Пока что я не убеждена в этом.
– Потому что я не признался в любви? Потому что я задел твои романтические чувства?
– Нет! – возмутилась она. – Потому что ты считаешь меня ниже тебя!
Он открыл было рот, чтобы возразить против такого вывода, потом закрыл его снова и промолчал.
– Вижу, ты не опровергаешь этого, – сказала она.
– Не вижу смысла. Твой статус действительно значительно ниже моего.
Она возмутилась до глубины души.
– Бывают моменты, когда я искренне ненавижу тебя! Ты такой надменный, чопорный, самонадеянный сноб!
– Что? – удивился он. – Ну, против этого позволь мне возразить! Я не сноб!
– Ошибаешься, ты сноб. Ты считаешь, что я ниже тебя.
– Я не считаю тебя ниже меня! – заорал он. – Я считаю, что твой статус ниже моего. Между моим и твоим статусом целая пропасть.
– Учитывая мое столь низкое положение, приходится удивляться, что ты вознамерился жениться на мне и замарать твое генеалогическое древо!
– Нет никакого высокомерия в признании фактов. Я маркиз, седьмой маркиз Кейн. В течение шести столетий моя семья была одной из самых знатных в Британии. Каждый король и каждая королева Англии обедали в Кейн-Холле, начиная с короля Генриха II. Среди моих предков были премьер-министры и принцессы. Я сам знаком с главами многих государств мира. Предполагается, что я, чтобы выполнить свой долг перед семьей, женюсь по меньшей мере на дочери пэра. Едва ли можно ожидать, что я обрадуюсь, если женщина, не являющаяся мне ровней, воспламенит мои чувства, подчинит себе мою волю и мой разум настолько, что у меня не останется иного честного выхода из создавшейся ситуации, кроме женитьбы на ней.
– Это не выход из ситуации! По крайней мере для меня. Я не имею ни малейшего намерения принимать ваше предложение. Простите мою буржуазную щепетильность, милорд, но я считаю, что люди, собирающиеся вступить в брак, должны испытывать взаимное уважение и привязанность, а у нас нет ни того, ни другого. То, что вы мне предлагаете, это не брак. Это рабство.
Он уставился на нее, не веря своим ушам.
– Мне кажется, это я попал в рабство, мадам. Забыв о своей гордости, я признался вам в этом. В этой ситуации решение зависит исключительно от вас.
– И это… это желание, в котором вы признались, вы считаете основой постоянного союза между нами? Желание, которое вы называете безумием? Причем мимолетным безумием? А когда оно пройдет, что займет его место? Не взаимная привязанность и даже не уважение, потому что если даже в детстве я испытывала к тебе эти чувства, то они давным-давно прошли. Ты гордишься тем, что ты аристократ, а мне, черт возьми, было всегда наплевать на твой статус, твой титул, твое богатство и прочие мерила, определяющие твою личность, кроме твоего отношения ко мне. И если уж мы сейчас затронули эту тему, то позволь мне сказать, что ты обращался со мной отвратительно.
– Я уже извинился за это, – пробормотал он. – Той ночью…
– Послушай, Филипп, я говорю не о том, что произошло в карете! – рассердилась Мария. – Та ночь была для меня самой чудесной, самой романтичной, хотя почему это так, я не понимаю до сих пор. – У нее даже голос сорвался, когда она делала это унизительное признание, и она чуть помедлила, чтобы восстановить дыхание. – Ты просишь меня быть твоей женой, однако нежность и привязанность ко мне ты проявил единственный раз, в карете.
– Не только тогда, – поправил ее он. – А как насчет того, что произошло в этой самой комнате? Разве это не было проявлением нежности, Мария?
Напоминание о ночи, когда он впервые поцеловал ее, рассердило ее еще больше.
– Как ты сам тогда же признался, в основе этого лежало чисто физиологическое влечение. Во всех остальных отношениях твое поведение демонстрировало полное пренебрежение моими чувствами. Ты отказался от моей дружбы, избегал моей компании и придавал моему поведению самые худшие побудительные мотивы. Ты разлучил меня с Лоренсом, сыграв на слабостях нас обоих. Ты знал, что он оставит меня, чтобы сохранить свой доход и твое уважение. И ты знал, что я возьму деньги, потому что только что умер мой отец, не оставив мне ничего. Ты откупился от меня деньгами, как будто от какой-то обесчещенной, забеременевшей служанки с кухни, хотя уверяешь, что никогда не относился ко мне, как к служанке. И ты даже не задумался о том, какую боль причинили мне твои действия. Ты вел себя тогда как законченный мерзавец, и теперь никакие силы не заставят меня выйти за тебя замуж!
– Ты похвалила мое красноречие, – сказал он, – но и ты сегодня высказалась весьма красноречиво. – Лицо его вновь выражало полное самообладание. – Я признался в моих чувствах, а ты в ответ сообщила о твоих. Разговор получился весьма содержательный.
Она смотрела на него, тяжело дыша, слишком сердитая, чтобы сказать что-нибудь в ответ, и слишком обиженная, чтобы беспокоиться о его чувствах.
– Поскольку мы оба полностью высказались, больше, видимо, добавить нечего. Я не буду вам больше навязываться, но думаю, что было бы разумно, если бы мы оба с этого момента постарались избегать друг друга. Желаю вам всего хорошего, мисс Мартингейл.
Он поклонился и ушел, а она наблюдала через окно, как он поднимается по лестнице и выходит на улицу, а когда он скрылся из виду, попробовала вернуться к работе, но тут же бросила ложку и отвернулась от рабочего стола.
Она принялась ходить взад-вперед по кухне, а его слова все еще звучали в ее ушах.
«Едва ли можно ожидать, что я обрадуюсь, если женщина, не являющаяся мне ровней, воспламенит мои чувства, подчинит себе мою волю и мой разум настолько, что у меня не останется иного честного выхода из создавшейся ситуации, кроме женитьбы на ней».
Она остановилась и, сжав в кулак одну руку, сердито ударила ею в ладонь другой руки. А она-то сегодня, проснувшись, мечтала о нем! О чем, черт возьми, она только думала!
«Если ты выйдешь за меня замуж, твое будущее и будущее твоих детей будут полностью обеспечены. Ты будешь богатой и титулованной. Любая женщина позавидовала бы такому статусу. Извини, что я столь беззастенчиво говорю о том, что я завидный жених».
Мария вновь принялась ходить по комнате. Должно быть, были женщины, презрительно фыркнув, подумала она, которые позавидовали бы тому, что она получила предложение выйти замуж от маркиза. Эти женщины назвали бы ее дурочкой за то, что она отказала мужчине значительно выше ее по положению, который вдобавок еще красив, силен и баснословно богат. Если бы она приняла предложение, наверняка разразился бы скандал, и некоторые члены светского общества, возможно, никогда не стали бы ее принимать, зато она была бы женой одного из самых высокопоставленных пэров страны, и ей было бы не нужно больше работать. У нее были бы красивые наряды, великолепные дома и возможность вращаться в тех же кругах, что Пру и Эмма, ее самые близкие подруги. И она смогла бы иметь детей.
Дети. Она остановилась, почувствовав сожаление. Как девушка-холостячка, она несколько лет назад обрекла себя на бездетность, понимая, что после двадцати пяти лет шансы женщины на замужество существенно уменьшаются. Если бы она приняла предложение Филиппа, у нее появилась бы возможность обзавестись детьми, но этой возможности она сама себя лишила.
Она заставила себя не сожалеть об этом. Его признание в страсти к ней ничего не значило, потому что в основе его страсти не лежала любовь. Он даже не подозревал, что оскорбляет ее. Он предложил сделать ее своей женой, своей маркизой и матерью его детей, но в его глазах она никогда не была бы ему ровней. А без этого выйти за него замуж было бы немыслимо. «…глубокое и страстное желание, которое я испытываю к вам».
Вспомнив эти слова, она остановилась, потому что почувствовала в них искреннее страдание. Но это, конечно, не имело значения, потому что желание, особенно такое непрошеное, не может служить основой для брака между мужчиной и женщиной. Она поступила мудро, отказав ему. Очень мудро.
В таком случае почему она чувствует себя такой несчастной?
И тут ее гнев, обида и разочарование обрушились на нее с новой силой, сведя на нет все попытки воспользоваться здравым смыслом. Мария опустилась в кресло и разразилась слезами.
Глава 13
Если вы плохо чувствуете себя, если плохо спали, вас освежит шоколад. Но у вас нет шоколада! Я без конца думаю об этом. Дорогая моя, как же в таком случае вы справитесь?
Маркиз де Севиньи
Филипп вернулся к своей двери еще более расстроенный, чем тогда, когда уходил из дома полчаса тому назад.
«Я считаю, что люди, собирающиеся вступить в брак, должны испытывать взаимное уважение и привязанность, а у нас нет ни того, ни другого. То, что вы мне предлагаете, это не брак. Это рабство».
– Ну конечно, это рабство: быть маркизой и иметь ежемесячно тысячу фунтов стерлингов на булавки, – пробормотал он, поднимаясь по парадной лестнице. – А быть прикованной к плите в кухонной жаре и выпекать хлеб по двадцать часов в сутки – это, разумеется, предел мечтаний свободной личности.
Он вошел в дом, с трудом сдержавшись, чтобы не хлопнуть за собой дверью. Он предложил ей гораздо больше, чем то, на что может надеяться любая женщина такого же, как она, происхождения, а в ответ получил кучу язвительных упреков.
«Ты обращался со мной отвратительно».
Отвратительно? Отвратительно предложить женщине выйти замуж? Интересно бы узнать, что я должен был предложить, подумал он, поднимаясь по лестнице. Любой другой мужчина его статуса воспользовался бы ею в этой проклятой карете – и дело с концом. Ни один мужчина не стал бы пытаться исправить содеянное зло, предложив жениться на ней.
Войдя в свою комнату, он убедился, что его слуга вернулся в гардеробную и крепко спит. Наверное, ему тоже пора лечь в постель, но пока он раздевался, ее слова продолжали звучать в его голове.
«Маркизу нет необходимости жениться на служанке с кухни, чтобы переспать с ней».
Он насмешливо хмыкнул. Если бы он принимал ее за служанку, то даже в детстве не допустил бы дружбы между ними. Он считал бы, что она должна говорить только тогда, когда к ней обращаются, и распластываться по стенке, пропуская его, когда он проходил мимо, а также подавать ему вещи только на серебряном подносе, чтобы не соприкасались их руки. И ему было бы все равно, когда вся деревня смеялась над ее неумением отбить мяч в крикете, или когда, собираясь в парижскую школу-интернат, она не знала ни слова по-французски, а он учил ее.
Он лег в постель и лежал, уставившись в потолок, а в голове продолжали звучать ее сердитые слова.
«Ты вел себя тогда как законченный мерзавец».
Он откинул простыни и снова встал. Сейчас было бесполезно пытаться заснуть. Тем более что все равно уже рассвело. Он раздвинул шторы, пропустив в комнату слабый свет раннего утра, потом направился к умывальнику, налил в раковину воды из кувшина и плеснул в лицо холодной водой.
Надо ему освободиться от нее и вновь обрести хотя бы видимость душевного равновесия. Однажды ему удалось это сделать, но только благодаря тому, что он отослал ее подальше от себя. На сей раз такой способ применить не удастся, потому что она уже отказалась взять деньги, предложенные за то, чтобы она уехала, а он, несмотря на все ее обвинения, не был мерзавцем. Он не мог заставить себя выгнать ее, чтобы отделаться от нее. А это означало, что у него остается единственный выход.
Филипп направился в гардеробную и встряхнул за плечо спящего слугу.
– Гастон, ты мне нужен, – сказал он, когда слуга открыл глаза. – Извини, что разбудил тебя так рано, Гастон, но я решил поехать сегодня в Кейн-Холл и хочу успеть на утренний поезд из Пэддингтона. Понимаю, что выгляжу законченным мерзавцем, но ничего не могу поделать, – добавил он через плечо, выходя из гардеробной.
– Простите, не понял, сэр? – сказал сбитый с толку Гастон, следуя за ним.
– Не имеет значения.
Погода в этот день идеально подходила для поездки. Светило солнце, было тепло, и, как только Филипп со слугой оказались за пределами Лондона, воздух стал чистым и свежим. Уже на полпути в Гемпшир Филипп почувствовал, что у него улучшилось настроение.
Из Пэддингтона он отправил каблограмму мистеру Джеймисону, сообщив дворецкому в Кейн-Холле о своем приезде и приказав прислать телегу для багажа и пару лакеев на станцию в Комбикре. Но когда он прибыл в маленькую гемпширскую деревеньку, на платформе его встречали не только лакеи.
Выходя из поезда, он увидел смеющуюся физиономию Лоренса.
– Держу пари, что, когда ты посылал каблограмму Джеймисону, ты не ожидал, что вместе с лакеями тебя буду встречать я?
– Не ожидал, – ответил Филипп. – Я даже не знал, что ты уже прибыл в Кейн-Холл.
– Мы прибыли три дня назад, немного раньше, чем намечалось. Ну сколько можно осматривать верфи?
– Но ты, конечно, не смог сообщить мне об этом каблограммой?
– Я собирался это сделать, – сказал Лоренс и, заметив скептический взгляд Филиппа, добавил: – Честно. – Он взглянул на слугу Филиппа, разговаривавшего о багаже с носильщиком и лакеями. – Гастон, для багажа есть телега с кучером. Позаботься обо всем. Я увожу твоего хозяина с собой.
Гастон взглянул на Филиппа, который кивком подтвердил слова Лоренса.
– Надеюсь, у нас отдельный экипаж? – спросил он, позволяя брату увести себя с платформы через здания маленького вокзала.
– Да, но это не один из твоих, – сказал Лоренс. – Мы поедем домой в моем экипаже.
– Ты купил экипаж?
– Да. – Лоренс жестом указал на черную двуколку с желтыми колесами, стоявшую перед зданием вокзала. – Когда мы этим утром получили твою каблограмму, я понял, что должен сам приехать за тобой на станцию. Как тебе нравится экипаж?
Филипп осмотрел двухместный экипаж.
– Для сельской местности он хорош, – сказал он, – но едва ли подходит для Лондона. Почему бы тебе не пользоваться моим экипажем, когда приезжаешь сюда?
– Даже не знаю, – пробормотал Лоренс и, взобравшись в двуколку, взял в руки вожжи. – Возможно, потому что трудно было бы пользоваться твоими экипажами, когда они находятся в Гемпшире, а мой дом будет в Беркшире.
– В Беркшире? – Филипп, поднимавшийся в экипаж, остановился на полпути и взглянул на улыбавшегося брата. – Ты говоришь о Роуз-Парке?
– Да, братец, о Роуз-Парке. Нам понадобится там собственный экипаж, не правда ли?
– Вам? – Филипп устроился рядом с братом на сиденье. – Позволь поинтересоваться, составляет ли мисс Даттон часть этого «нам» – местоимения во множественном числе?
Лоренс рассмеялся:
– Ты знаешь, что составляет.
Получив подтверждение, Филипп не мог не вздохнуть с облегчением. От Лоренса можно было ждать чего угодно.
– Рад это слышать.
– Рад, но не очень удивлен, не так ли? Да и почему бы тебе удивляться? – фыркнув, добавил он и, отпустив тормоз, прищелкнул вожжами. – Именно это ты планировал, когда возложил на меня ответственность за ознакомительную поездку полковника и его семьи.
– Да, у меня была такая надежда, – сказал Филипп. – Она красивая девушка, из хорошей семьи, и, судя по всему, общение с ней тебя радует.
– Я счастлив. Ты был прав, подталкивая меня к ней, но это неудивительно. Мария здорово сбила с тебя спесь, не так ли?
Филипп чуть не застонал. Пропади все пропадом, он почти десять минут подряд не думает об этой девушке. И вот теперь Лоренс, упомянув ее имя, вывел его из состояния временного спокойствия. Но он не мог заставить себя перевести разговор на другую тему.
– Что ты имеешь в виду? – спросил он несколько раздраженным тоном. Мария вовсе не пыталась сбить с него спесь, а ее язвительные замечания относительно его характера были абсолютно беспочвенны.
– Разве ты не помнишь ту ночь в ее кухне два месяца тому назад, когда она поддразнивала тебя насчет того, что ты всегда знаешь, что лучше для каждого человека? А ведь это действительно так. Хотя иногда, должен признаться, это здорово раздражает. Бывали моменты, когда я желал тебе упасть с лошади вниз головой.
– Правда? – удивился Филипп, подумав, что было бы интересно послушать, что сказал бы Лоренс, если бы узнал обо всем, что произошло сегодня рано утром.
– Не то чтобы я хотел тебе зла, – сказал Лоренс, – но, черт возьми, трудно иметь старшего брата, который всегда знает, что лучше, и который в любых ситуациях принимает правильные решения и никогда не преступает границ. Все считают тебя безупречным.
«Не все».
– Я терпеть тебя не мог за это, – хохотнув, признался Лоренс.
– Я знаю, – сказал Филипп и, чуть помедлив, добавил: – Наверное, ты говоришь о той свадьбе с побегом?
– Прежде всего об этом. Странно, не правда ли, что мы об этом никогда больше не говорили? Да и зачем, ведь с тех пор прошло столько времени? – Лоренс пожал плечами. – Я понял, что ты действовал в наших интересах – Марии и моих. И все оказалось к лучшему. Как ты сказал, так и получилось. Видишь, ты всегда прав.
Филиппу показалось, что он заметил в словах Лоренса какую-то горечь, и он окинул брата проницательным взглядом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
– Потому что я не признался в любви? Потому что я задел твои романтические чувства?
– Нет! – возмутилась она. – Потому что ты считаешь меня ниже тебя!
Он открыл было рот, чтобы возразить против такого вывода, потом закрыл его снова и промолчал.
– Вижу, ты не опровергаешь этого, – сказала она.
– Не вижу смысла. Твой статус действительно значительно ниже моего.
Она возмутилась до глубины души.
– Бывают моменты, когда я искренне ненавижу тебя! Ты такой надменный, чопорный, самонадеянный сноб!
– Что? – удивился он. – Ну, против этого позволь мне возразить! Я не сноб!
– Ошибаешься, ты сноб. Ты считаешь, что я ниже тебя.
– Я не считаю тебя ниже меня! – заорал он. – Я считаю, что твой статус ниже моего. Между моим и твоим статусом целая пропасть.
– Учитывая мое столь низкое положение, приходится удивляться, что ты вознамерился жениться на мне и замарать твое генеалогическое древо!
– Нет никакого высокомерия в признании фактов. Я маркиз, седьмой маркиз Кейн. В течение шести столетий моя семья была одной из самых знатных в Британии. Каждый король и каждая королева Англии обедали в Кейн-Холле, начиная с короля Генриха II. Среди моих предков были премьер-министры и принцессы. Я сам знаком с главами многих государств мира. Предполагается, что я, чтобы выполнить свой долг перед семьей, женюсь по меньшей мере на дочери пэра. Едва ли можно ожидать, что я обрадуюсь, если женщина, не являющаяся мне ровней, воспламенит мои чувства, подчинит себе мою волю и мой разум настолько, что у меня не останется иного честного выхода из создавшейся ситуации, кроме женитьбы на ней.
– Это не выход из ситуации! По крайней мере для меня. Я не имею ни малейшего намерения принимать ваше предложение. Простите мою буржуазную щепетильность, милорд, но я считаю, что люди, собирающиеся вступить в брак, должны испытывать взаимное уважение и привязанность, а у нас нет ни того, ни другого. То, что вы мне предлагаете, это не брак. Это рабство.
Он уставился на нее, не веря своим ушам.
– Мне кажется, это я попал в рабство, мадам. Забыв о своей гордости, я признался вам в этом. В этой ситуации решение зависит исключительно от вас.
– И это… это желание, в котором вы признались, вы считаете основой постоянного союза между нами? Желание, которое вы называете безумием? Причем мимолетным безумием? А когда оно пройдет, что займет его место? Не взаимная привязанность и даже не уважение, потому что если даже в детстве я испытывала к тебе эти чувства, то они давным-давно прошли. Ты гордишься тем, что ты аристократ, а мне, черт возьми, было всегда наплевать на твой статус, твой титул, твое богатство и прочие мерила, определяющие твою личность, кроме твоего отношения ко мне. И если уж мы сейчас затронули эту тему, то позволь мне сказать, что ты обращался со мной отвратительно.
– Я уже извинился за это, – пробормотал он. – Той ночью…
– Послушай, Филипп, я говорю не о том, что произошло в карете! – рассердилась Мария. – Та ночь была для меня самой чудесной, самой романтичной, хотя почему это так, я не понимаю до сих пор. – У нее даже голос сорвался, когда она делала это унизительное признание, и она чуть помедлила, чтобы восстановить дыхание. – Ты просишь меня быть твоей женой, однако нежность и привязанность ко мне ты проявил единственный раз, в карете.
– Не только тогда, – поправил ее он. – А как насчет того, что произошло в этой самой комнате? Разве это не было проявлением нежности, Мария?
Напоминание о ночи, когда он впервые поцеловал ее, рассердило ее еще больше.
– Как ты сам тогда же признался, в основе этого лежало чисто физиологическое влечение. Во всех остальных отношениях твое поведение демонстрировало полное пренебрежение моими чувствами. Ты отказался от моей дружбы, избегал моей компании и придавал моему поведению самые худшие побудительные мотивы. Ты разлучил меня с Лоренсом, сыграв на слабостях нас обоих. Ты знал, что он оставит меня, чтобы сохранить свой доход и твое уважение. И ты знал, что я возьму деньги, потому что только что умер мой отец, не оставив мне ничего. Ты откупился от меня деньгами, как будто от какой-то обесчещенной, забеременевшей служанки с кухни, хотя уверяешь, что никогда не относился ко мне, как к служанке. И ты даже не задумался о том, какую боль причинили мне твои действия. Ты вел себя тогда как законченный мерзавец, и теперь никакие силы не заставят меня выйти за тебя замуж!
– Ты похвалила мое красноречие, – сказал он, – но и ты сегодня высказалась весьма красноречиво. – Лицо его вновь выражало полное самообладание. – Я признался в моих чувствах, а ты в ответ сообщила о твоих. Разговор получился весьма содержательный.
Она смотрела на него, тяжело дыша, слишком сердитая, чтобы сказать что-нибудь в ответ, и слишком обиженная, чтобы беспокоиться о его чувствах.
– Поскольку мы оба полностью высказались, больше, видимо, добавить нечего. Я не буду вам больше навязываться, но думаю, что было бы разумно, если бы мы оба с этого момента постарались избегать друг друга. Желаю вам всего хорошего, мисс Мартингейл.
Он поклонился и ушел, а она наблюдала через окно, как он поднимается по лестнице и выходит на улицу, а когда он скрылся из виду, попробовала вернуться к работе, но тут же бросила ложку и отвернулась от рабочего стола.
Она принялась ходить взад-вперед по кухне, а его слова все еще звучали в ее ушах.
«Едва ли можно ожидать, что я обрадуюсь, если женщина, не являющаяся мне ровней, воспламенит мои чувства, подчинит себе мою волю и мой разум настолько, что у меня не останется иного честного выхода из создавшейся ситуации, кроме женитьбы на ней».
Она остановилась и, сжав в кулак одну руку, сердито ударила ею в ладонь другой руки. А она-то сегодня, проснувшись, мечтала о нем! О чем, черт возьми, она только думала!
«Если ты выйдешь за меня замуж, твое будущее и будущее твоих детей будут полностью обеспечены. Ты будешь богатой и титулованной. Любая женщина позавидовала бы такому статусу. Извини, что я столь беззастенчиво говорю о том, что я завидный жених».
Мария вновь принялась ходить по комнате. Должно быть, были женщины, презрительно фыркнув, подумала она, которые позавидовали бы тому, что она получила предложение выйти замуж от маркиза. Эти женщины назвали бы ее дурочкой за то, что она отказала мужчине значительно выше ее по положению, который вдобавок еще красив, силен и баснословно богат. Если бы она приняла предложение, наверняка разразился бы скандал, и некоторые члены светского общества, возможно, никогда не стали бы ее принимать, зато она была бы женой одного из самых высокопоставленных пэров страны, и ей было бы не нужно больше работать. У нее были бы красивые наряды, великолепные дома и возможность вращаться в тех же кругах, что Пру и Эмма, ее самые близкие подруги. И она смогла бы иметь детей.
Дети. Она остановилась, почувствовав сожаление. Как девушка-холостячка, она несколько лет назад обрекла себя на бездетность, понимая, что после двадцати пяти лет шансы женщины на замужество существенно уменьшаются. Если бы она приняла предложение Филиппа, у нее появилась бы возможность обзавестись детьми, но этой возможности она сама себя лишила.
Она заставила себя не сожалеть об этом. Его признание в страсти к ней ничего не значило, потому что в основе его страсти не лежала любовь. Он даже не подозревал, что оскорбляет ее. Он предложил сделать ее своей женой, своей маркизой и матерью его детей, но в его глазах она никогда не была бы ему ровней. А без этого выйти за него замуж было бы немыслимо. «…глубокое и страстное желание, которое я испытываю к вам».
Вспомнив эти слова, она остановилась, потому что почувствовала в них искреннее страдание. Но это, конечно, не имело значения, потому что желание, особенно такое непрошеное, не может служить основой для брака между мужчиной и женщиной. Она поступила мудро, отказав ему. Очень мудро.
В таком случае почему она чувствует себя такой несчастной?
И тут ее гнев, обида и разочарование обрушились на нее с новой силой, сведя на нет все попытки воспользоваться здравым смыслом. Мария опустилась в кресло и разразилась слезами.
Глава 13
Если вы плохо чувствуете себя, если плохо спали, вас освежит шоколад. Но у вас нет шоколада! Я без конца думаю об этом. Дорогая моя, как же в таком случае вы справитесь?
Маркиз де Севиньи
Филипп вернулся к своей двери еще более расстроенный, чем тогда, когда уходил из дома полчаса тому назад.
«Я считаю, что люди, собирающиеся вступить в брак, должны испытывать взаимное уважение и привязанность, а у нас нет ни того, ни другого. То, что вы мне предлагаете, это не брак. Это рабство».
– Ну конечно, это рабство: быть маркизой и иметь ежемесячно тысячу фунтов стерлингов на булавки, – пробормотал он, поднимаясь по парадной лестнице. – А быть прикованной к плите в кухонной жаре и выпекать хлеб по двадцать часов в сутки – это, разумеется, предел мечтаний свободной личности.
Он вошел в дом, с трудом сдержавшись, чтобы не хлопнуть за собой дверью. Он предложил ей гораздо больше, чем то, на что может надеяться любая женщина такого же, как она, происхождения, а в ответ получил кучу язвительных упреков.
«Ты обращался со мной отвратительно».
Отвратительно? Отвратительно предложить женщине выйти замуж? Интересно бы узнать, что я должен был предложить, подумал он, поднимаясь по лестнице. Любой другой мужчина его статуса воспользовался бы ею в этой проклятой карете – и дело с концом. Ни один мужчина не стал бы пытаться исправить содеянное зло, предложив жениться на ней.
Войдя в свою комнату, он убедился, что его слуга вернулся в гардеробную и крепко спит. Наверное, ему тоже пора лечь в постель, но пока он раздевался, ее слова продолжали звучать в его голове.
«Маркизу нет необходимости жениться на служанке с кухни, чтобы переспать с ней».
Он насмешливо хмыкнул. Если бы он принимал ее за служанку, то даже в детстве не допустил бы дружбы между ними. Он считал бы, что она должна говорить только тогда, когда к ней обращаются, и распластываться по стенке, пропуская его, когда он проходил мимо, а также подавать ему вещи только на серебряном подносе, чтобы не соприкасались их руки. И ему было бы все равно, когда вся деревня смеялась над ее неумением отбить мяч в крикете, или когда, собираясь в парижскую школу-интернат, она не знала ни слова по-французски, а он учил ее.
Он лег в постель и лежал, уставившись в потолок, а в голове продолжали звучать ее сердитые слова.
«Ты вел себя тогда как законченный мерзавец».
Он откинул простыни и снова встал. Сейчас было бесполезно пытаться заснуть. Тем более что все равно уже рассвело. Он раздвинул шторы, пропустив в комнату слабый свет раннего утра, потом направился к умывальнику, налил в раковину воды из кувшина и плеснул в лицо холодной водой.
Надо ему освободиться от нее и вновь обрести хотя бы видимость душевного равновесия. Однажды ему удалось это сделать, но только благодаря тому, что он отослал ее подальше от себя. На сей раз такой способ применить не удастся, потому что она уже отказалась взять деньги, предложенные за то, чтобы она уехала, а он, несмотря на все ее обвинения, не был мерзавцем. Он не мог заставить себя выгнать ее, чтобы отделаться от нее. А это означало, что у него остается единственный выход.
Филипп направился в гардеробную и встряхнул за плечо спящего слугу.
– Гастон, ты мне нужен, – сказал он, когда слуга открыл глаза. – Извини, что разбудил тебя так рано, Гастон, но я решил поехать сегодня в Кейн-Холл и хочу успеть на утренний поезд из Пэддингтона. Понимаю, что выгляжу законченным мерзавцем, но ничего не могу поделать, – добавил он через плечо, выходя из гардеробной.
– Простите, не понял, сэр? – сказал сбитый с толку Гастон, следуя за ним.
– Не имеет значения.
Погода в этот день идеально подходила для поездки. Светило солнце, было тепло, и, как только Филипп со слугой оказались за пределами Лондона, воздух стал чистым и свежим. Уже на полпути в Гемпшир Филипп почувствовал, что у него улучшилось настроение.
Из Пэддингтона он отправил каблограмму мистеру Джеймисону, сообщив дворецкому в Кейн-Холле о своем приезде и приказав прислать телегу для багажа и пару лакеев на станцию в Комбикре. Но когда он прибыл в маленькую гемпширскую деревеньку, на платформе его встречали не только лакеи.
Выходя из поезда, он увидел смеющуюся физиономию Лоренса.
– Держу пари, что, когда ты посылал каблограмму Джеймисону, ты не ожидал, что вместе с лакеями тебя буду встречать я?
– Не ожидал, – ответил Филипп. – Я даже не знал, что ты уже прибыл в Кейн-Холл.
– Мы прибыли три дня назад, немного раньше, чем намечалось. Ну сколько можно осматривать верфи?
– Но ты, конечно, не смог сообщить мне об этом каблограммой?
– Я собирался это сделать, – сказал Лоренс и, заметив скептический взгляд Филиппа, добавил: – Честно. – Он взглянул на слугу Филиппа, разговаривавшего о багаже с носильщиком и лакеями. – Гастон, для багажа есть телега с кучером. Позаботься обо всем. Я увожу твоего хозяина с собой.
Гастон взглянул на Филиппа, который кивком подтвердил слова Лоренса.
– Надеюсь, у нас отдельный экипаж? – спросил он, позволяя брату увести себя с платформы через здания маленького вокзала.
– Да, но это не один из твоих, – сказал Лоренс. – Мы поедем домой в моем экипаже.
– Ты купил экипаж?
– Да. – Лоренс жестом указал на черную двуколку с желтыми колесами, стоявшую перед зданием вокзала. – Когда мы этим утром получили твою каблограмму, я понял, что должен сам приехать за тобой на станцию. Как тебе нравится экипаж?
Филипп осмотрел двухместный экипаж.
– Для сельской местности он хорош, – сказал он, – но едва ли подходит для Лондона. Почему бы тебе не пользоваться моим экипажем, когда приезжаешь сюда?
– Даже не знаю, – пробормотал Лоренс и, взобравшись в двуколку, взял в руки вожжи. – Возможно, потому что трудно было бы пользоваться твоими экипажами, когда они находятся в Гемпшире, а мой дом будет в Беркшире.
– В Беркшире? – Филипп, поднимавшийся в экипаж, остановился на полпути и взглянул на улыбавшегося брата. – Ты говоришь о Роуз-Парке?
– Да, братец, о Роуз-Парке. Нам понадобится там собственный экипаж, не правда ли?
– Вам? – Филипп устроился рядом с братом на сиденье. – Позволь поинтересоваться, составляет ли мисс Даттон часть этого «нам» – местоимения во множественном числе?
Лоренс рассмеялся:
– Ты знаешь, что составляет.
Получив подтверждение, Филипп не мог не вздохнуть с облегчением. От Лоренса можно было ждать чего угодно.
– Рад это слышать.
– Рад, но не очень удивлен, не так ли? Да и почему бы тебе удивляться? – фыркнув, добавил он и, отпустив тормоз, прищелкнул вожжами. – Именно это ты планировал, когда возложил на меня ответственность за ознакомительную поездку полковника и его семьи.
– Да, у меня была такая надежда, – сказал Филипп. – Она красивая девушка, из хорошей семьи, и, судя по всему, общение с ней тебя радует.
– Я счастлив. Ты был прав, подталкивая меня к ней, но это неудивительно. Мария здорово сбила с тебя спесь, не так ли?
Филипп чуть не застонал. Пропади все пропадом, он почти десять минут подряд не думает об этой девушке. И вот теперь Лоренс, упомянув ее имя, вывел его из состояния временного спокойствия. Но он не мог заставить себя перевести разговор на другую тему.
– Что ты имеешь в виду? – спросил он несколько раздраженным тоном. Мария вовсе не пыталась сбить с него спесь, а ее язвительные замечания относительно его характера были абсолютно беспочвенны.
– Разве ты не помнишь ту ночь в ее кухне два месяца тому назад, когда она поддразнивала тебя насчет того, что ты всегда знаешь, что лучше для каждого человека? А ведь это действительно так. Хотя иногда, должен признаться, это здорово раздражает. Бывали моменты, когда я желал тебе упасть с лошади вниз головой.
– Правда? – удивился Филипп, подумав, что было бы интересно послушать, что сказал бы Лоренс, если бы узнал обо всем, что произошло сегодня рано утром.
– Не то чтобы я хотел тебе зла, – сказал Лоренс, – но, черт возьми, трудно иметь старшего брата, который всегда знает, что лучше, и который в любых ситуациях принимает правильные решения и никогда не преступает границ. Все считают тебя безупречным.
«Не все».
– Я терпеть тебя не мог за это, – хохотнув, признался Лоренс.
– Я знаю, – сказал Филипп и, чуть помедлив, добавил: – Наверное, ты говоришь о той свадьбе с побегом?
– Прежде всего об этом. Странно, не правда ли, что мы об этом никогда больше не говорили? Да и зачем, ведь с тех пор прошло столько времени? – Лоренс пожал плечами. – Я понял, что ты действовал в наших интересах – Марии и моих. И все оказалось к лучшему. Как ты сказал, так и получилось. Видишь, ты всегда прав.
Филиппу показалось, что он заметил в словах Лоренса какую-то горечь, и он окинул брата проницательным взглядом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27