобы я удалил твой кляп под обещание не расстраивать меня своими вспышками дерзости, то я так и поступлю. Как видишь, я готов проявить благоразумие. Тебе остается только покивать.
Минута проходила за минутой; казалось, Доминик решил не уступать, и герцог уже обдумывал иные методы воздействия. Его лицо, впрочем, оставалось непроницаемым. Наконец он уловил взглядом едва различимый кивок и заставил себя улыбнуться еще раз:
– Вот видишь! Все не так уж сложно. Давненько мы с тобой не разговаривали. Поверь, наша беседа состоялась бы гораздо раньше, проведай я, что дядя Конэл предоставил тебе полную свободу и позволил якшаться с отребьем, именующим себя «Объединенными ирландцами».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66