Но она пришла. Через пару дней в город стали поступать запасы продовольствия и медикаментов. Баллер не обманул их ожиданий. И когда на третий день он пышно въехал в город, Ледисмит уже нельзя было узнать, настолько он изменился за эти дни.
Генерал Баллер въехал в город последним, и весь город высыпал на улицы, чтобы приветствовать своего благородного освободителя. Тут-то и началось настоящее ликование. Казалось, люди забыли, что освобождение города заняло более трех месяцев и унесло с собой тысячи человеческих жизней.
Местный гарнизон в полном составе выстроился на главной улице, по которой должна была пройти армия Баллера. И хотя униформы солдат и офицеров были порваны, а у некоторых на ногах даже не было ботинок и лица были желтыми от недавно перенесенной лихорадки, они стояли, вытянувшись по струнке, как гвардейцы на традиционном параде в день рождения королевы.
Солнце сверкало на шлемах солдат, выстроившихся по обеим сторонам дороги. Оркестр был наготове: инструменты сверкали на солнце, готовые играть изо всех своих сил в честь товарищей по оружию, которые прорвались сквозь осаду врага, чтобы спасти город от гибели.
Горожане, которые все еще никак не могли привыкнуть к жизни в настоящих домах после того, как им приходилось прятаться от обстрелов в норах на берегу реки, собрались поглазеть на процессию, поднимая детей на плечи со словами: «Смотрите, это дядя Баллер, который привез нам столько вкусных вещей». У многих детей из-за непривычного обилия продуктов уже начались проблемы с пищеварением.
Женщины плакали, не скрывая слез радости, мужчины прятали слезы радости, как бы ненароком утираясь платками, а военные ледисмитского гарнизона не отрывали глаз от кавалеристов, втайне завидуя их бравому виду.
Несмотря на протесты тети Пэн, Джудит все же пошла посмотреть на парад. Она ждала этого момента так долго! И даже приступ лихорадки, который свалил ее на несколько дней в постель, не смог удержать ее дома.
Нейл тоже принимал участие в параде, но он нашел для нее место под навесом в тени, прежде чем парад начался, и, устроив ее поудобнее, пошел к своим товарищам по гарнизону. Он также был против ее присутствия здесь, но она догадывалась, что он понимал, почему она ни за что не хочет остаться дома в этот день.
Послышалась дробь большого барабана, протрубили горны, и по пыльной мостовой зашагали первые ряды освободителей, встреченные рукоплесканиями и радостными возгласами толпы.
Вслед за ними потянулись другие отряды: они шли и шли – бесконечные ряды молодцеватых, в аккуратной форме мужчин, мерно печатающих шаг, с едва заметным выражением превосходства на лицах. Ружья болтались у них за плечами. Они шли – полк за полком – и все они были овеяны прежней славой, воспоминания о которой вставали в памяти, когда люди узнавали название очередного полка. И ледисмитский гарнизон салютовал каждому из них. Пыль поднялась столбом, и в этой пыли их появление казалось миражом, столько раз обманывавшим их в прошлом. Но Джудит, прижав носовой платок к губам, стояла неподвижно, высматривая кавалериста со значком Даунширского полка на шлеме.
Несмотря на то что она пришла сюда по личным соображениям, пока она стояла, всматриваясь в проходящие мимо нее части, ее сердце наполнялось гордостью за свою страну, за ее славную армию, за благородных офицеров Ее Величества. Они казались ей воплощением силы и непоколебимой солидарности, и слезы гордости за них застилали ей глаза.
Вот колонна и вошла на площадь. Одним из последних на площадь въехал сам генерал Баллер, который должен был принимать смотр вверенных ему частей. Он подъехал к генералу Уайту, восседавшему на коне в ожидании генерала-освободителя. Оба генерала съехались поближе и пожали друг другу руки. Штабной офицер скомандовал троекратное «ура» в честь сэра Рэдверса Баллера. В воздух взлетели подброшенные вверх шлемы: Ура! Ура! Ура! Ледисмит официально объявлен освобожденным.
Толпа стала понемногу рассеиваться, но Джудит оставалась на своем месте. Она все еще надеялась увидеть его. Она уговаривала себя, что за поднявшейся пылью могла и не заметить, не разглядеть его лица, тем более что приветственно машущая руками толпа иногда совершенно закрывала от нее движущуюся колонну. И все-таки она еще надеялась.
Ведь парад еще не закончился: марширующие колонны все тянулись одна за другой, проходя мимо того места, где она сидела.
Как только основная часть парада закончилась, Нейл распустил свою роту и подошел к тому месту, где он оставил Джудит. Он предложил ей опереться на его руку. Она взяла его под руку, и они пошли по улице, которая только несколько минут назад была заполнена воинами-освободителями.
Она внезапно почувствовала слабость в ногах, и день для нее неожиданно померк, как будто она очутилась зимой в Англии.
Вокруг толпились люди, старающиеся увидеть каждое мгновение этого знаменательного дня. Джудит пересекла запруженную народом улицу, Нейл вышагивал рядом с ней. И вдруг она краем уха услышала, как какой-то солдат негромко произнес:
– Ба! Уж не старина ли Рассел въезжает со своими фургонами? Ничего себе, парни, – да у него, видно, десять жизней, не меньше!
Сердце замерло в груди у Джудит, но она никак не могла заставить себя повернуться и посмотреть в ту сторону, куда указывал солдат. Нейл сделал это за нее.
– Да, они правы, – выдохнул он, спустя мгновение. – Это он.
Крепко сжав его руку, Джудит обернулась и посмотрела в ту сторону, куда только что показывал старый солдат. И она увидела его.
Алекс помахал рукой тем, кто оставался в повозке, и направился, ведя свою лошадь на поводу, к своей роте. Он с улыбкой выслушивал их приветствия, шутливо предупреждая, что теперь с его возвращением им придется подтянуться, потому что он не позволит распускаться. И тут, обернувшись, он заметил Нейла.
С появлением Алекса Джудит почувствовала, как многомесячная усталость и тревога уходят от нее. Она забыла про все на свете – про свое старое изношенное платье, про бледное лицо со впалыми щеками, про исхудавшие руки. Она забыла про волосы, которые потускнели и спутались, про плечи, которые были опущены, как у старухи, про бескровные запекшиеся губы.
Ей показалось, что она в Холлворте, где когда-то он с вызовом смотрел на нее из-под своих густых ресниц тем взглядом, которому она не могла противиться.
Алекс с трудом слез с коня – было заметно, что одна нога у него не сгибается, и тепло пожал руку Нейла со словами о том, что рад вернуться в свой родной полк.
Джудит не отрываясь смотрела на него. Сердце ее билось так сильно, что его стук отдавался в ушах.
Его потемневшее от загара лицо приняло какое-то незнакомое для Джудит выражение, которого она никогда не видела у него прежде. Его зеленые глаза глубоко запали, и хотя они и светились сейчас радостью, казалось, что им была открыта какая-то ужасная тайна.
Его голос стал мягче. Джудит обратила внимание на то, что в нем сейчас не было и тени той насмешливости, с которой он раньше держался.
Она так долго жила в разлуке с ним, они так много наговорили раньше друг другу в порыве гнева! Но она снова поняла, что в ее жизни никогда не было и не будет мужчины, который бы значил для нее так много, как этот человек, стоящий перед ней.
Он закончил начатую фразу и слегка повернулся в ту сторону, где стояла она. Его взгляд упал на нее, и он вежливо поклонился.
– Привет, Алекс, – тихо произнесла она.
Он, казалось, удивился, потом его взгляд стал пристальнее.
– Мисс Берли была больна, – неуклюже пояснил Нейл.
Изумление, смешанное с ужасом, отразилось на лице Алекса.
– Джудит! Это ты?! – воскликнул он, поднося руки к лицу. – Боже мой! Неужели же ты прошла через все это? А я-то думал, что ты – в Англии…
– А я думала, что ты…
Улица, люди на ней, лошади – все поплыло у нее перед глазами, а затем наступила темнота. Алекс успел подхватить Джудит перед тем, как она стала валиться на мостовую.
В тот день на всем, что окружало ферму Майбургов, лежал отблеск величественной красоты осени. Хетта остановилась, зачарованная видом полей, на которых уже созрел урожай.
Далеко вокруг простиралась их земля – дышащая миром и изобилием. Несмотря на дожди, повредившие молодые побеги, урожай был неплохим. Бог посылал им солнце вместе с бурями, – сочетание, делавшее Африку такой ужасной и в то же время такой привлекательной.
Она потянулась, выгнувшись дугой, закинув руки за спину – тоненькая фигурка на фоне широкого кукурузного поля. Этот мир принадлежал ей. Вокруг нее были лишь синее небо да золотящиеся под солнцем поля, пустынные до самого горизонта, лишь их дом и хозяйственные постройки – вот и все жилье на много миль вокруг, да лениво пасущийся скот…
В такие ясные дни, как этот, можно было увидеть фиолетовый дым над Ландердорпом, и она сейчас смотрела в ту сторону, отводя рукой со лба пряди волос, которые трепал ветер.
Он обещал прийти за ней, когда закончится война. Как ей теперь жить? Прошел почти год с того дня, когда она, сидя в своем фургоне, впервые увидела это сильное, чистое лицо и поймала выражение восхищения перед ней в его печальных глазах. Другая женщина была бы рада любому мужчине, лишь бы он оказался крепким хозяином, способным обеспечить свою жену, дать ей хороший дом и возможность воспитывать детей, цепляющихся за ее юбку. А она была похожа на свою мать. И только один человек на свете был ей нужен, а без него ее существование в этом мире было лишено всякого смысла.
В том году она поняла, что Алекс становится счастливее и сильнее рядом с ней. Она увидела, на что был похож тот мир, из которого он пришел, когда появилась та английская барышня, чтобы отнять его у нее.
Ее послали разведать, что с ним сделали ее соплеменники… Но больше всего ее мучило то, что она не могла пустить его в свой дом и вынуждена была позволить ему уйти в дикую безлюдную степь без всего того, что жизненно необходимо человеку в вельде. Она не могла забыть всего того, что происходило между ними.
Алекс был молодым и очень сильным, он был нежен с ней, и он любил ее страну, Южную Африку. Он был добрым, богобоязненным человеком, он любил и уважал ее. Такой человек мог бы стать ей прекрасным мужем и отцом ее детей. Упа и Франц были бы горды тем, что такой человек вошел в их семью; соседи уважали бы его и удивлялись: как этой маленькой Хетте Майбург удалось отхватить такого видного молодого человека…
Но он был чужим в ее мире, он был чужаком, и все остальное–не в счет. Достаточно было им просто взглянуть на его форму, услышать звук его голоса, и они убили бы его – застрелили бы у нее на глазах, даже если бы она закричала, что любит его. И это несмотря на то, что у него была такая же прекрасная душа, как и у многих из них. Почему ненависть так слепа?
Там, вдали, среди холмов, подернутых голубой дымкой, виднелся Чертов Прыжок. Она вспомнила, как однажды он поскакал на лошади ей навстречу, радостно улыбаясь. Потом она видела его там же грустным и подавленным. Что произошло между этими двумя встречами?
Хетта посмотрела на спелую кукурузу, которую она срезала. Стебли поднялись, плоды пожелтели и созрели, все в природе свидетельствовало о том, что время идет своим чередом.
В ее доме и на ее земле все было по-прежнему. Тишину нарушали лишь привычные сельскому жителю звуки: мычанье коровы, звяканье ведра, ритмический звук, похожий на свист, при косьбе, да шумная болтовня чернокожих.
Небо было таким чистым, грозы такими редкими, звезды так ярко сияли на призрачном ночном небе над вельдом, что, казалось, такого прекрасного времени еще не было.
Все, что она знала о событиях на войне, сводилось к внезапному прибытию команды из Ландердорпа и столь же внезапному ее отъезду. Они рассказывали о том, что люди погибают сотнями, о том, что женщины с детьми голодают в Ледисмите. Они говорили о пушках и снарядах, но главным образом о противнике. Они весело смеялись над англичанами и уверяли сами себя, что скоро избавятся от завоевателей.
Она медленно обернулась и окинула взглядом горизонт. С тех пор как ей исполнилось десять лет, она постоянно жила в этом доме с Упой.
Дом мало изменился с тех пор. Они возделывали землю и разводили скот. Они жили по законам Святого Писания так, как веками жили их предки. Разве они не были свободны? Разве кто-нибудь мог запретить им делать то, что они делали всю свою жизнь?
Она подумала о неграх. Им пришлось испытать неволю, у них отняли свободу. Затем она вспомнила скотный двор в Ландердорпе и людей в загонах для скота–белых людей. Что же это за война… и зачем она? Никто не мог ответить ей на этот вопрос, никто – даже Алекс.
Прошло уже четыре месяца с того дня, как она вошла в свой сарай и там обнаружила его.
Она ясно помнила, как в отсвете фонаря увидела его высокую фигуру, потемневшую от дождя гимнастерку, небритый подбородок, который придавал ему сходство с бурами. Боль от воспоминаний внезапно пронзила все ее существо, пронзила так, что она ощутила слабость во всем теле. Ее взгляд упал на стерню у ног. Срезанные стебли показались ей живыми существами, подрезанными в самом расцвете своей красоты. Символом. Внезапно она поняла, как она одинока. Одна на всем белом свете. Отчаяние, охватившее ее, было так ужасно, что она упала на колени, чувствуя, как покрывается холодной и липкой испариной.
– Алекс! – тихо позвала она его, прикрывая рот ладонью–Алекс!
Стерня больно резала колени, но она не замечала этого, целиком поглощенная своим чувством. Она протянула руки и, обхватив целую охапку высоких несрезанных стеблей кукурузы, прижала их к своей груди, так что их кивающие головы ласково коснулись ее лица и волос. Это напомнило ей нежное прикосновение его рук. Она вздохнула при этом воспоминании и медленно протянула руки, чтобы захватить еще больше стеблей. Такая охапка уже не была столь податливой. Хетта нетерпеливо притянула ее к себе.
Так она обняла его, когда он в припадке ревности гневно обрушил на нее свои упреки после того, как увидел ее с Питом. И она вспомнила сейчас радость, которая охватила ее тогда. Она запрокинула голову и шея ее затрепетала при воспоминании о его поцелуях. Не в силах вынести чувств, которые захлестнули ее, она выпустила стебли кукурузы из рук и опустилась на землю, опрокинувшись на спину с мучительным вздохом от мысли, что ничего этого больше не будет никогда.
Да, Пит был прав; огонь, горевший в ней, пожирал ее изнутри и что-то нашептывал ей о чистом и всепоглощающем восторге. Но это Алекс зажег его.
С тихим стоном Хетта заметалась из стороны в сторону, ища руками что-то у себя над головой, пока с цепкостью безумной не ухватилась за стебли кукурузы.
Солнце палило нещадно, осушая слезы, текшие по ее вискам, а огонь, бушевавший у нее в груди, жег немилосердно.
Но ее мольба была обращена не к Богу, а к человеку, который покорил ее сердце, но никогда не обладал ею.
Она долго лежала так, мучаясь от охватившего ее всю, как тисками, желания, так знакомого всем тем, кто любил и терял любимого. Постепенно, по мере того как солнце опускалось все ниже, она становилась спокойнее.
Сумерки наступали рано и теперь они принесли с собой осенний холодок, но она чувствовала такую опустошенность и слабость, что не могла заняться работой в поле, чтобы согреться.
Солнце уже опустилось за горизонт, и в прозрачном свете сумерек очертания предметов приобрели отчетливость, позволяющую видеть далеко-далеко, до самого горизонта. И тут она заметила всадника, приближавшегося к ней по дороге, ведущей с юга… с юга, где был расположен Ледисмит.
Он приближался медленно, устало, как-то неуверенно, и ее охватила дрожь.
«Я вернусь за тобой», – вспомнила она его слова.
Неужели он выжил там, после всего что случилось… что он спасся на том велосипеде и с тем ничтожным запасом мяса, которое она дала ему, завернув в тряпицу? Неужели Бог помог ему, в то время как ему грозила неминуемая гибель? Неужели Бог вернул его ей?
Она бросилась бежать через поле, раздвигая высокую кукурузу на своем пути.
– Алекс! – шептала она, не сводя глаз с далекой фигуры, все убыстряя и убыстряя свой бег.
Все быстрее и быстрее несли ее ноги, она бежала широкими прыжками через море кукурузы. Желание вновь вспыхнуло в ней, когда она бежала к дому, высоко подобрав юбку, задыхаясь от рыданий и радостного смеха. Свежий ветер бил ей в лицо, спутывал волосы. Она откинула голову назад, упиваясь этим ветром.
Мимо дома, по вымощенному булыжником двору несли ее ноги – куры с кудахтаньем бросились врассыпную, когда она как ветер влетела во двор, – но она уже выбежала со двора на дорогу, неровную и затвердевшую под лучами солнца. Перепрыгивая через колдобины и неровности почвы, она неслась навстречу ему, пока с небольшого пригорка не увидела яснее того, кто ехал навстречу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55