Возможно, это объясняется тем, что Филиппу хотелось бы, чтобы ее кондитерская оказалась за несколько тысяч миль отсюда, подумала Мария. Тем не менее она не удивилась, увидев сквозь окошко у двери, что он спускается по лестнице. Он, несомненно, хотел защитить от нее своего брата. Но хорошо хотя бы то, что он убедится в ее полной невиновности. В том, что она выполняет свою часть условий сделки.
Лоренс вошел в кухню, но Филипп остановился, едва переступив порог. Как и брат, он был в черном вечернем костюме. Положив цилиндр на сгиб руки, он отвесил ей официальный поклон.
– Добрый вечер, мисс Мартингейл, – произнес он и закрыл за собой дверь.
Подражая ему, она присела в столь же официальном реверансе, потом, склонив набок голову, спросила:
– Опера неприятно подействовала на вас, милорд?
– Вовсе нет. Почему вы спрашиваете? – удивился он.
– У вас очень мрачное выражение лица, поэтому я подумала, что вам было мучительно слушать оперу. – Она усмехнулась. – Или, может быть, это вызвано тем, что вы спустились сюда? Вы выглядите так, как будто пришли на прием к зубному врачу.
Лоренс рассмеялся и пересек кухню, остановившись по другую сторону рабочего стола.
– Не обижайся, Мария. Ты ведь знаешь, как он относится ко всем этим правилам приличия. Он не хотел, чтобы мы сюда спускались. Сказал, что неприлично заходить к тебе в столь поздний час.
Переминаясь с ноги на ногу, Филипп глядел в потолок, как будто ему хотелось оказаться сейчас где угодно, только не здесь.
– Уже за полночь, Лоренс. Для визитов время неподходящее.
– Зачем нам соблюдать все эти церемонии с Марией? – сказал Лоренс, оглянувшись на него через плечо.
– Но это респектабельный район, – сказал в ответ Филипп. – Мисс Мартингейл – незамужняя женщина. Наше присутствие здесь может повредить ее репутации.
– Я об этом не подумал, – сказал Лоренс и обратился к ней: – Ты хочешь, чтобы мы ушли?
– Конечно, нет, – заявила она, радуясь тому, что можно бросить вызов консервативным понятиям Филиппа. – Шторы на окнах не задернуты, окна широко раскрыты. Любой прохожий может нас видеть и услышать наш разговор. Вы не пробирались сюда тайком.
– Можешь говорить что хочешь, – заявил Филипп, – но факт остается фактом: нам с братом не следует находиться здесь.
– Не будьте таким педантом, милорд. Мы знаем друг друга почти всю жизнь. Глупо теперь беспокоиться о точном соблюдении правил этикета, не так ли? – Она с вызывающим видом улыбнулась Филиппу. – Мне, например, кажется значительно более серьезным проступком избегать старых друзей или, еще того хуже, делать вид, что они не существуют.
Ее удар попал в цель. Он застыл в напряжении.
– Правильно! Правильно! – воскликнул Лоренс, не дав брату возможности сказать что-либо в ответ.
– Все эти понятия о том, что неженатые мужчины и незамужние женщины ни при каких обстоятельствах не должны встречаться без присмотра дуэньи, безнадежно устарели. Женщинам вроде меня, которым приходится зарабатывать средства существования и которые занялись бизнесом, не до защиты репутации. О таких тонкостях могут заботиться только леди.
– Извините меня за то, что я безнадежно старомоден, – саркастически заметил Филипп. – Но кроме социальных последствий, следовало бы еще учитывать ваше настроение.
Она удивилась такому неожиданному повороту разговора:
– Мое настроение?
– Мы видели через окно, как вы стояли, уперев в бока руки с явно сердитым выражением лица. Я сказал брату, что было бы разумнее не попадаться в такой момент вам под руку.
Та-ак. Значит, в дополнение к тому, что она соблазнительница, она еще и мегера. Мария открыла рот, чтобы сказать о нем что-нибудь такое же лестное, но в этот момент снова заговорил Лоренс:
– Ты действительно выглядела сердитой.
– Правда? – Она жестом указала на плоские, как лепешка, бисквитные коржи на столе. – Кулинарное фиаско.
Он с сомнением взглянул на пирожное:
– А что это такое?
Она вздохнула:
– Предполагалось, что это будут бисквитные пирожные.
– Для бисквитных они выглядят несколько плоскими, не так ли?
– Мисс Мартингейл, несомненно, очень ценит твои замечания, Лоренс, – сказал Филипп, но Лоренс даже не заметил язвительного тона брата.
– Что с ними случилось? Почему они такие плоские? – спросил он ее.
– Это третья духовка, – сказала она, махнув рукой в сторону плит, расположенных у нее за спиной. – Она непредсказуема, как погода.
– Значит, ее следует заменить. Брат поговорит об этом с мистером Гейнсборо. Ведь ты поговоришь, Филипп?
Замена своенравной духовки не входила в обязанности владельца арендуемых помещений, и Марии не хотелось быть чем-то обязанной Филиппу. Поэтому она поспешила сказать:
– Нет, благодарю вас, в этом нет необходимости. У каждой духовки свои причуды. К ней нужно просто привыкнуть.
– Ладно. Но если она будет продолжать причинять тебе беспокойство, ты, надеюсь, сообщишь об этом одному из нас. – Он окинул взглядом помещение. – Получилась весьма неплохая кухня, не так ли? Очень современная. Фионе она понравилась бы. А ты как думаешь, Филипп?
– А как же иначе? Ведь она строилась по ее проекту.
– Фиона? – Мария перевела взгляд с Лоренса на его брата и обратно. – Вы говорите о вашей тетушке Фионе.
Лоренс кивнул:
– Она собиралась открыть здесь чайный магазин. Нечто вроде кафе-кондитерских «Эй-би-си», но только более изысканную, более приемлемую для леди.
– Как чайные магазины мисс Крэнстон в Глазго? – спросила она. – Насколько я понимаю, они в большой моде. В Лондоне ничего подобного нет. Почему она отказалась от своего плана?
Лоренс рассмеялся:
– За несколько недель до открытия чайного магазина она познакомилась с лордом Истлендом. Он наш посол в Египте или в каком-то другом месте. Эти милые старые дурни безумно влюбились друг в друга, но ему надо было через неделю возвращаться в Каир, причем отложить отъезд было невозможно, поэтому они… они решили…
– Они решили заключить брак без соблюдения формальностей, так сказать, «с побегом», – закончил за него Филипп.
– Что? – расхохоталась Мария. – Ваша тетушка сбежала с послом?
– Свадьбы «с побегом» время от времени случаются в нашей семье, – холодно сказал Филипп, и Лоренс сразу же перестал веселиться по этому поводу.
– Если ты не возражаешь, Мария, я бы, пожалуй, взглянул на остальные помещения, – сказал покрасневший Лоренс.
– Пожалуйста, – сказала она, указав жестом в сторону судомойни.
Оставив плащ и цилиндр на конторке возле двери, Лоренс отправился посмотреть комнаты за кухней.
Мария взглянула на Филиппа, который не сдвинулся со своего места возле двери.
– Ты ведь стоишь не у ворот ада, – чуть насмешливо сказала она. – Входи, ничего с тобой не случится. Я все-таки не дьявол.
– Ты в этом уверена? – пробормотал он, пересек комнату и остановился на том месте, где только что стоял его брат. – Ты не раз давала мне повод усомниться в этом.
– Чего вы боитесь, милорд? – спросила она. – Как я уже сказала, это не ад. Никаких злых козней против твоего брата я не затеваю, у меня нет намерения ввести его во грех, искусив деликатесами с моей кухни.
Он кивком головы указал на бисквитные пирожные:
– Этими, пожалуй, не соблазнишь. Но ведь есть другие способы.
Она вдруг насторожилась. В его голосе ей почудилась мягкая нотка, которая ее удивила, потому что она никогда прежде ее не замечала. Но возможно, это ей только показалось. В его взгляде никакой нежности не было. В его синих глубинах было предостережение, гнев и что-то еще, чего она не могла распознать. Она отвела взгляд в сторону.
– Ты говоришь глупости, – насмешливо сказала она. – Не понимаю, почему ты упорно продолжаешь обвинять меня в том, что произошло много лет назад? – Она наклонилась и выбросила испорченные бисквиты в мусорное ведро. – Я не собиралась похищать твоего брата и под дулом пистолета тащить его в Гретна-Грин.
За дверью послышались шаги что-то насвистывавшего Лоренса, и они прервали дальнейшее обсуждение этого вопроса.
– Если ты закончил обследование, Лоренс, идем домой. Уже очень поздно, – сказал Филипп и повернулся, собираясь уходить.
– Зачем торопиться? – сказала она, и, услышав ее бодрый голосок, он остановился. – Мне еще нужно навести здесь порядок, так что я еще по крайней мере полчаса пробуду здесь. Не хотите ли чашечку чая? – Не дожидаясь ответа, она подошла к ближайшему шкафу и достала чайник.
– Совсем как в старые времена, а? – сказал Лоренс старшему брату, пока Мария наполняла чайник горячей водой из бойлера и заваривала чай. – Помнишь, когда мы были мальчишками, мы никогда не хотели пить чай в детской? И всегда настаивали на том, чтобы пить чай в кухне? Старого Сандерса это доводило до белого каления. «Джентльмены не пьют чай в кухне, словно мальчишки-рассыльные!» – говорил он. Помнишь?
– Помню, – резко ответил Филипп.
Она поставила на поднос чашки, блюдца, сахарницу, принесла с ледника молоко.
– Я тоже помню эти дни, – сказала она, возвращаясь к рабочему столу. – Вы оба всегда хотели сидеть в углу кухни у кладовой, – продолжала она, наливая чай всем троим.
– Конечно, это для того, чтобы быть поближе к тебе, – сказал Лоренс с улыбкой и, взяв серебряные щипцы, добавил в свою чашку несколько кусочков сахара. – За тем столом в углу ты всегда раскатывала тесто или делала пончики, помогая отцу. Насколько я помню, на тебе был надет такой же, как сейчас, белый фартук, и на голове у тебя был повязан такой же платочек, прикрывающий волосы. И у тебя всегда нас ждали пирожные.
– Правильно. Песочные для тебя и шоколадные для Филиппа. Ежедневно свежие. – Она рассмеялась, наслаждаясь теплом воспоминаний о тех днях. – Даже не верится, что ты тоже это помнишь.
– Конечно, помню. Те дни были… – Лоренс замолчал, и улыбка исчезла с его лица. Он взглянул на брата, снова перевел взгляд на нее. Потом он поднес ко рту чашку, глядя поверх ее краешка на Марию. – Это были самые счастливые дни моей жизни.
– Моей тоже, – произнесла она.
– И жизни Филиппа тоже, хотя он никогда не признается в этом, – подмигнув, сказал ей Лоренс.
– Напротив, – мягко возразил Филипп и сделал глоток чаю. – Это были счастливые дни для всех нас.
– А потом мы все должны были отправиться в школу, – сказал Лоренс и, отставив чашку, положил на стол локти. – Помнишь, когда ты узнала, что твой отец отправляет тебя в школу-интернат в Париже?
– Разве такое можно забыть? Отец настаивал на этом, говорил, что все годы экономил деньги для этой цели. Но как мне не хотелось уезжать!
– Я это помню. Ты тогда так расстроилась, что отказалась изучать французский язык. Чтобы заставить тебя учить язык, Филипп настоял на том, чтобы мы до конца лета разговаривали только по-французски. Ты тогда просто рассвирепела. Ты так рассердилась на него, что поклялась никогда больше не готовить ему шоколадных пирожных.
Она взглянула на Филиппа и заметила, что он за ней наблюдает. Судя по всему, он получал удовольствие от этих воспоминаний, но о чем еще он думал, было трудно сказать. Мысли Филиппа всегда было трудно прочесть.
– Я это помню, – сказала она, переключая внимание на Лоренса. – А он сказал мне в ответ, видимо, что-то очень злое, хотя я не поняла, потому что он сказал это по-французски. А к тому времени, как я выучила французский, я не смогла вспомнить, что он сказал.
– C’est pour le mieux, – почти шепотом произнес Филипп, потом поставил чашку и отошел от стола.
– Это к лучшему, так? – задумалась она, глядя ему в спину. – Наверное, так оно и было, хотя мне не хочется в этом признаваться. – Она усмехнулась. – Как это похоже на тебя, Филипп. Ты всегда знаешь, что лучше для каждого.
Он повернул голову, как будто хотел ответить, но передумал. Остановившись возле окна у двери, он наклонил голову и стал смотреть на освещенный светом газового фонаря тротуар наверху, как будто ему не терпелось уйти.
– Таков уж наш Филипп, – сказал, соглашаясь с ней, Лоренс. – Но знаешь ли, он обычно бывает прав. Вот что бесит больше всего.
«Нет, больше всего бесит то, что он вмешивается в дела каждого», – хотелось ей сказать, но она придержала язык.
– У меня как раз имеется несколько свеженьких песочных пирожных, – сказала она вместо этого. – Не хочешь ли попробовать?
– Великолепная идея! Я проголодался.
– Ты не можешь проголодаться, Лоренс, – сказал через плечо Филипп. – Тем более после обильного ужина в «Савое».
– Но я соскучился по песочным пирожным Марии, – ответил младший брат. – Я не пробовал их с детства. – Сделав вид, что обижен, он напомнил Марии, что, вернувшись из своей школы-интерната, она больше их не готовила.
– Я не виновата в этом, – сказала она, отправляясь в кладовку за любимым лакомством Лоренса. – Виноват отец.
Вместе с двумя песочными пирожными она принесла одно шоколадное для Филиппа, хотя сомневалась, что он будет его есть.
– Папа заявил, что я теперь стала леди, и больше не разрешал мне работать в кухне.
– Когда ты вернулась домой, ты была настоящей маленькой леди, – согласился Лоренс. – Хорошенькая, как картинка, и вся в кружевах и ленточках. Мы с Филиппом с трудом тебя узнали. – Он фыркнул. – А помнишь, как ты однажды потеряла ленточку для волос?
– Помню. Она принадлежала маме, и папа дал мне ее в то лето, когда я приехала домой из Франции. Лента была алая, и на ней были вышиты белые маргаритки.
– Когда она потерялась, ты ужасно расстроилась. Нечего было делать, нам пришлось перевернуть вверх дном весь дом, разыскивая ее. – Он взял пирожное и повернулся к брату: – Ты тоже помнишь это, Филипп?
– Нет, – ответил он, не поворачиваясь. – Боюсь, что не помню.
– Наверное, не помнишь, потому что, как только Мария начала плакать, ты куда-то исчез. Это я с ней целыми часами прочесывал дом в поисках той проклятой штуковины. Мы ее так и не нашли. – Откусив сразу половину пирожного, он аж застонал от удовольствия. – Пропади все пропадом, Мария, ты по-прежнему делаешь лучшие пирожные в мире. Потрясающе вкусно!
– Спасибо, Лоренс, – сказала она и взглянула на его брата. – У меня есть также одно шоколадное, Филипп. Не хочешь ли?
Он расправил плечи и повернулся:
– Спасибо, мисс Мартингейл. Вы очень добры, но я уже поужинал. А теперь я и впрямь должен настоять на том, чтобы мы с братом откланялись. Не хочу, чтобы наше присутствие здесь дало пищу нежелательным толкам. Я уверен, что Лоренс тоже этого не хочет, – добавил он, многозначительно взглянув на брата.
Лоренс тяжело вздохнул.
– Ну, ладно-ладно, – пробормотал он, схватил с тарелки второе пирожное и съел его, направляясь к двери. – Но Мария сказала, что это не имеет значения, а если ее это не тревожит, то я не понимаю, почему…
– Если ее репутация для тебя не является достаточно важной причиной, то позволь мне напомнить, что мисс Мартингейл всего через несколько дней открывает свою кондитерскую. – Филипп открыл дверь и придержал ее, пропуская брата. – У нее, несомненно, очень много работы, и она слишком устала, чтобы всю ночь предаваться воспоминаниям о нашем детстве.
Его желание поскорее уйти домой и намерение уберечь Лоренса от воздействия ее притягательной силы были так очевидны, что она не могла удержаться и постаралась еще немного отсрочить их уход.
– Но я совсем не устала, – возразила она. – Разве я выгляжу усталой, Филипп?
Он повернул голову и окинул ее холодным взглядом синих глаз, как будто определяя, какой следует дать ответ, однако, даже если он сформулировал мнение о ее внешнем виде, он его так и не высказал.
– Усталые женщины выглядят чрезвычайно непривлекательно, – продолжала она сладким голоском, – у нас краснеют и опухают глаза, и лица кажутся такими осунувшимися. – Она с озабоченным видом прикоснулась пальчиками к своему лицу. – Надеюсь, я не выгляжу так ужасно, милорд?
Он открыл было рот, но потом снова его закрыл и приподнял подбородок.
– Я не делал таких оскорбительных высказываний, – заявил он с достоинством.
– Конечно, не делал, – заверил его Лоренс и, взглянув на нее через плечо брата, добавил: – Ведь ты самая красивая девушка из всех, которых мы знаем, и всегда была такой.
– Самая красивая девушка? – эхом повторила Мария, продолжая глядеть на Филиппа. – Это правда?
Он скривил губы, давая понять, что знает: она его просто поддразнивает.
– Лицо у вас не осунулось, мисс Мартингейл, – сказал он, – и глаза не покраснели и не опухли. – Он сделал паузу и добавил: – Откровенно говоря, они у вас очень красивые.
Она поморгала глазами, услышав это неожиданное высказывание, но не успело до ее сознания дойти, что Филипп Хоторн только что сделал ей комплимент, как он продолжил:
– Правда, лицо ваше испачкано мукой, а на фартуке, кажется, пятна от яичного желтка. На платке, которым повязана голова, тоже какое-то пятно. Похоже, от сливочного масла. – Он повернулся и вслед за братом вышел за дверь. – Но позвольте мне заверить вас, – сказал он, уже закрывая за собой дверь, – что лицо у вас совсем не осунулось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27